Какая бывает любовь.

Саундтрек: Experience — Ludovico Einaudi — Авдеев, если ты уже на небесах и умеешь читать мысли… Не держи зла, лады? Да, мы погрустим по тебе недельку, но в итоге забудем. Так всегда бывает. А потом умрёт кто-то ещё, и мы снова пустим слезу. Но это не будет тормозить нас в чём-то. Жизнь продолжится. Только без вас. Это как игра. Кто-то выбывает, кто-то держится дальше. Иногда приходят новенькие. Но никто никому не нужен. Из-под люстры по всей окружности выглядывали куски мяса. Тело лежало под ней фаршем, подобно взбитой отбивной под острым кухонным прибором. Лампочки, маленькие и большие, все в каплях крови. Тело умерло моментально, лопнул хрупкий мешок крови, порвались внутренности. Работал лишь мозг. Голова одна осталась снаружи и в одиночестве доживала последние секунды. Но тело умерло безвозвратно. Юля видела вокруг себя и понимала, где она и кто эти люди, что выстроились в дверном проёме, не решаясь зайти под жестким взглядом её мужа. Майк сидел рядом. Страдал, глядя, как разрушается цветок, что всеми силами охранял, и как разлетаются надежды, словно замок из песка, неосторожно сдутый разгулявшимся ветром. Юля хотела взять его за руку, ощутить прикосновение его мягкой кожи, но руки у неё больше не было. Она не могла коснуться его, и только это заставило слёзы литься, подобно воде из дырявой чаши. И слёзы Майка ответили, падая вниз, перемешиваясь с её слезами. Майк страдал, Юля терзалась невозможностью потрогать его. Как глупа она была все эти дни. Маленькая дурочка, совсем ещё неразвитое дитя. Как много всего она бы изменила, если бы не дорогая люстра, раздробившая её жалкое существо. Должна ли она что-то сказать? А могла ли вообще говорить? — Откуда тебе знать, что я чувствую? Шутки… веселье… смех… это моя маска. Это мой способ отделаться от бьющих под дых мыслей. Юля поглядела на людей, чьи растерзанные болью лица взирали с порога. Даша и Макс, которых незаслуженно предала. Если бы только они услышали её витавшее в разуме «простите» и кивнули немым «прощаем». Габодя. Если бы не требовала его улыбки, а улыбалась сама. Широко и весело, как умела одна Юля Самойлова. Если бы давала, не стремясь взять. И Лиза. Сколько мудрых уроков могла преподнести ей Виноградова. Только бы эта маленькая ангельская сила продержалась подольше. Может, следующая Юля Самойлова на её пути окажется не такой глупой. Больше никого не было. Четыре пары глаз и муж рядом. И Юля оставила тех, о ком думала секунду назад. Она не знала, что в следующий раз, решив посмотреть на них, не сможет повернуть голову. Не знала, что больше не увидит их лиц, рыдавших в полуметре. Зато она видела мужа. Он плакал, она больше не увидит его красивую улыбку. Скромную, как будто стесняется прийтись не по нраву, но с нотками уверенности и гордости, как у человека самокритичного, но знающего себе цену. И цена та была высока. Майк дорого стоил. Может, поэтому так усердно боялась Юля упустить то хорошее, что у неё осталось. Так рьяно боролась за счастье, что и без того намертво влилось в её мир. Ответа она не знала. Она умирает. Нет, поверить в это было смешно. Она не умирает. Она остаётся в этих стенах, она будет жить в памяти Майка. Она не умрёт так просто. Её жизнь располагала множеством разных событий, и память воскресит её душу, она будет жить вечно. И тут и там. Думать о жизни перед смертью, засыпать так сладко, как в детстве, видеть лицо близкого человека над своим — это то, о чем она мечтала, окажись её дух в минуте от неминуемого полёта. И она получила своё последнее желание. Но Майк продолжал плакать. Он не ждал от неё прощальных слов, и Юля не хотела говорить их. Он запомнит их навсегда — вот правда. Убьёт хорошее воспоминание, отдав его место кошмарному стону смерти. Забудет хорошее, вспоминая последнее, самое плохое. Юле сделалось больно, и она пожелала скорее умереть, но пока не умирала. В какой-то миг она почувствовала покалывание в клочьях мяса на ноге. Только бы умереть без боли. Остались считанные секунды. — Я тупая бессовестная дура. Мне самое место в аду с такими же грешниками. Чёрт! И ведь не исправить же ничего, а мне теперь до скончания веков думать об этом и винить себя. За что? Я хочу всё вернуть назад! Сию же секунду! Всё-всё-всё! Хочу прожить жизнь заново. Господи, пожалуйста, дай мне родиться снова. Что за