Немного об Анне

      Разумеется, Анна не могла не обзвонить все телефоны больницы, чтобы узнать о состоянии пострадавшей и полной боевой готовности охраны, выставленной у ее палаты. Вечером она все теребила мобильный не в силах переключиться мозгами на что-либо другое, а утром наведалась к Макото Ино. В мерно отбивающих ритм сердца приборах и трубках, подключенных к венам, она не нашла ничего интересного или нового, но внешность, достаточно выделяющаяся для коренных японок, заставила посмотреть на пристрастия Потрошителя иначе.       Натуральные светлые волосы, разметавшиеся по подушке и обрамившие кукольное личико, длинные черные ресницы и такие же темные глаза, если судить по фотографиям, предоставленным ей из семейного архива. Миниатюрная фигура и возраст, не дошедший и до двадцати, — теперь Анне стало понятно, что все эти усмешки, попытки подсесть к ней поближе в служебном автомобиле, когда она вот-вот готова была пальнуть в него из автомата, а также желание «съесть живьем у нее же на глазах», обуславливались маниакальным фетишем.       И когда на телефон приходят сообщения, что по жертвам обнаружен ряд совпадений, Анна даже не спрашивает, какие именно. Она дает поручение оповестить семьи, спросить, чем «Ревил» и конкретно она сможет им помочь — хотя понимает, что в такой ситуации ничего, кроме времени, им не поможет — и проследить за дальнейшим психологическим состоянием. Сама же отправляется в «Фунбари Онсен», где живет будущая и выбивающаяся из всех жертва в лице Йо.       Парень, шатен, нормального, а не хрупкого телосложения — Анна почти уверена в том, что Йо попал в список Потрошителя по ошибке. Скорее всего, добродушный и готовый помочь всем на свете, он услышал, как на очередную девушку напали в переулке, и не смог остаться равнодушным. Вследствие чего, возможно, завязалась драка, сначала его «поцарапало», а дальше начался процесс разрушения души, незаметный для стороннего наблюдателя и для самого Асакуры.       Разумным решением был бы запрет влезать во всякие неразумные противостояния без присутствия хотя бы одного свидетеля, а лучше — того, кто мог бы в случае чего помочь, чисто по-шамански. Но Анна понимает, что это то же, что ребенку наказать приближаться к огромной собаке, напугать его тем, что укусит. И вроде бы «Да, мама, понятно», но когда эта собака вдруг нападет на маленького котенка: «Но мам, он же кричал и был слабее, как я мог его не защитить?».       Вот и здесь практически то же самое. Анна уверена даже в выражении его лица, каким оно будет: виновато-расстроенным, но отдающим непоколебимостью тем, что поступил правильно, что царапины заживут, зато чужая жизнь спасена.       Анна устало проводит ладонью по лбу и выдыхает. Когда-то медитация выручала ее, позволяя хотя бы ненадолго сосредоточиться на том, что творится в природе и мире: настроиться на колыхание ветра, на шелест травы. Однако сейчас усталость и излишняя нервотрепка берут верх, и это не может не угнетать, в некотором роде бесить. Она плохо спит, плохо ест, плохо…       — Вот ты где, — бодрый голос раздается в такт шлепанью босыми ногами по половицам. Йо привычно улыбается ей, и не подозревая, что большую часть утра был предметом ее размышлений. — Там по телевизору крутят «Сладкую любовь». Я думал, тебе интересно, чем все закончится.       — Это повтор, — и ведь не врет. Еще с самого начала Нина узнала, а потом рассказала Анне, что, в основном, по выходным на местных каналах крутят марафоны серий, выходивших на неделе, за исключением интеллектуальных игр по вечерам. «Эта мания величия ботаников вечна!». А поэтому она наверняка знает, кто и кому там признается в любви в сотый раз, чтобы в следующей серии все пошло по причинному месту. — Я хотела с тобой поговорить.       — Что-то случилось? — он сразу меняется в лице, оглядывается за спину, как если бы думал, что его не вовремя может окликнуть Манта или Амидамару, но, застав пустой коридор до веранды, присаживается рядом с Анной, не спуская ноги в траву, как она, а наоборот, подтягивая их ближе, скрещивая в лодыжках. — Тебя что-то беспокоит?       И не сказать ведь «ерунда». Анна смотрит на внутренний двор, залитый солнцем, на развешенное белье, колыхающееся от ветра, и не знает, с какого угла подобраться.       — Вчера в одном из подвалов города был обнаружен труп девушки.       — Оу, — так или иначе, он вряд ли думал, что она скажет ему именно это. Брови сводятся на переносице, а губы искривляются в неоднозначном желании не то вдохнуть, не то высказаться, но слова не идут, Анна это видит. «Лучше бы это было связано с ее тренировками», читает она как бегущую строку у него на лбу, но нет, увы.       — И, в общем-то, дело не в том, что ее убили, как бы цинично это ни звучало, а в том, что от нее осталось, — и вот тут начинается самое сложное. Потому что по обычным новостям подробностей про расколотую и уничтоженную душу, выпотрошенные тела и прочие мерзости не расскажут, нужно иметь связи в убойных отделах, чтобы чисто по дружбе или по большому секрету узнать самые горячие и правдивые факты. А таковых в истории Нины-Анны не водится, но она решает рискнуть. — Я не знаю, знаком ли ты с таким типом шаманов, как аннигиляторы, но будет даже лучше, если нет.       Она находит в нем подтверждение, что «нет, не знаком», и ослабляет хватку на краю деревянных половиц.       — Это люди, имеющие отличительную способность к уничтожению души любого, при этом им не обязательно физически убивать человека — достаточно одной царапины. Обычно жестокие и опасные люди, — Йо перед ней тревожно сглатывает, все еще не подозревая, к чему конкретно она ведет. — И именно на него или нее нарвалась та девушка. В новостях отметили, что никаких видимых причин не было, «пара царапин» — однако, я больше, чем уверена, что умирала она долго и в агонии, чувствуя, как постепенно крошится ее душа. После окончательного раскола душу нельзя восстановить, призвать из Мира Духов, а девушку — воскресить, чтобы не получить безвольную марионетку; человек полностью исчезает для живых и мертвых. Как не было.       — И все это — от одной царапины? — он смачивает губы, переходя на шепот, как если бы эта тема была под запретом или могла напугать тех, кто рискнет подслушать. Анна кивает.       — Если аннигилятор того захочет, то да. Внешне они ничем не отличаются от тебя или меня — неприметные люди из толпы, могут использовать слабых духов, чтобы скрыть истинные способности от противника, притворяться неудачниками, при этом выжидать удачного момента для удара. Бой может закончиться даже не в их пользу, но им будет все равно, ведь война в итоге будет за ними.       Эна рассказывала, что однажды сталкивалась с другими аннигиляторами, что все они были странными, обособленными и при этом маниакальными относительно своего внутреннего мира. Поделилась мнением, что сама схожа с ними — она так же поглощает душу своего шамана, может ее уничтожить, если что-то не понравится или из чистого желания задавить значимостью.       Однако если она при этом получала часть способностей шамана, развивалась духовно и могла новые знания нести следующим шаманам, оставаясь с ними в призрачно-дружеских отношениях, и в целом была вольна делать что угодно, то аннигиляторы ограничены лишь способностью уничтожать, без возможности получить какую-либо выгоду. Постепенно, после третьего или четвертого раза, как ей говорили, вина выветривается из разума, и на место страха или нежелания контактировать с людьми, чтобы не причинить вред, приходит садистическое удовольствие, которое впоследствии и ломает им психику.       Вполне возможно, что и Потрошитель был вполне адекватным, мирным человеком, но, к сожалению, фетиш на миниатюрных блондинок, один или два отказа, после которых последовал психический сдвиг, возможное изнасилование и мерно остывающий на руках труп, второй, третий, и его уже нельзя спасти.       Только изловить и посадить на электрический стул.       — И ты думаешь, что на Турнире или до него я могу столкнуться с кем-то подобным? — Йо вырывает ее из дурмана горящей под напряжением плоти. — Думаешь, судьи или кто-то, кто контролирует шаманов, может пропустить такого опасного человека?       — Насколько мне известно, участвовать в Турнире может любой, имеющий паранормальные способности, и в каком-то роде это даже правильно. Потому что порождение запретов на аннигиляторов, некромантов, играющих с черной магией и смертью, пожирателей или любой другой вид опасных людей, может способствовать ухудшению ситуации: ведь если нельзя побороться со стоящими противниками где-то там, можно напасть на более слабых здесь, — ветер подхватывает несколько прядей, бросает на веки, но Анна не забирает их за ухо, не откидывает назад. Она наблюдает за поникшим Йо, что не может с ней не согласиться, и от этого еще сильнее уходит в себя.       Очаровательная и наивная способность находить во всем и всех хорошее не срабатывает, и тем самым играет с ним злую шутку, заставляя принимать людей в своей отвратительности и безобразии.       — Но я хотела поговорить с тобой не об этом, — и если недавно Анна хотела ткнуть его в это как можно грубее и глубже, то сейчас она отвлекает, заставляет отвлечься на себя, едва ли не щелкая перед его носом пальцами. И все же закладывает волосы за ухо. — Разумеется, можно долго мусолить темы психологии и поведения отдельных индивидуумов, но день не резиновый, а тебе еще бежать марафон, — краешек его рта дергается, больше нервно, взгляд фокусируется, и какое-то облегчение берет ее.       