Немного об Анне

Когда Эна встала перед ней на одно колено, протянула на раскрытой ладони золотой медальон, Анна думала, что ее мучения и ущемления закончены. Что теперь они наконец стали командой, как того и хотела мама. Однако, на следующий же день коварная и в некоторой степени жестокая, Эна перечеркнула все мысли о взаимоуважении и почтении к личному пространству и независимости, по щелчку пальцев лишив ее мозг кислорода, и под непонимающий взор Милли с ней на руках исчезла восвояси, бросив напоследок лишь: «Скоро будем». По крайней мере, так об этом ей рассказывала сама Милли. Которая после случившегося еще долго находилась в истерике, пытаясь позвонить всем, кому возможно, но останавливаясь на главном — кто выслушает бредни про психопатов-хранителей и слишком доверчивых шаманов? Телефона матери она тогда не знала. Было это к лучшему или к худшему — Анна не знала и по сей день, однако, смирившись и приняв реальность такой, какая есть, она решила ее причислить к одному из тех жизненных испытаний, что подкидывает судьба. Тем более, что натягивало все ее чувства и эмоции совершенно другое в тот момент — а именно жгучая боль на спине, липкая повязка, пропитанная каким-то раствором, и невозможность хоть как-то развернуться. Тогда Анне казалось, что Эна за непослушание или просто из вредности вновь шваркнула ее об дерево, однако, когда она задрала футболку перед Милли и на лице той отразился неимоверный ужас, она поняла, что там было что-то похуже. «И даже круче», — как сорвалось тогда с губ сестры, и Анна ее не обвинила. Лишь попыталась извернуться так, чтобы заглянуть себе на спину, но только выронила липкий платок из повлажневших вдруг пальцев. Зеркало было близко, а поэтому непонимание с тихим шипением от боли быстро переросло в отчаянный ужас. На спине горела тату. И не такие, какие бывают у киношных заключенных — не простые черные линии, складывающиеся в непонятный рисунок — а детально прописанный лиловый дракон, свернувшийся в несколько колец и явно не желающий никому добра, если судить по острым растопыренным когтям и раскрытой пасти, что была наполнена белоснежными клыками, кажется, испачканными в крови. У нее перехватило дыхание, и на мгновение она задумалась, что это сон, однако спину все еще жгло, а попытка потрогать, стереть «покрасневшие» клыки увенчалась таким разрядом тока, что ноги подкосило, а все проклятья застряли комом в горле. Ей хотелось заплакать. А потом — закричать. Милли говорила, что из этого ей удалось лишь последнее, да так, что стакан на кухне лопнул, а сама младшая сестра попятилась в представлении ужасного побоища. Если раньше Эна давила лишь на физическую составляющую Анны, на ее способность к правильному выполнению заданий и выносливости, то сейчас, этим поступком, она нарушила все законы и правила банального личного пространства и выбора, просто поставив перед фактом. Что. Она. Сделала. Татуировку. Своей. Шаманке. — Ты сошла с ума?! — Анна никогда не помнила свой голос таким… нечеловеческим. Словно вся боль, душевная и физическая, вылилась в этот полухрип-полурык, в эти дикие глаза, что метали молнии в невозмутимого духа. — Как мне с этим жить? Ты вообще в своем уме?! — Так надо, — коротко, но этого хватило, чтобы ее сердце пропустило несколько ударов, а легкие — несколько вдохов, отразившихся буйной краской на искривленном злобой лице. Анна помнила лишь цепкие руки Милли, что схватили ее тогда — даже младшая сестра поразилась собственной хватке, однако противостояние между слишком молодой шаманкой и слишком наглым хранителем не закончилось бы ничем хорошим, а поэтому она сжимала сестру так сильно, как могла. Анна помнила, что плохо соображала, что все более-менее радостные моменты с Эной тогда попросту стерлись из ее памяти, оставили место лишь для испепеляющей ненависти, полностью вычеркнув возможность к нормальному сосуществованию, но хранителя, казалось, это вообще не волновало. На все вопросы о вменяемости она отвечала лишь тем, что «Анна сама скоро все поймет». И та поняла. Когда вдруг почувствовала движение на спине. Короткий вскрик Милли, и ее цепкие ладошки впиваются в приоткрытый рот, а сама малышка отходит от сестры на несколько шагов, в надежде, что ей померещилось. Но очередное движение, и ее огненные глаза наполняются слезами. Анна больше хрипнула тогда, нежели вдохнула, нежели как-то возразила или выразила удивление. Ее нервные окончания напряглись, а воспаленный рассудок забил тревогу без возможности сбросить все на истерическое состояние. Вновь шевеление, и тело будто парализует. Нервы ее натягиваются словно раскаленные струны, а по спине бьет крупная дрожь, от которой на виске проступает капля горячего пота. Глаза ее расширяются от осознания, что рисунок, эти закрученные кольца чешуйчатого тела, эти когти и развернутая пасть, были нанесены не просто так, и что сейчас она действительно все поймет. Она чувствует, как по позвоночнику проскальзывает холодок, и слышит, будто кто-то хлопает крыльями в полете. Ее дыхание перехватывает от ощущения, когтистой лапы у себя где-то на левой лопатке, и срывается — когда это же ощущение проносится