***
Спустившись по двум лифтам и пройдя до конца коридора, они видят вооруженный отряд, рассредоточенный по огромной комнате цвета металлика, а ворота для въезда крупных автомобилей полностью открыты. Рурк сглатывает совместно с Ханой, но больше взволнованно, чем ехидно, и, приказывая оставаться на месте, подходит к женщине, которую казалось, вообще не волнует напряженная обстановка, повисшая в воздухе. Они обмениваются парой слов, после чего она поворачивается к нему всем корпусом, и Хане удается поймать пронзительный взгляд, дающий фору любой циркулярной пиле. После Рурк подзывает его ближе и вместе с терпким ароматом масел он улавливает твердый голос с акцентом на согласных. — Единственное, что она сообщила мне, — что он возможно замешан еще в каких-то грязных делишках, — она ведет плечом и совсем неуловимо, буквально на сотую долю секунды меняется в чертах, стоит Хане появиться в поле ее зрения. — Ты привел сюда ребенка? На перехват? — Думаешь, ему есть, за что опасаться? — спрашивает он, и ответ напрашивается сам собой. Женщина, едва ли уступающая Рурку в росте, хмыкает, устремляясь темными, непропорционально огромными глазами с угольными ресницами прямиком на Хану. — Разумеется, нет, — ее тонкие губы изгибаются в короткой улыбке, после чего женщина отворачивается, рассматривая вооруженных солдат, словно маленьких детей, несуразно играющих в песочнице, и цыкает про себя на невнятном иностранном. Хана пользуется моментом и, не скрывая немного удивленного, но больше пораженного вида, рассматривает ее: смуглая кожа и темные волосы, свободно щекочущие ключицы; узкие черты лица и немного выделяющийся, крупный нос — в отличие от остальных солдат, пусть и вооруженная небольшим пистолетом в набедренном бандаже, она одета чрезвычайно легко: черная футболка, штаны цвета хаки и черные берцы. И Хана было хочет поинтересоваться, в чем состоит ее уверенность, что любой, даже самый слабый и жалкий преступник, не воспользуется ее голыми руками как мишенью, но продолжает молчать. Что-то подсказывает ему — явно не огромное количество кожаных браслетиков и амулетов на шее — что лучше придержать язык за зубами, и он скоро сам обо всем узнает. На его плечи падают ладони Рурка, поднять голову — заметна его широкая улыбка. — Хана, это — майор и, по совместительству, начальник отряда перехвата — Таш Бахарт. Моя древняя знакомая. — Не такая уж и древняя, — фыркает она, не без тени иронии. — Всего-то на пару лет тебя старше, а ты уже делаешь из меня старуху. — Что вы, майор, как можно? — продолжает он нарываться в шутливой форме, готовясь получить от нее крепким кулаком промеж глаз. Как отвлекается на шум подъезжающей машины. — Хана, держись меня. И, отходя на пару шагов назад, позволяет майору выступить вперед, отдать команду возвести курки и в случае непредвиденного — стрелять на поражение. Внутри Ханы все начинает трепетать, когда шумы затворов прокатываются до железных стен и обратно, концентрируясь в нем. Он невольно сжимает запястье Рурка, отступая к нему за спину. Ощущение, что что-то может и обязательно пойдет не так, плотно оседает внутри, и как он ни старается сглотнуть, этот комок не сглатывается, перехватывает способность свободно дышать. Рурк мягко поглаживает его по плечу, а сам неотрывно наблюдает за тем, как грузовая машина, не отличающаяся ничем от сотен других, разъезжающих по городу, без специального сопровождения, плавно заезжает внутрь. Ворота позади захлопываются с противным лязгом, водитель глушит мотор, и из задней дверцы выходит Анна. — Мама? — шепчет Хана и тут же осекается, изумляясь ее внешнему виду. Ни намека на женственность или легкость поимки преступника — подобно остальным членам отряда перехвата, она одета в военную униформу, опоясанную тяжелым и полным комплектом из наручников, ножа на пояснице, и небольших отсеков, наполненных чем-то неизвестным. Грудь полностью скрывает бронежилет, а на лопатках закреплен полуавтомат, который она срывает, стоит кому-то позади что-то обронить, заставить ее побелеть. — Давай без шуточек, — выплевывает она, делая шаг назад и позволяя тем самым «кому-то», сокрытому тенью глубины грузовика, выйти на свет. — Да вы, я смотрю, дрожите, капитан, — выдыхает мужчина иррационально спокойно, спрыгивая с небольшой ступеньки и позволяя увидеть себя, запечатанного в смирительную рубашку, во всей красе. На лице его шрамы, часть волос на шершавой и чересчур гладкой на