Немного об Анне

      Элиза в предвкушении потирает ладони:       — Итак!       Вокруг — темный вечер, задний двор их дома, и ни одного относительно «взрослого» его обитателя. Перед ней — расслабленно затягивается Хана, и даже тот факт, что она уже почти не реагирует на пагубную привычку мальчишки, не особо отвлекает или печалит. Сейчас у нее на уме одно-единственное и, она знает, это отчетливо прослеживается в улыбке и выражении лица.       — «Итак»? — ему определенно нравится ее дразнить. Потому что иначе эти приподнятые брови и уголки рта объяснить невозможно. Он стряхивает пепел в траву, смотря на приоткрытую дверь и улавливает причины ее веселья.       — Мы остались с тобой вдвоем, никто нас не подслушает, а значит вполне можно вернуться к тому, на чем остановились, — но Элиза решает на всякий случай повторить.       — Вот как, — выдыхает он. — Ты серьезно думаешь, что я так просто тебе все расскажу?       На самом деле у него была ночь, чтобы прикинуть болезненность раскрытия информации о будущем, и Хана вполне здраво оценил, что никому из настоящего плохо не будет, расскажи он — не расскажи. Но наблюдать за тем, какую грустную корчит Элиза гримаску из-за его ненавязчивого отказа, как грусть сменяется на раздумье, а после — на уверенность в собственных знаниях и необходимости их лишь подтвердить фактами, для него — одно удовольствие.       Элиза скрещивает руки под грудью, отводя бедро.       — Ты же понимаешь, что я все и так знаю?       — Зачем тогда тебе возвращаться к вчерашнему обсуждению? — логичный вопрос, и детская обида в виде надувшихся губ развлекает его.       — Затем, что мне нужно твое согласие…       — Даю согласие, — он перебивает, не особо слушая и взмахивая половиной сигареты, как волшебной палочкой. — Что бы ты там ни надумала.       — Я не надумала, а прочитала в твоих мыслях!       — А вот об этом мы отдельно поговорим.       — Хана! — он слышит ее раздражение и хмыкает, не собираясь отчитывать всерьез. Да, Элиза могла бы узнать много всякого, если бы постоянно сканировала его сознание, ведь Хана не владеет блокирующими техниками медиумов. Но она ценила личное пространство и понимала, что есть кое-что, что ей и не стоит знать. По крайней мере — сейчас. И Хана ценит это.       — Слушаю тебя? — ангельское личико и характер дьяволенка. Хана невозмутим к ее надутым губам, но стоит ей опустить плечи и отвести глаза, как все улыбки и дружеские подколки пропадают.       — Ну почему ты такой? — поначалу Хана думает, что перегнул палку и задел ее, как у него это обычно бывало, но после того, как находит себя на мысли, что готов ей сказать даже больше, чем она попросит, а Элиза утирает сухие глаза, то он понимает, что не у него одного здесь есть уловки в арсенале.       — Ладно, — фыркает он и вдыхает серый дым. — Ненавижу себя в такие моменты. Женские слезы и все, нет уверенности вообще ни в чем.       Элиза слабо улыбается и остается при мнении, что Хану вырастили правильно: со своими недостатками и тараканами, но вежливого, с четким определением границ, умеющим всегда подбодрить и рассмешить.       — С чего ты хотела начать? — Хана заканчивает сигарету, и Элиза ворчит бесшумно, когда он достает вторую. Да, недостатки у него определенно есть.       — С самого начала, — и пусть все в ней кричит, что надо начать с таинственной Бии и ее отношения к происходящему, Элиза говорит о другом. — Как тебя выгнали из университета?       Хана замирает, не доведя сигарету до рта. Зрачки на какое-то мгновение расширяются, как при стрессе, но уже через секунду он заправляет пятерней волосы назад и травит легкие смолой.       — Где-то лет пять назад я загорелся идеей поступить в Йель, — начинает Хана, а Элиза с удивлением отмечает, что выбор пал на один из лучших университетов мира. Лига Плюща — не каждому дано туда попасть. — И с одной стороны это была провальная идея, потому что меня не особо интересовали их учебные программы, я даже специальность наобум выбрал — вот просто «хочу закончить Йель, и все». А с другой — так вышло, что меня приняли, и в начале сентября я должен был явиться в деканат и переехать в общежитие. Но по определенным причинам я опоздал на церемонию открытия и приехал в кампус ближе к вечеру.       Он чиркает зажигалкой и в маленьком язычке пламени видит восемнадцатилетнего себя.       — На охране сказали, что декан факультета еще здесь, и краткий инструктаж, что, где и как мне могут провести прямо в кабинете. Ну, я и пошел искать. Поднялся на второй этаж и услышал, — запинается, облизывая нижнюю губу, — женский крик.        — Помогите!!! — истошный, заходящийся.       — Я бросил все, ломанулся и, не разбирая ничего, двинул со всей дури старикану, который вжимал девушку в стол, — разведенные ноги и задранное платье. Хана помнит этот загнанный и забитый взгляд, эти слезы и то, как она скатилась со стола, потому что не знала, как и куда ей еще бежать.       У Элизы перехватывает горло, а к задней его стенке липнет нечто неприятное.       — Угадай, кто это был? — интересуется Хана, и в усмешке выражается отвращение. Предположение одно.       — Декан?       — Именно, — и оно сбывается. Хана вновь прикладывается к сигарете. — А девушка, что была с ним, должна была стать моей однокурсницей. Когда мы добрались до пункта охраны, наши дела уже лежали у них на столе вместе с припиской, что в обучении отказано. Мне — «за грубиянство в отношении старших», а ей — «чтобы не болтала». И это — прямая цитата; ты бы знала, как меня вывернуло тогда. Я был готов пойти обратно и навалять еще раз, потому что он — чертова свинья и извращенец, ему место в тюрьме, а не на руководящей должности, где крутится куча девушек на потоке, и он мог бы с легкостью шантажировать их или угрожать.       Зажигалка сжимается в кулаке. Хана хочет зло швырнуть ее куда подальше, но убирает в карман. Элиза продолжает молчать.       — Нас выгнали. Я позвонил отцу, и он предложил снять квартиру или номер в отеле, чтобы перекантоваться. Но оказалось, что у девушки не было и нет родственников, которые могли бы принять ее обратно — круглая сирота. Она выиграла грант на обучение, и денег на обратный билет не было. Мы решили пойти в полицию… ну как «решили» — я настоял. Но там наше заявление не приняли: посчитали, что мы — никто, и против декана знаменитого университета нам не выстоять: сожрут либо адвокаты, либо руководство полиции, — Хана протягивает скуренную сигарету, и Элиза, убивая вокруг тлеющего кончика кислород, тем самым ее тушит. Бычок отправляется обратно в пачку. — Как ты понимаешь, веры в правосудие в тот момент у меня поубавилось, но она настояла на том, чтобы все забыть, отозвала заявление, и мне пришлось смириться. Я снял комнату в хостеле и хотел сходить в магазин за ужином, как в этот момент позвонил Тай — Тайланд — насчет открытия ночного клуба, и я согласился. Йель теперь был для меня закрыт, а так как больше я никуда не планировал поступать, то подумал занять себя на пару месяцев и уже потом решать, что делать дальше, однако…       Он потирает шею, как бы подводя итог.       — Тебя затянуло? — Элиза приподнимает уголок губ. Пальцы бесконтрольно теребят одну косичку в приступе волнения.       — Ага.       — Но что с девушкой?       Хана заметно мрачнеет:       — У меня были знакомые в Уотербери, которые сдавали квартиру на окраине, и через пару часов мозголомных махинаций с переводом денег и прочего мы договорились, что они встретят ее на вокзале и передадут ключи на два месяца аренды. Этого должно было хватить, чтобы если не полностью встать на ноги, то хотя бы понять, куда двигаться дальше, — Хана открывает пачку сигарет в раздумии, закурить ли третью, но закрывает обратно. — Я понимал, что я ее едва знаю и вряд ли когда-нибудь снова увижу, но черт, женские слезы и представление, что было бы, если бы я, как и все остальные ученики, приехал вовремя… Я просто не мог ей не помочь, понимаешь?       Он смотрит на Элизу так, что душу сжимает от сочувствия. Хана — слишком светлый мальчик, который жаждет всем помочь и который помогает по мере сил и возможностей. И, быть может, позже эта девушка сказала ему «спасибо» за все. Хотя, вспоминая клиентов Госпожи, Элиза бы не удивилась последующему игнорированию или пренебрежению.       — Вы общаетесь? — на самом деле, этим вопросом Элиза не хотела сделать ему больно. Она хотела убедиться, что альтруистический порыв не остался без ответа, но то, какой взгляд бросает на нее Хана — непонимающий и между тем, скептичный — вводит в замешательство. — Что?       Наблюдение становится пристальным, Хана перестает моргать, словно мысленно хочет что-то ей вдолбить.       — Думаю, когда ты соединишь все ниточки, поймешь, — проговаривает он, и одновременно с Элизой задумывается и Йо. Несостоявшаяся однокурсница, познакомились в Америке при не самых лучших обстоятельствах.       Лицо Элизы вытягивается.       — Это была Лилиан! — и улыбка Ханы — тому подтверждение.       — Бинго. Я оставил ей номер своего телефона на всякий случай, и мы продолжили общаться. Как-то предложил заглянуть на недельку к нам в клуб, она согласилась и, так вышло, что «неделька» растянулась на месяц и дальше. Мы разобрались с документами на визу, однако когда она захотела устроиться на работу, то встала очевидная и огромная проблема: Лилиан не знала японского, — Хана фыркает словно самому себе из прошлого, что мог бы подумать об этом раньше, но после — рассеянно улыбается, смотря перед собой. Все-таки любые воспоминания о Лилиан вызывали у него только светлые эмоции и чувства. — Зато знала другие языки, как оказалось: французский, немецкий, итальянский, на румынском и греческом разговаривала бегло, но все остальные — в совершенстве!       — Ух ты, — искренне удивляется Элиза, и Хана понимает этот восторг.       — Всю жизнь бы говорила на французском, если бы это было возможно! — делится в его воспоминаниях с ним Лилиан, урывая единственный томик Шекспира в оригинале в книжном магазине и прижимая его к груди. Почему-то Хана находит себя на мысли, что было бы неплохо слетать с ней в Диснейленд.       — Ей самое место было на лингвистическом, но Лилиан сказала, что не хотела мешать хобби с работой, и поэтому пошла на исторический факультет, — делится Хана, хоть и до сих пор не понимает подобной логики. Иногда работа может приносить столько же удовольствия, сколько и хобби, при этом еще накидывать сверху денег. Чем не счастье? — В любом случае, с горем пополам из-за отсутствия дипломов о знании языка, мы нашли работу гида. Ей нужно было работать напрямую с иностранцами, а поэтому особых знаний японского не требовалось, но после работы она стабильно садилась за изучение японского. Ее сущность полиглота существенно упростила задачу, и базовые знания Лилиан усвоила в первые полтора-два месяца. И вроде бы все было хорошо: мы оба работали, не ругались, думали завести кота, чтобы ходил по утрам, орал…       Хана потирает шею, эмоционально сдуваясь, и Элиза улавливает в нем возрастающую печаль. Прошлое вернулось тогда, когда его совершенно не ждали.       — В новостях мелькнуло, что этому гаду присвоили какой-то знак отличия, расписывали, как он его заслужил. Я подумал, что единственное, чего он действительно заслужил, это еще раз огрести по морде, — Элиза смотрит на него сурово за непозволительные выражения, но Хана игнорирует, расплываясь в улыбке, отдающей садистической справедливостью. — Я не мог так это оставить.       Хана знает, что Элизе становится не по себе и она должна сказать, что это неправильно и он не должен был ударяться в месть и все тому подобное. Но вместе с тем он видит в ней остаточное понимание: декан перечеркнул жизнь и Хане. И если он с такой легкостью напал на Лилиан, то вряд ли делал это впервые.       Хана достает из пачки новую сигарету и быстро прикуривает ее, зажимая между указательным и средним пальцами.       — Я почти на девяносто девять процентов был уверен, что у него за плечами далеко не одна подобная выходка, а поэтому позывов совести на тему того, что я ломаю жизнь человеку, который мог бы одуматься, исправиться, не возникло, — на его лицо ползет улыбка, полная омерзения. — Такие люди не исправляются. Сколько бы времени ни прошло, сколько бы людей ни было рядом и как бы они ни настаивали на поддержке. Пока у них есть свобода и власть, они творили, творят и будут творить мерзость. Я решил, что в плане этого типа решить все нужно радикально.       — Что ты сделал? — сипит Элиза, и в глазах ее мелькает ужас. Она волнуется, что Хана сделал что-то непоправимое — настолько просто и зло говорил об этом человеке, что перехватывает горло.       — Не волнуйся, я его не убивал и не трогал, — спешит заверить ее Хана, ударяя несколько раз по сигарете, сбивая пепел. — Даже в зале суда, когда всплыло самое грязное его белье в огромнейших масштабах и его увели в наручниках, я не притронулся к нему, потому что понял: об таких людей не стоит мараться.       — И тем не менее, ты замарался с местью, — вставляет Элиза, заметно успокаиваясь.       — Тогда я не знал, что найду. Думал, что он взяточник, потому что некоторые из богатеньких детишек иначе попросту не смогли бы дойти до выпуска, думал, что еще пару девушек он шантажировал или использовал в своих грязных целях, и основная беда была в том, что его адвокаты — акулы, которые не доводят дела до суда. Они запугивали, подкупали, морально уничтожали жертву, и для того, чтобы они заплыли в тупик, необходимо было сделать так, чтобы декан попал в ситуацию, в которой невозможно было бы обвинить кого-то еще. И, к его несчастью, у меня был человек, способный это сделать.       Очередная милейшая улыбка, и Элиза находит себя на неоднозначной мысли, как много все они не знают о Хане. Хорошего, плохого, но определенно меняющего представление об этих ясных глазах и душе, жадной до справедливости.       — Маме это наверняка не понравится, но у меня тоже есть люди, которых с родителями не познакомишь. У кого я в долгу, кто у меня в долгу — когда как; важно лишь то, что мы всегда готовы прийти на помощь. И в этом случае мне потребовалась помощь Кросс — профессиональной воровки. Я дважды порывался сдать ее полиции, но она водила меня за нос. Однако когда ее все-таки прижали к стенке, я вступился и подтвердил ее алиби, тем самым получив должницу, — Хана вспоминает длинные серебряные волосы, волнами скользящие меж его пальцев.       Столкнувшись с ней в Америке и прикрыв ее от «преследователя», которым оказался охранник из ювелирного, Хана почувствовал себя наивным идиотом: ее насмешки бесили, ее взгляды казались сплошной иронией, а поцелуи обжигали словно пощечины — но когда полиция за нее взялась всерьез, он не смог пройти мимо. Он прикинулся ее любовником, обеспечив алиби на ночь «величайшего ограбления» в баснословную сумму, которую, как он знал, позже она пустила в благотворительные фонды, не оставив себе ни цента, и в итоге получил номер ее телефона и фразу «Звони по поводу и без» на ухо.       Хана никогда ей не звонил — никогда, до новостей о декане по телевизору.       — Я подумал, что если она может что-то незаметно украсть, то сможет так же это что-то незаметно подложить, и оказался прав: Кросс с радостью согласилась, запросив разве что номер в отеле в качестве оплаты. Но когда она увидела, что на вопрос «Что конкретно ему подложить?» я замялся, то выставила еще одно условие, в рамках которого она не спрашивает, как или чем «жертва» насолила мне или моим друзьям, а я — откуда она взяла то, что впоследствии оказалось в его доме.       — Что такого могла принести туда воровка драгоценностей? — задумывается Элиза. — Ведь наличие бриллиантов у обеспеченного человека, даже считающихся пропавшими, можно объяснить.       — Хотел бы я послушать объяснение пропажи, допустим, украшений времен Елизаветы первой, которые хранятся в музее, и их наличие в чужом доме, но увы. Это были далеко не бриллианты и не меченные купюры. Это была детская порнография и два килограмма героина. Причем, фотографии были настолько хорошо подобраны к интерьеру, что без дотошных разбирательств нельзя было сказать, сделаны они были в доме декана или нет, — Хана цокает языком, туша очередную сигарету и отправляя пачку в карман. Руки, уставшие от холода, прячутся там же. Элиза в шоке теряет дар речи. — Поверь, я так же, как и ты, был удивлен: где воровка бриллиантов, а где — наркотики и порно, но условие о конфиденциальности было железным, и я так и не узнал их происхождения. Тем более, что Кросс приготовила для меня особое развлечение, которое тут же захватило мое внимание.       — Если ты позвонишь в полицию сейчас, то адвокаты схватятся за это и сделают ставку на подлог с целью оклеветать его, — в его воспоминании Кросс дергает за рукав кофты, тем самым осаживая. Черные омуты глаз сверкают в серьезности настроения, и Хане через нехотя приходится повиноваться, выслушать продолжение плана, которое оказывается намного интереснее, чем изначально задумывал он.       — Она настояла на отсрочке звонка и предложила подождать, пока он не поступит от кого-то из соседей. А на вопрос «Почему соседи вообще надумают звонить в полицию?», я получил внезапный ответ на то, как она до этого крала украшения и ни разу не попадалась. Кросс создавала иллюзии: себя, посторонних людей, предметов. И вместе с тем, пока я одуревал с происходящего, она создала иллюзию доставщика из несуществующей почтовой компании, который должен был на протяжении последующих пяти дней доставлять в одно и то же время маленькую коробку, обмотанную скотчем. Кросс вычислила, когда большая часть соседей дома или разгребает клумбы во дворе, и тем самым породила сначала интерес, а затем и опасения. Беда декана состояла в том, что каждый раз, возвращаясь с работы, он забирал коробку домой, условившись с женой, что она его личные вещи не трогает, «он все делает сам». А так как на коробке было написано его имя, то он сам себе и вырыл могилу, оставив одну на столе на кухне.       — Что было в этих коробках? — хмуро спрашивает Элиза. Пустую коробку можно распознать сразу, не вскрывая, а наличие какого-либо предмета: флешки, записки с угрозой или что-нибудь еще — можно было бы использовать в пользу декана.       — Конфеты. Нет, серьезно, действительно конфеты, купленные в магазине, — дополняет Хана, замечая недоверие. — Никакого яда или слабительного, абсолютно нормальные конфеты, не вызывающие никаких подозрений.       — Но все же что-то было?       — Да, между подложкой и дном оставалось пространство, которое было пустым, когда коробки попадали к декану, и было заполнено пакетиком с «неизвестным содержимым», когда Кросс «по ошибке», — Хана пальцами в воздухе делает кавычки, — отправила курьера к соседскому дому. Бабуля, наблюдавшая прием-передачу целую неделю и соединившая ошибочно одно с другим, позвонила в полицию и запустила тем самым череду событий.       — Ты же понимаешь, что на фоне мести вы совершили преступление? — Элиза не видит смысла на него кричать сейчас: это было сделано несколько лет назад в другой вселенной, и даже если сейчас она бросится искать этого самого человека, то скорее всего найдет его еще-студентом, не знающим о том, какая судьба его ждет. Имя и фамилию выяснить она может, но далеко не факт, что будущий декан послушает ее и прислушается. Ведь власть вполне внезапно и безоговорочно может поменять человека; и тот, что ратовал за справедливость, будучи новичком в самом начале пути, может позабыть о ней, сидя где-то наверху.       — Да.       — Стой! — Кросс останавливает его на полпути к совершению звонка, еще не озвучив дальнейший план. Хана изумленно поднимает брови. — Я понимаю, что месть — штука сладкая, и тебе кажется, что ты почувствуешь себя лучше, когда этот гад сядет за решетку, но… — она облизывает губы, впервые на его памяти нервничая или испытывая хоть каплю волнения. — Но ты уверен, что тот человек, ради которого ты это делаешь, того стоит? Мне не впервой творить аморальность, но ты… ты светлый и законопослушный парень, стоит ли марать руки о какого-то урода?       — Отец лет с пятнадцати учил меня принимать ответственность за свои решения и быть готовым к последствиям этих решений: будь то сигареты, уличная драка или пробежка голым по улице — я должен был понимать, что так или иначе мне это аукнется. И в случае с деканом я думал даже о том, что мне придется сесть в соседнюю камеру за подлог, — кривая усмешка, отдающая горечью. Хана потирает устало лоб, не особо отличаясь по мнению: если бы ситуация повторилась, ради Лилиан он был готов пройти все заново. — Мы подняли резонанс. Одно событие за другим, но, когда новости достигли Токио, и Лилиан увидела их по телевизору, они ей не понравились.       — Да ты вообще в своем уме?! — на ее лице одновременно страх, злость и слезы. Она наверняка его не видит за мутной пеленой, но все равно старается кинуть в него что потяжелее, образумить, встряхнуть. — Как ты мог так поступить?!       — Она сказала, что я не имел права вмешиваться, мстить, что я сломал жизнь человеку, — он бормочет, до сих пор слыша ее крик, отрывистый и звонкий, и фыркает точно так же, как тогда. — Но на мои слова, что он ее тоже не по головке погладил, отправив домой, она не нашла, что сказать. Это был единственный раз, когда мы настолько сильно поругались — Лилиан просто схватила сумку и выбежала из квартиры.       — Она была расстроена и в растерянности, — поясняет Элиза, не способная и на долю секунды представить, в какой ситуации оказалась Лилиан, в какую ситуацию поставил ее Хана.       Психология человека — штука тонкая и запутанная. И одно дело, когда человек тебе насолил, а потом погорел — ты можешь над ним посмеяться или посочувствовать (в зависимости, что ближе по духу и характеру), а другое дело — встретиться лицом к лицу с тем, кто мог тебя изнасиловать или убить. Психология жертв в этом плане разнится: кто-то хочет смотреть, как насильник горит заживо, а другие — более ранимые и чувствительные — будут опасаться, что наказание окажется фальшивым, недостаточным или не состоится вовсе, но человек все равно запомнит всех присутствующих в зале суда, чтобы затем прийти за каждым.       Вполне возможно, именно поэтому Лилиан хотела быть как можно дальше от декана: смена страны, нежелание смотреть и видеть лицо по телевизору, как-либо участвовать в вершении его судьбы — но настойчивость и прямолинейность Ханы почти насильно заставляли ее идти против самой себя. В конце концов, иногда «взглянуть страху в лицо» — не лучший способ борьбы, и, к сожалению, Хана этого не понимал тогда.       — Да, и если бы бывший учитель психологии узнал бы, что я сказал ей вслед, он бы ни за что не поставил мне зачет, — Элиза с любопытством скрещивает руки на груди, подлетая ближе, а Хана прикрывает глаза, испытывая крайне сильное желание вернуться в прошлое и разок намылить себе шею. — Я купил билеты в Америку и сказал, что если она не поедет на заседание сама, то я потащу ее силком.       — Хана! — Элиза возмущенно раскрывает рот.       — Да уж, парень, такта тебе явно не хватало, — констатирует тихо Йо, наблюдая за происходящим и испытывая смешанные чувства: с одной стороны Хана вступился за девушку, к которой у него были чувства (вряд ли он бы пошел на такое ради кого-то с улицы), а с другой — это было действительно не его местью, не его делом.       Да, декан выпер его из университета, но Хана, с его знаниями и умениями, мог вполне выбрать другое место обучения, познакомиться с новыми людьми и получить новые впечатления, забыть о прошлом.       Вместо этого он включил упертого барана, который не собирался поступаться собственными принципами и желаниями, чем изрядно мог испортить себе жизнь, если бы их с Кросс поймали. Но вместе с тем Йо задумывается о том, поступил бы он так же на его месте, если бы пострадала Анна, и удивляется собственным сожалениям, что воровки-профессионалки в его круге общения не водятся. Но очень даже полно других людей, не менее способных и полезных.       Он поворачивается к Милли, но та не выражает ничего, кроме сосредоточенности и некоторого желания абстрагироваться при полной невозможности это сделать — ее нижняя губа оттопырена, а взгляд темный, немигающий. Йо хочет спросить, в порядке ли все, аккуратно минуя (скорее надеясь, что оно окажется ложным) предположение, что и Милли в свое время могла оказаться в роли жертвы. Но она замечает его интерес и мгновенно преображается. Тяжесть из глаз не пропадает полностью, лишь частично заглушается, а щеки растягиваются от улыбки, и Йо решает не лезть. По крайней мере, не сейчас.       — Да-да, знаю, не лучшая моя фраза со времен ругани с мамой, — в это же время Хана задумывается. — Нет, все же ругань с мамой была позже, но все равно фраза так себе.       — Максимально, — соглашается Элиза, все еще не веря, что ныне относительно учтивый и добрый, Хана мог сказать нечто подобное хрупкой девушке. И то, как она на него зыркает, отдает у него под ложечкой неприятным жжением.       — И тем не менее, Лилиан пришла, — прерывает он, когда видит начинающееся возмущение. — На следующее утро, в аэропорт. Опоздала на пятнадцать минут, но все же пришла.       — Не смотри на меня и даже не разговаривай со мной! — долетает до его ушей, стоит маленьким каблучкам на полусапожках Лилиан пронестись мимо. Сама она не удосуживается поднять головы, пусть Хана спустя пять минут урывает ее припухшие глаза от бессонной ночи и старательные попытки скрыть макияжем усталость, переутомление и обилие слез. Лилиан не пользовалась косметикой, и Хана думает об этом, чтобы не разбежаться с низкого старта прямо в стену головой. Он впервые остро и болезненно чувствует себя идиотом рядом с ней, и не в силах это исправить.       — С огромным трудом нас пустили в зал, и именно там начало всплывать все, что только можно: взятки, шантаж, угрозы, подлог, растрата в особо крупных размерах — адвокаты откопали и то, как он состоял в отношениях с шестнадцатилетней девицей. Но, благо, ему тогда самому было лет девятнадцать, — тембр голоса повышается, и Хана хватает ртом воздух, ускоряясь на словах. Окончания становятся отрывистыми, мальчишка жестикулирует активнее, отчего Элиза начинает подозревать, что он всеми силами избегает особо острую тему.       — Хана? — настороженность и волнение, Хана шмыгает носом, смотря куда-то в сторону и практически полностью меняясь на глазах. Он вертит в руках пачку сигарет, но больше не закуривает.       — Также адвокаты нашли то, что я надеялся они найдут. И знаешь, одно дело, когда я думал об этом, практически ища причину, чтобы влезть во все это дерьмо: мне казалось, что ему не впервые, что он заслужил — так поверхностно и тупо. Но совсем другое, когда ты сидишь в зале суда и слышишь, как без прикрас и сглаживания углов, адвокат достает заявления девушек, которые попросту не дошли до суда лишь из-за его связей с местными судьями: фамилии, возраст, семейный состав, который обычно оказывался очень скромным — либо папа, либо мама — и огромные долги, либо совсем печальным, как в случае с Лилиан: круглая сирота. Он пользовался не только своим положением, но и тем, что девушки тупо не могли куда-либо пожаловаться, потому что потеряли бы гранты на обучение, не смогли бы оплатить полный семестр, и были бы вынуждены вернуться домой ни с чем.       Он смаргивает очередное наваждение и массовый «ох» зала, эхом стоящий в ушах.       — Их было семь, не считая Лилиан. В разные года, разные курсы обучения, разные возраста. Поэтому было сложно проследить зависимость, что какая-то из студенток с огромного потока не является на его предмет или ведет себя иначе. Дела не дошли до суда, но остались разные записи из архивов полицейских участков, какие-то письма и самих девушек, которыми они пытались ему угрожать в ответ. Одна покончила с собой.       — Что? — Йо выдыхает одновременно с Элизой. Что за ужас творился в университете? А ведь он с мировым именем, мечта многих подростков.       — Да, но ее не стали брать в расчет, потому что не была доказана связь, что она покончила с собой именно из-за домогательств: за месяц до этого у нее скончался отец от рака печени, и в предсмертной записке она сказала, что никого не винит. Поэтому ее упомянули, но адвокаты защиты быстро свели эту линию обвинения на нет, — Хана фыркает, не представляя насколько низкими должны быть моральные качества человека, чтобы за огромные деньги защищать откровенную сволочь и при этом убеждать других в его невиновности. — Заседание длилось около шести часов — било все рекорды и нормы, люди уставали, но когда казалось бы уже все было рассказано, всплывали новые факты и подробности. И самым ироничным и одновременно печальным было, что, почуяв запах жареного, охранник, который нас выгнал в сентябре, сдал своего босса: оказалось, что он хранил записи видеонаблюдения с камер, расположенных над его кабинетом. На них было видно, как девушки входили в его кабинет, но из-за отсутствия камер внутри адвокаты со скрипом тоже завернули эту версию, надавив, что он все-таки декан и обязан помогать своим студентам в вопросах учебы и воспитания… — Элиза практически слышит, как скрипнули зубы у Ханы, — а также он сказал, что в зале сидит еще одна жертва, что он ее узнал, но лишь в ее праве вставать и делать заявление.       Хана шмыгает носом, чувствуя, как в лодыжки бьет холодным ветром, и переминается на месте, не думая пойти в дом. Наоборот, достает очередную сигарету — какую, пятую за вечер? — и без раздумий закуривает. С дымом в легких переживать прошлое легче.       — Он узнал Лилиан и меня, периодически останавливался на нас взглядом, чтобы мы поняли это, но не ткнул пальцем. Судья попросил встать упомянутую девушку, сказав, что ей обеспечат надлежащую защиту, но никто не встал — и оно очевидно: никто не захочет заявлять перед насилильником, которого пусть и посадили за решетку, но не факт, что за ней оставят, что именно он испоганил ей или ему жизнь. Тогда адвокат обвинения предпринял еще одну попытку, сказав, что у охраны можно выяснить его контакты или подойти к нему после заседания лично, и все дальнейшие разбирательства пройдут при полной анонимности, но Лилиан так к нему и не подошла.       Он помнит ее отсутствующее выражение лица, глаза, полные боли и страха. Люди вокруг ждали, что она встанет, в ней определенно прослеживалось предположение, что все, абсолютно все вокруг знают, что жертва именно она, но Лилиан не могла, примерзла к сиденью. Тогда Хане впервые хватило ума промолчать, не толкать ее на амбразуру и молча взять ее ладонь в свою в знак поддержки.       — Одним заседанием не ограничилось — были и другие, но мы решили не участвовать в этом больше. За ходом дела следила половина мира, а поэтому итог узнать было не особо сложно, — Хана делает короткую затяжку, приподнимая подбородок. — Ему дали двадцать пять лет, без возможности выйти досрочно. Удивительно, что из этого всего, наркотики — то, из-за чего все и началось, — стали его меньшей бедой: адвокаты просто сказали, что иногда он любит употреблять. Да, это ставит его в ужасное положение перед обществом, урезает многие права и обязует пройти лечение. Но если бы он сказал, что наркотики ему нужны не для себя, то адвокат обвинения бы его сожрал. Потому что декан, владеющий героином, и вокруг него уйма подростков от семнадцати до двадцати четырех лет — это еще плюс десять лет тюрьмы, если не больше. Поэтому его просто отправили на экспертизу.       Еще одна затяжка, и половины сигареты как не бывало. Его темные глаза тонут в поволоке прошлых дней, и нельзя сказать, что всплывающие в сознании факты и события были радостными.       — Мы вернулись домой физически и морально вымотанные. Я даже представить себе не мог, что все так обернется, и что в этот момент чувствовала Лилиан, но понимал: ей нужно время подумать. И поэтому почти сразу ушел на работу.       — Почему просто не уйти в другую комнату? — интересуется Элиза. Здесь, в огромном доме, даже поссорившиеся Милли с Госпожой могут существовать вместе и не пересекаться на кухне и в ванной.       — Ты думаешь, она там есть? — Хана иронично приподнимает брови, и Элиза открывает рот, а после до нее доходит. Щеки покрываются румянцем. — У меня однокомнатная квартира, но из-за тотальной разницы в графиках мы вполне могли жить, не ущемляя друг друга во времени наедине с собой и совместном досуге. Тем более, что к тому времени я купил в свой кабинет в клубе роскошный диван, и мог вообще сутками напролет тусить на работе.       — Кажется, я знаю, в кого ты такой трудоголик, — беззлобно фыркает Элиза, и Хана улыбается. Интересно, проводила бы Анна так много времени на работе, если бы Хана не был самостоятельным и ему требовалось родительское внимание?       — Тем не менее я вернулся следующим днем и, если честно, откровенно боялся, что не застану ее вещей дома, что она за ночь просто собралась и уехала, — возвращается Хана к теме, почти конец. — Но не только вещи оказались дома, но и сама Лилиан. Она ждала меня, чтобы поговорить.       Лилиан с трудом поднимается со стула, опираясь на круглый деревянный стол европейского типа, и подходит к нему почти вплотную. Налицо все признаки тревожной ночи без сна.       — О том, что я натворил…       Лилиан кладет ладонь на его щеку, Хана готов принять удар.       — Неожиданно, о нас…       Но вместо этого она целует, подтянувшись на носочках. Хана притягивает к себе интуитивно. Кажется, не одна Кросс задумывалась о том, кто они друг другу.       — Как ты уже поняла, я люблю поболтать, поэтому…       Поцелуи становятся жадными, влажными, словно вся накопившаяся за это время энергия, напряжение нашли свой выход. Они оказываются на полу.       — …слово за слово…       — Хана! — она царапает его голую спину ногтями, ощущая внутри себя.       — …и мы решили попробовать быть вместе.       Он чувствует себя идиотом, когда бормочет после произошедшего оправдания, что на самом деле не такой, и вообще ему не чужды свидания с цветами и романтикой. Прижимая его футболку к обнаженной груди, Лилиан находит это очаровательным и говорит, что следующий разговор за ним. Хана ничего не имеет против.       Хана выдыхает остатки сигареты и хитрым прищуром ловит смущение Элизы — поверила она ему на слово или нет, но все же решила проверить мысли. В итоге наткнулась на то, что совсем не ожидала, и теперь расплачивается опущенным взглядом и неспособностью посмотреть на него прямо. Стоит ли учить этого духа тактичности и неприкосновенности частной жизни, если все равно так или иначе она пробирается к нему в мозг?       Они с Лилиан были взрослыми, умными и ответственными людьми, которые четыре с небольшим месяца жили под одной крышей. Да, началось у них все не как у обычных пар, но зато какое было замечательное продолжение!.. и конец.       Хана забирает пятерней волосы назад и выпускает из легких воздух. Он дошел до той стадии, когда уже и не особо чувствуется ветер, а поэтому решает, что можно еще подзадержаться ненадолго во дворе. Ведь главная и интересующая Элизу тема как раз на подходе.       — Да уж, Хана, каждый раз, когда я думаю, что уже знаю тебя, ты рассказываешь нечто, переворачивающее представление о тебе с ног на голову, — подытоживает Элиза, Хана останавливается на полпути, чтобы почесать кончик носа.       — Ты ведь не плохого мнения обо мне теперь? — вопрос, от которого Элизе хочется отвесить ему подзатыльник. Ну, как к такому можно плохо относиться? Он же практически маленький рыцарь! С природным упрямством, немного эгоистичный и упертый, но все такой же очаровательный и покоряющий ее сердце добротой и готовностью помочь всем.       — Нет, я о тебе хорошего мнения. Впрочем, как и обо всех детях Госпожи, — добавляет Элиза тише, но точно зная, что Хана ее расслышал. Мальчишка недоверчиво щурится.       — Ты так уверена, что я не один в семье?       — Хана, — настораживающе начинает Элиза. Еще одного раунда в догонялки и загадки она не выдержит.       — Что? — но Хану, кажется, перспектива второго захода очень даже вдохновляет. Он делает абсолютно невинный вид, какой только может сделать семилетний ребенок, недавно выкуривший четвертую сигарету подряд и рассказавший, как подставил декана университета наркотиками в коробке из-под конфет. — Даже если предположить, что Бия мне родственница, то все еще есть вероятность, что она дочь той же Милли и любой другой сестры мамы.       Но стоит услышать имя, относительно новое для Элизы и этого мира, как силы и упорство вновь наполняют душу.       — Родственница, которая обучалась у твоей мамы, — напоминает она.       — У Королевы Шаманов, — уточняет Хана, — а это, между прочим, самое престижное обучение, какое может получить медиум.       Вопрос теперь лишь в том, что будет с этими тренировками в этой вселенной, ведь Анна не является и среднего уровня медиумом. Либо Бию направят к умелым родственникам (если те доживут, конечно), либо она станет шаманкой, как и он сам.       — Не думаю, что у Королевы так много времени, чтобы тратить его пусть на кровного, но не прямого родственника, — отбивает Элиза не без оснований. Госпожа и без того разрывается, и совсем немного она готова и способна вместить в те небольшие перерывы, которые у нее есть. Проблема в том, что если сейчас Хана поставит в пример Милли и ее детей, то Элизе не будет, чем крыть, потому что ссора ссорой, но к сестре Госпожа продолжает испытывать нежные чувства.       — Даже если попросит Милли? — и вот, словно прочитав ее мысли, Хана выдвигает аргумент.       — Хана! — прикрик — как потеря контроля над ситуацией.       — Я единственный сын в семье, — отрезает, но одновременно с тем подсказывает. Как бы ни была Элиза беспомощна без фактов, ему нравилось ее подзадоривать.       — Но Бия — женское имя. И прежде, чем ты начнешь заново, что она может быть дочерью Милли и все такое, хочу напомнить, что я умею читать мысли, и я видела в них вчера твои воспоминания относительно нее, — указывает в него угрожающе пальцем. Элиза пыжится, не способная серьезно злиться, и Хана умиляется этим надувшимся щекам.       — О, и что же ты видела? — ему действительно интересно. Когда он почувствовал тяжесть в голове от чужого любопытства, Хана буквально думал обо всем на свете, и что именно выцепила Элиза, было важным. Ведь она могла узнать нечто, что не стоило знать всем конкретно сейчас.       — Как ты в детстве катал ее на спине и… как запрещал охранникам пускать ее в клуб? — на последнем выражение ее меняется на непонимающее, а Хана хмыкает. — Иронично, что на словах о сестре ты вспоминаешь о таких абсолютно разных вещах, но-о-о…       — Прости, сестре? — переспрашивает Хана и в ответ получает порыв ветра за шиворот.       Разумеется, ударить всерьез Элиза не может, как и не хочет причинить ему вред, но черт!.. Его упрямство!       — Ладно-ладно! — ветер теплеет, но все равно перебирает ребра легкой щекоткой. Оружие, избранное им против Эми, работает и против него самого. — Сдаюсь!       И когда все прекращается, одергивает футболку как можно ниже. Теперь у Элизы есть аргументы.       — Она любила проверять, пропускают ли в клуб малолеток, и в итоге сдавала каждого, кто покупался на деньги, связи или того хуже. Я не просил ее об этом, не смотри на меня так! — оправдывается он, стоит Элизе посмотреть на него с намеком на предыдущий разговор и то, до чего доводят приставания молодых девушек к похотливым личностям. — В конце концов я не выдержал и просто сказал всем, что это моя сестра и что ни под каким предлогом ее нельзя пускать.       — Сестра? — изумляется Йо.       — Так она тебе все-таки сестра? — но Элиза отличается реакцией: избирая скептически настроенную позицию Ханы, она ловит его на его же фразах и ждет, как он будет выкручиваться. Язык его — враг его, впрочем, Хана и без того подвел ее к этому максимально близко, чтобы сейчас дать по тормозам.       — Да, Бия… Бьянка, — поправляется он, и Йо находит еще одно совпадение, — моя младшая сестра.       И чувствует, как его бьет куда-то под дых. Двое суток Хана кружил вокруг этой темы, подводил и отдалял, намекал и отрезал предположения на корню, и если прочитав всю подноготную в его же голове, Элиза как-то смогла смириться с тем, что детей у Королевы все же двое, то вот для Йо это становится неожиданностью. Младшая сестра, которую Хана в детстве катал на спине и которую впоследствии Анна обучала премудростям медиума, — Бьянка, к которой Хана взывал с самого начала, стоило попасть в эту вселенную и нарваться на тех, кто хотел его убить, и обратился тогда, когда в их мир попала Вайолет с не лучшими намерениями. Бьянка — темный силуэт, общающийся с ним и выдающий информацию по просьбе брата.       Бьянка — младшая сестра, от факта существования которой у Йо начинают нервно вибрировать подушечки пальцев. От представления беременной Анны он настойчиво отказывается — нежная, домашняя, с округлым животом, она вызывает у него смешанные чувства, сродни трепету бабочек в животе и легкой панике. Он не знает, кто отец, спокойствие Милли вызывает недоумение, а спросить у кого-то быстрее «положенного» явно не получится.       Йо проглатывает тошноту и, скрестив руки под грудью, ощутимо надавив ими на желудок, решает сосредоточиться на Элизе — в отличие от него, она в прошлом могла выяснить куда больше.       — И ты молчал об этом? — оправданно возмущается Элиза, вскидывая ладони.       — Разве это играет особую роль? Что меня один, что нас двое…       — Вас двое прекрасных детей! — обрывает его она, хмурыми бровями отбив желание протестовать. — И, мне кажется, Госпоже лучше узнать, что у нее есть дочь. Сколько ей? Чем занимается?       И шквал вопросов, к которому он должен быть готов. В теории. Но на практике все равно ежится, отступая назад.       — Воу-воу, полегче! Элиза, притормози, — просит он, растопырив пальцы. Она извиняется за неконтролируемый напор, и он вновь сокращает между ними дистанцию. — Давай по порядку: она на два года младше меня, несложной математикой получаем восемнадцать лет. На «чем занимается» я бы сказал, что сношает мозг окружающим…       — Хана, — одергивает его Элиза, а Йо усмехается. Что-что, а эту черту в характере он видел практически у всех Киоям, о которых успел узнать. В частности, и у Анны.       — Но я не буду, так как иногда она от этого устает и запирается в тренировочном зале на сутки-трое, — невозмутимо дополняет Хана, не смотря на потуги Элизы поправить его или стать более нежным в адрес сестры.       — Шаманские тренировки?       — Нет, обычные, физические. Бьянка боится, что если пропустит несколько дней, то что-то обязательно случится, и поэтому строго относится к своим занятиям. Видите ли, «приме не положено отдыхать», — театрально вздыхает Хана на слова Бьянки, когда она в очередной раз не согласилась уехать куда-нибудь отдохнуть на недельку-другую.       — Приме? — не понимает Элиза.       — Прима-балерина, танцует в балете ведущие партии или как там это называется.       — О, — коротко отзывается Элиза, а Йо находит про себя, что это вторая Киояма, пошедшая по тропе танцев. Интересно, участвовала ли в своем прошлом Королева в танцевальных конкурсах и сталкивалась ли с кем-то по имени Оксфорд Подж? Он ведь был знаком с парой, заведующей в их академии балетными курсами.       — Насколько мне известно, они через пару месяцев отправляются на гастроли, и она все загонялась, что все должно быть идеально, — очередная порция сарказма к сестре. Хана — типичный старший брат, которому не понять, почему младшая так изводит себя. Но это ее мечта, ее стремления; он лишь иногда ей подкидывал еды в зал, не прерывая тренировок, чтобы не словить истерику и мат в спину. В отместку она набивала его холодильник продуктами, когда его накрыла депрессия после смерти Лилиан.       — Покажешь ее? — ожидаемо спрашивает Элиза, и Хана хмурится в раздумье.       На самом деле, здесь есть некоторые сложности. Бьянка похожа на отца — что в детстве, что будучи взрослой: цвет волос и глаз, овал лица и взгляд при абсолютной расслабленности — ему достаточно открыть галерею фотографий на телефоне, чтобы Элиза узнала личность Короля.       С другой стороны, у него есть браслет, с помощью которого они общаются, и там внешность, как и некоторые предметы окружения, заволочены плотным туманом, и поэтому ничего нельзя различить. Не то чтобы Элиза могла настаивать на диалоге с будущим (не в ее характере вообще настаивать и угрожать, как другой половине женсовета), но перспектива поговорить с сестрой и выяснить что-нибудь новенькое или услышать крик, как она, бедная и несчастная, вынуждена прикрывать его задницу… Хана на удивление признается себе, что скучает по Бьянке.       — У нас вроде бы время не отличается между вселенными, — размышляет вслух Хана, касаясь серебряного браслета с россыпью зеленых камней, и, понимая, что мальчишка имеет в виду, Элиза распахивает ресницы. — Надеюсь, она освободилась.       — Ты что, хочешь совершить… звонок, нет, как-то глупо, вызов? Ай, все равно не то, — отмахивается она, но не может долго не смотреть на Хану. — Ты хочешь поговорить с ней? Не то чтобы мне не было интересно, но если ты хочешь потратить огромное количество фуреку из-за меня, то лучше не стоит.       Она все еще помнит, что Хане нельзя опустошать себя в ноль, потому что последствия могут быть ужасны.       — Мы просто поболтаем пару минут, — пожимает плечами Хана. — На самом деле, если не открывать портал и не совершать прыжки, то браслет не отнимает много энергии. Да, пару дней придется посидеть на попе ровно, но ничего страшного не произойдет. Меня больше волнует другое.       — Что же?       — Я боюсь, она тебе не понравится, — отвечает он, чем заставляет приоткрыть в шоке рот. Опять эти штучки старшего брата, глумящегося над сестрой? У Элизы никогда не было братьев и сестер, и поэтому она не знает наверняка, но ей кажется, что так себя с младшими не ведут.       — Хочу напомнить, что Бия — дочь Госпожи, а значит, она мне заведомо нравится, — настаивает Элиза.       — Ошибочное мнение, что братья и сестры одних родителей могут иметь схожие характеры, — но Хана качает головой. Элиза действительно может не выдержать морально этого столкновения — как Титаник с айсбергом, где ледяная глыба побеждает и оставляет в живых единицы гостей.       — Мне просто кажется, что ты утрируешь, самую малость. Я понимаю, что вы можете быть как Госпожа и Нина, — ее мысленно передергивает от поведения старшей сестры, — но даже в ней, думаю, есть что-то хорошее и светлое.       — Ага, когда разрушает души. Премилый такой салютик выходит, — язвит Хана и получает предупредительный холодок под футболкой. — Ладно-ладно, я предупредил! Потом не говори, что она исчадие Ада, от которого я тебя не защитил.       И прежде чем Элиза успевает закинуть ему за шиворот еще один порыв щекотки, Хана активирует браслет. Никаких вспышек света и потока энергии фуреку — от наливающихся белым изумрудов тянется темно-серой змеей плотный туман, и в который раз Хана находит себя на мысли, что это больше напоминает звонок по интернету, чем через множество вселенных. Не хватает только мерных гудков и аватарки.       Какое-то время отвечающая сторона не подает никаких признаков жизни, и Хана думает, что все же Бьянка не вернулась с тренировки, хочет отключиться со словами «Не судьба»… как раздавшийся шум вынуждает повременить. Слышится звук, будто кто-то совершает ловкий прыжок, столпотворение и голоса на задворках, которые о чем-то просят, но при этом не могут что-либо противопоставить, затем громко хлопает дверь и звенит крик:       — Я сказала «вон»! — Хана узнает Бьянку во всей красе, а Элиза начинает подумывать, что брат не особо-то и утрировал относительно поведения сестры. — Надеюсь, у тебя что-то несерьезное и надолго, потому что меня реально все задолбало!       Громкий голос, твердость фраз и при этом чувствуется властность. Бьянка вплывает в сомнительный «кадр» передачи браслета, но все, что видит Элиза — это темный силуэт, отражающий гибкость и стройность фигуры, а также выделяющиеся холодом, горящие глаза. Тонкая талия и слабо очерченная грудь, свойственная балеринам — Элиза находит еще одно доказательство того, что Хана намного старше своего семилетнего тела. Ведь если сестра «на два года младше» и имеет высокий рост, сформировавшийся характер, то он и подавно.       — На деле действительно ничего серьезного, — говорит Хана, наблюдая, как грациозной кошкой она забирается на что-то (предположительно — кровать), подбирая под себя ноги и хватая из вороха простыней и какой-то ткани темный прямоугольник. Брат позвонил из другой вселенной — самое время обновить социальные сети. — Это не повод меня игнорировать.       — Я не игнорирую, — все так же сидит в телефоне, после чего вскидывает аккуратную головку с затянутым на самой макушке пучком. — Не спрашивай, как, но мне удалось полностью скопировать твой телефон, а поэтому все звонки и смс, которые должны поступать тебе, теперь поступают мне, — она поворачивает к нему телефон экраном, но Хана все равно видит темноту. — Теперь ни у кого нет сомнений, что ты в этом мире. И фактически сейчас я просматриваю и ставлю лайки в твоем инстаграме, а не в своем.       — Ого, — присвистывает Элиза, поняв через слово.       — Я чувствую, как у меня забрали мою жизнь, — но воодушевление Ханы не такое сильное. Он знает, что в его телефоне нет ничего серьезного и жуткого, а даже если и осталось что-то от прошлой жизни, какие-то фотографии «не для всех», то Бьянка вряд ли полезет их рассматривать.       Хотя, кого он обманывает?       Эта маленькая гадина однажды сфотографировала его курящим на лавке у своего же подъезда и полгода потом шантажировала его, угрожая рассказать матери, если он не будет выполнять ее требования. Как таковых, требований и не было вовсе — серьезно, Бьянка то забывала о них, то была занята балетом, чтобы придумать — но маленькая садистская душа в ней трепетала от одной лишь мысли, что она может помыкать кем-то. И неважно, что это старший брат, и он тоже может надрать ей уши за отвратное поведение.       — Поверь, рыться в твоем грязном белье и читать на досуге про то, как правильно заполнять товарные накладные, чтобы потом отсылать их Тайланду, тоже мне не приносит особого удовольствия. Конечно, потом я могу прийти в ваш клуб, сбросить тебя с твоего пьедестала совладельца, завладеть половиной выручки и умножать ее ежеквартально… нет, мне определенно нравится этот план. Так и сделаю, — заключает она, отправляя фотографии нескольких бумаг, которые валялись все там же, на кровати, и потирает напряженную кожу головы. Пучок заплели слишком туго, но расплетать и заплетать новый — та еще муторная работенка, а ведь ей еще на тренировку после этого. — Кто это с тобой?       Наконец, кажется, она замечает Элизу, но когда та подлетает ближе и протягивает руку, Бьянка внезапно выставляет ладонь в знаке «стоп».       — Впрочем, неважно, сейчас сама все выясню, — и щелкает пальцами, обращаясь к появившемуся за ее спиной неоформившемуся сгустку энергии — настолько мощной, что слабые вибрации Элиза ощущает даже через вселенную.       В это же время Хана поворачивается к ней с просто убийственной улыбкой.       — Само очарование, да? — и так и сквозит это язвительное «я предупреждал». Фыркнув, Элиза остается при своем, но любопытство давит на голосовые связки, заставляя озвучить вопрос.       — Как она узнает, кто я, если я даже не назвала свое имя?       — Элиза, девятнадцать лет, умерла пятнадцатого сентября девяносто восьмого года, — получив от сгустка какую-то бумагу в структурированном виде, Бьянка, ничуть не стесняясь и не спрашивая разрешения, зачитывает факты.       — Откуда ты…?       — Все очевидно, детка, — отрывается от чтения Бьянка, пронзая насквозь горящими глазами. Холодные, от них веет пренебрежением ко всему живому и не очень. — Ты мертва и в том, и этом мире, а на всех мертвых у меня есть своего рода справка. На живых, в принципе тоже, но она не так интересна.       При последнем она поднимает бумаги чуть выше и углубляется в чтение. Хана закатывает глаза:       — Но общаться как с теми, так и с другими до сих пор не умеешь.       — Что, говоришь? — не отвлекаясь от красочных описаний сцены смерти и последующего ее пути в Мир Духов. Бьянка знает, что спустя двадцать минут после пафосного «последнего вздоха» душа отправляется на своего рода очищение. И, если смерть была насильственной, у погибшего остались незавершенные дела, то он возвращается на место смерти и остается там неупокоенным духом, донимая прохожих и мирно живущих людей.       Вот и обиталищем Элизы стал обычный переулок. Странным было то, что нигде поблизости нет ни школы, ни университета, ни жилых построек, откуда бы или куда бы могла пойти студентка.       — Такт, Бьянка, не забывай о такте, — осаживает ее Хана, отмечая, как сильно изменился ее взгляд — с заинтересованного на какой-то чудовищный, маниакальный, постоянный, стоило Бьянке во всю увлечься происхождением духов и их сожалениями.       Она любила общаться с мертвыми, учиться у них, контролировать и нередко проявляла интерес к черной магии и некромантии, но Королева быстро пресекла подобные увлечения, назвав их неподходящими для королевского отпрыска. Королеву Бьянка обычно беспрекословно слушалась, но научившись управлять своими силами, объединяющими в себе направления матери-медиума и отца-шамана, она сделала исключение и запрятала несколько книг из библиотеки под кровать. Времени на изучение было не шибко много — все-таки она больше балерина, чем чернокнижник — но их наличие порой приятно грело спину на матрасе.       Бьянка на секунду прерывается, чтобы посмотреть на брата поверх листов, и плюет на замечание.       — Считается неупокоенной душой. Ареал обитания тра-та-та, бесполезная информация, о! Была убита посредством сквозного ножевого ранения наемным убийцей, интересно, — она тянет гласные, выдавая змеиную натуру, не заботясь о том, как зрачки Элизы сужаются в ужасе, а предсмертные воспоминания заставляют отлететь. Только не об этом.       — Бьянка… — начинает сурово Хана.       — Но ты не была ни богатой наследницей, ни известной личностью, никому не успела насолить, чтобы тебя убил наемник, — но Бьянка не останавливается, бормоча что-то о несоответствии фактов, и переворачивает трехстраничный отчет, стараясь выяснить ответ. — А, вот…       — Не надо, — сипит Элиза и больше просит не о том, чтобы Бьянка не зачитывала о ее смерти вслух, а чтобы ее же мысли не возвращались к тому, что было после. Как ее забрали с места убийства неупокоенным духом, убедили, что месть это прекрасно, что есть люди, заслуживающие смерти от ее руки, что управление стихией воздуха является проявлением одних из благословений Божьих. Она убивала и считала это нормальным.       — Последовав за котом, случайно попала в один из лабораторных пунктов, где ставили эксперимент над человеком. Впоследствии была обнаружена и убита, — Бьянка цокает языком, очевидно не одобряя любознательность, влекущую за собой разложение мягких тканей. — Оказалась не в том месте, не в то время.       — Бьянка! — наконец прикрикивает на нее Хана, отчего та вздрагивает, ошарашенно на него уставившись.       — С ума сошел что ли? Я не глухая, чтобы так орать, — но Хана без слов указывет на померкшую Элизу и надеется, что сестра попросит прощения или хотя бы отложит отчет. — Что? Это ты у нас любишь утешать маленьких принцесс, действуй!       Неисправимая, нетактичная и грубая. Она незаметно отбивает на телефоне адрес захороненного тела — скорее всего, уже просто обглоданного червями и грызунами скелета — и прикидывает, когда сможет освободиться, чтобы захоронить его нормально.       — Хочешь знать, где похоронено тело? — однако природная язвительность пробирается и в такой, казалось бы, серьезный вопрос. — Для их мира она убита относительно недавно, и можно будет сказать семье, бабушке, — уточняет она, дополнительно взглянув на список ближайших родственников, на даты их смерти и год вселенной, где сейчас находится Хана, — чтобы не металась туда-сюда и успокоилась.       — О моем теле ранее побеспокоилась Госпожа, — вместо Ханы отвечает Элиза натянуто-серьезным тоном. И пусть в нем слышатся слезливые нотки, она старается себя контролировать. — И я бы попросила тебя быть любезной и больше не читать ничего из моей биографии.       Бьянка моргает раз, два. И лист буквально сгорает в ее руках, ладони скрываются в расстоянии между коленками.       — Могла бы сразу попросить, — невозмутимо произносит Бьянка, а Элиза задается вопросом: если она так настойчиво и нагло лезет в жизнь абсолютно каждого, то как себя чувствует в ее обществе Король, у которого недавно умерла жена и ее мать? — О чем-то еще хотел поговорить?       Абсолютное безразличие, Элиза цепляется за мысль, что Бьянка не ведет себя как кто-то, кто совсем недавно потерял родного человека, не показывает тех же глубоких чувств и эмоциональных потрясений, как Хана, и культивирует стойкое чувство неприязни. Элиза одергивает себя же: нельзя так себя вести — ни ей, ни Бьянке.       — Как поживает балет? — понимая, что при обсуждении любимой темы, сестра неизменно смягчается, Хана решает сгладить острое напряжение.       — Как обычно, — она театрально фыркает, но изменения прорезаются почти сразу: плечи расслабляются, а на лице можно заметить отголосок улыбки. Бьянка опять потирает корни волос, нещадно кого-то проклиная, но в целом становится послушной и миролюбивой. — Комаэда вдруг решил, что нам стоит внести свое веяние в «Лебединое Озеро», и теперь обычных белой и черной балетной пачки для отыгрыша Одетты и Одиллии не хватает. Мы потратили восемь часов на примерку различных нарядов, и я черт знает, сколько бы потратили еще, если бы ты не позвонил.       Она потягивается, устало хрустнув позвонками. Свет скользит по груди, и Элиза видит, как он отражается в россыпи маленьких кристаллов — видимо, Бьянка сидит в одном из примерочных костюмов. Поворот головы — Бьянка разминает шею — и от виска до самого пучка на макушке так же следует цепочка переливающихся и блестящих точек. Как бы ни была чужда и непонятна Элизе сестра Ханы, ее поведение и характер, она не может не согласиться, что даже сидит Бьянка ровно, выверено и утонченно. Настоящая балерина.       — А отец? — спустя недолгое молчание все же спрашивает Хана. Элиза ждет, что хотя бы сейчас у Бьянки проявится скорбь или сожаление об упущенном времени, но она остается прежней, пожимает плечами.       — Как еще он может быть? Скучает, страдает ерундой. Порой его нагружает работой Милли, но ты же знаешь ее: как работу дала, так и поняла, что лучше сделает ее сама. В общем, мрак, — подытоживает Бьянка, разве что не зевая. Да как она может?! — Королевы нет, а поэтому часть еженедельных задач с него тоже снялась, что повлекло за собой прокрастинацию и лень. Он слоняется без дела, и я бы рада наслать на него Милли с прямым посылом, но она ему не жена, чтобы нагружать по полной программе…       И при всем при этом Хана реагирует совершенно спокойно. Словно оскорбления, принижение значимости и испытываемых Королем чувств по отношению к утрате это всего лишь пустой звук. Словно так и должно быть.       — Но при этом, представляешь, он умудрился сказать, что возможно не появится на открытии нашего турне! Сказал, что у него будут какие-то дела, которые по важности выше, чем выступление родной дочери! — неподдельное возмущение, взмах ресниц и…       — Да ты можешь подумать о ком-то, кроме себя?! — Элиза не выдерживает, вспыхивая спичкой.       — Элиза! — удивляется Хана, но она и не думает останавливаться, привычно просить прощения, потому что… Хана столько рассказывал об отце — что он учтивый, добрый, что он стремится помогать всем и бесконечно сильно любит свою жену — их мать, Королеву, Госпожу. И вот такое отношение собственной дочери к его горю это просто дьявольское неуважение, чистой воды эгоизм и свинство.       — В чем твоя проблема? — Бьянка не перенимает ее возбуждения, но по злому прищуру можно определить, что это временно. Элиза задыхается.       — В чем моя проблема?! В чем твоя проблема! Твой отец и брат — ты сама — недавно потеряли жену и мать, и вместо того, чтобы тактично понять и простить отца, испытывающего горе, поддержать его, ты эгоистично требуешь, чтобы он присутствовал на каком-то идиотском выступлении, которое повторится еще не раз и не два!       — «Идиотском»? — нужная струна задета, Бьянка ощетинивается. — Хана, сделай что-нибудь с ее длинным языком, иначе, я клянусь…       — Не смей приплетать его сюда! — Элиза с негодованием указывает на нее пальцем. Не знает, как, но даже будучи потенциально положительно к ней настроенной, даже уверяя себя, что это дочь Госпожи и нужно относиться соответственно, Бьянка за считанные минуты уничтожила всю благосклонность, втоптав в грязь добродушие и желание узнать ее так же близко, как и Хану. — В отличие от тебя, он действительно старается сделать что-то, чтобы вернуть Королеву к жизни, когда как ты…       — Элиза… — он пытается остановить ее, видя, как глаза Бьянки наливаются темнотой и жаждой крови. Дело плохо.       — …просто ведешь себя как чертова, жалкая и бесстыжая эгоистка! — взрыв.       — Не смей меня так называть! — Бьянка вскидывается на кровати. Дыхание поверхностно, а пальцы так и застывают скрюченные в воздухе, готовые схватить кого-нибудь за шею и разодрать в клочья. — Не смей говорить и думать, что я ни черта не делаю, потому что ты ничего не знаешь! Не знаешь, что я чувствую и что мне приходится делать, чтобы никто ничего не заподозрил! Считаешь мой балет жалкими танцульками, думаешь, что это так просто: раз, и научился?! Да ты хоть представляешь, сколько нервов и сил я угробила на то, чтобы научиться танцевать и выступать на сцене?! Да я положила большую часть жизни на это! И если вдруг случится так, что я не стану танцевать или меня охватит такое любимое маленькими девочками слово как «депрессия», или начну отказываться от одной тренировки за другой, от турне и поездок, то отец заподозрит, что что-то не так со мной и всем вокруг!       — Стой, что? — внезапно Элиза останавливается. «Король начнет подозревать»… но разве он не уже?       — Ты говоришь, что Хана бедный и несчастный, что он изо всех сил старается, а я принижаю его таланты и подвиги, а каково мне, по-твоему? Каково, по-твоему, каждый день врать отцу, Милли, окружающим, что все в порядке, прикидываться братом и переписываться с отцом, сидя с ним за одним и тем же столом, а все для того, чтобы он ничего не узнал и не сдал Корону раньше срока, ведь если он сделает это, то Королевство погибнет, и наши враги воспользуются его слабостью, потому что мы в огромной заднице под названием Вторая величайшая война шаманов?!       Хриплый и судорожный вдох Бьянки, Хана, что хлопает себя по лбу от неожиданно раскрывшейся тайны, тихо охающий Йо и Элиза, понимающая главное и одновременно страшное.       — Погоди минутку, — шепотом, почти что шелестом ветра, бормочет она, огромными глазами обращаясь к Хане. — Так получается, что Король… не знает, что Королева мертва?       И даже сейчас, в озлобленной, ожесточенной и вывернутой от чувств наизнанку Бьянке нет сожаления за чрезмерную болтливость. Она сцепляет зубы, все еще готовая разорвать на части, но в глубине души радующаяся, что заранее наложила на комнату заклятье звуковой непроницаемости. Ведь если узнает кто-то один — узнает и все Королевство. В том числе и Король.       — Да, — подтверждает Хана, выпуская из легких воздух и решая повторно закурить. Не на то он рассчитывал, когда думал познакомить Элизу с Бьянкой.       — Но ты… — кажется, способность правильно формулировать предложения вымывается из нее шоком, Элиза глупо размахивает руками. — Но ты же говорил, тогда, на кухне, что вам нужна помощь?!       — Правильно, «нам». Мне, — указывает на себя, — и Бьянке, — а затем и на сестру. Бьянка предпочитает хранить тишину, медленно усмиряя гнев и погружаясь в себя.       — Но как же так? — однако Элиза продолжает бесить ее своим голосом, непониманием, дурацким выражением лица. — Как Король Шаманов, имеющий в подчинении Короля Духов и чувствующий каждую душу, ее создание и уничтожение, не смог почувствовать смерть Королевы?       — Он почувствовал, — отвечает Хана, чувствуя сигаретную горечь на кончике языка. Или это горечь иного рода? — Но Бьянка сделала так, чтобы он подумал, что это была ошибка.       Элиза бросает беглый взгляд на Бьянку — тяжело вздымающаяся грудь и по-прежнему пронзающие насквозь глаза.       — В то время, пока я держал мертвую Королеву, она создала ее иллюзию — полную копию по силе и ауре — и заверила Короля, что все в порядке.       — Ты и на такое способна? — пораженно шепчет Элиза, понимая, что, возможно, ошиблась в своем отношении к Принцессе.       — Я не просто так зовусь второй леди среди шаманов, — отзывается она, и в голосе сквозит прежняя надменность.       Бьянка не один год убила параллельно с балетом на то, чтобы быть ровней отцу и матери, не позволить кому-то называть ее тенью или недостойной. Она истязала себя тренировками, вгрызалась в силы и знания, которые ей давали различные учителя, она едва ли не убилась, переборщив с количеством созданных ею же противников, но кому какое дело до этого? Ведь в конце концов Элиза так же, как и многие другие, судила о ней по первому впечатлению.       — И, как сказал Хана, на следующий день я сообщила, что Королева отправилась на тренировки в Мир Духов, что не являлось для Короля особым сюрпризом, поэтому он воспринял все спокойно. Также я скрыла факт кражи браслета для перемещения во времени, который изобрела Милли, — беглый взгляд на правую руку Ханы, где до сих пор переливаются белым светом камни. Теперь понятна причина, по которой его преследовали стражи, когда он только появился в их мире. — И выставила охрану в подвале замка, ежедневно стирая их воспоминания о том, кого они охраняют.       Постоянное напряжение и страх, что твою ложь раскроют, и все пойдет прахом. Йо сочувствует Бьянке: какой бы ехидной и жестокой маской она ни прикрывалась, наравне с Ханой она потеряла мать и вынуждена ежедневно врать отцу. Невероятная нагрузка на психику.       — И раз уж мы об этом заговорили, — начинает Бьянка, вздыхая как-то настораживающе. — Олуэ обо всем узнал.       — Что?! — вскрикивает Хана, и остаток сигареты летит в траву. — Как?!       — Кто такой Олуэ? — переживая за резко скакнувший градус обстановки, Элиза хватается за косички.       — Один из приближенных слуг Короля. Как ты это допустила? — паникует Хана, но, замечая выразительный скепсис Бьянки, решает изменить формулировку вопроса. — Ладно, ладно, прости. Как так вышло?       — Я не знаю, — честно отвечает она, поведя плечом. — Он просто подошел ко мне вчера и сказал, но откуда и как он это сделал — неизвестно. Я сделала все, чтобы люди вокруг не узнали о случившемся: выставила охрану, наложила заклятья. Однажды я запараноила настолько, что записала свой сон на диктофон, чтобы проверить, не могу ли я что-нибудь ляпнуть!       Всплескивает она рукой, и Элиза впервые замечает, как тяжело ей дается вся эта ситуация. К непониманию и моральному оскорблению за Госпожу и несведущего Короля примешивается сострадание.       — Не смей жалеть меня! — но Бьянка это замечает и грозно зыркает. Похоже, что сочувствие — последнее, что примет сестра Ханы от постороннего человека. — Но, Хана, ты же понимаешь, что Олуэ — не обычный человек? И при всех условиях безопасности он мог это узнать просто потому.       — Да, — мальчишка потирает шею, а когда видит прежнюю заинтересованность Элизы, решает пояснить. — Олуэ — это отголосок Короля Духов, который принял человеческое обличье, а также был призван, чтобы защищать Короля и Королеву. Когда на маму напали он, вместе с Королем, были в святилище, поэтому ни один, ни второй не услышали наших криков. Так как ты все-таки заставила его молчать?       В способностях Бьянки убеждать, угрожать и шантажировать он не сомневается — не раз проверял на своей шкуре. Но они работают, когда у человека перед ней есть обязательства, совесть или слабые места, какие-нибудь грязные фантазии, которые она могла бы узнать при помощи чтения мыслей, или фетиши, за которыми могла бы застать. В случае с Олуэ — нечеловеком и энергией в чистом виде — все немного сложнее.       — Помнишь, отец говорил, что Олуэ, общаясь с людьми, как бы впитывает способность испытывать те или иные эмоции?       — Отец все надеялся из него сделать полноценного человека, да, а что?       — В общем, я надавила на жалость и тупо разревелась. Не смотри на меня так, у меня не было выбора! — Бьянка фыркает, словно слезы это самое постыдное, что она сделала в своей жизни. — Я рыдала, хваталась за него и жаловалась, что это все ради защиты Короля, и я не хотела ничего плохого.       Хана закатил бы глаза и сказал, что в ней умирает душа театра, если бы информированность Олуэ не ставила всю их операцию под вопрос.       — Я умоляла его оставить все в секрете, и он вроде бы согласился, — Бьянка помнит, как вместе с привычной непроницаемостью, она увидела в серых глазах нечто, чего не наблюдала в нем по отношению к другим живым существам. Предположение, что он пошел наперекор Королю и всему Королевству из-за нее одной, давится глотком слюны. — Но, так как Олуэ не может врать Королю по своей природе, он предупредил, что будет молчать до тех пор, пока Король не спросит обо всем прямо.       — Ты нечто, — выдыхает Хана, ощутив, как он изрядно поседел за эти три минуты.       — Я знаю. Поэтому, чтобы отец ни о чем не узнал, нужно как можно скорее разобраться с Вайолет, прыгнуть тебе сюда и заново в прошлое. Мы и без того потратили слишком много времени зря.       — Что? — непроизвольно вырывается у Элизы, и она уставляется на Хану. Он не рассказал Бьянке о смерти Вайолет? Почему?       К счастью, вопрос, породивший недопонимание между братом и сестрой, был произнесен настолько тихо, что Бьянка при всей наблюдательности и вездесущности его не услышала. А поэтому продолжает пытливо смотреть на молчащего Хану.       — С этим сложнее, Бия. Мне нужно остаться здесь еще ненадолго, — и судя по тому, что Бьянка не возникает, не травит его аргументами, почему он должен бросить все дела и метнуться в будущее, она понимает, что просто так Хана не стал бы задерживаться в другом мире. Вполне возможно, она предполагает, что с Вайолет еще не все закончилось, и, чтобы не оставить чужое прошлое один на один с психопаткой, Хане необходимо придумать способ, как вернуть их обоих в родную вселенную.       Вот только она не знает, что Вайолет мертва, и Хане нужно время на что-то другое — что-то, такое же важное, как возвращение к жизни Королевы Шаманов, и что он должен сделать, а только потом вернуться назад. Но что это может быть? Знакомство Госпожи с его отцом и ее будущим мужем? Уверенность, что у них появились какие-то чувства, и его рождению ничего не грозит? Или это что-то, о чем никто, кроме него, не знает?       Хана молчит, и его мысли тоже.       — Будь осторожнее. Ты знаешь, на что способна Вайолет, — Хана кивает, когда как для Элизы становится странным один момент.       — Я все же кое-что не могу понять, — и без обсуждения с ними двумя этот момент вряд ли можно прояснить. Хана странно-напряженно смотрит, наверняка поняв, что она уловила его полуложь, но Элиза не собирается рушить его линию поведения. — Как Королева могла проиграть Вайолет? При учете того, что Вайолет может копировать силу противника, вряд ли она смогла бы полноценно воспроизвести уровень Королевы Шаманов.       Вопрос, от которого повисает неудобная тишина.       — Ты скажешь или я? — интересуется Хана, однако глаз не поднимает ни на Бьянку, ни Элизу.       — Как показал посмертный анализ, — начинает Бьянка чересчур тревожно, и пальцы ее, не попадающие в обзор, нервно теребят шелестящую пачку, — Королева была беременна.       — Что? — одновременно морально уничтожаются и Элиза, и Йо. Получается, вместе с Королевой, Король потерял еще и ребенка? Не удивительно, что Бьянка с Ханой решили все скрыть.       Йо не представляет, что сделал бы на месте Короля, поставь его перед этими фактами.       — Вполне возможно, что Королева, вступив бой, не знала об этом и впоследствии не рассчитала силы врага, — искоса глядя на Хану, Элиза отмечает, каким мрачным он стал. Не смог защитить, не успел добежать. — И если ее я смогла спасти при помощи магии от преждевременного разложения, то ребенка — нет. И даже если она воскреснет, то для отца это будут явно не радостные новости, при учете как сильно он хотел третьего ребенка.       — Так или иначе, ты сделала то, что не каждому под силу, — произносит Хана, точно зная, что Бьянка винила и продолжает винить себя.       Да, она не подавала виду, но то, с каким упорством и остервенением она перечитывала книги по некромантии, воскрешению и сохранению сил, написанные королями и советниками предыдущих королей, а после — психовала из-за неспособности сделать как положено, говорило о многом. Бьянка в последний момент, когда плод мог начать отрицательно сказываться на здоровом теле матери, решила уничтожить зародыш, и лишь чудо удержало ее от истерики.       — Это удивительная сила, — поддерживает его Элиза, откровенно жалея, что недооценила ее. — И я не представляю, сколько времени и сил ты потратила на то, чтобы овладеть ею.       — Подмазываешься, значит, да? — Бьянка опирается на руку, в своей манере отбривая любое поползновение в сторону ее гордыни и заманчивой лести. — Не переживай, я обидчивая первые десять минут, и если за это время я тебя не уничтожила, то ты вне опасности. Плюс — между нами чертова туча вселенных, так что вряд ли я до тебя доберусь так просто, да и отец отследит…       На этот раз эмоция очевидна — Элиза видит вполне ясное, молчаливое «Вот черт!», отражающееся в одних глазах на силуэте.       — За тобой следит отец? — задает вопрос Йо губами Элизы.       — За мной? Почему бы и нет, с моим-то характером? — отмахивается, словно это в порядке вещей. — Следит, как бы не влипла в историю с несчастливым концом. Не пялься ты так, у него это неосознанно выходит, он не маньяк.       — Как можно неосознанно следить за дочерью, но при этом, — она проводит взглядом путь до Ханы, — не следить за сыном? Я понимаю, что ты — девушка, и с тобой по неосторожности может случиться всякое. Но, мне казалось, что Король с Ханой куда ближе, и первым делом он позаботится о том, чтобы знать, где его сын и что.       — Во-первых, даже при утрате шаманских сил, я все еще владею боксом, — на этой фразе Йо искренне и беззлобно хмыкает: утонченная балерина, имеющая разряд по боксу — она точно напоминает ему Анну. И характер — практически полная копия того, что он видел в Лас-Вегасе при потасовке с Рурком. — А во-вторых, между нами есть одна неоспоримая разница, благодаря которой вы умиляетесь его милой мордашке, а не шарахаетесь от моего дерьмового характера.       Элиза ловит тяжелый вздох Ханы и не может определить его причину. Хана же в это время думает, что за сегодняшний вечер Элиза узнала о нем и ситуации в будущем все, что только можно было, и осталось разве что назвать имя Короля для полноты картины. Но Бьянка, как бы ни была болтлива и эмоциональна, знала, что это может разрушить многое и многое поставить под вопрос, а поэтому продолжала строить предложения так, чтобы нельзя было точно определить, кто скрывается за личностью их отца.       А вот с распределением сил выйдет коллапс, потому что это откинет их к одному из запретов Ханы, которые он выставил еще на фестивале, — дата рождения. Неточная, но и ее хватит, чтобы навести панику.       — И что же это? — наконец спрашивает Элиза. Бьянка пододвигается ближе к туману, но виднее от этого не становится.       — Я владею Королем Духов наравне с отцом…       — Что?! Как это возможно?       — Вернее, мы делим его пополам, потому что формально Король Духов у нас один, и он находится в подчинении Короля. Я же, как его дочь, унаследовала силу и могу ею пользоваться; у нас общее с отцом фуреку, и именно по нему он может легко меня отследить.       — Да, но Король же не мог просто взять и выбрать тебя? Я ничего не имею против тебя, но не мог же Король так просто взять и обделить одного ребенка, чтобы выдать полноценную силу другому? — Элиза пытается разложить все по полочкам. Но судя по тому, что Бьянка наряду с Ханой молчит, и ей, и Йо становится ясно немного больше.       Хана на два года старше Бьянки. Она владеет Королем Духов, владеет силой Короля, которая передается наследникам, а он нет.       Ироничная улыбка тянет Хане щеки. Все-таки без этого не обойтись? Жаль.       — Я внебрачный ребенок… и я родился до того, как отец стал Королем.       Шок.       — Стой-стой-стой! — Элиза считает на пальцах. Минус девять месяцев беременности — она не знает, какую дату взять за начало отсчета. Но то, что Турнир уже вот-вот начнется и вряд ли будет идти несколько лет, разгоняет в ней нервозность. — Сколько вообще длился ваш Турнир?       Йо упирается в те же рамки и безумно благодарен Элизе за заданный вопрос.       — Около двух лет, насколько мне известно, — Бьянка неопределенно крутит кистью. — Но он был приостановлен из-за некоторых трудностей, о которых мне не стоит говорить, — Хану берет тихая истерика. Значит, об этом Бьянка решает умолчать, а его рождении — нет? Забавно. — И к его завершению Хане было… сколько?       — Месяцев семь? — ай, гори оно все синим пламенем.       — Семь месяцев, — повторяет Элиза и вычитает от общих двух лет. Если наложить их на сейчас, представить, что Турнир начнется уже совсем скоро (что по сути является правдой), прибавить сразу два года, чтобы потом отнять семь месяцев, а затем еще девять, то получится…       — Госпожа должна забеременеть до второго раунда Турнира? — ее наверняка слышали на другой стороне улицы. Йо не может вдохнуть.       Он глупо таращится на загнутые пальцы, но голова впервые за долгое время пуста. Как же так? Так быстро? Значит ли это, что отец все-таки не он, и Анна могла… нет, она же была с ним на Турнире! Она воскресила Элизу, жену Фауста, руководила Шикигами, а также управляла бусами на финальной битве с Хао. Как бы с Ниной они ни были похожи внешне, последняя не являлась шаманкой, даже духов не видела, кроме подслушивания Элизы и Эны! Значит ли это, что Анна не успела в срок?       — Что будет с тобой, если Госпожа не успеет? — неподвижными губами спрашивает Элиза, с отчетливым страхом смотря на Хану.       Она знает Госпожу, знает, как та трудно и медленно сходится с людьми, и если вдруг окажется, что Королем является кто-то не из ее окружения и не тем, кто заведомо покажет себя, как нормальный, рассудительный и умный человек, которому она могла бы довериться, то у них проблемы.       Потому что одно дело знать, что у тебя есть сын и примерно предполагать, что ты родишь его пусть от этого, но все же человека, но другое — понимать, что у тебя есть определенный срок, чтобы влюбиться или хотя бы почувствовать симпатию, и забеременеть. Она никогда не посмеет принудить Госпожу к чему-то подобному, и какими бы порой невыносимыми ни бывали Эна с Ниной, Элиза уверена, что они тоже не смогут заставить ее совершить над собой такое беспощадное и бесчеловечное усилие.       — Формально, ничего серьезного, — но херувимом, несущим добрые вести, в разговор встревает Бьянка. — Это лишь звучит страшно, но на деле — ерунда. Видишь ли, сейчас, так как наши вселенные параллельны, ты имеешь привязку к определенной дате — предположим, дню-икс — и когда в этом мире наступит тот самый день, то с тобой из того мира ничего не случится, дата просто перенесется на бесконечное количество дней вперед, не окрестив один из них тем самым днем-икс. У тебя же, так как ты уже родился, но в другой вселенной, пойдет обратный отсчет для той конечной формы, которую ты сможешь принимать, будучи в другой вселенной. То есть, для тебя сейчас, до дня икс, это твои двадцать лет. После того, как день-икс наступит, твой возраст начнет постепенно снижаться, пока не достигнет нуля.       — И я исчезну? — щекотливый вопрос, как и тот, что будет, если он истратит полностью все фуреку.       — Нет, — но Бьянка качает головой. — Вернее, да, тебя выкинет в родную вселенную. Но ты сможешь вернуться, не имея уже временной привязки, а также без ограничения к тому, чтобы представать в образе, который на несколько лет младше родителей, чтобы затраты фуреку не были столь огромны. Хана, ты уже попал в эту вселенную, — добавляет она сверх, понимая, что ему важно это услышать, — А значит, ты стопроцентно родишься. Возможно, чуточку позже, если отец продолжит тупить в том же духе.       Он чувствует невероятное облегчение и с благодарностью смотрит на сестру, которая впервые отвечает ему нежной улыбкой. Все-таки Бьянка намного более странная и многогранная личность, чем могло показаться на первый взгляд.       — Ты стащила книги Милли? — потому что иначе она не могла бы узнать то, что рассказала только что.       — Я вернула их на место, — в свое оправдание отвечает Бьянка. Этот вопрос взволновал ее сразу же, как Хана рассказал ей, что родители не живут вместе, и мама, кажется, совершенно не знакома с отцом. — Так что тебе переживать не стоит. А вот мне с моей невозможностью проверить это на практике можно и попаниковать.       Она упирается локтем в колено, отчего позвоночник напоминает дугу, и делает вид, что ее совершенно не волнует печальная участь.       — Поверь, родишься. Куда же я без личной занозы в заднице? Мне определенно станет скучно, и я начну требовать с родителей сестру, — заверяет ее Хана, и на секунду Элизе становится легче: такие разные, но всегда вместе. Поддерживают друг друга, защищают и прикрывают спины — при всем театральном притворстве в виде недолюбливающих и постоянно препирающихся брата и сестры, они показывают крепкую семейную связь.       И все же загнутые три пальца из пяти не дают Элизе покоя.       — О, ты явно пожалеешь об этом, — она слышит краем уха угрозы Бьянки, ответ Ханы и отвлекается на огромную вспышку света, рассекающую небо.       — Смотрите! — она указывает вверх, и все нутро, душа, начинюет трепетать от этой мощи, силы жизни и одновременно смерти.       Хана поднимает подбородок наравне с Йо, и в душе последнего поселяется тоска с тревожным трепетом — Звезда Судьбы облетает мир, чтобы оповестить абсолютно каждого заинтересованного и простого прохожего, что время пришло.       И Турнир Шаманов начинается.