уже у основания шеи. До нее постепенно начинает доходить. Лязг жутких зубов, окрашенных в красное, разносится у самого уха, хоть Анна и думает, что слышит его лишь она одна. Кажется, постепенно начиная сходить с ума. Или нет? Милли вздрагивает, когда по барабанным перепонкам вновь бьет противный скрежет, и Анна отчего-то выдыхает — это слышит не она одна, а значит… Ее прошибает пот, и когтистая лапа оцарапывает уже ключицу, цепляясь за кость, словно за выступ. — Анна, — не веря произносит Милли, а та поднимает глаза на Эну, что только больше поражается стойкости маленькой девочки, ее терпению к невыносимой боли, которой сопровождается каждый сдвиг чешуйчатого тела. — Оно… оно… ползает по тебе. Анна не отвечает, ощущая, как на изначальном месте, горящем от повреждения кожи, остается лишь красное пятно, а рисунок, так детально прорисованный, «будто настоящий», переполз с лопатки на место под грудью, у самого сердца, отдаваясь легкой вибрацией в безумном стуке. Его когти слабо поскребывают кожу, а дыхание, такое ледяное и одновременно обжигающее, бьет в холмик только начавшей прорисовываться груди. Желтые глаза горят огнем и напряжением, а зрачки его дрожат, будто бы стараясь осмотреть этот мир сквозь ткань футболки, промокшей насквозь от пота. — Это ведь не просто тату, — Анна даже не понимает, к чему говорит это. — Верно, — Эна впивается взглядом в слабое свечение из-под футболки шаманки и скрещивает руки на груди в привычном движении. — Это — дух-хранитель, что впоследствии тебе очень сильно поможет, — Рю. Его власть и сила начинаются там, где оканчиваются мои, и чуть позже ты познаешь эту мощь. Так началось ее знакомство с Берсерком. *** Насколько Анне было известно, этот дух принимал не каждого шамана, и порой знакомство с ним заканчивалось, еще даже не успев начаться, — подобно Эне он пожирал душу просто так. Его критерии более чем смазаны, а поэтому сказать наверняка, понравится ему тот или иной человек, Эна не могла, нанося татуировку практически вслепую. Он был придирчив к температуре в душе, к тому, как Милли обрабатывала кремом обожженную спину. Царапался даже тогда, когда Анна пыталась принять более удобную позу во время сна, однако стоило ей единожды, без страха быть сожранной, шикнуть на него, чтобы он прекратил, дух стал почти незаметным, скрывшись под одеждой. И тем не менее плюсы от него Анна видела лишь шестым чувством, почти незаметные: где-то она подпрыгивала выше, где-то выносливость увеличивалась, где-то температура ее тела падала в откровенную жару, и повышалась в холод. И если Эна могла влиять на ее физическое тело только путем быстрого заживления ран и устранения недомоганий, то его когтистые лапы простирались на более обширные территории, проникая в ткани, мышцы, цепляясь за позвоночник и постепенно обволакивая то черное и склизкое, что сидело в ней уже порядка пяти лет, — демона Они. Эна говорила, что Рю необходимо некоторое время, чтобы вцепиться в него, стать его частью, чтобы потом разорвать изнутри, но Анна даже не задавала вопросов. Спустя пять лет беспрерывного контроля она наконец смогла вздохнуть спокойно без отягощающего ощущения в легких и спине, и ради этого перманентного чувства свободы она могла перетерпеть в себе не только еще одного духа-хранителя, но и его столкновение с ее «личным демоном». Однако, когда речь зашла о пробуждении Берсерка, все пошло немного не так, как того хотела хранитель. Обреченная на вечный контроль эмоций и мыслей, Анна никак не могла дать им волю, чтобы соединиться с драконом и высвободить того через крик или пылающее чувство, и лишь отчаянно рыкала на собственную неспособность хоть что-то прочувствовать без мучительных последствий. Тогда ей казалось, что она не сможет воспользоваться Берсерком, даже если очень сильно захочет, — внутренние стоп-краны не дадут прорваться эмоциям, — однако сейчас, стоя на месте недавнего побоища с Хао она поняла, что дело было не в неспособности, а в том, что Эна пыталась воззвать лишь к ее положительным эмоциям, в то время как отрицательные — ненависть, злость, безумие, — порождали более близкое, почти что хищное, животное, единение с драконом. И с одной стороны это было хорошо — она поняла, как необходимо работать с собственным хранителем, к которому не могла подступиться около трех месяцев. А с другой, — то, что источником ее связи стала ненависть и отчуждение, ей абсолютно не нравилось, и осознание того, что необходимо выбираться из этой ловушки, привело ее сюда — на бывшее поле боя. Сравнивая ощущения, вспоминая мимолетные мысли и чувства, что испытала она тогда при виде Хао, и примерно понимая, что должна прочувствовать при пробуждении дракона, в своей голове она пыталась восстановить воспоминания о Милли, ее улыбке и заботе — все то, что могло побудить к защите дорого и близкого человека. Однако, как бы она ни старалась, все это напоминало лишь легкий ветерок в сравнении с тем ужасающим ураганом, который породила ненависть к Асакуре. Анна выдыхает, смутно понимая, что что-то упускает. Если бы всем, что необходимо было Рю для единения, являлась месть, то все те шаманы, не прошедшие «контроля» не умерли бы — Эна рассказывала когда-то, что какое-то время подбирала людей, наполненных этим пагубным чувством. Однако все они умерли, и логично было бы предположить, что не в ней дело — не то ему было нужно, но то, что сыграло решающую роль в битве с Хао. Анна хватается за голову, стараясь без эмоций и истерик вспомнить, что было тогда, но вспоминает лишь труп собственной сестры в луже крови и себя маленькую, не способную защитить ни ее, ни себя. Она вздрагивает, распахивая глаза. Вот оно, почти. Единственное, о чем она тогда думала — это что она не была способна защитить Нину, и что будет не способна защитить в дальнейшем Милли, что потеряет и ее тоже, а значит, то, что необходимо Рю, это… — Страх за жизнь близких, — долетает до нее едкий голос, заставляя дернуться и обернуться. Милая усмешка и прикрытые глаза — Асакуре будто наплевать, что деревья вокруг вырваны с корнем и разрублены напополам из-за него. — Что? — тихо спрашивает она, не уверенная, услышал он или нет. — Пробуждение Берсерка, ты ведь этим вопросом задаешься? Эна никогда не могла понять, отчего это зависит, однако я могу сказать, что все условие — это имение близких, желание спасти которых было бы больше, чем страх умереть. Все те, кто погиб, были одиноки или же настолько цинично настроены к остальным, что Рю ничего другого не остается, кроме как сожрать их заживо, — он медленно подходит ближе, физически ощущая на себе ее взгляд. — Эдакое продвижение компанейства и идеологии, что с друзьями жизнь веселей. — В таком случае, если все так просто, то почему этого не поняла Эна? — она ловит себя на отступлении назад, и руки ее сжимаются в кулаках. Она не отступит, только не после данного обещания. — Эна настолько сосредоточена на переживаниях и эмоциях, которые испытывает человек, что не всегда способна увидеть очевидное. Даже нет, не так, — в легком движении он прикладывает палец к губам, возводя глаза к небу и подбирая слова. — Она почти никогда не замечает очевидное, растрачиваясь попусту на детали и чушь. — Чушь? Хочешь сказать, что забота о близких и страх их потерять это чушь? — она хмурится, скрещивая руки на груди, а потом понимает, кому и какой вопрос только что задала. Фыркает. Ответ очевиден — она могла и не спрашивать. — Я не считаю необходимым трястись по каждому поводу. Если она взялась за одного шамана, то должна сосредоточиться на предоставлении ему силы, а не расспрашивать его близких о том, какие цветы он предпочитает во время болезни, — он подходит все ближе. — Но ведь отношения с близкими наполняют человека, являются его частью, подают надежду на лучшее, а также пробуждают те самые силы, что не способна дать она, — Анна поднимает на него глаза и встречается с насмешливым взглядом. Он стоит так близко, что она ощущает, как пончо от легкого ветра касается ее ног. — Ты серьезно думаешь, что если сильный хранитель не может чего-то дать, то слабый родственник решит эту проблему? Ты наивна, — она фыркает, а он склоняет голову на бок. — Впрочем, я здесь не за этим. Ее плечи вздрагивают, а он усмехается. — Предваряя твой вопрос, скажу, что готов тебя выслушать, — краска наливает ее щеки в мгновение ока, а сама Анна открывает рот, чтобы возразить, но он оказывается настолько близко, что с ее губ срывается лишь сдавленный сип. — Брось, ты же не думала, что я поверю в то, что шаманка в здравом уме вернется на поле боя на следующий день без хранителя и медальона, обеспечивающего ее безопасность, чтобы потренироваться в атаке, не предназначенной для использования в ближайшие пару лет? Хищный взгляд, оскал. Она отводит глаза, сглатывая от того, что так быстро ее раскусили, однако чувство гордыни и зашкаливающая спесь не дают вздохнуть свободно, настаивая на дальнейшей лжи. — Эна скоро присоединится, и мы продолжим тренировку, — в нервном движении ее руки складываются на груди, а Хао мягко смеется с этой настойчивости напускного поведения. — Ты не умеешь врать, знаешь? — он видит в ее взгляде тень сомнения, внутреннюю борьбу и делает безразличный вид, пожимая плечами. — Впрочем, если это действительно правда, и я вдруг, спустя тысячу лет разучился за километры чувствовать энергетику жены, а также слабо дрожащие колени ее шаманки, и у тебя ко мне ничего нет, то я, пожалуй, пойду. Дел много. Невозмутимо разворачивается на пятках, краем глаза замечая, как меняется лицо Киоямы, а рука ее вдруг протягивается к нему в попытке остановить. — Хао, — впервые по имени без злости. Анна не верит, что сейчас скажет, а главное — кому. — Я согласна. — М? — он приподнимает брови, оборачивается на нее. — О чем ты? Уголки его губ дрожат, приподнимаясь, и Анна мысленно чертыхается, отчего у него такое веселье: вопрос — как настояние на то, чтобы она проговорила это сама. Дополнительно прочувствовала унижение, к которому сама же и пришла. Рваный выдох, до крови в ладонях сцепленные кулаки. — Я согласна встать на твою сторону, — она поджимает губы, ощущая, как тяжесть в груди разрастается, и все, что она задумала, пойдет прахом. Эна ей не простит этих слов, однако, когда она поймет замысел, то будет ей благодарна. Наверное. — Согласна