вид коже отсутствует, левый глаз подернут поволокой от давнишней травмы, а улыбка так и грозит вывихнуть лицевые мышцы. Он улыбается Анне, улыбается тому, как невольно она дергается, хочет внутренне сжаться в комок, но выстаивает на одной силе воли, которая вот-вот норовит треснуть. Он склоняет подбородок, сам весь ластится к ней, не знает, как подобраться ближе, еще ближе, чтобы уловить тончайший запах животного страха вперемешку с омерзением, который успел напитать ее за время их небольшой поездки. Но вспыхнувшая густым туманом девушка мешает насладиться собственным трудом. — Сейчас дрожать будешь ты, — намного хладнокровнее, жестче и увереннее произносит хранитель этой маленькой беловолосой девочки, вообразившей себя чересчур умной и способной для захвата такого человека, как он. Они обе умиляют его. И если перекошенное личико первой заставляет его причмокивать, не удерживаясь от доброжелательных улюлюканий-утешений, то вторая — подстегивает воображение в представлении, как отчаяние и боль отразились бы в ней, будь она жива и будь она в его руках. Он делает шаг вперед, оказываясь в непередаваемой ауре из эмоций, таких одинаковых и таких разных в своей тональности, облизывается, вдыхает полным носом, запрокидывая голову в экстазе и восторгаясь, что прожил бы еще раз такое путешествие!.. — Таш! — не выдерживает Анна. — Мама! — не выдерживает Хана, вырываясь из захвата Рурка и устремляясь к ней, бледной и едва стоящей на ногах. — Хана? — восклицает она и осекается, поворачиваясь к человеку, на которого пятнадцать минут назад она и дюжина сотрудников совершили рейд, выломав дверь в квартиру и заломив до хруста суставов, заставив прожевать крошку с ковра. Мужчина смотрит на нее долю секунды, после чего — на мальчишку, обратно и… она перестает его волновать. Как и у прочих психопатов, узнавших нечто совершенно неприемлемое о своей будущей или настоящей жертве, весь спектр его заинтересованности от готовности стать полноценным фанатом со всеми вытекающими последствиями до желания создать культ, словно отрезают, и он переключается с остывшим взором на майора, перехватывающей его кованные наручники невидимой полосой энергии и подтягивающей ближе к себе. Его уводят в соседний отсек. — Ты в своем уме?! — и Анна позволяет себе вспыхнуть. — Привести Хану на передачу преступника?! — Так, во-первых, я не знал, что будет совершаться передача преступника, — занимает оборонительную позицию Рурк, скрещивая руки на груди, когда как Хана повисает с объятиями на талии Анны. — Во-вторых, ничего опасного не произошло — тут был я, была ты, была майор. В ответ Анна рыкает нечто невразумительное, стягивает перчатку, оглаживая Хану по светлой макушке, и немного смягчается. — А в-третьих, это ты сошла с ума, раз пошла на преступника одна! — меняет позицию, насупливаясь и упирая кулаки в бока. — А она и не была одна, — возникает рядом Эна, довольно спокойно реагируя на очередную перепалку напарников. — Дух-хранитель не считается, — отбривает Рурк. — Все равно не одна, — Эна цокает языком. — Я взяла один из отрядов Мэй, чтобы схватить его в его же квартире, однако по пути сюда он начал перечислять адреса, по которым мы «сможем найти еще несколько девушек», и я не могла не направить туда все, что у меня было. Рурк, — смотрит она так, что у него не остается сомнений — дело обстоит куда серьезнее, чем они предполагали. — Они нашли биологические материалы на одном из складов — в четко указанном им месте. — Что это значит? — сипло спрашивает Хана, но Рурк не спешит отвечать, что значит «биологический материал» вместо «тела» в их лексиконе. — Это значит, что Окамори Тсуки, описанный тобой как Потрошитель и уничтоживший в твоем будущем душу Асакуры Йо, был пойман нами сегодня и уже не представляет опасности для общества, — поясняет за него Анна, ловко увиливая от темы останков и прочих возможных жертв. Она тщательно прислушивается к своему мобильнику, надеясь, что они обнаружат кого-нибудь в живых, но, как сказал командир отряда, «вряд ли». «Исходя из того, как он это произнес, я бы советовал приготовиться к худшему», — после чего помчался прямиком на обозначенный Потрошителем склад и обнаружил кровавое месиво, которое трудно определить, как человека. Останки — ни больше, ни меньше — биологический материал. Хана раскрывает рот, но так же молча его закрывает, медленно переваривая последнюю фразу матери. Йо в безопасности — нападавший