Немного об Анне

      Хана не доносит ложку с мороженым до рта, когда входная дверь хлопает и бодрый голос возвещает:       — Ау, есть кто дома? — стаканчик ставится на пол.       — Милли! — она забирает розовые круглые очки на макушку и в последнем прыжке Ханы ловит его, заключая в объятия. — Ты вернулась!       — Да, и хоть кто-то мне рад, — Милли, с одной стороны скованная огромной спортивной сумкой, умудряется наклониться, чтобы обнять самого любимого племянника на свете с другой. Волосы заплетены в две косы по бокам, и от того мешаются меньше, хоть Хана все равно чувствует, как кудрявые и яркие кончики щекочут ему щеки.       — Остальных пока нет, — приободряет ее и в привычке хочет помочь с тяжелыми сумками, как Милли стаскивает широкий ремень с плеча, и глухой громкий звук отскакивает от пола. Они с удивлением смотрят на сумку.       — Надеюсь, я не проломила пол? — риторически спрашивает Милли.       — Что там у тебя? — но вопрос Ханы отвлекает от раздумий, и она, откинув тяжелые косы на спину, отмахивается.       — Да так, ерунда. Тяжелая и бесполезная ерунда, которой нагрузила бабушка, — добавляет она, поправляя полосатую кофту, скидывает кроссовки и быстрым шагом направляется в свою комнату, жестом приглашая Хану за собой.       Грудь трепещет от ощущения, когда ты долго отсутствовал дома и наконец вернулся в родные стены: и вроде бы все осталось на своих местах, но все равно кажется чуточку иным. Милли оставляет дверь нараспашку и, обогнув небольшую полку с различными безделушками, которые там появляются спонтанно, валится на кровать. На удивление мягкий для японцев, пружинистый матрас покачивается, однако для комфорта и полноты уюта Милли нужно не расстояние между ним и полом, ей вообще все равно где спать. Есть кое-что иное, чего ни в квартире Мэй, в которой она пробыла почти все это время, ни в фамильном поместье Киоям, не было и это…       — Мои золотые! — она задевает какой-то шнур, идущий вдоль небольшого окна на подоконнике, и орда мягких игрушек, нагруженных один на второго и с третьим сверху, сваливается на нее. Милли скрещивает ноги в лодыжках и слышит легкий хмык Ханы, что наблюдает за этим ребячеством, уперев руки в бока. — Ты не представляешь, как у бабушки на квартире было скучно! Сплошь белые стены и никаких приставок.       — Было бы странно, если бы дома у главы серьезной компании обнаружился игровой центр где-нибудь в подвале, разве нет? — он ловит ее лодыжку, мимолетно задумываясь, должны ли быть носки разными или это творческая натура Милли сыграла роль, и щекочет впадинку на ступне.       — Ай-яй! — и мгновенная реакция не заставляет себя ждать. Милли отдергивает ногу, но кровать слишком узкая и стоит у стены, чтобы в ее положении можно было скрыться под горой игрушек полностью. — Не поверишь, как я надеялась его найти. И чтобы вместо всех этих нудных поездок туда-сюда, из Токио до Изумо, а потом и в Аомори, сделать еще несколько кружков по Японии, я нормально могла отдохнуть и не думать о проблемах!       Он слышит ее привычную легкость и оптимистичное отношение к жизни, но вместе с тем и надвигающийся страх оплошать перед семьей в роли будущей главы основной ветки Киоям. Наполнившись энергией от мягких плюшевых зверей, Милли выгребает себя из-под завала и встает на ноги. Выражение лица нечитаемо, но Милли — не Анна, и, Хана уверен, что еще несколько минут, и она обо всем ему расскажет.       — Так ты колесила туда-сюда?       — Да! — и то, с каким видом она дует губы и забавно распахивает глаза, говорит о том, как ей осточертели поезда, мельтешащий вид из окна и неспособность взять ночной рейс, чтобы спокойно уснуть. Милли возвращалась каждый раз словно выжатый лимон, делала какие-то дела: утверждала наметки и планы с бабушкой, общалась с родственниками, о которых и знать не знала, постоянно была в движении, чтобы следующим или еще лучше — этим же вечером вновь сесть на поезд и поехать куда-нибудь еще. — Я была в Аомори трижды! Трижды из-за какой-то ерунды, которую могла решить по телефону, но вместо этого мне приходилось кататься с невозможными попутчиками, вечно тянущих на поболтать, посмеяться и спросить у меня, откуда я. Каждый раз одно и то же.       Тараторит она, остро чувствуя желание что-нибудь в кого-нибудь кинуть, но под рукой лишь мягкие игрушки, а их жалко. Хана разворачивается за ней, оставляя на кровати плюшевое лежбище, и спускается на первый этаж, идет на кухню.       — У бабушки огромная компания, тысячи людей с самыми разнообразными способностями, но вместо того, чтобы накинуть пару тысяч йен одному из них, умеющему перемещаться, чтобы сопровождал меня везде, бабушка решила, что было бы неплохо обновить мои познания в географии, — Милли всплескивает руками, плюхаясь на барный стул, Хана забирается на тот, что стоит напротив, и вспоминает о забытом стаканчике с мороженым.       — Частые перемещения вредят организму, — напоминает рационально Хана, но вместо логичного согласия, Милли фыркает и заправляет огненную прядь за ухо.       — Скажи это Анне с Эной. Хотя у меня все чаще складывается ощущение, что их и атомной бомбой не проймешь, не то что перемещениями в пространстве, — она ставит локоть на небольшой оранжевый барный стол, вмонтированный в стену, и подпирает кулаком щеку. — Сейчас, еще буквально две секунды, я поною и возьму себя в руки.       Но вместо ожидаемого «Хорошо», Милли слышит, как Хана забирается с коленками на стул, перегнувшись через столешницу, и ободрительно гладит ее по голове. В ответ ее губы растягиваются в умиленной улыбке, и сама она в душе называет его очаровательным дамским психологом. После чего делает глубокий вдох и распрямляется в плечах.       — Я в норме.       — Отлично. Так, чем вы с пра-ба занимались? — он возвращается обратно на свое место и находит, что им не помешал бы чай.       Но Милли — кофеман, и отдает предпочтение кофе из кофейни с их приблудами в виде густой молочной пенки и украшений. А до ближайшей кофейни идти минут десять, и не факт, что там не будет любопытных посетителей, из-за которых им придется подбирать выражения и с осторожностью говорить о шаманах и духах. Поэтому появившееся предложение так и остается не озвученным.       — На самом деле, всем понемногу, — Милли коротко барабанит пальцами по столу, хмуря брови, как это делала всякий раз, когда необходимо было вспомнить мелкие детали. — Несмотря на то, что мое назначение на роль главы семейства официально состоится через два года, бабушка считает, что к нему стоит начать готовиться уже сейчас. Это важная церемония, и полезна не только тем, что собирает две ветки семейства вместе, в каких бы ссорах они ни были, но еще и тем, что именно на назначении принимается большая часть новых правил, если таковые новая глава захочет установить. На изменения и отмены старых правил реагируют не так радостно — Киоямы похоже думают, что чем больше ограничений, тем легче жизнь — но все равно процент достаточно высок. Если этим шансом не воспользоваться, то потом собрать всех Киоям старше шестнадцати, чтобы провести голосование, будет крайне сложно.       Милли сжимает кулаки перед собой, очевидно нервничая как в успешности будущего события, так и своего «правления».       — У тебя много поправок? — спрашивает Хана.       В их мире Милли по определенным причинам пропустила официальное назначение и приступила к своим обязанностям, когда Киоямы были не в самом лучшем положении что со стороны основной ветки, что с побочной, и ей пришлось постараться, чтобы усмирить непокорных и впоследствии объединить их под собой. На внесение изменений в основополагающие правила — так называемые «вечные» — ей потребовалось около семи лет и крепкая дружба с Королем Шаманов, который выступал одновременно как соратник и как защитник, потому что не каждая Киояма — в основном, побочная ветка, рассчитывающая на нарушение правил из своих личных побуждений, — была рада изменениям в Кодексе. Ей угрожали, едва не убили, но, в целом, все закончилось успешно.       — Вообще-то, целая куча! — Милли вскакивает так быстро, что Хана едва успевает заметить огненные косички в дверном проеме. Возвращается уже не так быстро, но с огромным древним талмудом, о котором Хана слышал, но никогда не видел воочию.       — Кодекс Киоям! — охает он, когда с громким шумом фолиант — язык не поворачивается эту громадину назвать просто «книгой» — приземляется на обеденный стол. Ладонь Милли, которую она держит на темно-зеленой, местами потертой обложке, занимает примерно одну шестую от общего размера.       Теперь понятно, почему сумка упала с таким грохотом — скорее всего, из своей поездки Милли привезла еще и Кодекс.       — Он самый, — горько хмыкает Милли. — Более трехсот страниц различных, отмененных и действующих, правил, каких-то тайн, секретов, советов и, на десерт, тридцать одна страница причин, почему Хао может быть не прав в споре со мной!       Под конец ладонь сжимается в кулак, но не из чувства злости или ненависти, а скорее — из желания показать вредно язык и остаться при этом правой. Хана усмехается, но ничего по поводу Асакуры не говорит.       — Думаешь, этими заклинаниями может воспользоваться каждый? — он разглядывает рыхлые углы, неоднократно старательно починенную обложку, которую с каждым годом время не щадит все больше, пожелтевшие страницы и прорезь между ними — вполне возможно, что вместо тонкой закладки Милли использовала блокнот или тетрадь. — Киоямы ведь медиумы в многократном поколении и, скорее всего, занося записи в Кодекс, они думали, что передадут знания таким же медиумам.       Хмурая складка между бровями Милли — как не особо удовлетворяющий ее мыслительный процесс. Она так сильно хотела похвастаться этим перед Хао — в шутку, конечно — что неожиданное высказывание застает врасплох, и тем не менее…       — Милли! — тонкие ручонки хватаются за фолиант и замахиваются. Милли покачивается, готовая вот-вот рухнуть, и вряд ли хватающийся за края ее кофты Хана может спасти ситуацию. В конце концов она делает шаг назад, не выдерживая тяжести, и отпускает обратно на стол: щеки красные, хотя, казалось бы, прошло не так много времени, а дыхание сбитое; Милли одергивает полосатую кофту вниз.       — Порой так и тянет опустить ему на голову что-нибудь тяжелое! — в сердцах выпаливает она и падает обратно на барный стул. В последующей тишине Хана улавливает какую-то обиду, которую вряд ли она кому-то еще сможет высказать, и все вопросы относительно Кодекса и правил приходится отложить в дальний ящик.       — Вы поссорились? — он садится перед ней, но из-за разницы в росте ему приходится приподнимать подбородок, чтобы смотреть прямо. Поначалу Милли не реагирует, но после, словно придя к тому же выводу, что и он, кивает несколько раз.       — Да. Да, поссорились, — отрывисто произносит она, после чего неожиданно закатывает глаза и впивается в столешницу пальцами. — Хотя, почему «поссорились»? Ссорятся двое, когда не сходятся интересы, а я устала слушать, когда он не может вовремя прикусить язык и просто… просто…       Приличные слова заканчиваются и Милли, издавая неопределенный рык возражения, взмахивает кистью. Огненные волосы у лица воспламеняются, выражая крайне возбужденное состояние хозяйки, но быстро потухают.       — Да, мы поссорились, — но вот раздражение в голосе остается прежним, и Милли уже куда спокойнее наблюдает за мерно тикающими часами на противоположной стене кухни. — Все было хорошо: я ночевала в доме побочной ветки, познакомилась с Суэй — их новоиспеченной главой… оказалось, что мы примерно одного возраста и нам есть, о чем поболтать, представляешь? — спрашивает, не дожидаясь кивка. — Однако после тренировочного дня поступило предложение отдохнуть: Суэй сказала, что ей нужно разрешить пару дел, а я подумала, что было бы неплохо куда-нибудь отправиться с Хао…       — Ты встречалась с ним в поездке? — Хана приподнимает брови. — Когда была с пра-ба?       — Она не всегда была со мной, — улыбка Милли искрится детской наглостью и любовью к приключениям. Запри Милли в комнате, выкинь ключ, она все равно найдет способы выбраться. — В основном, присутствовала на совещаниях с Аннет — советником семьи, но после быстро садилась на самолет и возвращалась либо в Токио, либо летела дальше. Она в этом плане занятая, ну, а я…       Она закатывает глаза, обозначая простодушие и хитрость в одном флаконе, и внезапно замирает, широко распахнув ресницы.       — Суэй не знает, кто такой Хао! Серьезно говорю, — кивает в подтверждение своих слов, когда Хана в ответ изумляется. — Когда я назначила ему встречу и не знала, как рассказать об этом Суэй, чтобы она не сдала сразу меня бабушке, Хао появился слишком рано, они столкнулись и…       — Мы знакомы? — интересуется Суэй — девушка с угольно-черными прямыми волосами, стянутыми лентой в хвост, и истинно-кошачьими зелеными глазами — когда перед ней возникают сразу двое: парень с надменной физиономией и перепуганная Милли.       — Она спросила, кто он. В ответ он спросил, из какого подвала достали ее, но это лирика, — фыркает она небрежно, вспоминая беспардонность Асакуры. — Более того, Суэй относительно мало известно про Турнир Шаманов и что Хао так-то запорол два предыдущих.       — «Запорол», — повторяет Йо горько. Если не брать в расчет, что погибло множество людей, что по миру были рассеяны паника, страдания, скорбь, то это слово очень даже забавно описывает поведение Хао на Турнирах.       — Я знаю, что неправильно, обозначать это так, — оправдывается Милли, неопределенно покрутив кистью, — но, поверь, лицо Хао в тот момент было бесценно.       