заключить со мной союз? — она хмурится, не понимая, в чем разница, но все же коротко кивает. Ощущение, что она поступает неправильно, предает сама себя, царапает по внутренней стороне ребер, но она игнорирует, спихивает все на нервозность и действительную неспособность к вранью. Лишь бы он не заметил, как дрожат ее колени. — Согласна заключить его на определенный срок, после которого, когда королевство шаманов будет создано, я отпущу тебя на все четыре стороны? Согласна жить в моем мире? — его удивление неподдельно. Анна бы тоже удивилась, вспомни, как вчера его называла, с каким остервенением хотела убить, но вместо мыслей в голове чистый лист. — Д-да, — голос надламывается, и вновь нервный мазок языка по губам. — Скажи только срок. Сколько тебе необходимо времени на… создание своего Королевства шаманов? Он отводит взгляд, хмуря лоб и соображая, подсчитывая, но Анна, возведя глаза к небу и одними губами попросив у всевышнего силы, стойкости продержаться, не видит, как распаляется огонек озорства и предвкушения победы в его кофейных глазах. — Как только оракулы возвестят о том, что второй раунд Турнира Шаманов начался, тогда я ворвусь в деревню Добби, захвачу Короля Духов, и останется дело за малым — проявление фантазии, установление новых порядков и прочие прелести жизни, — он улыбается, а она понимает, что ей заговаривают зубы. На задворках сознания проносятся слова Эны о том, что Хао хитрее, чем может показаться сначала, а значит, на ее согласие он вполне может выстроить собственный план, но… Она поджимает губы, едва прошептав «Срок до второго раунда Турнира Шаманов» — и впивается пристальным взглядом в эти смеющиеся, искрящиеся огнем и живостью, глаза. …но будет ли он серьезнее ее плана? Будет ли Хао строить козни против той, что официально встает на его сторону, через себя принимая свою вчерашнюю неправоту? Он протягивает ей ладонь для пожатия, а она замирает, забывая о необходимости дышать. Мешанина из мыслей, сомнений и догадок обрушиваются на виски, заполняя собой все сознание, сотрясая необходимостью, желательностью, запрещенностью. Ладонь ее вздрагивает в воздухе, а комок из нервов с трудом проглатывается. Пожалеет ли она? Будет ли оно того стоить? Короткий взгляд на его ухмылку. Она вспоминает, с каким оскалом он смотрел на нее и сестру несколько лет назад, дергается от мурашек вдоль спины, когда в ушах отдается эхом его голос и напутствия смерти, и желание увидеть, как они искривятся от осознания, что его предали свои же, убивает всяческое сомнение. Она не пожалеет об этом. Она положит многое на то, чтобы стереть с лица его гадкую ухмылочку, и ни о чем не будет жалеть. Никогда. — Я согласна, — Анна пожимает его руку и дергается от того, как ощущение тока проходит от сцепленных пальцев по предплечью и вверх, опаляя карту вен, сжигая руку изнутри и заставляя проявиться рисунок. Птица и змея, светящиеся голубым светом, постепенно переходящим в матово-белый, а после — в ярко-зеленый, как знак того, что они находятся близ друг друга. В ее голове мелькает вопрос о том, у всех ли людей Хао такие есть, и если да, то отличаются ли они хоть как-то, но она тут же выбрасывает это из головы — она не видела его людей, и не хочет с ними иметь дел. Она здесь для другого. — Кобра и чайка, как олицетворение наших душ, — он криво усмехается, ощупывая все еще горячие очертания печати кончиками пальцев под перчатками, мысленно соглашаясь с их ролями в союзе. — Что ж, очень рад, что мы смогли достигнуть согласия в данном вопросе. Земля вокруг него загорается ярким пламенем, постепенно охватывающим его ноги и тело, перемещая куда-то далеко-далеко отсюда. — Увидимся во втором раунде Турнира Шаманов, Анна, — разрезает его голос тишину вокруг, возвращая Киояму в реальность и выбивая слабый вздох. Тусклый взгляд и дрожащие колени. Она поднимает правую руку, осматривая все еще тлеющий рисунок, и слабо усмехается, прикрывая глаза. — Не думаю, Асакура, — взгляд ее меняется с потерянного и расфокусированного на металлический, решительный. — Ведь до второго раунда Турнира тебе не дожить. *** Йо обычно не говорил резких слов, привык сдерживаться. Однако по его поднятым бровям и ладоням, размеренно потирающих друг друга, Милли поняла, что ему явно этого хочется и в больших количествах. — Ясненько, — сдавленно проговаривает он, чтобы не брякнуть что-то лишнее, и криво усмехается, ловя заинтересованный взгляд Милли. — Моя невеста сама предложила моему врагу заключить союз. И если раньше он порывался уйти подавленный, то тут он лишь нервно усмехнулся, медленно переваривая в голове все произошедшее. — Но ты же понимаешь… — начинает Милли. — Да, я понимаю, — перебивает он, указывая рукой на Анну. — Она хотела вставить ему нож в спину, однако, насколько я помню, ни у одного человека, с которым я сталкивался, не было подобных печатей. Либо они были сокрыты где-то под одеждой, либо… — Союз — это нечто совершенно иное, ты прав, — Милли свободно выдыхает, проматывая время вперед. — И Анна ему понадобилась в качестве союзника, а не приспешника или товарища. — А разве есть разница? — он немного хмурится, и младшая Киояма