заперт под замок, и навряд ли уже выберется из-под него когда-нибудь. В любом случае, Анна этого не допустит. — Мне необходимо подняться к медикам: Эна все тянет посмотреть проект, которым занималась с ними, а тебя я прошу увести Хану как можно дальше отсюда, — она целует сына ласково в макушку и отходит в противоположную от второго отсека сторону, лавируя между оставшихся на месте вооруженных солдат и останавливаясь возле лифта, нажимая на кнопку. — Анна! — она оборачивается на зов — Рурк подбегает к ней, наблюдает, как она заходит в кабину, но не идет следом, придерживая холодные дверцы. — Что он сказал тебе? — О чем ты? — Потрошитель. Ты вышла из машины настолько бледной, что, — он прерывается на закрывающуюся дверь, немного поддает силы, и та отъезжает обратно, — что мне показалось, ты сейчас грохнешься в обморок. Она ненадолго теряется, но после, прокручивая фразу и видя его взволнованный вид, умиляется этой своеобразной заботе, оставляя заметочку в голове, что не зря все же позволяет ему и Хане проводить так много времени вместе. — Он сказал, что с удовольствием бы меня привязал к христианскому распятию, собственноручно раздел, а «когда слезы бы кончились, и на тело навалилась невозможность избежать угрозы», он бы начал срезать с меня постепенно кожу, — поддает она вперед, улавливая, как перехватывает в узел его глотку. Так же, как и ее, когда Потрошитель только открыл свой грязный рот. — Он бы начал с бедра, постепенно продвигаясь к коленям и обратно, обрабатывал бы раны — «не позволяя никакой заразе завладеть мной раньше него», — а когда вся кожа с ног была бы снята, он бы прожарил ее на сковороде без масла, сел бы передо мной и, мелко нарезая каждый пласт по кусочкам, начал бы смаковать. Рурк отпускает дверь, оставаясь наедине с приступом тошноты, а Анна уезжает наверх, выдыхая спертый воздух. Давление в голове подскакивает, и ей становится душно от расползающихся по сознанию картинок, но она не дает им воли — мотает головой, жмурится, прикусывая кончик языка, чтобы отрезвиться. — Спокойно, — произносит с привычной смертоносной легкостью Эна, появляясь в клубе дыма вместе с взволнованной Элизой, судорожно дышащей и плюющей на то, что духов не может вывернуть наизнанку. — Будто тебе и не таким не угрожали. — Какой уж тут «спокойно»? — возмущается Элиза, вызывая закатанные глаза Эны и желание спародировать ее рукой, одетой в носок-игрушку. — Госпоже угрожал маньяк! — Да, но теперь этот маньяк схвачен, проходит допрос и исчезает в недрах специализированной тюрьмы для особо опасных преступников, — пожимает плечами, сбивая спесь волнения сразу со всех участников диалога. — Трепать себе нервы просто так не вижу смысла — лучше поехали быстрее на четвертый, в нашу лабораторию, такое покажу! Будешь в восторге! В запале произносит она, что Анна невольно изумляется: что могло довести обычно едкую и холодную на мертвый язык Эну до такого взбудораженного состояния, что она улыбается от уха до уха и при этом стремится куда-то к медикам — полностью противоположной стороне той силы, которой она обладает? Анна вставляет пропускную карту в считыватель, замирая и позволяя электронному голосу, сообщив о проверке доступа, запустить сканирование физической оболочки, а также духовной привязки с рядом витающими хранителями. Тонкие лучи лазера от самого потолка опускаются, не позволяя и сантиметру человеческого тела или эктоплазмы остаться незамеченным. И когда они достигают пола, все внезапно прекращается, а лифт поднимается до пункта назначения — четвертого этажа. Серые стены встречают безмолвием. Широкий коридор, которому не видно конца и края при ограниченном формате здания, разветвляется перекрестком через несколько кабинетов от лифта, и Анна одергивает Элизу, собирающуюся заглянуть за этот самый угол. Охранник опасливо напрягается, но не двигается с места, продолжая держать свой пост. — Как здесь все серьезно, — делится мнением Элиза хмыкнувшей Эне. — А что ты хотела от медэтажа? Сплошь и рядом параноики в белых халатах, цепляющиеся за свои изобретения и сыворотки. — Никогда здесь не была, — Анна пожимает плечами, ведомая командами Эны, и замолкает, когда из необходимой им двери спешно выходит зрелых лет человек, прижимая к себе бежевую папку с торчащими из нее в разнобой листами. Столкнувшись взглядами, далее происходит то, что Элиза описывает как «странно» — мужчина вдруг улыбается Анне сохранившейся белозубой