***
— Солнышко, — тихо начинает Линдси, стоя на коленях перед Наной и поправляя ей воротник платья. Нервные движения и негнущиеся пальцы, тени под глазами и иссушенные губы. Смерть одной из дочерей ее заметно подкосила. — Милая? — девочка реагирует не сразу, пустым взглядом смотря на мать и не замечая, как той тяжело. Не желая даже замечать. — Мне нужно с тобой серьезно поговорить. Маленькие хрупкие ладошки оказываются в тепле материнских пальцев. Линдси пытается сделать вид, что это — жест ободрения для дочери, но дрожь выдает ее с головой. Нана приподнимает брови, во взгляде оставаясь все такой же мертвой. — Я знаю, тебе сейчас тяжело, но мы с твоим отцом должны сделать одну вещь, ради твоей же безопасности, — слова даются тяжело. Ее взгляд мечется, ищет поддержки в пустоте комнаты. — Дело в том, что твой отец считает, что Хао не остановит своих поисков. Девочка вздрагивает — больше от воспоминаний прошлого. Будущее уже не так волнует. — Ведомый своими мыслями, он будет выискивать тебя, помня лишь имя и слабые отголоски внешности. И, исходя из этого, твой отец решил, что лучше будет сменить тебе имя, — рот малышки приоткрывается, но обеспокоенная мать перебивает. — Ты вырастешь, и в повзрослевшей тебе будет трудно узнать эту маленькую пшенично-солнечную девочку, которую он застал. Она пальцем приподнимает лицо малышки за подбородок, теряя остатки уверенности в голосе. Линдси боится признаться, что она уже не видит сходства Наны с той маленькой счастливой девочкой, которой она была еще пару дней назад. — И как теперь меня будут звать? — никакого интереса, никакого отрицания. Ей плевать на все, и это беспокоит мать больше всего. — Анна. Йо замирает. Вот оно — ответ на первый вопрос. Девочка пожимает плечами, отходя от женщины, и со стула неподалеку забирает красный сложенный платок. Ткань скользит меж тонких пальцев, укладываясь аккуратными волнами вокруг шеи. Нана бережно ощупывает его, вздыхая. — Хорошо. Анна — так Анна. Мне все равно, — и выходит из комнаты, оставляя Линдси в более подавленном чувстве, чем было с начала разговора. Она оседает на полу, опуская голову и прикладывая ладони ко лбу. Выдыхает с шумом, пытается прийти в себя, вернуть самообладание, которым всегда отличалась, но вместо этого лишь пара соленых капель падает на темное платье. — Прости меня.***
Маленькая теперь-уже-Анна стоит напротив гроба, и лицо ее спокойно, безэмоционально. Ее детское личико мертво, как и сестра, лежащая перед ней. Точная копия, извечно скептически настроенная, с холодным и проницательным взглядом, от которого бегут мурашки по спине. Сейчас она лежит — не смотрит, не ставит под сомнение наличие всех ступеней эволюции в человеке. Сейчас она расслаблена, умиротворенно сцепив пальцы на груди. Не дыша. Маленькое личико кривится. Анна быстро-быстро дышит через нос, чтобы не разреветься, и пытается спрятаться от мира в складках красного платка на шее. В уголках глаз начинает щипать. — А где мама? — сзади подходит светловолосый высокий мужчина. И Йо готов поклясться, что где-то уже видел его, но как бы ни всматривался в эти голубые с прищуром глаза, в эти широкие плечи и узкое лицо, не мог вспомнить, где. — Не знаю, — ей необходимо несколько секунд, чтобы из приоткрытого рта не вырвался плач или крик отчаяния. Несколько мгновений, чтобы лицо стало вновь беспристрастным. — В домике осталась. Открытая площадка кладбища в пригороде — вокруг только зелень, кусты распустившихся темно-красных роз, как гордость одного из сторожей, деревья и серость каменных плит, над которыми кружат безмолвные призраки и мелькают тела живых — кто пришел поплакать, поскорбеть, кто просто сократить дорогу до местного вокзала. Ей плевать. Резкий поток ветра