Машина Сновидений.

      -… Угнал тележку из супермаркета. Катался в ней всю ночь напролет. — Процитировал я.       -… Завис с гитарой на двое суток в гараже. — Добавил Джек.       — Голый и улыбчивый провалялся на шезлонге полдня, читая тексты своих песен с передышкой на туалет, который устроил там же, выхлебав два литра виски.       — Это Курт. Все он, — Я тяжело вздохнул, — Думаешь он ненормальный?       — Самый настоящий безумец. — Джек покачал головой и вышел из дома.       Я глубоко задумался, стаскивая свитер и падая на диван.       Прошло несколько дней с тех пор, как я воскресил Курта.       Музыкант слетел с катушек, вкушая все прелести своей молодой жизни. Я не мог препятствовать его необузданным желаниям, поскольку понимал чувства такового.       Наверное сам бы вел себя подобным образом, вернись я к жизни спустя достаточное количество времени.       Иногда, конечно, стоит знать меру развлечениям, ибо оные не могут продолжаться вечно. А я не могу сидеть в комнате, ожидая пока моего лучшего друга отпустит.       Напоминал он мне сейчас дерьмо, которое кинули в вентилятор…       Курт влетел в комнату, падая на колени и роясь в самом нижнем ящике комода.       Достав оттуда простой карандаш, лист бумаги, ластик, он сел за стол и начал что — то напевать, ведя левой рукой странный, изломанный отрезок, смутно напоминающий человеческий силуэт.       Свои действия он сопровождал шумным дыханием и резкими движениями, отчего мне хотелось попросить его удалиться и оставить меня в покое. Уж чего я не ожидал, так это гипперактивного «подростка» в лице моей мадонны, сбивающего своей возней с одной — единственной, нестерпимой мысли уснуть на ближайшие сутки.       Я не спал третий день, отчаянно переживая за сущность моего возлюбленного.       Мне казалось стоит лишь сомкнуть глаза на миг и Курт вновь станет недосягаемой мечтой — я потеряю его снова, лишившись права увидеть его живым и здоровым.       Пока я думал обо всем этом, меня начинало клонить ко сну.       Шуршание Курта стало вдруг через чур успокоительным, будто специально сотворенным для того, чтобы мой сон был долог и сладок.       Нет. Я не должен спать. Но так хочется.       Я вновь приоткрыл глаза. Курта не было, и я был готов взвыть от трагической реальности, если бы не повернул голову чуть правее.       «Все в порядке, он лежит рядом» — Пронеслось у меня в голове.       — Спасибо тебе, — Тихо сказал Курт, подкладывая ладонь под небритую щеку. — Я никогда не был так счастлив…       — Ты не забыл про акт мануального насилия? — Спросил я, с нажимом на последнее слово.       «Я ведь не против. Ты только начни, а далее мы разберемся»…       — Мне приходилось измываться над Дэвидом Гроулом, — Пробормотал Курт, — У этого мальчишки было невероятное влечение к моей персоне. Он только поэтому и обитал в группе. Кажется, он говорил: «Ради этих моментов встречи с тобой».       — В этом я его понимаю, — Слабо откликнулся я, убирая волосы с лица и располагаясь на диване с максимальным удобством. — И завидую, поскольку он был с тобой на протяжении всей твоей жизни. Вы же в школе познакомились, верно?       — Я и не припомню точную дату нашей встречи. Предположим, что да.       — А Кортни откуда взялась? — Глухо спросил я.       — С какого — то фотосета… Прибилась, как шкотовый к берегу, чтобы раздолбать мне мозг своей обольстительной навязчивостью. Я, кстати, не против забыть сегодня об этой позорной странице моего прошлого.       — Она мне нравится, несмотря ни на что. Сильная женщина. — Вдруг сказал я. — И поет она откровенно, хоть и на гитаре до сих пор не научилась играть.       — Брайан, а надо ли хорошо на ней играть? Что людям этот профессионализм? Будто они слышат разницу между терциями. Проще сказать, выигрывает в композиции навязчивый набор легко запоминающихся звуков…       — Это правда, — Я поспешил согласиться.       Мы полежали.       Я неугомонно баловался с собачкой своей ширинки. Курт же приводил в порядок свой ежедневник, вычеркивая из него лишние строки.       — Долго ты будешь шастать по городу в очах и парике? — Поинтересовался я.       — А у тебя есть другие варианты моего теперешнего существования? — Насмешливо спросил Курт. — Да, приятного мало, но я не хочу попасть под трибунал за навязчивую мысль явить себя свету в первозданном облике. Если бы я смог объяснить свою историю, то все равно мне бы никто не поверил. — Он развел ладонями в воздухе.       — Верно, — Я и не ожидал другого расклада.       Действительно, неужели я не сумел предусмотреть относительное количество проблем с возникновением усопшего в мире, где каждый второй с любовью лелеет на языке Like teens spirit?       Предусмотрел, конечно.       Но суть моей оплошности не внушает мне особого страха, поскольку принятие решений зависит от наития, которому я повинуюсь особо не раздумывая.       И, поскольку, это вошло в симбиоз с моим нынешним существованием, постольку безоговорочно следует без разреза с желаниями.       Катись оно все колесом, если я стану думать об этом инциденте более получаса, ибо крепкие нервы в приоритете.       — Я живой. — Курт смачно впечатал стержень в исписанный лист бумаги. — Не знаю, что еще сказать?.. Мне страшно. Этого я и боялся.       — Это вполне поправимо. Пройдет немного времени и ты примешь себя настоящим. Не стоит сейчас катать эту тему на языке. И, уж тем более, корить себя за удовлетворенное состояние. Могу посоветовать отвлечься. — Я уставился на Курта.       Вот и я — весь такой правильный, говорящий столь нужные вещи…       Но, знал бы Курт, о чем я думал на самом деле.       Вам тоже не стану озвучивать мысли, ведь все мы похожи друг на друга на определенных этапах жизни.       Как многоуровневый дом с лифтом, где железная коробка время от времени открывается, выпуская пассажиров на этаж многоквартирного комплекса.       Следующий его этаж подразумевает неизведанный мрак с отвратительными чудовищами или же садовыми гномами в милых шляпах…       А почему?       Все воспринимают этот мир по своему — кто — то расходует свое жизненное топливо на пустяк, шутку, а кто — то всерьез выжимает все соки, в надежде уличить фортуну в любом из тайных коридоров повседневности…       Кто — то со свечей крадется, вздрагивает от малейшего шороха.       Есть и те, что рвут пуговицы на рубашке, вытягивают лицо навстречу ветру. А тот все хлещет по вискам…       И земляные черви, роющие погост — самые противные люди этой земли, заместо зазывных улыбак в ярких тряпках.       О, мнители! Тот самый тип людей, который раздражает однояко и Курта и меня. Те надменные манекены с вафельными лицами, говорящими четко и односложно: Я — лучший. Посмотри на меня. Я горжусь собой…       Тьфу…       Человек (да согласиться со мной хоть кто — нибудь) низшее существо с точки зрения эволюции. Он сам ее придумал — потому и низшее.       Нет никаких цепочек, ниш, мастей, пешек и королей.       Есть вечная борьба мыслящего существа со своими безумно — плоскими амбициями.       Уж если и есть что — то выше, то — небо. Вот уж, действительно, великая вещь, завораживающая истинной своей красотой…       Допустимо, что сейчас наши мысли совпадут, являя своей общностью прекрасную картину лишенную маслянистых, не дорисованных деталей означающих скрытый подтекст, каков бывает в речах льстеца.       И вот тут — то я и решаю высказать Курту то, что сидит во мне подобно огромному цветку, готовому в любой момент высунуться из глотки нервными словами любви.       Да. Кажется, сейчас самое тому время…       Я забираю ежедневник из рук Курта — он плавно выскальзывает из его ладоней, выпадая и находя место на полу, у кровати.       Сам же Курт смотрит на меня с понятной покорностью, подозревая, что путей к отступлению ему не сыскать. А надо ли, в прочем?       Страх и дерзость смешались воедино. Страх предпочтет отсидеться до заката в темной комнатушке, дерзость поднаторит подытожить наши бесконечные прятки от истины.       А в истине той будет факт того, что мы на самом деле небезразличны друг другу.       В моем сердце не найдется выемки для пресловутой, несостоявшейся привязанности. В сердце Курта по — прежнему обоснуется нестерпимая смута, заняв мысли своего владельца тяготящим хаосом.       