лишь усмехается, возвращая их на кухню, где сидела Эна с бесстрастным выражением лица, а Анна выхаживала десятый круг по кухне, явно поняв, что совершила ошибку. — Я оставила тебя одну всего на несколько часов, — разрезает получасовую тишину голос Эны. — Думала, что ты уже достаточно взрослая, и нянька тебе не нужна. Однако… — Анна останавливается в шаге. — Похоже, я ошиблась. — Да в чем же? — она понимает, догадывается, однако в голосе сквозит столько надежды на неправильность догадок, что Эна невольно хмыкает. — В чем же ты ошиблась? — В том, что после случившегося в парке я оставила тебя одну, не застала твоего диалога с Хао, а также не дала тебе подзатыльник, когда ты вдруг надумала себе, что заключение с ним союза — это отличная идея, чтобы отомстить, — горько усмехается хранитель, цокая языком. — И что в этом плохого? Я вотрусь к нему в доверие, а потом возьму и прикончу его со спины, разузнав перед этим все его слабости, — по судорожному голосу и сумбурным движениям видно, что Анна сама не особо верит себе. — Ведь это — стандартная процедура, все так делают! Наверное… Последнее разносится тише, почти неслышно. — «Все»? Ты думаешь, что со всеми теми, кто сейчас стоит на его стороне, он заключал союзы? — по ее вздрагиванию Эна понимает, что она так не думала, и решает начать сначала. Времени теперь у них много, а поэтому можно не торопиться — рассказать с расстановкой и всеми деталями про то дерьмо, в которое Анна прыгнула с разбега. — Что по-твоему союз? — Что? — она тупит взгляд. — Это когда люди объединяются целью, и идут к ней вместе. — Верно, однако между определением в словаре и шаманской жизнью есть существенное отличие, которое все твои прекрасные планы пресекает на корню. Заключая союз между шаманами, люди берут обязательство не только между собой, но еще и перед невидимой третьей стороной — шаманским нутром, которое тщательно следит за выполнением всех условий, одним из которых является безопасность союзника в течение всего срока действия союза, — последние слова бьют словно обухом по голове. — Что? — не веря, произносит Анна, чувствуя, как дрожь зарождается в коленях, и ноги перестают держать. — То, что вместо того, чтобы предательски воткнуть ему нож в спину, в течение всего времени, которое было обозначено, ты должна будешь обеспечивать ему безопасность, сохранность жизни, — называй как угодно, однако смысл остается прежним. Ты не сможешь совершить свою месть, и Хао об этом прекрасно знал, когда вместо того, чтобы повторно предложить тебе встать на его сторону, он спросил: «Согласна ли ты заключить со мной союз?». — Подмена понятий… — шепчет Анна, впиваясь невидящим взглядом в пол. — Он знал… он меня обманул. — Как и ты его. Однако, из вас двоих он сделал это удачнее, — Эна поджимает губы, не представляя, что могло понадобиться Хао от Анны, ведь только вчера его намерением было ее убийство. — Ты можешь мне рассказать конкретно, что и как он тебе сказал? — Он… он… — в момент все мысли вылетают из головы, оставляя только одно-единственное, сокрушающее, — она сама на это подписалась. Обманутая, своенравная и излишне самоуверенная. Она дала себя захлопнуть в ловушке. — Анна! — Эна повышает голос, возвращая ее в реальность. — Что сделано, то сделано, и если тогда ты меня бесила своей неспособностью разобраться в ситуации, то сейчас дай сделать это хотя бы мне. Что он сказал? — Он спросил, согласна ли я заключить союз на определенный срок, по истечению которого он соединится с Королем Духов, создаст свое королевство шаманов и отпустит меня на все четыре стороны, — Эна цыкает, понимая, что планы его поменялись, и его целью является теперь не ее убийство, а что-то другое, о чем он благополучно наврал Киояме. — Господи, какая же я дура… Холодными руками она проводит с нажимом по лицу и жмурится, надеясь, что, когда откроет глаза, все окажется простым сном — очередным кошмаром, которыми она мучается уже не первый год. — Анна! — от терпения Эны остается совсем ничего. Она кривится, скрещивая руки на груди, а Киояма открывает глаза. — Определенный срок — какой? — Обозначение второго раунда Турнира Шаманов. — То есть, не его начало, а лишь обозначение — выставление условий о поиске деревни Добби? — Анна кивает. — Черт! Это больше… больше года ждать! С шумом втягивает воздух через нос, пытаясь успокоиться, сосредоточиться на главном — на целях заключения, однако шумный выдох Анны в усмешке отвлекает, заставляя обратить на себя внимание. Кажется, она окончательно потеряла веру в себя и происходящее. — Так, так! — она подходит ближе, кладя руки на плечи и пытаясь заглянуть в глаза. — Не унывать, не расстраиваться! Ты не знала о союзах, о том, какой он подонок, и на что может пойти ради достижения цели. Мы выкрутимся, и это главное. Ты только вспомни: все ли это из того, что он говорил, или были еще какие-то детали? Это важно. Анна видит, как в темных глазах отражается волнение и попытка зацепиться за невидимую соломинку, которой может и не оказаться вовсе, и с шумом выдыхает. — Нет, больше ничего не было, — она видит, как облегченно Эна запрокидывает голову назад. — Слава