заставляет девочку сморщиться. Она ведет плечом и ощущает, как шершавая ладонь опускается на него. Поднимает взгляд в немом вопросе, в то время как отец будто бы на что-то решается. — Мне кажется, его лучше положить к ней. До Анны доходит не сразу — в первую минуту она даже намеревается спросить, о чем он. Но как только отец протягивает руку к ее шее, отскакивает в сторону. Он говорил о ее платке. — Нет, не дам, — на один шаг отца приходятся ее два. Они привлекают внимание всего того небольшого количества людей, что ошиваются вокруг. Стоявшая неподалеку девочка с голубыми волосами что-то шепчет девочке помладше и тут же направляется к дому быстрым шагом, едва ли не сбегает по каменной дорожке. — Нана, ты должна понимать… — осторожно начинает отец, но девочка его не слышит, смотря оскорбленным, обиженным взглядом. — Понимать? Понимать?! Что я должна понимать?! — ее детский голосок разрывает скорбящую тишину кладбища. С места срывается и зеленовласая девочка, спускаясь к дому. — Что я нужна какому-то психу? Что по одному твоему желанию теперь меня зовут не Нана, а Анна — хотя разницы особой нет?! Что сейчас я должна отдать последнее, что у меня осталось от умершей сестры?! — Анна… — возобновляет он, вновь делая шаг вперед и видя, как девочка жмурится от потока слез. — В последнее время от меня только и ждут понимания. Что я буду делать то, что хотят другие, — каждое слово — через всхлип. Она мотает головой, сжимаясь все больше в комок. — Но почему никто не хочет узнать, чего хочу я?! Почему?! Чем я хуже вас? Ее голос слабеет, а взгляд касается открытой крышки гроба, умиротворенной сестры, и события недавней смерти вновь разрезают сердце. — Чем она была хуже меня?.. — она видит замешательство отца, как он подходит совсем близко, и со всей силой толкает его, убегая с кладбища. — Нана? — кричит Линдси, поднимаясь по ступенькам и придерживая платье. Осматривается по сторонам в поисках, но не находит нужную. — Нана! Что произошло? Взгляд немного посеревших, но строгих глаз обращается к мужу, все еще шокированному и напуганному поведением дочери. — Не стой на месте! Беги за ней! — она топает ногой, тут же срываясь с места и с шеи снимая четки. Здесь — кладбище, вокруг лишь духи, и не каждый из них добродушен со смертными. Но каждый из них хочет ощутить вновь в своей власти тело живого человека.***
Она бежит и запинается, взбивает траву и опавшие листа коленями, но вновь поднимается и бежит, без оглядки, не разбирая дороги. Задыхается, хватает жадно ртом воздух, но не ощущает его в легких. В глазах стынут слезы. Она едва способна отличить мраморную статую от живого человека. Она натыкается на ветки деревьев, цепляется за них краями платья, платком сестры — нервные дергает за непослушную ткань и вновь убегает. Все дальше и дальше. Чувство детской обиды и возмущения плотно оседают в душе. Анна не может поверить: как отец мог предложить ей отдать платок?! Как мама могла предложить — нет, поставить перед фактом, — что теперь у нее другое имя? Неужели, им настолько наплевать, что они советуются друг с другом и надеются, что она, как послушная девочка, на все согласится? Неужели, они думают, что она сможет добровольно отказаться от всего, что ей дорого?! Анна выбегает на пустынный склон, прижимаясь к огромному иссушенному дубу. Слезы сдавливают горло, кровь долбит по вискам. Она утирает соленые дорожки с щек, но те не останавливаются. Жмурится, раскрывая рот и судорожно всхлипывая, и сползает к корням. Йо поджимает губы, смотря, как маленькая и беззащитная, она утыкается носом в красный платок, подтягивает колени к груди. Чувство тоски оседает в груди — он и не представлял даже, каково было ей все это время. А в особенности — тогда, в