Будто поделилась с уронившим конфету ребенком своим шоколадным батончиком. Чтобы потом удвоить тренировки: «Асакура, ты свою задницу видел? Нет? А стоило бы». Губы трогает почти невесомая улыбка — миг, и пропадает — настолько быстрая, что Йо кажется, будто ему показалось.       — Я нашла способ, который помогает на раннем сроке найти повреждение души, и в дальнейшем, при помощи медиумов, обратить ее раскол вспять.       — И почему мне кажется, что он мне не понравится? — он разворачивается к ней полностью, сидя все так же, по-турецки, когда она остается неподвижной.       — Потому что оно так и есть, — заверяет она посерьезневшим тоном, а он не меняется в лице и поведении. Вряд ли ради этого необходимо будет бежать дополнительный марафон или отжиматься на тысячу раз больше; уж остальное он как-нибудь переживет.       Главное, не сказать об этом вслух, а то Анна наверняка примет на свой счет и решит это исправить.       — Необходимо заглянуть вглубь своей души, вспомнить все самое хорошее и самое ужасное, что происходило в жизни, и буквально прощупать эти воспоминания, эмоции на трещины, — а зная человеческую психологию и банально себя, Анна уже тогда, с открытой книгой на коленях, поняла, что многие попросту откажутся от этой затеи. Оградятся защитной реакцией из серии «Наверняка со мной этого не случится; пусть кто-то другой ворошит всю грязь и боль, чтобы найти мифические трещины, меня не заденут, нет-нет-нет» и будут упираться в нее до победного провала, когда уже ничего нельзя будет исправить.       И если в контексте целого мира она не могла вдолбить всем и каждому, что после стычки с непонятным или необычайно слабым противником необходимо потратить несколько минут на пусть болезненную, но все же проверку своего душевного состояния, то здесь — она вглядывается в задумчивое лицо Йо, хмурые брови и лоб, кривую линию рта — она обязана не только вдолбить, но еще и проконтролировать успешность вдалбливания.       — И ты хочешь, чтобы я сделал это… прямо сейчас? — предугадывает он ее дальнейшие мысли. И вроде бы простой вопрос, однако Анна все равно слышит эти непроизнесенные сомнения относительно необходимости, что она в принципе не имеет права видеть такую интимную вещь, как раскрытие чужой души. Неловкость сковывает плечи.       — Мне необходимо удостовериться, что ты научишься делать это правильно, — находит она спустя секундную задержку. — И чтобы потом не было случаев из серии «Забыл, не понял, нам этого не задавали», как это обычно у тебя бывает на биологии.       И пусть последние слова даются легче, Анна практически полностью возвращает себе образ непоколебимой и непрошибаемой леди. Однако Йо из будущего видит, с каким трудом и внутренней борьбой ей это дается. Уж ей ли не знать, каково это — когда в твою душу лезут, выворачивают наизнанку, чтобы изучить, а впоследствии — поглотить как залог за получение силы?       Но Йо из прошлого видит намного меньше, слышит лишь то, что ему говорят, без возможности разглядеть контекст и прошлый опыт, и поэтому ему остается разве что ухмыльнуться и понадеяться, что Анна не станет тщательнее проверять его домашние работы по биологии. Потому что местные духи, которые помогают ему с заданиями, да и он сам откровенно слабы в земноводных и их анатомии.       — Что будет, если я обнаружу трещину? — и он хочет перевести тему на, как ему кажется, более удачную. Но Анна заметно мрачнеет, меняет заинтересованность в его лице на разглядывание травы во дворе, и внутренне закрывается. — Ты же сможешь это исправить?       Но и вопрос с надеждой в тоне не ослабляет натиска на ее плечах. Анна неоднозначно качает головой.       — Не та специализация, чтобы зашивать чьи-то души. Разумеется, так просто я это не оставлю, и сделаю звонки куда нужно по всем доступным мне телефонам, чтобы распад твоей души остановили. Но это не менее болезненный процесс, чем распад, — она умалчивает, что дополнительно ей придется попросить Мэй, чтобы его память перетрусили на предмет различных противостояний с неизвестными, опознать их личности, допросить, найти на каждого все, что только может достать такая организация как «Ревил» на человека с шаманскими способностями, если вдруг Потрошитель — не единственный, кто ходит с силами аннигилятора, и они с Йо не сталкивались. Также молчит и о том, что будет настаивать на вызове лучших специалистов Мэй, на дальнейших тренировках, если таковые возможны среди обычных шаманов, а не узконаправленных медиумов, чтобы исключить повторения в дальнейшем, но и это еще не все…       Йо читает в ней готовность вытащить его с того света, настороженность, и подавляет в себе желание ободрительно взять ее за руку — это с Мантой такой трюк пройдет, с Анной же вполне возможно огрести по лицу и несколько сотен приседаний сверху. Йо из будущего называет себя дураком, но даже так все остается неизменным.       — Но если сейчас ты не можешь припомнить никого странного или того, кого не мог бы отнести к определенным личностям и их мотивам, — она намекает на Джун и семейство Тао с их марионетками — те уж точно подходят под определение «странные», но Йо отрицательно мотает головой. — То, вероятнее всего, что и душа твоя не повреждена.       Она очень, очень сильно на это надеется.       — И чем быстрее мы начнем, тем быстрее это выясним наверняка, — он улыбается привычной улыбкой, хоть Анна и улавливает некоторое волнение в том, как его пальцы барабанят по коленкам.       Он не знает полностью, что такое распад души; вряд ли ему в детстве рассказывали подобные страшилки, и не знает, что будет делать, если обнаружится трещина, но с тем, как он смотрит на Анну, на ее отдаленную уверенность, ей кажется, что ему становится немного легче. Она сказала, что сделает все, чтобы предотвратить его смерть, он не видит смысла ей не верить, а значит, при любых обстоятельствах — плохих или хороших — он в хороших руках.       В позе «по-турецки» Йо меняет ноги местами, не поворачиваясь к ней полностью лицом, и прикрывает веки.       — С чего я должен начать?       — С самого начала, думаю, — на самом деле, именно этого Анна и не поняла, перечитывая раздел раз за разом. Великие умы советовали прощупать самые светлые и темные воспоминания, потому что они оставляют более глубокие следы на душе, но ведь вполне могло случиться и так, что удар пришелся по чему-то незначительному, затерявшемуся среди рутинных дел и ничем не выделяющемуся? Тогда больше вероятность, что, просматривая яркое и впечатляющее, человек пропустит трещину, и она продолжит разрастаться, пока не расколет душу на куски.       Анна не знает, как именно это будет происходить: почувствует ли она все то, что переживал Йо, увидит ли воочию, закрыв свои глаза, что происходило в его жизни, и как вообще будет к этому относиться после — и от того, как он делает глубокий вдох, соглашаясь, она сильнее цепляется за край половиц.       Йо прикрывает веки по ее команде, переминается на месте, чтобы усесться поудобнее, и расслабляется. Не то чтобы его пугала перспектива заглянуть вглубь себя, ведь ничего особо страшного и ужасного он не переживал, но все же определенные призраки — прохладные и циничные — в его жизни были.       Одноклассники в предыдущей школе, которые не понимали его, его общения с «пустыми местами» и скептический настрой к искреннему желанию познакомить их с погибшими уборщиками или учениками. Они распространяли слухи по маленькому городишке, и если деду с бабушкой было все равно, что о них думают или говорят, они вполне способны это пережить или наслать небольших духов, чтобы отомстить за уколотую гордыню, то Йо не мог ни того, ни другого.       Его сил, да и злобы, не хватало, чтобы что-то сделать на шепотки в спину, а просто не реагировать на то, как от тебя демонстративно отворачиваются или спешно переходят дорогу, не каждый долго сможет. Он пытался год, надеялся, что появится кто-то, кто поймет его и разделит взгляды на вещи и мир, но ученики сменялись другими, учителям постепенно надоедало все больше, его оставляли после уроков все чаще, и как бы он ни искал хорошее в том, что так он сможет поболтать с духами-друзьями подольше, он все больше с тоской смотрел на других детей, которые играли вместе, сидели вместе за обеденным столом, обсуждали сериал или книги.       Своим желанием познакомить всех и каждого, Йо упустил тот момент, когда все можно было спустить на шутку, и теперь, даже когда он честно прочитал скучную книжку или посмотрел абсолютно бредовый сериал запоем, на него смотрели как на изгоя, которым, по сути, он и являлся. Никто не хотел иметь с ним дел, и это угнетало. Йо хотел бы перевестись в другую школу, бабушка говорила что-то о переезде в Токио для подготовки к Турниру Шаманов, если бы не знал заранее, что там будет ровно то же самое: те же непонимающие взгляды, те же скепсис и советы держаться подальше, одиночество.       Анна видит полупрозрачную сферу, распространяющуюся вокруг Йо, ее прохладу и тоску. Она почти физически ощущает, как тяжело приходилось Йо в свое время, как тщательно он это скрывал ото всех за привычной радушной улыбкой, как делал вид, что его никак не задевает, что ему нормально, что он согласен жить и общаться только с призраками, и ощущает какое-то безысходное понимание.       