Можно повернуть ситуацию в любую сторону, рассмотреть в различных положениях, приголубить, дать отпор, признать себя сумасбродным безумцем… И в том изюминка, и в ней настоящая жизнь, где нет места недоговоренностям.       — Сейчас на планете земля сто тысяч человек признаются друг другу в любви, и будет довольно скупо произнести эти скучные три слова, о которых ты бы мог и сам догадаться, — Пробормотал я, — Обдумывая и планируя самые смелые свои желания, могу заявить тебе, что никогда не посмею бросить тебя подобно мусору. Заявить ли, что жить бы не смог без тебя? Прикинуться неизгладимым романтиком, просить руки и сердца? Нет, я смогу жить без тебя, улыбаться, петь, играть, ходить по городу, созерцая времена года одевать соответствующую погоде одежду… Этот список столь же бесконечен, как и моя ложь. Не смогу — обману себя, притуплю бдительность, приструню эгоизм, запру все двери на замки, кану в лета. Но, зачем? — Я хмыкнул. — Глупо звучит, да?       — Продолжай, — Попросил Курт, откинувшись головой на подушку и прикрывая глаза. — Заполняй эту сосущую пустоту, подобную огромному малярийному комару, впившемуся в вену.       — Если я продолжу, то могу ненароком отойти от темы. Кстати, ты меня сбиваешь.       Он был таким спокойным, ну просто монументальным.       Если бы я не был знаком с ним более месяца, подумал бы, что ему все равно. Однако, его ладонь, которая нежно сжимала мое бедро, иногда проводя указательным пальцем по коже (я был в шортах) говорила об обратном.       Слушал. Да еще как. Внимательно.       — И чем же я тебя сбиваю? — Поинтересовался он, открывая глаза и глядя на меня с любовью. — Тем, что молчу?       Я осекся.       — Да. Истинная правда. Это хуже, если бы ты просто кричал на меня или перебивал. Иначе мне просто не понять твоих мыслей. — Откровенно заявил я.       — На моей душе очень спокойно, но это спокойствие не означает равнодушие. Быть может я прикидываю, в какой момент смог бы удалить ненужные предметы твоей одежды, — Заявил он.       Меня словно током долбануло. В вольт, эдак, под триста.       Если он так настроен, то почему медлит?..       — Продолжай, — Напористо заявил он, не особо интересуясь тем, что я сидел поверх него, в той самой позе, в которой отобрал ежедневник и кинул оный под кровать. Его шершавые (ибо не могу другого слова подобрать), джинсы из наигрубейшего в мире материала, как мне сейчас чудилось, отлично сигнализировали теплом и мгновенной отдачей нормального, мужского желания.       Странно это выглядело со стороны, а по ощущениям еще более страннее. Чудным было и выражение его лица и дурацкий, красный парик, который я с него сдернул, насмехаясь. Светлые волосы тот час легли на, заостренное к низу, лицо, отражая причудливые блики с оконных стекол.       Я заметил странную особенность русых, практически максимально приближенных к песочному цвету, волос. Отличались они особенным свойством вбирать в себя колористику обстановки.       Будь то свет от монитора ноутбука или же кнопка электрического чайника. Сейчас же они отражали небо, находя свое сходство с окраской речной воды — светло — зеленой, мутной, но до великолепия необыкновенной.       Я был столь близко, что мог разглядеть самые светлые его волоски на височных долях, на бровях, на подбородке, на длинопалых, худощавых запястьях. Из — за приличного достатка света в нашей комнате его образ воочию являлся во всей своей природной красе. Будто мерцал изнутри.       Боже, что я несу…       Глаза его чуть смежились, выражая новый смысл доселе спрятанный в своих голубых недрах: непристойный, нетерпеливый, вкрадчивый.       — Ну и чего ты так меня разглядываешь? — Курт мягко рассмеялся. — Что со мной?       — Ты красивый, — Я сглотнул ком в горле, — Очень. Особенно сейчас.       — Будь я более красноречивым, то сказал бы тебе нечто подобное. — Скромно ответил он, пряча улыбку на губах. — Может ты сделаешь уже что — нибудь, — Добавил он, ерзая, — Разве не видишь, что я стесняюсь?       — А вот и Курт, который всегда говорит правду, нарисовался.       Вот дела.       — Если я возьму все в свои руки, то это будет напоминать изнасилование, — Честно заявил я.       — Но и если уйдешь, хорошим точно не станешь, ибо я не знаю, что мне делать с моим… — Он запнулся и снова разулыбался.       — Предлагаю сделать ставки, — Меня озарило, — Я ставлю на то, что ты не выдержишь первым.       — Мне кажется ты первым сдашься, — Курт уверенно кивнул.       — А теперь предлагаю нам заняться обычными делами, словно бы ничего и не было, — Решительно сказал я, затягивая шнурки на шортах. — Я полежу, почитаю.       — Ладно, — я помузицирую, — Замучено ответил Курт, пытаясь отвести взгляд от моей задницы.       Мы вернулись к обыденным делам, то и дело переглядываясь.       Это было похоже на пейринг двух умов, объятых одной общей идеей — целью по достижению абсолютного контроля над ситуацией. Но, к сожалению, на данном этапе мы боялись даже касаний, не говоря о тех других вещах, которые делали все влюбленные. А занимались они любовью, знаете ли, особо не задумываясь над моралью, ибо над всеми прочими домыслами стояло единственное стремление сбросить друг с друга одежду, предаваясь долгим минутам, часам, дням, в томительном и жарком познании науки о рефлексах, о прикосновениях, что доставляли нестерпимое удовольствие на влажных и смятых покрывалах любовного ложа.       Курт был занят мыслями о своей дочери.       Фрэнсис до сих пор не знала о том, что ее папа, будучи живым и здоровым, активно скрывается от дочери, в страхе заглянуть в ее глаза, поведав достоверную историю о своей скоротечной кончине, 23 — ех летней давности.       Если честно, такие домыслы навряд ли пришли бы в голову обычной девушки, уверенной в прозаичности бытия.       Нормальный человек никогда не подумает свыше той меры, которая от него требуется в повседневности. Сон, завтрак, прогулка, время на похождения в дамскую комнату, сплетни, девичники.       Заметьте, не слова о призраках.       С другой стороны, я видел и другую сторону сей ситуации.      Правду можно было скрывать годами, так и не найдя в себе силы на ее разглашение, а времечко тикало, не стояло на месте.       Наверное я мог бы заявить об этом Курту, но он был сам не свой, и трогать его сейчас — было равносильно нелепой попытке достучаться до бетонного изваяния.       Вот я и не трогал.       А Курт… О чем же думал музыкант, когда я вел бессмысленные баталии с собственным разумом?..       Скучал ли, анализировал ли события? Хотел вернуться назад, в лимбо. В то место, где умения одного призрака превышали возможности семи миллиардов человек?       Зачем далеко ходить и теряться в догадках, когда можно перенестись в мысли этого спокойного, с виду, и загруженного самоуничижениями и волнениями изнутри, человека?       Он не принимал участия в данной ситуации, пытаясь казаться тихим и безобидным парнем со светлыми, приятно пахнущими шампунем, волосами.       Он смотрел на Брайана с надеждой, той, что тот подарил ему в одном из неожиданных приездов в дом Кобейнов.       Он не понимал отчаянную тягу того самого к возвращению с того света непритязательного, давно оставившего мысли о борьбе с повседневной рутиной, морального урода.       Курт чувствовал себя проблемой, не умея принимать реальность в безвкусном молчании, готовый сожрать за обе щеки монументальные истины, подкрепленные отягчающей и злободневной правдой. Все, что могла подарить ему жизнь — мерцание собственного хриплого голоса вкупе с гитарой, страдания и боль, томные надежды на вольготный кусок заслуженного счастья.       Говоря о том, что творческие люди несколько чувствительнее обычных, привирать колоссальную правду о настоящей сути оных, якобы выгораживая их пред обывателями, но, с умопомрачительным же успехом, делать выше пред всеми чуть ли не выше на голову. За яркость ощущений, за повышенную восприимчивость обычных, на взгляд прагматика, вещей. А велика ли заслуга? Оговаривалась ли цена платы, которую стоило заплатить за жизнь в водовороте необузданных желаний?       У тех, у кого душа болит сильнее изувеченного органа в, здоровом на вид, теле, у кого сердце напоминает кусок ливерной колбасы от постоянных скачков по грудной клетке, томленое в костяном ящике, вскормленное надеждой на вечное существование, но не наделенное пущей уверенностью для сонного спокойствия. У тех желание смерти больной занозой сидит в мозжечке, ковыряя тот изнутри попеременно. Сменяя, словно времена года одно на другое, взрывную радость на невыносимое горе.       