тот день. — Ты ведь помнишь, что произойдет дальше? — тихо спрашивает Милли, и он кивает. Разумеется, он помнит. Такое не каждый в состоянии забыть. Внезапный и пронзительный, детский крик заставляет вздрогнуть. Как маленькую Анну, оторвавшую голову от колен, так и Йо, вновь ощутившего все те старые эмоции и страхи, которые возбудили они. Демоны Они. — Помогите! — Анна дергается, вскакивая на ноги. Осматривает взглядом склон, на котором находится, и по отвесной стороне сбегает вниз, едва удерживая равновесие. Лакированные туфли сбиваются о грязь и камни. Анна чуть запинается, растирая высохшие слезы по стянувшимся щекам, и тут же замирает. Мальчик. Неподалеку от нее, около кустов с пестрыми цветами. Скрючившийся, совсем вжавшийся в траву. Темноволосый, маленький — он жмурится, руками держась за голову и стараясь не вслушиваться в то, что говорят они. Окутанные плотным туманом, три демона нависают над ним, уставившись в десятки глаз на него — на маленькую жертву, вдруг решившую, что они «смогут подружиться». Их пасти разинуты. Они шепчут, перекликаются меж собой, но, даже отвлекаясь друг на друга, всегда возвращаются к нему, все больше стягивающемуся невидимой цепью — животным страхом. Они вглядываются в жалкое сопротивление и отчаянную борьбу за жизнь, которая вот-вот оборвется. Они усмехаются, протягивая к мальчишке свои когтистые лапы и ощупывая тельце, которое разорвать — дело секунды. Они растягивают собственное удовольствие и чужое безумие, вдыхая яркий и сочный запах ужаса. Анна порывается к мальчишке, но тут же останавливается, вспоминая о гордыне и о том, как все ее представления о несуществующей силе и величии рассыпались в прах перед первым же противником. Она хвалилась тем, что сможет защитить сестру во что бы то ни стало, но осталась в итоге одна. Так стоит ли лезть сейчас? Ее маленькие кулачки сжимаются, а зубы стискиваются. Стоит ли рисковать своей жизнью, жизнью этого мальчика так же, как и жизнью сестры? Проще же сидеть дома под вечным крылом матери. Из легких испаряется воздух. Она задыхается от бури неопределенных, смешанных чувств и одного-единственного, четкого сомнения. И быть по жизни слабой девчонкой, что может только на словах противостоять кому-то. Остаться такой жалкой… Она жмурится, ощущая вскипающую кровь, бегущую по полыхающим венам. …никчемной… Хватается пальцами за края платья, не замечая, как вокруг трава приминается невидимой стеной. … лишь смотрящей, как остальные умирают. Сфера темнеет, приобретает темно-желтый оттенок. Светлые волосы приподнимаются, а сама девочка, напряженная и сосредоточенная на чувствах и мальчике, скукоженном в траве, не понимает, что сотворяет для себя нечто невероятное. — Оставьте его! — раскатом грома проносится ее голос, а вслед за ней — и волна света, сносящая все неживое и злое на своем пути. Демоны слышно отлетают в сторону, шипят и скалятся. Но, униженные, пятятся в лес, мстительно вглядываясь в наглую девочку, отобравшую заманчивую жертву. — Живой? — больше шокировано, чем обеспокоенно спрашивает она, оглядываясь по сторонам и быстро выдыхая. Это сделала она? Смогла прогнать трех демонов в тот самый момент, когда они уже почти разделались с ним. Невероятное ощущение. Она смотрит на собственную протянутую руку, и минутная победоносная улыбка заменяется печальной, брови опускаются. Наверное, именно так она и должна была себя чувствовать, когда в их доме появился Хао. Так легко, будто парит. Ощущая себя всемогущей на деле — на силе, вдруг взявшейся из отчаянного желания не быть слабой, не оставаться в стороне. Пальцы дрожат — она это видит. Именно так она и должна была идти на Хао. Сама. Не отсиживаться в стороне, не смотреть беспомощно на то, как сестру