Милли рассказывала, что после смерти Нины, Анна запиралась в своей комнате ото всех, уходила в себя, стараясь сохранить остатки светлой памяти о сестре. А если и приходила в общую комнату, все старалась, но никак не могла найти тех же чувств и эмоций, которые испытывала, играя с сестрой. Она осталась одна, и с этим пониманием возвращалась к себе до следующего приема пищи, на котором настаивала мама.       Но волна чего-то теплого отвлекает от мрачных мыслей. Анна поворачивается к Йо — и в оттенки его ауры пробираются, захватывают солнечно-оранжевые ноты. Даже не читая его дело, Анна прекрасно знает, к чему и из-за чего происходят эти перемены: смена воспоминаний, поиск друзей, увенчавшийся успехом.       Сначала Манта — маленький и любознательный не по годам развитый человечек, внезапно имеющий способность видеть духов, а затем и Амидамару — рассудительный и мудрый самурай, что отказался от мирного существования в Мире Духов и решил продолжить бесконечную жизнь вместе с Йо, как дух-хранитель. Такие разные по своей натуре, но все же близкие по духу и стремлению все невзгоды и радости разделить с друзьями.       Его душа окрашивается ярко-красным — духом соревнований, побед и поражений, — наполняется битвами, упрямством в единении с хранителем, и что никогда и ни за что он не отдаст его какой-то выскочке из переулка, будущему главе китайского клана. Она наполняется предвкушением грядущих битв, потому что вот-вот грянет звезда Судьбы и поставит его, как одну из множества фигур, на шахматную доску.       Внезапно мелькает светло-голубое пятно на красочном многообразии, совсем свежее, и Анна не может понять его причины и предпосылки, как оно тут же пропадает, заменяясь желтоватой акварелью усердных тренировок, учебной медитации, на которой он все же умудрялся спать, как ей сообщали духи и Нина, и отдыха, приятного телу и душе.       Йо делает глубокий вдох и открывает глаза. На его лице блуждает расслабленная улыбка — все прошло лучше, чем он ожидал — и солнце приятно греет кожу.       — Вроде никаких трещин нет, — подытоживает он, и Анна довольно кивает. Ей не особо ясна вспышка грусти под конец, но, в целом, душа Асакуры Йо действительно цельная и не подвергалась никаким атакам аннигилятора. Ей становится чуть спокойнее, если не считать, что Потрошитель сбежал и тринадцатому отряду его еще предстояло найти.       — Да, но это не повод бросить эту технику в дальний ящик. Не забывай воспользоваться ей, если не уверен в силе врага, — советует ему Анна, зная, что он сейчас вскочит на ноги, согласится, а напоминать ему придется все равно ей. Также он может потянуться, сопоставить это со сном и что он «неплохо успел отдохнуть», пойти выполнять домашние дела…       — Твоя очередь, — но Йо остается на месте. Более того, выдает ей то, что она ожидала меньше всего, и приоткрывшийся рот — тому подтверждение.       — Что? — дернувшийся краешек рта поднимается до усмешки. Анна прикрывает глаза из-за слепящих лучей. — Ты ничего не перепутал?       — А что такого? Ты тоже человек, и ты так же можешь стать жертвой шамана с подобными способностями, — его улыбка искрится, когда как ее отдает горечью.       Анна уже ею стала. Пусть Эна не разрушает душу сразу, дает свои преимущества, но Анна уже не хозяйка своей душе, у нее нет и не будет шанса избежать уготованной участи или «проверить, как там поживают внуки», как говорит Элиза. Эна может отследить любой урон, нанесенный своему будущему «ужину», приостановить уничтожение, обратиться к нужным людям, чтобы ничего не испортило вкуса и последующего получения небольших преимуществ, как хранителю. И если в тот раз для Анны все закончится хорошо, она не умрет раньше времени, то естественный конец будет куда печальнее. Чернота и ничего больше.       — Как и ты, я не хочу, чтобы стало слишком поздно, — вот только Йо этого не знает, и продолжает настаивать. — Давай, Анна, это дело трех минут. Причем буквально.       — Мне кажется, ты все-таки забыл, кто из нас тут тренер, — опасно начинает Анна. У нее ведь есть вечный и твердый аргумент.       — Да, но и у тебя есть тренировки, — который в этот раз Асакура посылает куда подальше своим желанием убедиться в ее безопасности. Анна не знает, почувствует ли он то, что половины ее жизни попросту не существует, определит ли смертоносный холод Эны и их тренировок, узнает ли он про работу в «Ревиле» и что на это скажет, но рисковать не хочет.       — Вот с ней и опробую этот метод. Асакура, продолжишь настаивать и прибавлю по километру на каждое слово, что ты скажешь против! — добавляет она прямо, если косвенно он не понимает. На самом деле, у нее просто заканчиваются отмазки, чтобы не делать этого при нем. Она действительно не знает, и под ребрами неприятно свербит неопределенность.       — И пусть, — он отмахивается, уже четко знает, что умрет на сегодняшней тренировке или где-то по пути. — Зато я буду уверен, что все в порядке.       — Десять километров! — выпаливает она, сосчитав слова в предложении.       — А ты умеешь быть настойчивым, — беззлобно констатирует Милли, отклоняясь назад и делая вид, что абсолютно не замечает покрасневших щек Асакуры.       — Можно я ничего не буду говорить? — спрашивает он с улыбкой и теплотой в груди. Все же наблюдать за ними в такой неформальной обстановке, когда все хорошо, они наедине, и он нещадно ломает ее упрямство, не переступая дозволенных границ, одно удовольствие — немного странное, сродни подглядыванию, которым оно и является по своей сути, но приносящее моральное и нежное удовлетворение.       — Ладно! — не выдерживает Анна, морально не готовая к подобному натиску со стороны Йо. А ведь до этого слушался почти беспрекословно, что с ним случилось? — Но ты все равно нарвался на дополнительные двадцать километров!       Она тычет зло в него пальцем. Йо вздыхает:       — Может, мне повезет, и ты забудешь о них до ужина? — на что получает в ответ уничтожающий взгляд и мысленно прощается с ногами. — Или нет.       — Сам виноват, — припечатывает Анна, чувствуя, как ее охватывает легкая паника. И нет Эны рядом, чтобы спросить: надоедает охранникам в больнице, наблюдая за пострадавшей. — Ладно.       Повторяет она на радость Йо, сидящему под боком, и распрямляет спину. Расслаблением здесь и не пахнет, но она должна постараться. Что первое из того, что она помнит? Анна не раз и не два обращалась к своей памяти, видя перед собой огромный провал, которому нет конца и края, как бы Милли ни пыталась его заполнить рассказами о детстве и показом семейных фотографий (той малости, что осталось), но все так или иначе начиналось с Эны и смертоносного страха, который испытывала Анна, будучи одиннадцатилетней.       Это деревянный стол еще в их прежнем доме, к которому ее прижимали темные путы, созданные Эной и обращающиеся шипами, стоит дернуться лишний раз. Это ее дрожащая протянутая рука, в которую был воткнут шприц с черной жижей — квинтэссенцией тьмы, кровь Эны — и сама хранительница (язык тогда не поворачивался называть ее таковой), давящая на поршень. Анна помнит, как вены обожгло, словно кислотой, как внутренности затрепетали, то сжимались, то расширялись — фактически или то была лишь галлюцинация? — ощущение, перекатывающееся с головы до пальцев ног и обратно. Она помнит, как сводила зубы, чтобы не заорать от боли, не проклясть все на свете: мать, что отдала ее в руки Эны, саму Эну за то, что вытворяла с ней последние месяцы с особым остервенением, и саму себя — за то, что ей всегда не хватало быть чуточку сильнее, потому что если бы она была сильнее, то никакого контракта и не потребовалось бы. Она не помнит, но Эна рассказывала ей, что еще стояла на ногах после того, как шприц опустел, а кровь Эны начала разгоняться по организму, всецело подчиняя его.       Для маленькой Анны наступила тьма, а повзрослевшая ее копия переходит к следующему яркому воспоминанию — первой победе над Эной на тренировке, к записи на танцы и знакомству с Оксфордом. Человек, натерпевшийся от нее всякого, всегда помогающий и никогда не унывающий: Анна находит некоторую схожесть с Рурком, и отчасти рада, что жизнь подкидывает ей людей подобного типа.       Школьные годы пролетели незаметно, и наступил выпускной, который перевернул жизнь с ног на голову. Угрозы и оскорбления Хао, предательство Милли, Анна не может сказать наверняка, что не дрожит или что ее аура не сменяется с нейтрально-серых на гораздо более темные цвета. Эта часть ее жизни была ужасной: она не знала, куда деться — от своих мыслей, от бездействия и слабости, которую ощущала каждой клеточкой своего тела.       А затем бабушка пригласила ее в «Ревил», и жизнь стала чуточку лучше. У нее появились дела, Анна поняла, чем занять себя и что помогает людям, нашла удовлетворение в этом и том, что с каждым разом все больше и больше проблем ей становится по плечу. Опасность будоражила кровь, адреналин разогревал тело, и силы тьмы росли. Анна впервые на мгновение забыла о Хао и Милли.       