улыбкой, а она опускает глаза в надежде сделаться незаметной. Но ширина коридоров медицинского этажа, их пустота и эхо, стучащее цепочкой следом за шагами, не располагают к тому, чтобы раствориться. — Мисс Киояма, вы ко мне? — и он обращается к ней. С привычной мягкостью и почтением, но все же легким удивлением, как если бы не ожидал ее встретить именно сейчас. — Н-нет, — дрожь в горле не дает вразумительно ответить. Анна сжимает кулаки, собираясь с моральными силами, и следует дальше, останавливаясь у двери, помеченной как «Лаборатория №3», а мужчина, коротко кивая, торопливо доходит до противоположного конца коридора, закрываясь в своем кабинете, где висит лишь имя на табличке, не дающее никакого представления о том, кто этот человек и чем занимается. — Госпожа? — пальцы стискивают прохладный металл, но Элиза этого не видит. — Кто это был? — Ты о ком? — но ответ приводит в недоумение. Элиза оборачивается на кабинет, за которым скрылся врач, хочет показать туда ладонью, но внезапно понимает, что это за чувство, повисшее вокруг Госпожи. Нежелание отвечать. Раздражение от дотошности и страх, что об этой встрече узнают те, кому не стоит об этом знать. Например, сама Элиза. И когда хранитель уже хочет спросить о правильности своих догадок, Анна резко захлопывает за собой дверь, оставляя их с Эной наедине. Последняя скрещивает руки на груди в ожидании, готовая к расспросам вместо Киоямы. — Эна, — если бы она была живой, у нее наверняка бы пересохло во рту. Чисто машинально Элиза проводит языком по губам, не чувствуя никакого эффекта. — Может, ты пояснишь? — Поясню что? — но она заводит ту же шарманку, явно издеваясь и радуясь реакции от своей насмешки. Элиза надувает щеки, кипятясь и готовясь показать, рассказать, что он, кто он и куда пошел, и даже высказала бы это прямым текстом, если бы не давящая со всех сторон обида. Она не заслужила такого недоверия! …Или да? Если да, то почему, когда? Что она такого сделала, что Госпожа ополчилась на нее, и теперь не доверяет банальных знакомств с коллегами, врет о том, что не была на медицинском этаже? — А ты не думала, что проблема не в тебе? — Эна пресекает наматывание соплей на кулаки одной фразой. Элиза глупо воззряется на нее. — А в чем тогда? — В том, что при вашем единении с Ханой большая часть твоих воспоминаний передается ему. Поэтому мы решили с Анной не особо доверять тебе и твоей способности читать мысли, — как ножом по сердцу. Элиза отлетает назад, прижимая руки к груди и понимая, что уже не сможет ничего с этим сделать — если сообщает ей обо всем Эна, значит, все было оговорено с Госпожой не раз и не два. — Это не плохо — ты вошла в круг доверенных лиц, но и не хорошо, потому что изначально выбирать между Анной и Ханой было нельзя. Как и слушать его, что тебе необходимо идти сюда, следить «за Госпожой». Элиза поникает, не стараясь оправдаться — к чему, если Эна права по всем пунктам? — Возвращайся к Хане, — советует ей Эна, обозначая конец диалогу. — И помни: мы никого не видели, ни с кем не общались и ни с кем не договаривались о встрече. Искра намека, и Эна пропадает в шуме склянок и перепалок кого-то из врачей. Элиза растворяется вслед приказанию, а про себя четко отмечает, что будет хранить эту маленькую тайну под угрозой загробной жизни. Ведь это — едва ли не последняя возможность доказать Госпоже, что как бы она ни была близка с ее сыном, Элиза остается верна только ей. — Запоздало, но все же: та-да-а! — Эна охватывает тьмой все, до чего может дотянуться, чтобы представить Анне. Та скептично изгибает бровь и встряхивает забранными в хвост волосами — прям удивительные перемены в поведении. — Здесь у нас сидит Стеф — заучка и глава лаборатории, здесь — Ник и Лао — два гика, которые обсуждают последние вышедшие интимные журнальчики и при этом могут перечислить все открытые рамки считывания в геноме человека, там — Швайн, и его до безобразия бесит, когда его сравнивают со свиньей… Так она и проходит вдоль квадратного кабинета, по которому разбросаны в хаотичном порядке столы, забитые, заставленные, заполненные всем, что, казалось бы, нужно и не нужно ученому. Указывает сначала на девушку-блондинку в очках, потягивающуюся на стуле и встающую с планшетом, набитым бумагами, потом на двух пареньков, которые при виде Анны в военной форме начинают странно сопеть, пристально разглядывая во все шесть глаз — Лао плохо видит и решает надеть очки, последним