Прищуренный взгляд и поджатые губы. Он смотрел на не так, как на большую часть шаманов, с которыми встречался, с одной большой разницей в том, что Милли осталась в живых после вопиющей дерзости.       — Ладно, разборки Хао с пра-ба и мамой. Но мне казалось, побочная ветка имеет представление, что такое Турнир Шаманов, — Хана задумчиво чешет кончик носа, и Милли активно кивает, поддерживая его непонимание.       — Как оказалось, то, что ты медиум, шаман или любой другой представитель магического класса, еще не значит, что ты будешь знать обо всем происходящем в мире. Побочную ветку взращивают, в основном, как исполнителей наказаний за нарушения Кодекса. Они сосредоточены на выявлении, отлове и дальнейшем истреблении своей же семьи, и поэтому им может быть просто не до «мирских развлечений», как это назвала та же Суэй, — Милли тяжело вздыхает, вспоминая, как в пронзительно-зеленых спокойных глазах всплывали тени прошлого.       Как Суэй воспитывали, лишали материальных и нематериальных ценностей, чтобы она познала радость от получения меньшего, как склоняли к ассоциации, что непослушание всегда влечет за собой наказание и что даже с самым близким человеком необходимо быть настороже, иначе можно получить нож в спину. Суэй была хорошенькой шестнадцатилетней девушкой, которая многим интересовалась и скованно реагировала на ранее невиданные сладости, привезенные Милли из Токио, на сувениры и редких птиц, что залетали к ним в сад. Но ее воспитание и какие-то внутренние устои, которые палками и раскаленными прутами вживали в подкорку мозга, настораживали и заставляли сомневаться, что она сможет их сломать, и побочная ветка получит новый виток в развитии и социализации.       — И тем не менее, даже выслушав историю про Хао и маму, Суэй не стала меня останавливать или как-то отговаривать. Более того, когда мы вернулись, чтобы перекусить, я застала ее разговаривающей по телефону с бабушкой… она прикрыла меня. Сказала, что после тренировки, я вымоталась и отправилась спать, — пальцы Милли находят бумажную салфетку и начинают теребить края, нижняя губа прикусывается, словно за этим скрывается кое-что еще.       И оно так и есть, вот только ничего страшного или настораживающего в том нет: Милли скрывает последующий свой диалог с Суэй, как она поразилась лжи и доверию к Хао, когда все остальные отговаривали ее от общения с ним.       — Ты хотела с ним пойти, это было видно по твоим глазам. Я была не в праве тебя останавливать, — спокойно говорит Суэй после того, как повесила трубку. — Однако, если бы что-то случилось во время вашей встречи, то это была бы целиком твоя вина, я не стала бы помогать.       Суэй тогда ушла, не став объяснять ни неожиданного холода по отношению к Милли, ни того, что во взгляде пылало противоречие, а Милли не стала останавливать ее и развивать эту тему. Она надеялась, что так сказывалось воспитание: ведь членам побочной ветки порой было проще утопить своих же, чем вляпываться в историю, идти против наказа старших и получать наказание, — и что по своей натуре Суэй — добрый и отзывчивый человек, который продолжает внутренне бояться, что за эту доброту и отзывчивость необходимо будет горько поплатиться.       — Хао забрал меня обратно — мы нашли небольшой островок в Тихом океане, где ни людей, ни коммуникаций, и я умудрилась свалиться с пальмы, — добавляет Милли и после пожимает плечами, как бы тем самым говоря, что ей все равно на трижды повторенное предупреждение Хао и на шумный вздох Ханы. Она хотела забраться на пальму — она забралась, а то, что слезла не по-человечески и вниз головой — ну, бывает. — И вроде бы все было хорошо: мы загорали, потому что плескаться в воде огненному элементалю — себе дороже, нашли на той же пальме несколько кокосов и решили поиграть в Робинзонов в попытке выпить сок, собирали ракушки — пока кое-что не произошло.       Безмерно теплый и желтый песок орошает кровь. На глазах у Милли Хао скрючивается пополам, а смуглый пресс перечеркивает рваная рана. На предплечье молниеносно загорается печать союза, уведомляя о том, что первопричина — Анна — получила раны, несовместимые с жизнью, и Хао либо ринется в бой, спасать ее, либо умрет от потери крови.       — Полагаю, ты знаешь, что в союзе при получении различных ран, они копируются на союзника, разделяя боль пополам? — Хана кивает на вопрос. — Так вот, у этого условия есть некоторый период действия, который варьируется от удаленности союзников: чем дальше союзник от тебя, тем медленнее ты получаешь его раны. По идее, должно быть наоборот, чтобы помощь появлялась оперативно, но союз Хао и Анны не обычный, и в этом Хао нашел свой плюс. Находясь как можно дальше от нее, он тем самым давал время Эне на лечение. Вовремя залеченная рана не передается союзнику, и поэтому порой Хао даже не знал, что Анна травмируется на заданиях, и ему было как-то все равно, но тут…       — Твоя сестра! — цедит он сквозь стиснутые зубы, зажимая ладонью разрастающуюся дыру и удерживаясь от более крепкого ругательства. Способность к исцелению могла лишь остановить кровотечение и немного приглушить боль, но полноценное исцеление не свершится до тех пор, пока Киояма не вытащит свою задницу с поля боя и не переберется в безопасное место.       — У нас всего две табу-темы: моя семья и Турнир. И всякий раз, когда кто-то из нас или посторонний затрагивает ее, то это неизменно приводит к конфликту. «Моя сестра»… — ее губы складываются в презрительную усмешку, а взгляд под ресницами тяжелеет, мрачнея. — «Моя сестра» — как меня бесит это словосочетание. Так хочется взять и сказать: «Эй, вообще-то у моей сестры есть имя, и тебе, как никому другому оно должно быть известно. Что? Ненавидишь его, не хочешь произносить? Так это твои проблемы, ведь именно ты под видом мира и предложил ей этот чертов союз! Страдай теперь!»       Милли выразительно всплескивает руками, порождая огненные искры, и со стуком бахает локтем по столу, вновь подпирая кулаком щеку. Волосы взвились, а скулы покраснели; она тяжело сопит, явно испытывая внутри куда более мощный ураган из негодования и обиды, чем может ему высказать, и в качестве поддержки получает легкое поглаживание по запястью. Хана продолжает молчать относительно всей ситуации, и это одновременно порождает в ней благодарность за молчаливое выслушивание и массу вопросов, почему именно он молчит.       Да, он может понимать, что ни к кому другому Милли больше не может пойти, не получив при этом волны осуждения и очевидного «Сама виновата», и поэтому придерживается политики не встревать со своими комментариями. Но ведь Милли до этого не раз и не два наблюдала, как они с Хао пересекались, и Анна об этих пересечениях не знает до сих пор. При всем ее желании контролировать и по возможности ограничивать его присутствие в их доме и жизни!       Также обычно Хана, если случались некоторые совпадения в их вселенных, рассказывал о них, делился тем, что было в прошлом и есть в его будущем, а здесь — полнейшая тишина. Хао был в их мире, Хана знает его, а поэтому уповать на то, что в мире Ханы Асакура не попытался испортить грядущий Турнир и вообще никак не отсвечивал со своим желанием захватить Корону и власть, не имеет смысла. Тогда в чем же причина его спокойствия?       — Надеюсь, ты не сказала ему этого? — вкрадчиво интересуется Хана, и ожидаемо Милли закатывает глаза, фыркая.       — Разумеется именно это я и сказала ему! Не слово в слово, но смысл тот же, — на второй раз она смаргивает тяжелые размышления относительно племянника и становится вспыльчивой и эмоциональной собой.       На самом деле Милли думала, что после высказанного Хао из ущемленного самолюбия так и бросит ее на необитаемом острове посреди Тихого океана. Никакой связи, еды и питьевой воды, а в дополнение и страх обратиться к бабушке за помощью — идеальное наказание за непослушание и отличных от его взглядов на мир.       Но к ее удивлению Хао не только, заведомо крепко и больно схватив за предплечье, вернул ее домой, но и дверь закрыл, чтобы никто не удумал подслушивать продолжение ссоры. К сожалению, пылкие, огненные люди, как они, не умеют решать конфликты мирно и тихо, а поэтому первое, что Суэй сказала ей, когда увидела:       — Не спалите дом, когда будете мириться, — и вновь ровный тон при абсолютном безразличии. Суэй добавляет, что библиотечные архивы не выдержат повторного поджога, поэтому им с Хао лучше выяснить отношения где-нибудь на улице. Мелко капающий дождь к этому всецело располагал.       — В общем, не хочу больше об этом, — отрезает Милли и складывает руки перед собой, возвращая родное дружелюбие. — Лучше расскажи, как вы тут? Не поверю, что за две… почти три недели моего отсутствия ничего не произошло.       — Лично у меня — ничего, — Хана пожимает плечами.       — А у Анны? — с небольшим волнением спрашивает Милли, и подушечки пальцев почти незаметно давят на столешницу. Хана задумывается на мгновение, после чего обращается к пространству выше и правее от себя.       — Элиза? — хранительница появляется почти сразу, что вводит Милли в неприятное удивление: если Хана может многое скрыть от матери, то вот дух, считающий себя обязанной, навряд ли станет молчать.       