И после на нее свалился сын — Хана — и все сопутствующие ему проблемы. Страх оплошать в воспитании, как это было с Милли, тянул ее вагончик психики на американских горках вниз с огромной скоростью, и Анна готовилась разбиться… как опасность в лице Вайолет заставила спрыгнуть на полном ходу и ногтями зацепиться за рельсы, поднимаясь наверх. Анна до сих пор боится собственных чувств по отношению к ее смерти, боится о них говорить и кому бы то ни было рассказывать, боится увидеть в них довольство убийством и тем, что ее руки теперь в чужой крови, боится, что жизнь сложится так, что ей придется убить кого-то еще, и ей это понравится. Она до сих пор не уверена в том, что Хао нужно именно убить, ведь для того, чтобы втоптать его гордыню в грязь, достаточно просто лишить его сил, довести другого человека до трона Короля и заставить Асакуру на это взглянуть.       Она открывает глаза и видит, что ладони на коленях мелко подрагивают, и сжимает те в кулаки, чтобы Йо не увидел, поворачивается к нему. Реакция не то чтобы бесценна, но определенно живая: заинтересованный взгляд, подкрепленный жадным блеском, блуждающая по лицу улыбка, эмоцию и причину которой Анна не может определить. Йо морщит в тихом смехе нос, не выдавая ничем, что она его напугала или показала то, что должна была хранить в тайне, и от этого ей становится спокойнее.       — Доволен? — она касается босой ступней небольшого пучка травы на земле и с удивлением отмечает, насколько та теплее ее кожи.       — Да, — коротко отзывается он, наконец поднимаясь с пола. Он знает, что она сейчас скажет.       — Отлично, а теперь марш отрабатывать свои километры, — да, именно это. Йо почему-то уверен, что будь у Анны под рукой мокрое полотенце, то она бы с удовольствием его стеганула им по пояснице или по заднице, подгоняя активнее к страданиям. Но что ж, он сам в это ввязался, а поэтому ныть сейчас бесполезно.       То ли дело спустя дополнительных двадцать километров. Там можно и порыдать немножко — так, в уголке, чтобы не услышали.       Анна замечает в последнюю секунду, как он возводит очи горе, и фыркает в усмешке. Нотка садизма в душе злорадствует и не думает сострадать.       — Анна? — и поэтому, когда Йо останавливается на пороге в зал, она к нему даже не поворачивается.       — И не думай, что я забуду, Асакура, — она не видит и не слышит его мягкой улыбки. Йо смотрит на ее прямую спину, бессменно упакованную в черное плотное платье, и в некотором смущении касается дверного косяка.       — «И не думаю», — пародирует со смешинкой, оттягивает момент, чтобы в следующую секунду решиться. — Я просто хотел сказать тебе, что… у тебя красивая душа.       И будто нашкодивший кот, он убегает в зал, оттуда — в свою комнату, чтобы переодеться в спортивный костюм, нацепить гири и отправиться на пробежку.       Анна сидит, как и сидела, и вроде бы внешне, со спины, все осталось неизменным, но стоит заглянуть в лицо и отмерить частоту дыхания, как многое открывается с другой стороны. Ее щеки не краснеют выразительно, тон кожи прежний, но под дрожащими ресницами, в приоткрытой линии рта переливается смятение, незнание и начинающееся смущение. Она как подросток, что впервые влюбился и которому указали на это прямым текстом; вот только без любви, но с теми же эмоциями.       «У тебя красивая душа», — словно поцелуй между лопаток. Мимолетный, пускающий дрожь по телу и культивирующийся где-то в животе, до которого она запрещает себе касаться. До нее долетает голос Йо, возвещающий о том, что он убежал, и лишь тогда она позволяет себе повернуться и посмотреть на дверь, за которой он скрылся.       «У тебя красивая душа», — брови сходятся на переносице, и выражение лица перестает быть таким рассеянно-воздушным. Анна возвращается в прежнее положение, упирается ладонями в края деревянной платформы и выдыхает, наконец, ответ:       — Дурак.       Но Йо не обижается. Напротив — найдя болезненную и странную закономерность в обзывательствах Анны, он выяснил, что только слово «придурок» не имеет под собой цели конкретно оскорбить или задеть человека. Скорее, Анна вкладывала в это слово свои понятия, поэтому и называла так исключительно Оксфорда, когда тот делал не так, как она того ожидала, или Рурка по той же причине. Вполне возможно, что до этого… звания Йо не дотягивал из-за непродолжительного присутствия в ее окружении… а может, он просто заморочился, нашел что-то, чего нет, и они все действительно раздражающие ее идиоты без какого-либо второго смысла.       Он ведет плечом, как бы сбивая с себя это рассуждение, и замечает, как Милли, пристально за ним наблюдая, неоднозначно приподнимает брови. Стыд и смущение дают по паре пощечин.       — Даже не начинай! — Йо порывается схватиться за щеки, но знает, что для Милли это будет почти что прямое признание.       — Я ничего не сказала, — спокойно произносит она одно, а имеет в виду другое и гораздо более… большее.       — Ты подумала, — как-то глупо отбивает Йо, и самому становится нелепо-стыдно. Улыбка Милли становится чуточку шире и включает в себя добавление еще пары эмоций сверху.       — Разве? — однако вопрос остается таким же простым и многозначным. Она касается пальцем щеки якобы в раздумии, а он отворачивается к Анне, просто чтобы не видеть этого прищура.       Но и Киояма, кажется, будто их подслушав, долго на месте не сидит. Решив что-то про себя и твердо намерившись это сделать, она поднимается с пола и спустя две минуты покидает дом.