духам, значит, еще не все потеряно. — Не все потеряно? Эна, я буду обязана ему прислуживать, разве это не есть «потеряно»? — Нет, не обязана. Если не были оговорены дополнительные детали, закрепленные рукопожатием, то вы объединены лишь общей целью — достижением срока, близкого к началу второго раунда Турнира Шаманов. В отличие от приспешников, союзники могут иметь разные взгляды на жизнь и быть по разные стороны баррикад, если это не противоречит условиям. Очень странно, что Хао не ограничил ничем тебя, однако оно нам лишь на руку — выставив их первее, ты сможешь оградить себя от необходимости быть с ним хоть как-то связанной вне союза. — То есть… я могу сделать так, будто у нас и нет союза вовсе? — Да, — одобрение, как глоток новой жизни. Анна распрямляет плечи. — Необходимо только… Резкий вскрик Милли заставляет замолкнуть. Киояма подрывается с пола, бросаясь в соседнюю комнату и застывает на пороге. — Хао! *** Обычно Милли возвращалась с тренировок по баскетболу намного раньше, успевая при этом забежать еще в булочную на углу, прикупить вкусностей на ужин. Однако сейчас, когда учитель окончательно решил запихнуть ее в сборную школы, все планы пошли по причинному месту. Загнанная и в каких-то местах даже побитая, она плелась сначала от школы до булочной, чисто по наитию, а затем, поняв, что мучного ей не шибко хочется, а Анна обойдется, топала обратно, попав еще и под дождь. Морщившись и чувствуя, как милые кудряшки, облепляют мочалкой щеки, голые плечи — ведь толстовки и кофты придумали явно не для нее — она ввалилась домой, надеясь, что сестра уже дома и скрасит ей вечер чем-то съедобным и мясным, желательно, еще приправленным мясом и с мясом сверху. Но, когда ее алые глаза столкнулись с улыбающимися карими, она поняла, что у судьбы на нее сегодня другие планы. — Кто вы? — сумка со скомканной школьной формой школы Такея выскальзывает из пальцев, а Милли поджимает губы, когда не слышит мгновенной реакции. Только видит наглую усмешку. — Надо же, а я и забыл, что у Анны есть сестра, — незнакомец встает с дивана, сбрасывая в отточенном движении пряди с плеча, и подходит к ней ближе, усмехаясь лишь шире тому, как Милли опасливо делает шаг назад. — Такая милая и… В мгновение ока он оказывается так близко, что она ловит губами его дыхание, теряя собственное. — Такая слабая. — Убирайтесь! — сдерживая дрожь в коленях, по неизвестной причине которую этот слишком самоуверенный тип вызывал, она произносит четко, смотря прямо в глаза. Немного хмурая, чересчур злая. — Если не сами, то я выпровожу вас силой. И знакомство с Анной не поможет. Ее кулаки сжимаются, а в глазах разгорается огонь, которого Хао очень долго не наблюдал в человеке. По энергетике эта милая и маленькая девочка была ему, как властителю огня, любопытна, — такая яркая, животрепещущая, но сдерживаемая личными рамками, загибающаяся в распорядке собственных установок и такого жалкого «Так будет безопаснее». И оттого наивная, слабая. — Знакомство? Боюсь, наши отношения чуточку сложнее, — он усмехается лишь шире, наблюдая за тем, как кончики рыжих волос начинают трепетать от полного отсутствия сквозняка, от переизбытка эмоций — такой красочной злобы, аккуратной ненависти, что трогает невинное, незнающее сердце. — А вот ваши, простые, я бы полностью искоренил на ее месте. Зачем ей такая никчемная непробужденная? Милли давится возмущением, ощущая, как тепло, медленно растекающееся по груди, превращается в озеро кипящей лавы из ярости и раздраженности, а он все усмехается, смотря куда-то ей на плечо, где… маленький огонек цепляется за одежду, разгораясь и прожигая ткань. Короткий вскрик и Милли пятится назад, сбивая пламя похлопываниями. — Анна никогда не откажется от меня! Никогда не причинит мне подобной боли и не позволит этого кому бы то ни было еще! Проваливай отсюда! — она чувствует, как под пальцами все еще тлеет ткань, и мысленно старается сдержать огонь. Как на майке, так и в груди, пробивающийся сквозь клетку ребер. — Хао! — Посмотрим, — парень хмыкает вновь, опускаясь на диван и с насмешкой смотря на ворвавшуюся в гостиную Анну. — О, а вот и Эна. Как прошла тренировка? — Что? — не понимает хранитель, хмурясь, а Хао лишь фыркает, переводя взгляд на Киояму. — Ну, я так и думал. — Что ты здесь делаешь? — от былого отчаяния и расстройства не остается и следа — лишь злоба и вновь поднявшееся со дна души желание стереть этот язвительно-насмехающийся изгиб сухих губ. — Вспоминаю твоих родственников. Ты ей так и не сказала? — указательным пальцем, не отрывая пристального взгляда от Анны, он указывает на ничего не понимающую Милли. — Что? Анна, что он здесь… — У нас союз, — проговаривает быстрее Киояма, скрещивая руки на груди, чтобы просто куда-то их, дрожащие, деть. Она не смотрит на сестру, потому что знает, что в них увидит — пораженное неверие и отчаянное непонимание. — Как? Ты… ты чем думала?! — ее гнев оправдан, однако она на него даже не реагирует, всматриваясь в это милое личико Асакуры, что так и тянуло проткнуть насквозь лезвием косы. — Эмоциями, — произносит дразняще Хао. — Мозгами, — отбивает Анна, хоть и знает, что неправа. — И