бред я несу? Ошибки тем и страшны, что их нельзя исправить. Нет, она должна что-то сказать, все что-то говорят перед смертью. Но просить прощения слишком поздно, к тому же покойники, думала Юля, получают прощение автоматически, как бонус к своей смерти. Сказать, что любит? Конечно, она любит. И Майк знает это лучше, чем она сама. Она любила его одного в своей жизни, никого больше, как бы себя ни убеждала. Тогда что? Если у покойников и впрямь были бонусы в виде прощения, пожалуй, последняя просьба — тоже один из них. И Юля открыла пересохший рот, вдохнула тёплый кровавый парфюм и начала кашлять. Кровь толстыми каплями выходила изо рта, не найдя иного пути. Майк осторожно поднял её голову, чтобы она схаркнула кровь на грудь. Хорошо. Она бы не хотела умереть вот так, без последнего слова. Она бы вообще не хотела умирать, если уж на то пошло. И страх обуял её. Как можно думать о красотах последнего слова, когда тело твоё стало мясом, нарубленным словно бы к королевскому визиту, когда грудь и рот покрыты кровью, которой положено течь внутри. И пот потёк по лбу. Юля поняла, что сейчас она умрёт. Нет, она не хочет. В последний момент должен явиться добрый волшебник, что вытащит её и исцелит. И Юля с гордостью всем расскажет, как избежала очередной смерти. Так же, как пережила удар ножом в десятом классе, как прогрызла ртом землю, погребённая заживо, как поборола коварный яд, впрыснутый врагом, как спаслась из угодившего в катастрофу автомобиля, как пережила тяжёлый камень, накрывший голову. Ничто не ломало её дольше, чем на час. Ничто не ломало её навечно. Кроме богатой люстры, которую хотела иметь в своём шикарном доме. В её мечтах дорогой особняк научился говорить, требуя поднести ему люстру столь же бесценную, что и он. Но люстры не было, она разбилась. Разбилась об её саму. И Юля осознала: секунды. У неё отныне не было и минуты. Лишь секунды, летящие со скоростью света. И она в последний раз улыбнулась Майку окровавленным ртом бледного, как болото, лица и сказала хриплыми стонами, что едва собирались в буквы: — Если любишь, не запоминай меня такой, иначе я умру снова… И глаза упали в глубокий сон. И больше она их не открывала. — С тобой я могу творить что угодно, потому что знаю, что ты не разлюбишь. Я могу быть несерьёзной и вести себя глупо. И ты не сочтёшь меня за идиотку. И я люблю тебя за это. Майк, ты прекрасен. Обычно я несу всякую чушь, но сейчас не та ситуация, так что… Комнату пронзил оглушительный рёв страдающего парня. Он закинул голову кверху и кричал словно бы на то место, где минуты назад висела, насмехаясь, люстра. Настолько быстро все произошло, настолько нелепо. Майк кричал так больно, будто ему отхватили ногу, не предупредив. Казалось, крик этот уже никогда не стихнет. И если сейчас Майк и замолчит, то сердце его будет кричать вечно, пока не остановится, как её сердце. Друзья за его спиной тоже скорбели. Макс и Даша обнялись крепко, словно в последний раз, Лиза затряслась в несправедливых муках. И только Габодя был равнодушен и спокоен. Он смело вошёл в библиотеку и с интересом посмотрел на мёртвое тело под убитой люстрой. И рот его улыбнулся бледному трупу, словно запоздалая шутка. — Я не понимаю, что творю. Иногда мне кажется, что стены сводят меня с ума… всё, что было во мне плохого, «Логос» увеличил втрое. Даша видела, как три крысы выскочили из-под погрызенных книг с полок нижних стеллажей. Три огромные крысы, боязливо озираясь на Майка, боролись за окровавленный кусочек ноги, все ещё обутый в белую туфельку. Вдруг в раскрытое окно библиотеки влетел жирный ворон и нагло уселся на лицо Юли Самойловой. Ворон клюнул труп в закрытый глаз, и Майк озверел. Одним ударом кулака он толкнул птицу в сторону. Ворон стукнулся об пол и, жалобно каркнув, принялся бродить по холлу, прихрамывая на одну лапу. Взлететь он не мог, кажется, Майк сломал ему крыло. Но парню не было дела до птицы. Во всяком случае, ничем хорошим его дела с вороном не закончились. Майк встал, подошёл к раненой птице и поднял ногу над печально посмотревшим в его глаза зверем. Через секунду Даша услышала хруст и непривычно грубый голос брата: «кушать подано». А потом Майк взял Юлю за плечи и стал тащить. Он плакал и слезно бормотал, что спасёт её. Лиза посмотрела на Дашу в страхе, мысленно требуя помощи или совета. Но Даша