И тем не менее Милли улыбается краешком рта, словно все в порядке, и она все держит под контролем.       — Если не учитывать, что Нина продолжает эксплуатировать образ Госпожи в доме Асакуры и всячески старается набрать себе побольше рабов для готовки и уборки, то, в целом, все как прежде, — Элиза отвечает, смотря только на Хану, и Милли вспоминает, как к ней относятся в этом доме и семья в общем. Хладнокровное игнорирование или неприкрытое презрение, клеймо простодушной дурочки, которое она ощущает неотлепляемым стикером на лбу и между лопаток, когда за ее спиной шепчутся другие.       Она должна была смириться — как-никак, прошло больше двух месяцев с момента выпускного — но отчего-то все равно обидно как в первый раз.       Милли растирает ладони под столом и не замечает в повороте головы такой же смятенной растерянности в Элизе. На самом деле, все проще, чем кажется, и Элиза просто не знает, как вести себя в период холодной войны между Госпожой и ее сестрой. Да, она в курсе, что послужило причиной раздрая в семье, что Милли какое-то время считалась перебежчицей и за ней устанавливали наблюдение, но также она знает и то, что отношение Мэй и Госпожи далеко не однозначны в этом вопросе.       Как глава семьи, Мэй не раз и не два прибегала к не самым гуманным правилам Кодекса. И в случае полного отказа Милли от принятия главенства, при невозможности исправить положение в благополучное для Киоям, она могла дойти до того, чтобы устранить младшую внучку, и тогда главенство по вышестоящей ступени должно перейти Госпоже. Но Мэй и не думает, чтобы как-то угрожать Милли или склонять ее насильно к отказу от общения с Хао.       Скорее всего, Мэй понимает, что силой ничего не решить, но и между тем не совсем глупа, чтобы не допускать мысли о ветрености Милли, ее возможных тайных встречах с Асакурой. Мэй могла бы запереть Милли под замок, промыть мозги, стереть память — насколько известно Элизе, все эти возможности у главы «Ревила» есть, люди и не посмеют задать вопросов. Однако вместо этого она пусть и в привычной, строгой, манере благосклонно учит Милли, как быть хорошей главой, что можно и нужно делать в определенные периоды времени и как не допустить ошибку. Видно, что Мэй тревожит отношение Милли к Хао, но, вполне возможно, она считает, что если их семья уже побывала в этом положении — как в случае с Линдси — то и здесь можно выбраться с минимальным ущербом. Мэй не теряет надежд.       Примерно то же можно сказать и про Госпожу — с поправкой на эмоциональность, излишнее нежелание пересекаться на одной территории и затаенные обиды. Так или иначе Госпожа с прежней заботой относится к младшей сестре: готовит на три персоны, оставляя порцию Милли либо в холодильнике, либо в духовке, иногда заглядывает в оставленные на кухне стопки тетрадей и решает некоторые из сложных заданий. Даже тот медведь, занимающий все кресло в комнате Милли, является не чем иным, как подарком Госпожи ко дню рождения сестры первого июня. Госпожа сознательно избегает Милли, старается о ней не говорить — ни в плохом, ни в хорошем ключе — и не вспоминать школьные годы, обозначая тему как табуированную, болезненную.       И вместе с тем, когда побочная ветка решила сделать упор на раскол в семье и прислала ей письмо с предложением «устранить непослушную», Госпожа не дочитала и первое предложение, предоставив разборки с жаждущими крови Киоямами Мэй и Суэй, как главе побочной ветки.       Пожалуй, если бы Элиза не знала всех этих нюансов, она бы поставила точку в своем отношении к Милли — больше нейтральном, чем отрицательном. Но она их знает, и от того становится сложнее. Ни Мэй, ни Госпожа не обсуждают с Милли ее дел с Хао, не выслушивают, как она и чем занимается в свободное время, и доброжелательная часть Элизы взвывает волком от этого игнорирования, однако логичная и приверженная к мнению Госпожи… Элиза бросает нежный взгляд на Хану, в который раз убеждаясь и радуясь, что он остается при своем в любом раскладе, и, пусть нарушая какие-то негласные запреты матери, поддерживает Милли.       — Я понимаю, что Анна вряд ли рассказала тебе о том случае, но, быть может… — Милли нервно заправляет прядь-пружинку за ухо и с надеждой смотри на Хану. Кровь на песке и шипение Хао — ее едва ли не разорвало от ужаса и паники. Но если в случае с Хао, его умением исцелять, она не переживала, то относительно Анны, где она и с кем, почему ранена — дело было намного сложнее и острее. — Это длилось буквально минуту, Хао не стал разбираться и выяснять, почему Анна пострадала, но я бы хотела узнать.       — На самом деле… — начинает Хана с поникшими плечами.       — На одном из заданий мне пришлось ее отвлечь, — Элиза прерывает его, впервые за весь разговор переводя взгляд на Милли. Тонкие пальцы впиваются в столешницу, и Элиза понимает, насколько тема болезненна и неприятна. — Противник в драке оказался чересчур жестоким, Госпожа не успела увернуться и… — всплеск руками, как обозначение печального факта. — Эна нарушила приказ не светить паранормальными способностями перед обычными людьми, чтобы ее вылечить, поэтому и была заминка в минуту.       — Понятно, — все, на что хватает Милли — это невеселая улыбка. Стоит ли говорить, что она была единственной, кто был против работы в «Ревиле»? Чтобы Анна гробила свою жизнь, спасая неизвестных? Ее мнение не учитывалось тогда, и мало кого интересует сейчас, а поэтому возникать, психовать и аргументировать не имеет смысла — Анна все равно поступит по-своему.       Впрочем, как и Милли в случае с Хао.       — Ты влезла в разгар битвы? — недоумевает Хана, задирая голову. Насколько важной должна была быть информация, которой она отвлекла маму, что не могла подождать?       — Там было все немного сложнее, — и все же Элиза уходит от вопроса. Неоднозначно отводя глаза и нервно играя с кончиками полупрозрачных волос, Элиза думает лишь о том страхе и потере контроля над ситуацией, когда вдруг миролюбивый и добрый Рю появился на пороге дома Йо, охваченный злым духом, и Нина поняла, что один Асакура не справится.       Госпожу пришлось выдернуть из самого пекла, но даже скинув все на Рурка, переместившись с другой части страны, она увидела, что слишком поздно — добродушный Йо уже отдал свое тело мстителю-Токагеро, и Элиза не смогла ему помешать. Элиза замешкалась.       — С дороги, девочка! — она не знает, как и почему, вдруг Токагеро стал единственным, кто был способен увидеть ее вне зависимости от преломления магии, но это выбило ее из колеи и подарило ему козырь.       Нина упала на колени, выдав нечто, за что ее позже назвали эмоциональной лицемеркой и что она поставила в упрек сестре за «серьезный разговор об отсутствии должных эмоций», но в итоге разрешилось все более-менее хорошо. Хватаясь за сердце, Госпоже пришлось вернуться, потому что ее присутствие необходимо было Рурку, а Йо, все так же смеясь, восстановил с помощью Моске разрушенный Харусамэ. Элиза не в первый раз себя словила на мысли, что будет, если однажды, прикидываясь медиумом невероятного уровня, Нина выронит бусы, и их ложь раскроется, но куда интереснее для нее стал другой вопрос.       Как вообще Нина, будучи воскрешенным обычным человеком, смогла воспользоваться уже активированными бусами и призвать Моске?       Внятного ответа не поступило — Нина лишь усмехнулась, сказала, что повезло, но и Эна после услышанного не особо поверила в везение. Здесь определенно было что-то еще, но из-за молчания главной подозреваемой все предположения упирались в тупик. В конце концов Госпожа предположила, что Мэй намудрила с бусами, пока те лежали у нее, и вроде бы на этом порешили… но Элиза все равно не унимается до сих пор.       Приглушенное пиликанье заставляет отвлечься. Элиза поднимает голову:       — Кажется, телефон звонит, — Хана недоуменно уставляется в дверной проем — откуда услышала? — а Милли уже оказывается на ногах.       — Наверное, бабушка. В последнее время она звонит чаще обычного, — «чем никогда» утаивается за приподнятым краешком рта. Милли не хочет думать, что за эти несколько недель Мэй ей позвонила больше, чем за все прошедшие годы, и, пошарив в спортивной сумке, достает небольшой мобильный телефон. — Да, бабуль?       Ожидания оправдываются с лихвой.       — Отличный слух, — Хана отвешивает комплимент Элизе, отчего та слабо смущается.       — Звуковые волны передаются по воздуху, вот и весь секрет, — но не успевает она беспечно отмахнуться, как Милли возвращается на кухню. На лице у нее — смятение и непривычная покорность. Впрочем, с Мэй иного не бывает.       — Да, я поняла. Хорошо, заберу. Пока, — в ответ прощания не слышится, Милли нажимает кнопку отбоя, кладет телефон на стол и с нажимом проводит ладонью по лбу. Хана терпеливо ждет. — Бабушка решила продать фамильный дом в Изумо.       Наконец произносит она, чем удивляет Йо и Хану.       — Она считает, что с ним связано слишком много плохих воспоминаний: в конце концов, Нину убили именно там, там же Хао напал на Анну впервые — поэтому «будет лучше от него будет избавиться», — заканчивает точной цитатой и не знает, как к этому относиться.       