также пользуясь ими же, я хочу заключить дополнительные условия союза. — Оу, — он складывает в трубочку губы. — Сразу видно — Эна постаралась и нашла лазейки. — Не ерничай, — фыркает та. — Что ж, ладно, — Хао всплескивает руками. — Ты можешь выставить любые условия, не ограничивающие мою основную деятельность. Я слушаю тебя. Анна вскидывает брови в удивлении, что он так быстро согласился, а Йо прикрывает глаза, горько усмехаясь. — «Основная деятельность», так ты это называл? — отчего-то омерзение к брату поднимается до высшей степени. Поначалу она отводит взгляд, собираясь с мыслями — собирая их так, чтобы этот наглый, самоуверенный, бесящий ее тип не нашел путей обхода — а затем вновь поднимает его на Асакуру, вчитываясь в любое изменение, какое только последует, от сказанных ею слов. Она его должна удивить, должна поставить в тупик, ограничить. Хоть как-нибудь. — Отлично, во-первых. Ты не будешь трогать мою семью и близких мне людей — ни калечить, ни убивать, ни как-то затрагивать, — ее пальцы вздрагивают на бледных плечах, и она только сильнее впивается ими в кожу. — Списком, пожалуйста, — он подпирает ладонью голову. — Предоставлю, — она судорожно вздыхает, когда понимает, что самое главное условие он вроде бы принял. — А также я могу его править в любое время — убирать и добавлять имена, и ты неукоснительно будешь ему следовать. — Мм, ладно, — он усмехается тому, как она давится удивлением, всеми силами пытаясь это скрыть. — Ты только мне сообщай об изменениях, а то я не любитель чтения женских мыслей. — Отлично, — она протягивает ему ладонь, как средство заключения условий, но тот ее не принимает. — Подожди, я хочу выслушать все условия, а потом на них согласиться, — он склоняет голову на бок, а Анна начинает нервничать. Он ведь действительно мог их и не принять вовсе. — Не бойся ты так — я не кусаюсь. Она кривит губы, силясь не ляпнуть, что не укусит, но голову открутит запросто. — Во-вторых, я не буду отстаивать твою идеологию, помогать в чем-либо. Не буду убивать ради тебя или твоих людей, и в принципе к тебе отношения, кроме как внутри союза, иметь не буду, — она таит дыхание, вслушиваясь в секундную тишину, ожидая ответа. Пан или пропал. — Хорошо, — он пожимает плечами, а Анна хрипит на выдохе то ли от удивления, то ли от нахлынувшего чувства свободы. Будто бы свинец падает с плеч и сердца, заставляя протянуть руку к нему почти бессознательно. Хао медленно пожимает ладонь и коротко выдыхает, когда по телу проходит разряд заключения условий — печать на предплечье Анны вновь наливается голубым сиянием, и условия — слова полосками света — вырисовываются в воздухе. — Несоблюдение условий союза карается лишением шаманской силы, а также дальнейшим расторжением союза, — проговаривает Хао. — Так что, до объявления о начале второго раунда Турнира шаманов, у меня нет причин тебя к чему-либо принуждать, просить о помощи или защите своих людей. Анна вслушивается в его слова с настороженностью, не понимая, почему он так легко на все согласился, даже не выставив ничего в ответ, и тут постепенно до нее начинает доходить. — Однако… — губы растягиваются в усмешке, а глаза наливаются тем безжалостным огнем, который она видела несколько лет назад и еще вчера на поле боя. — Погоди минутку, — выдыхает она рвано, надеясь, что ее предположения окажутся надуманными. — Если я не нужна тебе ни как товарищ, ни как помощник, и в Королевство шаманов ты меня явно не позовешь, то… зачем я вообще тебе нужна? Логичный вопрос, которым она должна была озадачиться раньше. Он коротко усмехается, подавляет мягкий смех, а она пытается дернуть назад, но его пальцы крепко вцепляются в его ладонь. Эна хочет броситься к Анне на выручку, но той преграждает путь лапа Духа Огня. Все было не так просто, как хотелось бы то видеть. Они вновь попали в ловушку. — Тебе правду? По глазам вижу, что да, а поэтому скажу откровенно: ты опасна — для меня и для любого другого шамана, который ниже уровнем и умениями. Твое желание отомстить, а также Эна дали тебе вкупе невероятную силу и стремление добиться цели, чего бы то ни стало, а поэтому вопрос о том, что, объединившись с кем-либо, ты бы могла меня действительно убить, встал довольно остро, — он высматривает в ее глазах ненависть и горькое осознание того, что она сама позволила заточить себя в ловушку. Повторно. — Однако теперь ты скована первым условием союза — обеспечением моей безопасности вплоть до завершения союза. Он мило улыбается. — За что боролась, на то и напоролась, — и морально добивает. — Мерзавец! — рыкает Эна. — Даже если и так, — Анна находит в себе остатки сил, чтобы не дать волю слезам, пекущим уголки глаз. — То почему только до второго раунда? Почему не захватил сразу весь турнир, чтобы я побыла тебе нянькой? — Потому что там я наберу достаточно людей для осуществления своих планов, решу несколько проблем, а также, я надеюсь, что столкнусь с тобой в официальном поединке в деревне Добби — мне уж очень интересно, как ты там проявишь себя, — он мило улыбается, а Анна вздрагивает, оборачиваясь на Эну. — Вы же собираетесь участвовать? — Я… — Анна видит замешательство