продолжала наблюдать. Наконец Майк дёрнул посильнее и вытянул все, что смог: голова и шея на двух плечах. Остальное осталось под люстрой. «Я спасу тебя», снова сказал Майк и поцеловал её в пока ещё тёплые губы. — Не пытайтесь. — Вдруг сказал он, слепым взором окинув друзей. — Не пытайтесь. И Лиза не выдержала. Оставив Дашу в стороне, она вмиг оказалась рядом с Майком. На Юлю она не смотрела, ни сейчас, ни потом, ни до того. Она знала, что случилось что-то плохое, знала по крикам, по звукам, по шепоту и слезам. Она знала и не смотрела. Вместо этого она смотрела на Майка, только на него одного. Она положила руки на его сырые щеки и заставила убитое лицо посмотреть на себя. — Я о тебе позабочусь, хорошо? Майк всхлипнул и заплакал, кивая и кивая без остановки. Лиза взяла его под руку и помогла подняться. Майк нехотя встал, но ноги клонились к земле. — Она выживет? Скорая уже едет? — Майк, у тебя всё будет хорошо, клянусь тебе. Я тебя не брошу. Пойдём. — Угу… — простонал Майк. — Угу… И Лиза увела его прочь. — Нам вызвать скорую? — спросил Макс. — Нет. — Холодно ответила Даша. — Спасти её нельзя, живых родственников у неё не осталось. Лишние люди в школе создадут ещё больше проблем, а они нам не нужны. Что же касается похорон… если в мире существует кремация, то это… что тогда это? После кремации остаётся песок, а после этого лишь кровь и мясо. Я не знаю, как нам хоронить её. — Даш… тебе хоть… ну… — Макс запнулся на секунду, но все же спросил: — Тебе её жалко? Даша не ответила, но бросилась к нему в объятия. Если можно назвать объятиями яростную хватку, с которой она вцепилась в Морозова. — Не вздумай умирать, ясно? Ты последний человек, чья смерть ещё может выбить меня из сил. Я умру, если ты умрёшь. — А я не умру, если ты не умрёшь. — Ответил Морозов. Даша поцеловала его первой, он ответил. В носы ударил запах крови, который доселе не ощущали. Юля словно напоминала, что она все ещё здесь. И Даша ответила на немой призыв: — Ладно, отведи Габодю к Насте, я тоже скоро поднимусь. Габодя отказывался куда-либо идти с парнем, которого не удостоил своей улыбкой. Он откликнулся лишь на просьбу Даши, и через минуту парни ушли.  — Вот мы и остались одни. Даша прошла в библиотеку. Крысы все ещё боролись за кусок мяса. Теперь их осталось всего две. Даша не понимала, почему крысы такие тупые. Вторая могла выбрать себе другой кусок. Даша с раздражением схватила одну из зубастых крыс и поставила её с другой стороны люстры. — Здесь на всех хватит. В следующий миг она присела возле девушки, которая была её подругой. Даша долго думала, а потом погладила её по чистым светлым волосам. Последний клочок тела, оставшийся нетронутым ни люстрой, ни крысами, ни даже кровью. — Я не знаю, как относиться к твоей смерти. Умри ты или нет, сегодня ты бы покинула «Логос» так или иначе. И скорее всего, сегодня в любом случае была бы наша последняя встреча, поэтому… не знаю, нет разницы, умерла ты или нет. Как бы то ни было, одной проблемой меньше, верно? Ну да ладно. Надеюсь, ты обрела покой. И больше у тебя нет врагов и парней, которых приходится ревновать, подруг, которые говорят не то, что ты хочешь слышать. Я думаю, что любила тебя. Всё-таки ты моя лучшая подруга и с тобой было весело, пока ты не изменилась. Да, я любила тебя. Но сегодня ты умерла. И я не знаю, что ещё сказать… если рай и ад существуют, ты определённо наведёшь там шороху. Ты была, как та кошка с девятью жизнями. Тебя резали, травили, хоронили заживо, били камнями и разбивали на машинах, а ты все цеплялась и цеплялась. Сумасшедшие с пистолетами и ожившие предметы, таблетки и прыжки с деревьев… ты прошла через всё со своими девятью жизнями. Но сегодня… не знаю, что произошло. Наверное, сегодня ты потратила девятую. Что бы там ни было… спи спокойно. «Ой, я забыла, что хотела сказать, но это всё мороженое! Да-да, вы не ослышались, мороженое заляпало мне платье. Кстати, в момент падения мороженого на платье сидела эта уродливая муха, а мороженое её бум и прихлопнуло. Один-ноль в пользу меня. Или в пользу мороженого? Кстати, вы знаете, что короткие стрижки… я думаю, что надо бы перевести разговор на вас и… ну, вы знаете, что вы для меня значите. И я вас не забуду. Чего-чего, а вас я никогда… блин, кажется, муха всё-таки выжила. Ну вот и всё. Мне пора бежать. Целую вас. Пока». Конец.