А война с самим собой — самая страшная. И самая не значительная, ибо ее никто не видит, никто не видит тех страданий, которые совершает испытуемый ползком покоряющий новую гору, а за ней и другую.       Глупцом ли прикинуться, чтобы никто не понял? — Можно и так.       Он видит глупца и спокойно улыбается, понимая, что данный не так прост в силу ярлыкам, которые хочет на себя навесить. Маска бездумного ограждает от возложенных обязанностей. Маска, на миг, обманет и самого тебя, будто ты в приемлемой зоне существования — тепло, ну и хорошо, есть что пожрать — вдвойне хорошо…       А вот и само отличие — кому — то хорошо быть сытым и одетым, а кому — то и десяти гор покоренных недостаточно. А вместе с недостатком и укор под ребро — ты не сумел приблизиться к лику идеального самого себя. Слишком высоки запросы, когда проще было бы довольствоваться тем, что есть.       Курт сминает страницы своего записного блокнота. Отшвыривает его, как отвратительную, омертвевшую кожу своей души. Слов не хватит, чтобы выписать все, что свербит.       Мужчина переводит взгляд на Брайана. Тот знает обо всем, но молчит точно так же, словно бы отводя катастрофу за пределы воображаемого купола, что защищает его в моменты слабости и грусти. Этот купол, будь он кинематографической зарисовкой или компьютерной графикой специалиста по эффектам, отлит из чистейшего серебра, обрамленный ярким сиянием — хрупок с виду, но тяжел, мощен, жесток, а изнутри будто мускульная масса неведанного зверя с отвратительными конечностями.       Внутри купола сидит мальчик, который читает книгу. Он — то и кормит свое укрытие несметным количеством силы, поддерживая его жизнедеятельность.       Теперь я, Курт Кобейн, понял, почему у него хватило силы на то, чтобы вытащить меня из мира грез.       Некоторым людям ненужны громы и молнии для свидетельствования силы. Она у них просто есть, и они ее практически не показывают, не растрачивая ее богатый потенциал на страстные споры с более слабыми осыбями.       Да, наверное это звучит слишком потетично, слишком не нормировано для понимания, но является и в самом деле таковым, для тех, кто не видит дальше своего носа.       Это не бахвальство, не заявление некого превосходства, а самая тяжкая ноша, ношение которой убивает своего обладателя. Ты заведомо обречен на смерть, ты обязан иметь в доме ружье, если способен знать Все это.       Брайан отнял книгу от лица и безучастно посмотрел на меня.       Наши взгляды переплелись.       Сейчас я был достоверно уверен в том, что он лишь играет эту несвязную роль вопреки настоящим чувствам, которые он намеренно скрывает за тем самым куполом, о котором мне довелось Вам рассказать.       Странный, гениальный малый в несуразных вещах, в которые он влез специально для сцены. Для того, чтобы его любили за макияж, за тряпки, за тошнотворные ужимки проститутки, за эротичный взгляд, и все то, что я сейчас в нем вижу. Вполне возможно привыкнуть, если тебе довелось увидеть его настоящим за мишурой нелепых декораций.       Я не тороплюсь делать первый шаг, поскольку пытаюсь думать значительно выше, в отношении того, что находится сейчас в шаговой доступности.       Эти дурацкие ставки на то, кто не выдержит первым. Господи, да ради чего делаются все эти дурацкие ставки? Какой идиот не поверит, что между нами все настолько сильно переплетено, что дышать становиться сложнее с каждой прожитой минутой без объятий любимого человека? Плут, лис, Брюссельский выскочка с забавным именем и трогательными песнями. Я ли не знаю?..       — Считай, что я ушел на скамью проигравших, — Выпалил я, отбрасывая челку с глаз и улыбаясь.       Брайан ответил удивленным взглядом, пытаясь справиться с нервозностью.       — И, что дальше? — Пролепетал он, глядя на меня как на оружие массового поражения. — Мне следует волноваться?       — Может и следует, — Ответил я, тут же прояснив ситуацию, — Мне сложно справляться с собственным телом, без которого я обходился почти три десятка, вот и прикидываю, с какой стороны будет лучше подступиться. — Я действительно стоял как вкопанный, разглядывая враз охамевшего Брайана.       — Считай, что я готов тебе помочь с этим недоразумением.       Мужчина уверенно встал, но не особо спешил с действиями. Стало быть, у меня было время, чтобы спрятаться???       Я поерзал на кресле, наблюдая за Брайаном.       Он сел сверху, лицом ко мне. Я не на шутку растерялся, протягивая руки вперед, но тот нашел им должное применение, уложив их на свою талию.       Без привычной футболки, его тело оставалось полностью открытым, вызывающе приглашая меня опробовать вкус своей удивительно — белой кожи. Это было нечто новым, поскольку я не знал дальнейших своих действияй. Я даже приблизительного понятия не имел, по правде говоря.       Тело знало, — оно реагировало так, что не оставалось никаких сомнений — я хотел его, отчаянно желая погрузиться в оное, заполнив до отказа.       Неудобная, противная мысль засела в моей голове зудящим сверлом немедленного совокупления, но сейчас бы я хотел просто прижаться к этому прекрасному, теплому человеку, чувствуя себя целым и невредимым.       В комнату вбежал пес Брайана, заставив меня сдавленно рассмеяться.       — Он так смотрит, как будто понимает. — Недовольно прошептал я, сжимаясь от тягостной неуверенности.       — Да, отлично понимает, поскольку частенько наблюдал за мной и Тейлор. Курт, хватит ломать комедию, — Воскликнул Брайан, надавливая весом своих бедер на мой ноющий стояк.       — Хорошо, ладно. — Наконец произнес я, сдвинув его шорты и сжимая пальцы на мягких половинках его зада. — Но и ты не иди на попятную.       — Разве я могу? — Беспечно заявил Брайан. — Я много раз видел тебя голым, чтобы пренебречь твоим телом. Просто дай мне почувствовать тебя. Не надо лишних слов, без них нам будет гораздо лучше.       Да, это было похоже на настоящее изнасилование, — схваченные мои руки поперек запястий, выгнутый в спине позвоночник, горячее лоно помрачающее рассудок, желанные губы, открытые в взволнованном стоне от наслаждения. Я видел все это, я слышал, я участвовал в этом, помогая Брайану лишиться понятий этой реальности.       Наверняка в любом другом месте я бы мог поменяться с ним ролями, ибо я никогда не был властен над распростертыми в удовольствии телами, предпочитая находиться на их месте, но сегодня… Сегодня все было иначе, и мой мозг находился не где — то сверху, а на конце единственного провода, извергающего взволнованную, не лишенную удовольствия, истому.       — Изнасилуй меня, друг. — С усмешкой произнес он, — Будь моим богом.       — С превеликим удовольствием, — Правдиво ответил я, заключая его в свои объятья и прижимая к себе столь тесно, что не было возможности вырваться из любовного замка сцепленных пальцев.       Решив ни за что не сдаваться, я поменял положение наших тел. Теперь Брайан был подо мной, с разведенными бедрами и удивленными глазами. — Я знаю, так будет еще приятнее, — Заключил я, вдавливая его в кресло своим горячим телом — согревая и обездвиживая.       — И в самом деле, — Еле слышно произнес он, помогая мне рукой и направляя меня в нужном направлении.       Наши лица были вспотевшими и мокрыми. Растрепавшиеся волосы мешали наблюдать за ситуацией, однако на моих губах играла сумасшедшая улыбка, когда, с каждым ударом в удивительно — приятную задницу Брайна, я встречался взглядом с ошарашенными глазами моего напарника. Его губы были столь вызывающими, что я не удержался. К тому же, поцелуй добавил еще большего кайфа к незримой сфере нашего невыносимого удовольствия, которая скапливалась вокруг нас из воссозданий еле осязаемых волн.       Каково мне было видеть этот зачаток доблестного ума с позорно вставшим членом от бесконечных и приятных вторжений?       Одно удовольствие, скажу я Вам. И более ничего не прибавлю, поскольку сама мысль о том, что я делюсь этим с кем — то заставляет меня взвыть от ужаса!       Что будет после всего этого? Сможем ли мы вести себя друг с другом так же, как это бывало прежде? Смогу ли я собрать свой мозг по крупицам, когда он рванет минуту спустя от непередаваемой и сладкой агонии во всем моем теле?       