протыкает мечом сумасшедший. Не кричать в осознании, что Нину уже не вернешь к жизни… — С-спасибо, — голос мальчишки отвлекает. Она переводит взгляд на кофейные, все еще напуганные, добрейшие глаза, и вздрагивает вновь. Темные короткие волосы убраны оранжевыми наушниками, овальное личико залито румянцем смущения. Он мило улыбается, потирая грудную клетку, обтянутую нелепым костюмом, а она не может поверить… в то, что они так похожи. Хао и этот мальчик — она больше, чем уверена, что это не один человек. Нет той ауры злости, ненависти и безумства. Нет уверенности в своих действиях и превосходства над другими. Нет хищного оскала и поднятой руки, способной в один щелчок пальцев разрушить, уничтожить, сжечь дотла. Нет позади и Духа Огня, возвышающегося над таким малышом горой. Нет ничего. Есть лишь смущение и неуверенность. Есть немного печали от того, что предполагаемая дружба не состоялась, а демоны воспользовались его беспечностью. Есть доброжелательность и радушие, есть только светлые и истинные чувства. Никакой фальши, тени… — Меня зовут Йо, а тебя? — …только открытость, простота. Она одергивает себя от этих мыслей, убеждаясь, что надумала лишнего. И переводит взгляд на него, все еще сидящего на траве, светящегося своей неповторимой широкой улыбкой. Несмотря на то, что едва не умер. — На… — она качает головой. Нет, теперь ее зовут иначе. — Анна. Анна Киояма. — Ан-на, — повторяет он, опуская взгляд и продолжая глупо улыбаться. — Не знала, что ты уже тогда с ней заигрывал, — хихикает Милли, игриво склоняя голову. — Что? — в момент краснеет Йо. — Н-ничего подобного! Мне просто нужно было запомнить ее имя. Милли неоднозначно хмыкает, закатывая глаза и не видя того, как в повороте головы губы Йо тоже растягиваются в слабой улыбке, полной ностальгии. Видеть себя-маленького со стороны немного странно: Йо хочется и насладиться тем, каким беззаботным и глупым он был, и заново пережить некоторые веселые и печальные моменты. Но совместно с этим ему хочется и дать напутствие на будущее, предупредить об опасностях и просто уверить, что, что бы ни случилось с ним и его друзьями до Турнира Шаманов или во время, он идет правильной дорогой. Сказать, что сомнения — это нормально, и обязательно нужно слушать собственное сердце. Ну, еще ему хочется ткнуть пальцем в Анну и сказать: «Малыш, готовься к харду, с ней по-другому нельзя», — но даже с усмешкой и ироничными воспоминаниями он понимает, что… с удовольствием бы пережил это снова. Да, у него болели мышцы, да, он приползал домой, а иногда его тащил туда Манта, да, он зверски уставал и его лишали еды. Да, все да, но одновременно с этим — без этого он бы не стал тем, кем он есть сейчас, не был бы с теми, с кем он есть сейчас. Без этого всего не было бы его — без печалей и радостей, без издержек и излишков. И именно поэтому рука, невзначай протянутая к нему-маленькому, опускается. — Дед говорил, что нужно всегда благодарить людей за помощь, а уж тем более — за спасение жизни. Обещаю, что, когда стану Королем Шаманов, я сделаю все, что захочешь, — так легко и беззаботно. Йо замирает, понимая, что именно он тогда первый заговорил о победе в Турнире. Анна вздрагивает. Все, чего она захочет? Губы ее сжимаются в тонкую полоску, а взгляд мутнеет. Она отводит глаза в сторону, точно зная, что хочет она одного. — Король Шаманов… может воскрешать мертвых? — ее вопрос заставляет его нахмурить брови, забавно надув щеки. — Ну, да. Король Шаманов может все, — немного погодя, он беспечно пожимает плечами, но от ее рваного выдоха обеспокоенно подбирается на траве. — У тебя кто-то умер? Да. Умер. — Нет, — она качает головой. Не первому встречному мальчишке рассказывать о том, что в ее семье произошло горе. Не