из того, что разбирает Анна, ведется речь о крупном пареньке с расплывчатыми чертами лица, действительно отдаленно и сощурившись напоминающего свинью. К счастью, Анна успевает прошмыгнуть мимо вспотевших висков и отрывистого кашля быстрее, чем он — уловить в ней подобные мысли и устроить конфликт, «какие он очень любит», спасибо, Эна. Стеф подходит к ним, молчаливо изучая, пока Эна не выводит «главную звезду этого кордебалета» — ее. Другую Анну. Воссозданную из тьмы, с отчетливо бьющимся сердцем и пролетающей по сосудам кровью, лишенную всяческого сопротивления при чересчур жесткой хватке или же неподобающего обращения, спокойно ожидающую своей участи. Анна вытаращивается на нее, не зная, что и сказать, и копия — полностью черная, непроницаемая и при этом почти что полупрозрачная, со всеми жилами и костями — повторяет ее позу вплоть до сгиба на мизинцах. — Знала, что ты оценишь, — хмыкает Эна, и азарт немного убавляется. Кажется, она показала все, что хотела, и настало время сбавить обороты нетерпимости. — Она необходима была для химического анализа крови, а также наблюдений за возможными физическими изменениями. Плюс, время от времени играла роль боксерской груши и кубика-рубика из органов. — Забавно, — только и булькает Анна, надеясь, что с ней-настоящей Эна не захочет проводить никаких экспериментов. — Зато теперь я знаю, что будет, если поменять селезенку с печенью местами. — Никогда так не издевалась над живыми созданиями, — делится Стеф, поправляя очки на переносице. — Вы к пятнадцатому? — Да, — Эна коротко кивает и разворачивается на сто восемьдесят градусов, где, Анна видит, располагается небольшая комната, на верхнюю половину полностью стеклянная, в нее ведет дверь, охраняемая военным — таким же, какого они застали в коридоре — а рядом стоит столик, куда Стеф просит сложить все оружие, чтобы не пугать «образец». — «Образец»? — переспрашивает Анна, смотря то на нее, то на Эну. — Мне самой не нравится, как это звучит, но терминологию не исключишь из нашего дела. Пятнадцатый образец поступил к нам с неделю-две назад в крайне плачевном состоянии. Он пережил воскрешение, а также несколько операций, после чего мы ввели ему сыворотку, способствующую обратной трансформации, и поместили в короб, безопасный как для нас, так и для него самого. Во время ее пояснительного — ничего не объясняющего — монолога Анна снимает полуавтомат со спины, кобуру с родным пистолетом с бедра, вытаскивает нож из пояса и несколько шариков, один вид которых доводит охранника до немого уважения. После чего она потягивается на носочках, насколько это позволяют грубые сапоги, и проходит наконец внутрь, где на одинокой кровати сидит парень. Темные волосы взъерошены на затылке, а такие же темные глаза устремлены на книгу, которую ему услужливо притащили Лао и Ник, но при этом не связанные с сексуальными девиациями (хотя те очень настаивали). И сначала Анна не понимает, зачем Эна хотела показать именно этого человека, как замечает на голых субтильных предплечьях проступающие вены — особенность организма. И понимает: человек перед ней — воскрешенный и выздоровевший вендиго, напавший на нее у дома Асакуры.***
Хана мечется по кругу, не зная, куда деть руки. Внутри все кипит и сводит с ума. Он рвется вперед и одновременно с этим тормозит ход, зарывается пальцами в волосы, ерошит, сжимает у корней, но отрезвление — такое манящее и желанное — не наступает; наоборот — неизвестное ему отчаяние и выход из-под контроля доводят до мандража и безотчетной паники. Подумать только, Потрошитель существует! Существует, является маньяком, до недавнего времени терзающим женские тела в подворотнях, а теперь — заточенным в соседней комнате при помощи мамы и отряда сверхлюдей, именующимся «захватным». Буря эмоций сдавливает легкие, расширяет клетку ребер, отчего становится невозможно дышать, но Хана все равно не останавливается — елозит туда-сюда под обеспокоенные взгляды вернувшейся Элизы, и замирает всякий раз, когда натыкается взором на дверь, ведущую во второй отсек. А если бы он указал на невинного? Мама бы его так же схватила и заключила под стражу? Нет, она наверняка бы разобралась во всем. Разложила бы его нормальную жизнь по полочкам, а потом бы накричала на Хану за то, что он повел ее по ложному следу. Зачем? Зачем он все это затеял? Зачем придумал весь этот бред? — она наверняка бы задавала именно эти вопросы в различных вариациях, хотела