хранителя, то, как ненависть и отвращение постепенно гаснут, а на их место приходит то, чего она никогда не видела в темных едких глазах — печаль и бесконечная скорбь. Она больше не пытается прорваться сквозь лапу духа, и пятится назад, содрогаемая ужасом чего-то невидимого, чего-то, что в ней засело плотно и так и не ушло с приходом новой шаманки. Что-то, что связано с Турниром. Эна растворяется в дымке темной энергии, а внутри Анны рассыпается чувство вины — она не знает, с чем это связано. За два года она так и не узнала ничего о предыдущих шаманах из жизни Эны и, она уверена — сейчас бы эти знания ей пригодились. — Так ты не знаешь… — Хао вновь привлекает ее внимание. — О чем? — О том, что бывшая шаманка Эны победила в прошлом Турнире Шаманов, — голова Хао дергается в сторону от резкой пощечины. Он шипит, ощущая, как щеку обжигает, а Анна выскальзывает из его рук, убегая вслед за духом. — Чертовы женщины! Всюду эмоции. — А ты чего ждал? — подает голос Милли. — Что здесь тебе будут рады? Ты заключил союз с той, чью сестру убил и чьим духом является бывшая жена, которую ты сжег на костре беременную! Она замирает напротив него, без тени страха и сомнения выдыхая ему в губы. — Твое счастье будет, если этот союз пройдет без ругани, иначе ты об этом пожалеешь. — Думаешь, горделивыми речами сможешь отвести мне глаза от твоих опасений и страхов? — он вскидывает брови, ощущая, как постепенно между ними увеличивается температура, а кончики ее волос вновь светлеют, подрагивая. — Признайся, ты ведь прочувствовала момент осознания, что до заключения условий, я мог бы тебя со всем спокойствием убить, и твоя сестра мне бы ничего не сделала? Она прикрывает глаза в попытке остудить саму себя, а он отходит от нее, направляясь на кухню. Милли дышит ровно, чувствуя, как внутренние позывы разбивают собственные ограничения, а огненная душа жаждет вырваться наружу, сметая собой все на пути — в том числе и его, слишком самоуверенного и надменного. На кончиках ее пальцев загорается красная энергия, и Милли пытается всеми силами заставить ее потухнуть, но… — Так я и думал. Слабые элементали так и остаются непробужденными, подумай об этом на досуге, — фуреку формируется в шар, распаляется оранжевым светом, перекатывается в ладони, и резким и метким движением отбрасывается в сторону незваного гостя. Огненная рука духа перехватывает атаку, а Хао замирает лишь на мгновение, краем глаза наблюдая за тем, как краска заливает ее щеки, перемещается на шею, а грудь быстро поднимается и опускается от эмоций и чувств. Волосы все еще светятся, но не становятся чистым пламенем — сдерживает себя. Он хмыкает, заходя на кухню, а она опускается на диван, сдавливаемая горечью осознания, что быть ей вечно слабой, ограниченной, не распустившейся. Быть ей вечно непробужденным элементалем. *** — Я хочу иметь силу, чтобы защитить всех тех, кого люблю сейчас и кого полюблю чуть попозже, — в ее воспоминаниях маленькая рыжая девочка вскакивает с огромного валуна, раскидывая руки в стороны словно птица, и подставляет лицо ласковому теплому ветру. — Я хочу иметь силу, чтобы суметь защитить всех тех, кто мне дорог, — проговаривает тихо Анна, смотря на собственные руки, от которых ожидает невозможного. — Ведь если они погибнут… — зеленые глаза переливаются в темные, а голос — такой бодрый и наполненный жизнью скатывается до шепота. — То я себе этого никогда не прощу. Эна горько усмехается, вспоминая их обеих и то, как все обернулось. — Ее звали Эллейн, — тихо произносит Эна, точно зная, что Анна стоит где-то позади, безмолвная. Поддерживающая лишь присутствием. — Как оказалось, вы чертовски похожи, и, возможно, именно это и подтолкнуло меня согласиться стать твоим хранителем — уловила знакомые черты. — Ее убил Хао? — Нет, наоборот. Пятьсот лет назад она помогла его убить, однако от печального конца ее это не спасло. Хао наделал много глупостей и гадостей, однако даже тогда она настаивала на отпущении его грехов, — пальцы сильнее впиваются в перила балкона. — Жалко, что пострадавшие шаманы были иного мнения. С болью во взгляде она оборачивается к Анне. — Я не знаю, что он задумал и зачем ему ты, однако если вдруг мир от тебя потребует такой жертвы, как становление Королевой Шаманов, — взгляд затягивается пеленой беспросветной печали. — Пожалуйста, откажись. Йо вздрагивает, вспоминая, сколько раз она его помыкала этой фразой — что он «должен» сделать ее Королевой, а сам — стать Королем. Она сама предложила эти роли в детстве, чтобы воскресить сестру. А здесь — ее собственный хранитель просит об обратном, и судя по тому, как Анна подходит к ней ближе, как утешающе касается щеки рукой, она… — Хорошо, — соглашается, не замечая, как спирает дыхание у Асакуры, как расширяются его зрачки, а голова забивается воспоминаниями о… ненужном? О том, что было не особо важно? Но даже если так, то почему она об этом всегда говорила так твердо? Зачем причитала, тренировала? Он видит, как Анна опирается на балкон руками, пытается поймать ее ускользающий взгляд, чтобы задаться одним-единственным вопросом, съедающим душу. Когда и почему все вдруг переменилось?