сейчас и не здесь, но, быть может, позже — когда этот самый мальчишка будет способен ее воскресить. Либо сможет сделать так, чтобы ее воскресила она. — Йо. Я хочу, чтобы ты стал Королем Шаманов, и… — она понимает, как это глупо будет звучать. — И женился на мне. Я хочу стать первой леди среди шаманов. — Что? — удивляется он. — Я не понимаю. — А я, кажется, понял, — скрещивает руки на груди Йо. — Она ведь не просто так попросила на ней жениться? Она думала, что сможет воскресить Нину самостоятельно, став Королевой. Милли кивает. — Но разве не было никаких способов тогда? Можно было бы обратиться к медиумам, воскресителям, некромантам, в конце концов. Зачем делать возвращение сестры целью для становления Королевой Шаманов? Не то чтобы я был против, — он скисает, когда Милли хмурится и вскидывает скептично бровь. — Просто те цели, которые преследовали тот же Рен или Хоро, были связаны с приобретением власти, восстановлением целой популяции мифических существ — с тем, чего не добиться просто так. Зачем же она… зачем она подставляет себя ради сестры и соглашается на этот брак? Последние слова обухом дают по голове, заставляя замолкнуть на полуслове. Действительно, зачем? — Она была ребенком, Йо, — ее тонкая рука падает на его плечо в ободрительном жесте. — Тогда Анна не задумывалась о том, возможно ли воскресить человека иначе. Да и все эти некроманты смогли бы вернуть только половину жизненных функций. В то время как Король Шаманов воскрешает без «погрешностей» — с возможностью иметь детей и развиваться как морально, так и физически. И это только одна из причин. Он опускает свои глаза, не желая видеть ее — такие ярко-красные, с плещущейся в них грустью и нарастающей надеждой на понимание. — Но ты не забывай, что, если бы для нее это было пустяком, она бы не пришла к тебе спустя столько лет тренировать и пытаться вывести на правильную тропу — на тропу становления тем, кто ты есть сейчас. Пусть Турнир завершился, и ты не смог добиться цели, она осталась с тобой. Она не ушла, — пальцы на его плечах сжимаются. — Но что тогда с Ниной? Получается, ее невозможно воскресить? — Милли закусывает губу. — Тут все сложнее. И я обязательно объясню, но чуть позже, — она наблюдает за тем, как маленькая сестра уже разворачивается к кладбищу. — А пока нам стоит взглянуть на другое. Йо напрягается, смотря малышке вслед и видя, как в тени иссушенных и голых деревьев вновь светятся желтые глаза. Когтистые лапы цепляются за траву, плоские носы чуют знакомый аромат дерзости, с которой девчонка посмела их унизить. Огромные клыки обнажаются, складываясь в чудовищный оскал. Демоны вырастают позади малышки, сливаясь с шуршанием листвы и воем ветра, блокируя мысли и животные инстинкты. Выжидая, пока она не зайдет вглубь деревьев, пока не останется одна — не способная позвать на помощь и сдержать повторную атаку, направленную теперь уже только на нее. — Демоны? Анна их не уничтожила? — Ее сил оказалось недостаточно. Она только их разозлила сильнее, — Милли напряженно наблюдает за тем, как Анна останавливается, а позади нее материализуются трое. — Ты не сможешь вернуть ее, ты слишком слаба. Ты можешь лишь смотреть на то, как умирают другие, не в силах помочь. Ты можешь только просить о том, чтобы это сделали за тебя, — шипение, давящее на уши. Анна чувствует невидимые пальцы, свинцом падающие ей на плечи и тянущие к траве, сгибающие колени в мелкой дрожи. Нет, она не такая. И недавно она это доказала. — Ты смогла лишь раз и по случайности. Ты не сможешь. Не сможешь ее вернуть, — Анна не видит, как тонкий и длинный язык шипит над самым ухом, а десятки глаз выжидательно буравят макушку. Острые когти касаются бледной кожи, подцепляют платок, и демоны чувствуют