бы услышать ответы, которые Хана пока не готов ей дать. — Эй, Хана! — вот и сейчас Рурк, что подходит к нему, не видит в нем ничего, кроме растерянности и страха. — Воу, ты чего? — Ничего, — тут же отрезает он. После чего глубоко вдыхает и, проведя ладонью по лбу, утирая мелкие капельки пота, видимо успокаивается. Действительно, ведь в целом, ничего толком и не произошло. Пусть выдуманный герой оказался правдой — Хана помог маме поймать преступника, который убивал и делал со своими жертвами нечто страшное, после чего — как объяснил Рурк — не оставалось даже тел, хоть чего-то что могло бы их определить, как человека. Лишь «биологический материал». И Хана сделал доброе дело, из-за которого не стоит переживать. Необходимо радоваться, что на улицах станет куда тише, и многие девушки, выйдя глубокой ночью с работы, смогут вернуться домой. — Все в порядке? — осторожно интересуется Рурк, на что Хана утирает нос и в привычной манере отвечает. — Да, ты что-то хотел? — меняет быстро тему, хоть Рурк и не придает этому сильное значение. Если бы Хана хотел что-то рассказать — он бы рассказал. — Хотел предложить посмотреть на этого Потрошителя, перед тем, как его допросят и увезут, — кивает на дверь, которую Хана успел уже раз двести просверлить взглядом, и ловит изумление одного и негодование другой. — Но Госпожа сказала тебе увести его, а не подводить как можно ближе к преступнику! — возникает Элиза, четко понимая, чем может кончиться: как этот «просмотр», так и ее допущение этого всего. — Да ладно тебе, все будет в порядке! — отмахивается Рурк, притягивая к себе Хану и направляясь в указанную сторону. — Майор его крепко держит. — Прям она одна? — удивляется Хана. — Прям одна, — подтверждает Рурк, но останавливается. Дорогу преграждает Элиза. — Вы никуда не пойдете! — Элиза, — о нет, только не этот тон — не тон, с которым пара слов, взгляд, с которым пара секунд, и она уже воет, что опять все разрешила против воли. Элиза честно старается ему сопротивляться, тому, как Хана подходит к ней, смотрит в упор ласково и нежно, заверяет, что все будет в порядке. А для того, чтобы она поверила… — Дух бесплотный! Легкое свечение единения, и их мысли, тут же закрывающиеся друг от друга, синхронизируются. Элиза выдыхает губами Ханы, что она пыталась, и он не может этому не улыбнуться, продолжив путь. Все-таки сердобольная и милая, ей очень не повезло связаться с ним. Рурк наблюдает за тем, как ни один из отряда майора не шелохнулся со своего места, как некоторые из них, собравшись кучкой, обсуждают проблемы «насущные», откровенно и грубо высказываясь, и открывает перед Ханой дверь. Комната примерно такого же размера, как и предыдущая, вся цвета металлика и вооружена лишь дверьми, из которой они вышли, наглухо закрытыми воротами въезда, и еще одной — ведущей наверняка в коридоры «Ревила». Повсюду отлетает от шагов эхо и витает холодок чего-то напряженно-мерзотного. Хане хочется поежиться, вздрогнуть, но согревающая энергия Элизы не дает этого сделать — наоборот, располагает к тому, чтобы безопасно распрямить плечи, вытянуть ноги, а то как какая-то девчонка! — и пойти прямиком к майору, о чем-то разговаривающей с Потрошителем. Сам мужчина, ссутулившись и сгорбившись, стоит возле нее глыбой льда — ни эмоций, которыми он пестрил с обворожительной ненавистью в спину Анне, ни раскаяния человека, казалось бы, безвозвратно потерянного для мира и следствия. Он возвышается даже над Рурком, стоит подойти последнему, попасть под оценивающий взгляд, под короткое проявление чувственной издевки, и равняется с ним ростом, вновь сгорбившись. Темные волосы лезут на глаза, а шрамы так неестественно матово смотрятся под светом потолочных ламп. Хана нервозно сглатывает, и даже четко виднеющаяся цепь из энергии светло-бирюзового цвета, тянущаяся от майора к его наручникам, опоясывающая все тело поперек туловища, не способна вселить толику уверенности, что он не пожалеет за бессовестное разглядывание. Потрошитель выглядит ужасающе, вселяюще животный страх, не сравнимый ни с чем как для живого, так и — стоит только прислушаться к сердцебиению, к трепету души под самым сердцем — для мертвого создания. Элиза трепещет, едва ли сдерживаясь от того, чтобы взять бразды правления над телом в свои крохотные ручки и потянуть его куда подальше, но Хана сильнее вжимается ступнями в пол. Потрошитель резко наклоняется, отчего Хана чуть не отскакивает, словно