Я стал ощущать, как мои движения оказались слишком плавными и бережными, вместе с тем и нежными, просто сумасшедшими, поскольку Брайан перестал судорожно сжиматься вокруг меня, впустив так глубоко, как я себе никогда не смог бы представить.       От волнения я схватил его руку, чтобы никогда не выпустить, углубляясь в этот странный транс всем своим разгоряченным существом.       Почему я поступился графическим описанием его привлекательного тела, испещренного красивыми, очаровательными изгибами, прямого члена, который выгодно выделялся, делая его образ волнующим и эротичным, губ с маленькими трещинками и бездонных, обольстительных, голубых глаз с золотыми точками?..       Что все это значит перед настоящим желанием окунуться в него целиком и полностью, забывая свое имя, навсегда прощаясь с земным притяжением, с разноцветными принтами этой маленькой комнатушки, с правилами и законами конституции? Пусть идут в жопу, потому что эти бредовые вещи никогда не привлекали меня своими пустыми названиями и размерами вбираемой в себя важности.       Я лучше стану бомбой начиненной смертельными осколками, буду гореть в огне, нежели на миг выпущу тебя из рук, Брайан.       Я широко открываю глазницы, когда приступ первой судороги мог бы означать немедленный конец нашего траха, но держусь, как последний утопающий за скользкую льдину.       Ты дышишь резко, твое дыхание жаркое, как фитиль зажженной свечи, и сам я вряд ли отличаюсь от оного в своем нынешнем состоянии. Безумие коротким разрядом проникает в недра коры моего мозга, наделяя его безудержным фонтаном кратких фрагментов наших с тобой прогулок, где ты был таким скромным, тихим, неприветливым, однако же сокрывшим грязную увлеченность моим телом. Покусившимся на мои прикосновения, лелеющим мысль о нашей яркой близости, с кроватью или без нее, какая разница?       Я думаю таковые желания идут вразрез с истинными предпочтениями, но не сейчас. Сейчас все такое, каким является на самом деле. И нам невыносимо приятно.       Мне чудятся шаги по лестнице — это может быть кто угодно.       Слишком стройно вырисовываются диаграммы наших движений, чтобы прерывать их из — за такого сущего пустяка. Брайан замолкает, вжимаясь в меня и целуя в самые губы. Я полюбил целоваться с ним с первой секунды, когда соврал про искусственное дыхание.       Я бы не смог назвать это любовью с первого взгляда или же чем — то равнозначным, но и не смог бы разочаровать Вас отрубив на корню зачатки нежного чувства. Со стороны это выглядело как ярая заинтересованность единственным человеком, который, один из многих других, мог бы вести с тобой секретные беседы о глубине этого невероятного мира.       Теперь я хотел жить настолько долго, чтобы увидеть как сгорит солнце над нашими головами. Мертвому не дано познать это самое желание, ибо ему нечему восхищаться. В том мир все до одури понятно, предельно ясно. Ты знаешь, кто есть кто и какими будут твои последующие действия…       Здесь же ситуация меняется долю одной секунды, в зависимости от настроения, в зависимости от планов на ближайшие 24 часа, где ты бы мог пойти в город или же лежать на диване, наблюдая за странными тенями на потолке.       Прозаичность диктует немедленное средство от хандры.       Если бы Брайан был моим героином я бы пускал его по вене, и не стал бы дважды задумываться о нормальности своих мыслей.       Я бы не стал убивать себя раньше времени, если бы рядом со мной был Такой человек. Я бы дождался смерти со смиренной, вдохновенной улыбкой, готовясь к оной, как к единственному серьезному приключению подразумевающему под собой невероятное продолжение неоконченной жизни.       Предел. Я это понимаю, поскольку не сумел перенести нагрузку, изливаясь в Брайана.       Мы сидели обнявшись, изредка всхлипывая непонятно от чего. От счастья? От произошедшего? От смятения?       Будучи мокрыми насквозь.       Брайан странно посмотрел на меня, тут же вырвался и вышел из комнаты. Дверь резко захлопнулась за ним.       Я сполз на пол, собирая воздух пересохшими губами. Ноги по прежнему были окольцованы джинсами, которые я так и не успел снять. Натянув их на бедра, я обнял голову руками.       — Что произошло??? — Спросил я самого себя, пиная дурацкую тетрадку в плинтус. — Что пошло не так???..