всю ту горечь и обиду, что она испытывает. Они видят прозрачные капли слез, с которыми малышка засыпала прошлой ночью, трепетно и нежно сжимая ткань в слабых ручонках. Видят недовольство и злость, когда отец просил его отдать. Они видят все и усмехаются, скалясь, невидимые для нее — содрогающейся от негодования, в попытках доказать хотя бы самой себе обратное. Что она сможет. Сегодня, завтра и потом, когда… — Не сможешь. Не сможешь. Не сможешь, — слова давят на плечи и виски. Ее трясет. Анна не может вздохнуть от потока новых слез и осознания того, что все-таки она не сможет противостоять. И не то, что окружающим, но даже простым мыслям, словам, вдруг окутавшим ее плотным кольцом. — Не сможешь! Они тянут за края платья и дергают за кончики пальцев невидимыми иголками. Они шепчут на ухо и просят, просят повернуться к ним. Посмотреть на них. — Замолчите, — она хватается за голову. — Нана. — Перестаньте! — жмурится, пытаясь утихомирить стук сердца. — Нана. Нана, — шипение усиливается, утраиваясь и становясь агрессивнее. — Нана, Нана, Нана… Она сгибается пополам, сходя постепенно с ума. Во рту привкус крови — кажется, она прокусила себе язык и не заметила. Она давится воздухом, хрипя и нервно сглатывая, она не видит вокруг ничего — только тьму и мертвое тело сестры, проткнутое в груди мечом где-то в коридоре родного дома. — Нана! — знакомый голос прогоняет все лишние шумы. Анну сотрясает исступление, и весь кислород выходит из легких с громким выкриком… нежно любимой сестры. Какой-то частичкой сознания Анна понимает, что этого не может быть — что Нина уже несколько дней, как мертва, и ее голос не может просто так раздаться из-за спины. Но с другой стороны — с почти целого сознания — она хочет поверить, что хотя бы в образе духа она пришла к ней. И теперь она не будет одна. С телом или без, но сестра будет с ней. Рядом. — Нина? — она разворачивается резко. Глазами, полными надежды, видя не сестру, полупрозрачную и тянущую к ней свои руки, а клыкастое, бесформенное создание, что капает слюной с длинного раздвоенного языка. Множество глаз обращены к ней, и она натыкается на них, окончательно пропадая. Зрачки ее расширяются, и страх собой затмевает все. По виску скатывается холодная капля пота, а в горле становится сухо. — Им нельзя смотреть в глаза, — качает головой Йо с отчаянием, вспоминая, что именно поэтому он и прижимался как можно плотнее к траве, жмурился. И сейчас он прикрывает глаза, понимая, что все. Конец. Анна делает шаг назад, но не может, не имеет сил, отвернуться, прервать зрительный контакт. В желтых глазах плещется безумие, отсутствие инстинкта самосохранения и неконтролируемая жажда убивать. Она нервно сглатывает, моргает и… вечность замирает вокруг. Секунда останавливается, и вместе с ней застывает щебетание птиц, дуновение ветра и шелест листвы. Безумные, давящие шепотки «где-то позади» стихают, отставляя вместо себя безмолвную тишину и отчетливое осознание одного. Все кончено. Мощная волна отбрасывает ее на землю и темное облако сгущается над маленьким тельцем, проникая внутрь. Анна кричит от боли, жмурится и срывает тонкими пальцами траву. Она пытается исцарапать себе грудную клетку, вытащить все то, что уже успело проникнуть в нее, застряло где-то на половине пути к сердцу, и сейчас цепляется за него витком черной энергетики. Она слышит его, слышит ритм, сердцебиение. И как постепенно оно замедляется. Ее глаза распахиваются, а в них — бесконечный ужас и страх. Она боится, боится умирать. — Помо… гите, — голос ее тихий, тело сводит судорога и тогда, когда плотное кольцо сжимает сердце окончательно, все вокруг лишается красок. Глаза ее закатываются, и малышка теряет сознание, постепенно отдавая и жизнь.