***

      Несколько кварталов пешком, и Анна вовсю зажимает кнопку звонка. В итоге увлекается настолько, что когда ей открывают с молчаливым интересом, она на инерции продолжает звонить еще пару секунд.       — Слушай, — быстро начинает она, чтобы у человека перед ней не появилось желание закрыть дверь с громким хлопком. — Я знаю, что мы разошлись в прошлый раз не очень хорошо и, можно сказать, повздорили из-за ерунды, но ведь мы с тобой взрослые люди? Взрослые люди, которые понимают, что объявлять друг другу бойкот — глупо, и, я надеюсь, так же ты поймешь, что тогда я немного перегнула палку. Неделя была ужасной, да и бессонная ночь, которую мы провели вместе, — слишком много напряжения, вот и сорвалась. На самом деле, мне очень жаль, что все так получилось, и я приношу свои извинения.       Выдает Анна на одном дыхании, после чего облизывает пересохшие губы.       — Ага, — стоящая в проеме Айко поднимает скептично бровь, казалось, совсем не тронутая извинениями. — Ты серьезно думаешь, что твоя истерика могла кого-то задеть? Да по тебе видно было, что ты готова сорваться из-за комариного писка — не то что из-за Харуки, опрокинувшей на тебя чай.       — Так, значит, никаких обид? — выдыхает с облегчением Анна. Айко смотрит на нее, как на провинившегося щенка, и тянет руку, чтобы затянуть внутрь маленькой швейной студии.       — Боги, да какие обиды, в своем уме вообще? Бедный ребенок, извелась вся, иди сюда, — чисто материнским жестом, коротким и твердым, ее притягивают к объемной груди и выпускают тут же, обращаясь к проему, завешенному шторой из небольших длинных бусин. — Харука, у нас гости! Что там у тебя?       Айко замечает в ее руках пакет и, быстро соединяя одно с другим, отбирает его, бросая на огромный стол, составленный из кухонных тумб с их обилием выдвижных ящиков, черную материю. Йо сразу определяет в ней свой костюм и понимает, что Анна решила с ним сделать.       Вернее — переделать, так как штаны были безнадежно испорчены.       Зазвенев шторами из бусин, к ним выходит Харука — небольшая объемная женщина с проседью в волосах. При виде Анны в ней прослеживается столько же сожаления, сколько воды в мировом океане, хоть Айко и заверила ее, что чай был остывший.       — Что это? — однако вместо расшаркиваний, извинений и прочих сентиментальных вещей, которыми она успела отличиться, Харука обращает внимание на ткань на столе и берет ее на осмотр.       — Я там немного… — начинает Анна, не зная, как объяснить.       — Пресвятые онигири, ты что, его сожгла? — ее возмущение могут услышать случайные прохожие. Анна выдыхает, не выдерживая этого недоверия и пристального наблюдения, и трет устало лоб.       — Неделя была ужасной.       — Ага, — но, судя по интонации Айко, ни она, ни Харука ей не поверили.       — Сделай милость, — начинает Харука, сощурившись и прижав ткань к груди. — В следующий раз, когда захочется что-нибудь поджечь, подожги обидчика, а не ни в чем не повинную ткань!       — Харука! — одергивает ее Айко, но та, горделиво вскинув нос и театрально закинув ткань на плечо на манер плаща, разворачивается на пятках и вновь исчезает за шторкой из бусин. — Что за человек! По срокам как? Снова турборежим, за ночь?       Анна открывает рот, но вместо того, чтобы сказать «да» и использовать моральные и физические ресурсы на максимум, смотрит на настенный календарь и прикидывает в уме.       — Думаю, недели две у меня есть, — берет время с запасом, чтобы успеть доделать костюм к первому раунду Турнира. Пусть сжечь его не удалось, но Анна возвращается к совету Элизы оставить костюм Йо — не зная предыстории и сохраняя его в целостности, избегая приступа, как в прошлый раз, он мог бы стать отличным подарком.       — Отлично. Тогда, чаю? — предлагает Айко, и Анна усмехается беззлобно.       — Только если не на коленки в этот раз.       — Ничего не могу обещать, — женщина мурлыкает под нос, отправляясь вслед за Харукой и радуя Анну в который раз, что их швейная мастерская работает, в основном, с вечера до ночи. Она может поработать пару часов, а потом вернуться домой, где Йо вовсю наверняка уже рассказывает Манте о сегодняшнем опыте и способе проверки целостности души.       Анна заходит за шторку из бусин.       Тем же вечером Йо с Мантой обнаруживают на дороге бессознательного Хоро-Хоро.