Машина Сновидений.

      — Надеюсь, ты вытащил меня на улицу по какому — то серьезному делу, иначе я за себя не ручаюсь…       Фрэнсис закуталась в теплый плед и вытерла нос.       Кроме всего прочего, у нее никогда не получалось выглядеть озлобленной, скорее — уставшей и немного потерянной. Именно за эту простоту я ее и любил.       Я зажег фонарик и посветил на надгробье.       Трудно было сказать, что именно я старался выискать в светлом пятачке, но оное определенно здесь находилось.       Конечно. В записке так и было написано: «Скоро увидимся». Могла ли эта фраза подразумевать Курта, который наконец — то решил явить своей несчастной дочери истинный облик?       Да бог с ней, с дочерью… Мне — то он мог хотя бы объяснить?       Но, нет же. Все состоялось в праздной, интригующей церемонии гранж — исполнителя. Наверное он все — таки любил все эти помпезные концовки и гнетущее томление ошеломленных зрителей…       — Я не уверен, что имею право рассказывать тебе о твоем отце. — Мой голос зазвучал надтреснутым набатом, — Но, так же, уверен, что ты обязана знать о нем чуть больше…       — Не хочешь объяснить мне долю той ахинеи, которая постоянно звучит из твоего рта? — Надо же, Фрэнсис наконец — то рассердилась.       Отчасти я сумел ее понять.       — Скоро ты поймешь, — Я указал пальцем на могилу и обернулся к девушке, — Как думаешь, какое желание у тебя возникает при взгляде на этот мемориал?       — Ты меня только за этим сюда привел? — Спросила она, насупившись, — Не знаю… Хочется понять, зачем надо было устанавливать здесь это недоразумение.       — Это даже не могила, — Я поддержал девушку и обошел надгробье по часовой стрелке.       Следом, я отбросил волосы на спину и склонился над камнем. — Больше похоже на идиотскую попытку привлечь внимание к несуществующему телу. Все мы знаем, что Курта сожгли…       — Да, его кремировали, — Фрэнсис нахмурилась и пригляделась ко мне. — Помнишь, ты говорил, что Курт приходил к тебе той ночью… И о чем же вы говорили с ним?       — Помнится мне, мы обронили едва ли больше трех фраз. — Я сдвинул брови.       — Почему ты мог его видеть, а я нет? — Она озадаченно покосилась на выщербленный бок памятника.       — Потому что я вижу мертвых, — Глухо ответил я, копаясь в земле и перепроверяя возникшие догадки. — Удивлена?       — Не слишком. Представители теперешнего поколения страдают от слабоумия значительно чаще, ежели любые другие, родившиеся, скажем, до первой половины прошлого века. — Фрэнсис рассеяно почесала голову.       — То есть, я по твоему слабоумный? — Я растерянно насупился. Вот тебе на. — Я даже не вижу смысла доказывать тебе обратное, ибо любой мой довод оправдать свою нормальность будет принят тобой за попытку выгородиться в существующей ситуации,       — То, что ты говоришь такими длинными предложениями прямо доказывает твою непохожесть на тех, с кем мне приходится общаться…       — Если бы я говорил короткими, то был обвинен в дислексии, так что не надо всех этих слов, ибо в лице других никогда нет правых и точных в своих высказываниях людей. Им бы все опошлить, как тебе, например. — Я покачал головой, — Либо ты мне веришь, либо пошла вон отсюда.       — Предположим, что я проигнорировала твою глупость. — Огрызнулась Фрэнсис. — Давай, рассказывай.       Я немного поломался, но пришел к выводу, что дочь моего покойного друга, так или иначе, имеет право на знание правды.       Собравшись с мыслями, я выпалил:       — Я был в прошлом.       — Допустим. — Фрэнсис сумела скрыть свое недоверие за натянутой улыбкой.       — Я знаю, что твой отец намеренно лишил себя жизни, и в этом ему помогла твоя мать.       — Что, выстрелила ему в голову?       — Да. Выстрелила ему в голову. Он сам попросил ее об этом, поскольку был тяжело болен.       — Разве не лучше дожить какую — никакую жизнь, чем уходить по собственной воле? — Девушка закуталась в плел и присела на скамью. Вид у нее был более чем расстроенный. — Не понимаю.       — А ты и не поймешь, проклятая ты эгоистка. Ты сейчас думаешь о том, как бы поступила на его месте, не ставя в приоритет его собственные мысли и ощущения.       — И с чего ты вообще завелся на ровном месте? Жил бы в своем Брюсселе и пел грустные песенки о непонимании тебя человечеством. Тоска, одним словом.       — Я вот чувствую мы сейчас вдребезги разругаемся, если ты не прекратишь меня оскорблять.       — Заткнитесь, — Кто — то тихо появился за нашими спинами.       Я вскинул голову и огляделся.       — О, Тейлор, — Фрэнсис осклабилась, — Привет, изменщица. Тебя тут только и не хватало.       Тейлор стояла позади нас. Она была с распущенными волосами — худая, злая, и с глазами как у призрака. Ее ладони сжались в кулаки. Девушка испепеляюще смотрела на мою спутницу, чем несказанно позабавила меня.       — Прости меня, Брайан, — Свирепо бросила она. — Я не могла быть с тобой, но статусом верного друга не брезгую.       — Да, друзья. — Спокойно проговорил я, протягивая ей руку. — Ты чего не спишь?       — В саду стало слишком шумно, вот и проснулась…       — Наш разговор не имеет к тебе никакого отношения. — Уныло пробурчала дочь.       — Не советую спорить с Брайаном, — Тейлор развела руками, — Признай, что это невозможно. Ему плевать на твой ограниченный ум, ибо шаблонное мышление в спорах навряд ли прокатывает. Если, конечно, с тобой не спорит такой же идиот.       — И чего ты меня защищаешь…? — Я, совершенно ничего не понимающий, решил отвязаться от обеих, проклиная себя за желание взять Фрэнсис на разведку.       А тут еще и Тейлор, со своими извинениями. Будто я смог обидеться на кого — то всерьез…       Заниматься эксгумацией у меня не было малейшего желания, но найти ответы на вопрос хотелось столь сильно, как и окунуть ладони в теплую, прелую землю.       Я могу поделиться с Вами интересным замечанием.       Не знаю, как остальным, но лично мне приходилось подолгу бывать на кладбище. Это случилось после похорон моего лучшего друга, погибшего, как мне казалось в то давнее время, по моей вине.       Сейчас же, оглядываясь в прошлое, я понимаю, сколь сильно заблуждался в уничижении самого себя.       К тому же, я сейчас не об этом.       У кладбищ был свой запах в каждое время года. Он, на тон афродизиачнее, ежели привычные запахи городских улиц с их пыльными асфальтами, благоуханием перегоревшего топлива и ароматами пиццерий, окутывал погост вязким, дурманящим балдахином, выделяя столь сильный, трупный яд, что сознание волей — неволей плыло от резкой концентрации невероятных соцветий.       Тому виной являлись испарения, которые еле видимыми волнами исходили от свеже крашенных оград, от густо — населенных земель полуразложившимися организмами.       Я воочию видел эти волны, как неясное мерцание ряби, они взволнованными движениями взмывали вверх и переливались на солнце радужными, хордическими изображениями престранных самоцветов.       И была в них столь неописуемая красота, что отрицать данную не имело смысла, пусть и не положено восхищаться такими, до боли странными, вещами.       Каждая птица, что опустила свои взлохмаченные крылья на бетонный забор, сопровождала мудрым, понимающим взглядом, и, наверное, если бы могла говорить, то поведала бы долгий, содержательный рассказ о тайной жизни мертвых.       Сейчас же, ночью, я уловил тот самый аромат, о котором писал выше.       Сказать, что я не был растроган — умолчать об удивительных воспоминаниях, вызванных особой схожестью данного момента с днями юношеской печали в тенетах кладбищенского умиротворения.       