напряженная пружина, и, медленно осклабляясь, произносит тихое: — Бу, — обдавая иррационально свежим дыханием и почти неуловимым запахом одеколона. Он смотрит пронзительно и томно, словно сквозь, но, Хана видит, что ни одна деталь — будь то смена частоты дыхания или собирающаяся на виске капля пота — не ускользает от него. И спешит отойти, отшатнуться, схватившись за Рурка и устремившись всем нутром на выход. Ему дурно, нечем дышать. Хана обмахивается, слыша шаги Рурка позади: — Ну и страшный же он, — и хочет выругнуться крепче, не боясь реакции, как в спину ударяет холод, а ноги примерзают к полу против воли. — Уже уходите? — казалось, он нашел в этом развлечение, и теперь так просто не расстанется с игрушками. Потрошитель скалится, и что-то в этом оскале, в том, как он, игнорируя приказ майора замереть, подается к ним, как натягивается между ними энергия фуреку, сдерживающая его, Хане не нравится. Совсем не нравится. Уши наполняет треск. — Рурк! — и крик майора. Бах! Фуреку разрывается, Потрошитель освобождается и кошмар становится реальностью. Он отшвыривает майора, подобно лист штормом, и молниеносно окружает, наполняет комнату, заставляя все лампы потухнуть в одночасье, своей аурой. Непроглядно черной, склизкой, оседающей с каждым вдохом внутри легких и затрагивающей, раскаляющей до небывалой температуры нервы внутри. — Хана! — его хватают за руку, Элиза тянет на себя, возобновляя маршрут до двери наощупь, как свет внезапно включается. Майор вновь оказывается в строю, готовая сразиться на равных, но стоит развернуться Потрошителю к ней лицом, как энергия фуреку будто растворяется, а силы сокрушающей волной вымываются из тела. — Не дайте себя ранить! — выкрикивает Хана и дергает ручку двери на себя. Но та не поддается. Заблокированная взломанным кодовым замком, она отрезает их от мира, а стены непроницаемые до звуков, оставляют один на один с маньяком, решающим ответить на захват, как полагается. Элиза выскальзывает из Ханы, разрывая единение, но и она встречает нос к носу барьер, не позволяющий раствориться и переместиться туда, где безопасней. Она долбит кулаками, кричит, зовет на помощь, но никто не откликается, после чего, осознавая провальность предыдущей затеи, старается вложить мысли, соединиться с Госпожой, но и эти попытки терпят фиаско. — Элиза, — после чего, после короткого зова Ханы, она вновь соединяется с ним, не заботясь уже о том, что Хана сможет подсоединиться к ее воспоминаниям — сейчас есть дела поважнее! — и оборачивается им к Потрошителю. — Рядом с воротами есть кнопка тревоги, — Рурк сглатывает напряжение с языка. — Я постараюсь его отвлечь, а ты нажмешь. Против нас он еще сможет выстоять, но не против всего «Ревила». — Рурк… — произносит Хана, но не договаривает. Страх липкими пальцами облепляет плечи, поднимаясь наплывами до горла и сжимая когтями адамово яблоко. Хана кашляет, но как только замечает пронзительный взгляд в попытке уклониться от атаки майора на себе, закрывает рот ладонью и приникает ближе к стене. Рурк видит его кивок и, тихо ругнувшись, обращается к Потрошителю всем корпусом. Стоит Рурку сделать шаг, как ногу его выгибает в обратную сторону, она меняется в размере и форме, становясь зигзагообразный. Кулаки его так же увеличиваются, покрываются волосами, бурой шерстью, как и все тело под футболкой, под штанами и кедами, разрывающимися от невыносимого давления. Его глаза становятся желтыми, зрачок сужается, вытягиваясь вертикалью, горящей злобой и готовностью бороться до победного. Рурк перепрыгивает разницу в росте с Потрошителем, расширяется в плечах, становясь непрошибаемой скалой, клыкастой, озлобленной — оборотнем. И когда трансформация заканчивается, срывается ураганом, наотмашь ударяя и уворачиваясь от удара сам. Они бьются недолго — стычка совместных ударов — и они оба отскакивают назад, чтобы схлестнуться вновь. Подсечка, хук, всплеск фуреку, взрыв. Рурк взвывает, заставляя Хану вздрогнуть и сорваться с места, но не останавливается в своих намерениях добить и уничтожить. Он скалит зубы, сталкивается, упираясь когтистыми лапами в плечи Потрошителя, сжимает до проступающих капель крови, и хочет вонзиться пастью в основание шеи, выдрать кусок, как очередной поток отшвыривает его, подобно хилой дворняжке. Хана спотыкается, когда Рурк падает, хочет ринуться к нему, чтобы помочь встать, спросить, как он себя чувствует, одновременно с тем приободрить, но вместо этого, по приказанию, жесткому велению и тихому шепоту майора, внедряющейся в схватку третьей, бежит напрямик до кнопки. «Все должно было сложиться иначе», — думает он, поднимая крышку и со всей дури бахая по красной кнопке и тем самым поднимая пронзительный писк и повышенный уровень опасности во всем здании. «Внимание, несанкционированный побег! Всем отрядам немедленно пройти в сектор С-3! Внимание, несанкционированный побег!..» Пусть теперь попробует кому-то причинить вред.***