Почти все свое детство она провела там и чуть меньше — в Аомори, и совсем недавно думала навестить его уже без семейных дел на плечах. А теперь выясняется, что через пару недель приезжать будет некуда.       На вопрос о том, будет ли бабушка продавать и дом в Аомори, так как там мама скрывалась от Наоми, Мэй не дала однозначного ответа, хоть и сказала, что это один из возможных вариантов развития.       — Жалко, — выдыхает Хана, понимая, что даже если позвонить сейчас бабушке, то вряд ли что-то изменится. — Я любил в детстве слоняться от дома к дому.       — Любил шарахаться на улице? — немного иронично спрашивает Милли. Все же Хана мастерски умеет отвлекать от тревожных тем.       — Не совсем, — он пожимает плечами и порождает в ней еще немного размышлений и вопросов, которые почти стопроцентно останутся без ответов. — Так зачем ты там нужна пра-ба? Разве сделки по продаже дома — часть обязанностей будущей главы?       — Нет, — Милли качает головой, — она сказала, что часть древних писаний из семейной библиотеки Аннет заберет на изучение, а мне как раз нужно у нее кое-что уточнить. Так как после этого она скорее всего зароется в них с головой, необходимо обсудить поправки сейчас, иначе дело сильно затянется. Бабушка заказала билет на самолет, оставила его на охране в «Ревиле».       — И ты опять уезжаешь? — Хана хмурится: Милли только вернулась из длительной поездки, а теперь вновь самолет и перепад давления. С такими перемещениями действительно проще и безопаснее попросить кого-нибудь подкинуть с помощью магии до необходимого места.       К счастью, Милли с особым горьким весельем думает о том же самом: километровые очереди сначала на вокзале, а затем и в аэропорту, шумящие и толкающиеся люди, орущие дети в соотношении миллион на одного взрослого, зубодробящий взлет, немного плавности на высоте и такое же приземление — она запрокидывает голову в отчаянии.       — Хао! — обращается к потолку, надеясь, что Асакура все-таки ее услышит. — Как насчет временного перемирия? Обещаю, я буду молчать!.. секунд десять, — добавляет уже тише, упирая кулак в бок.       Хана с Элизой переглядываются.       — Не думаю, что он захочет побыть шаманским такси, — фыркает хранительница, неоднократно застающая вопиюще хамское и наглое поведение Хао в отношении Госпожи. — Он слишком гордый для этого.       — Может, да, — задумчиво произносит Хана, и Элиза осекается в комментарии — небольшой сгусток огня повисает в кухне. Непозволительно близко к Милли, но не причиняя той никакого вреда. — А может, и нет…       Огонек разрастается рывками до внушительного портала, и цепкая рука хватает Милли за предплечье. Милли с недоумением, но постепенно перерастающим в облегчение, смотрит на темно-бордовую перчатку без пальцев, определяя владельца, а затем оборачивается на Хану.       — Скоро буду, — обворожительно улыбается, салютуя, и пропадает в языках пламени, оставляя возмущенно-пораженную Элизу и ничуть не удивленного Хану наедине.       — Эта парочка не перестает меня удивлять, — он встряхивает копной светлых волос, вспоминая, что оставил банку мороженного на полу в гостиной, и сползает со стула. Когда как Элизе, глубоко опешившей, только и остается, что смотреть ему в спину.       Не одна Милли задумывалась о том, почему Хана не реагирует на ее общение с Хао. И то, как осаждает его Элиза с расспросами, заставляет задуматься о причинах снисходительности и негласного одобрения и Йо. Хана поднимает банку с пола — мороженое почти растаяло, но мальчишку это не волнует — ложка отправляется в белый сливочный океан.       — Давай оставим эту тайну на десерт? — он подмигивает Элизе, смакуя лакомство, и в повороте головы, в том, как темно-карие глаза направлены влево и вверх, Йо видит случай месячной — или около того — давности.       Когда напуганный и растерянный, он взывал к неизвестной по ту сторону вселенной, но вместо доброго знамения получил огненное лезвие возле уха и едкое замечание о своем путешествии. Хана стоял, зло смотря на Хао, но уже тогда обозначил его отношение к нему во всех смыслах этого слова.       Под закрытыми веками Йо губы мальчишки сжимаются в тонкую линию:       — И тебе привет… дядя.       Йо распахивает глаза в немом удивлении и уставляется на Милли. Если отец не он, то остается лишь одно объяснение этому обращению: его связь с Милли, замужество. И если оно действительно так, если Хана не соболезнует ей в скорейшей утрате жениха или мужа, то получается…       Хао в их мире жив?