Сняв приличный пласт земли, я попытался найти старую, фарфоровую статуэтку, в которой был схоронен прах музыканта. И я ее нашел.       Пальцы наткнулись на продолговатый предмет, который, в ту же секунду, перекочевал на поверхность ладони, устроившись в ее середине с наибольшим удобством, чтобы помочь рассмотреть мне личико выгравированной женщины.       «Светлой памяти Курта Кобейна» — Значилось на сосуде.       — Я против этого вандализма. — Прорычала Фрэнсис, выхватывая у меня статуэтку. — Это прах моего отца.       — А мне нужна записка, а не прах твоего отца, — Пробормотал я, возвращая оную.       Я был уверен, что в ней должна находиться настоящая записка Курта, с сообщением о своей смерти.       Как и следовало ожидать, я нашел ее.       Голова женщины открутилась. За нею находилось полое пространство с прахом и куском отсыревшей бумаги.       — Откуда тебе знать, что эта записка была здесь с момента похорон? — Тейлор озабочено забрала у меня находку, — Это гениально. Гениально просто — прятать вещь у всех на виду.       — Я не согласен с тобой. Но тайник действительно прост, как и его содержимое. — Я ухмыльнулся.       — Да читайте вы уже скорее, — Нервно бросила Фрэнсис.       Я развернул записку.       — Это не записка, а страница из амбулаторной карты, — Разочарованно сказал я, развернув четвертушку. — Тут написано, что состояние больного значительно ухудшилось: про потерю в весе, про опухоль… Стой.       Я скомкал бумажку и вдавил ладони в глаза. Немного потерев оные, я зычно рассмеялся.       — У него был рак желудка.       — «Эти боли в животе, снова эти боли в животе» — Пропела Фрэнсис, вспоминая песню Курта Кобейна. — Боли в животе? Рак?       — А героин ему на что понадобился? — Тейлор сдвинула брови.       — Местная анестезия сменилась более сильными препаратами, но и они не могли утолить боль. Собственно, в следствии чего, друг Курта предложил тому более действенное лекарство. Это очень просто.       — Героин? Так почему же он не вылечил рак, если располагал столь значительной суммой, чтобы покупать героин в немереных объемах?       — Если рак диагностируется на поздней стадии, то он подлежит лечению. — Я развел руками. — А вызван он был участившимися нервными срывами в подростковом возрасте. С годами раковые клетки делились, что, рано или поздно, привело к смертельному исходу.       Фрэнсис немного постояла рядом с нами, а затем, ни слова не сказав, ушла в гараж, где заперлась на долгое время.       Тейлор покосилась на меня, забирая листок из карты и доставая зажигалку.       — Ты ведь знаешь, что я хочу сделать? — Прошептала она, чиркая колесиком и поднося бумагу к огню.       — Знаю. Никто не должен украсть эту тайну. Она принадлежит семье Кобейнов. А знаешь, что самое дерьмовое, Тейлор? Если бы даже была возможность воскресить его — я бы не смог.       — Не неси ерунды, — Тейлор посмотрела на меня как на идиота.       — А знаешь почему? — Угрюмо спросил я, не пытаясь ее услышать, — Потому что он был обречен на смерть…       Теперь ушел и я, оставив девушку в одиночестве.       В моей голове было пусто. Мысли были серыми и безбрежными, как небо Сиэтла над головой.       …Абердин и Сиэтл города наполненные тоской и одинокими жителями с серыми лицами.       Эти города несложно отыскать на карте.       Их невозможно забыть, побывав в них единожды.       Климат океанический, с небольшими межсезонными колебаниями и обильными осадками на протяжении всего года.       Зима мягкая и дождливая, лето холодное и короткое.       Я знаю обо всем этом, потому что бывал в оных.       Я думал, что покину морскую столицу узнав правду, но не сумел смириться с истиной.       Я хочу Курта Кобейна, я хочу его тайну, я хочу, чтобы он жил…