— Еще раз прошу прощения за то, что напал на вас тогда, — пострадавший по имени Нагито в очередной раз сгибается в поклоне, хотя Анна давно его простила. Будучи живым-живым он оказался достаточно приятным в общении, мог похвастаться широким кругозором, а также интересными фактами, которые подчерпнул здесь, в лаборатории, «как подопытный мышонок». — Разумеется, мне придется еще больше извиняться перед теми, кому всего не объяснить, но я уверен… Дальше он пускается в пространственное бормотание о том, о чем Анне врач сообщила ранее, по великой тайне поделившись, что лишь благодаря стиранию памяти он до сих пор не сошел с ума от того количества сожранных заживо жертв, и может спокойно существовать в гармонии с собой, постепенно строя планы на будущее. «Мы оставили только столкновения, имеющие легкий или средний уровень тяжести, а все остальное вычистили под корень. Так что, даже постаравшись, он не сможет восполнить эти пробелы», — прикрывшись планшетом, сообщила ей Стеф, пока Нагито делали очередной укол. Вспоминая об этом и том, что у них обоих с памятью плохо, она сочувственно смотрит в ответ на изъяснения Нагито, и хочет поскорее прикрыть этот диалог, вернувшись к Хане и Рурку, как… «Внимание, несанкционированный побег!» — сама Судьба подкидывает ей повод. И стоит поначалу даже облегченно вздохнуть, чтобы потом понять, узнать по номеру сектора, что именно там майор и ее отряд содержат Потрошителя. Внутри все холодеет, а в низу живота образуется ком, не дающий рыпнуться с места так же инстинктивно, как в благоразумном состоянии. Анна запинается, едва ли не падает, кидается к столику, где сбросила оружие, отмечая, что по тревоге Нагито запирают на два кодовых замка, обещают, что с ним ничего не случится, «скоро все закончится», а сами врачи под указанием охранника направляются на выход. Анна хватается за Эну, чтобы та переместила их сразу на несколько этажей вниз, к цели, но та вырывается и бежит напрямик из кабинета. — Весь этаж снабжен противодуховной защитой — спустимся на третий, а оттуда!.. — но Анна уже не слушает. По пути накидывая на лопатки автомат, она вставляет нож в ножны и сжимает в руках пистолет, но, когда припоминает скрытую агрессию Потрошителя и его отчаянное и невыполнимое желание потерять что-либо в этой жизни, убирает тот в кобуру, отдавая предпочтение автомату с обычными пулями, без всякого нейролептика. Против серьезного врага — серьезное оружие. — Пожалуйста, пусть там не будет Ханы, — молит она, едва разлепляя губы и смотря, как медленно перетекает световая четверка на тройку, как разъезжаются двери, отражая пустой коридор; Эна хватает ее под локоть, перемещая в один прыжок до пункта назначения. Последняя мысль о том, чтобы Рурк выполнил ее просьбу и увел сына как можно дальше и как можно раньше, разбивается о скопление людей в секторе С-2, об их голоса и крики. Анна пробивается через них, бежит с автоматом напрямик, но, когда ее останавливают, едва выкрикивает свое имя и уровень доступа, просачиваясь, пробиваясь сквозь неподходящего и не вовремя стоящего охранника, и замечает Рурка на полу. С ранением на щиколотке в окружении врачей, он оборачивается к ней с примесью страха и сомнения, и в следующую секунду она получает ответ на не заданный вопрос. — Мама! — напуганный и похолодевший, Хана прижимается к ней, игнорируя тяжесть ее вооружения, твердость оружия, выставленного в боевой готовности, льнет ближе под ее лаской, утешительными поглаживаниями, разбавляемыми рассредоточенными поисками, которые не венчаются успехом. Она осматривает людей, что-то обсуждающих с майором, ловит рассеивающиеся витки дыма, какие остаются обычно после перемещений их с Эной, и на бескровных губах рождается еще один вопрос: — Где Потрошитель? — Хана обнимает ее сильнее, как будто хочет уберечь от ответа и сдержать накатывающую панику и стресс. — Сбежал, — но вместо этого шепчет, пряча иррационально облегченное лицо.