Точка отсчёта

2. Когда он приходит в себя, бусина жидкого пламени проскальзывает по кислородной трубке в носу. Взгляд цепляется за малозаметное пятно на потолке и намертво прикипает к нему. В глазах кружится, плывёт, бьётся из стороны в сторону умирающей бабочкой. Слева — пустая кровать; снежные простыни сбились в горные хребты и перевалы, измятая подушка щерится разломом мощных челюстей. Справа — серебристое зарево звезды. Стоп. Что? Хокуто щурится, но чужая рука заботливо сняла с него очки — мир ухает в яму, полную шорохов, бликов и цветных пятен. Пошарив взглядом вокруг, он нигде не находит ничего хотя бы похожего, и прищуривается сильнее. Это, как ни странно, помогает: звёздный свет обращается девушку, разметавшую по подушке длинные серебристые волосы. Мока Акашия. Канеширо прикрывает глаза, подавляя острое желание завыть, и отвешивает пинок собственному разуму: думай, что произошло, как ты здесь оказался? А, ну да. Конечно. Алукард. Кирия. Хокуто суммирует то немногое, что видит, и приходит к нехитрому выводу: он в госпитале. Вероятно, не так далеко от поля боя — в палате, пожалуй, слишком уж пусто. А Мока здесь что делает, с её-то кровью шинсо? Он приглядывается: профиль вспыхивает фарфоровой молочностью. Акашия, пожалуй, слишком уж бледна, но для вампира это обыденность. Или раны, нанесённые другим шинсо, не заживают так быстро? Ему самому не на что рассчитывать: инфицированная кровь уже лишила его возможности ходить, и дальше будет становиться хуже — пока древний инстинкт не сотрёт теперь бесполезную память, и кто-то иной не покинет скомканное, ставшее пустым тело. Первый раз Канеширо увидел её в середине сентября. Он стоял, сжимая в руках штангу с капельницей, и водил пальцами по горячему от солнечных лучей стеклу. Акашия промчалась по двору, мазнув в воздухе яркими волосами и взрезав тишину звонким смехом, а потом исчезла. Он пожал плечами, подождал немного и вернулся в палату. Выписали Хокуто тогда лишь через три недели — восьмая драка с начала учебного года сказалась на нём хуже всех прочих. Если бы он только знал, в каком состоянии вернётся в ту же палату перед фестивалем!.. После смерти матери его жизнь полетела куда-то вниз, с каждым новым ударом прибавляя скорости. А потом в его существование лихим ветром ворвался скучающий Кирия, щедро отмерил своих крови и йоки, и падение замедлилось. Как оказалось позже — смешанных с чужой, проклятой, окаянной кровью. Кровью шинсо. И отсрочить последний удар стало невозможно. Когда Мока Акашия появилась в Фейри тейл в сопровождении сестры, Канеширо лишь взглянул на неё мельком — и отвернулся. Тонкая синева обводила глаза, кроме которых на худом лице ничего и не осталось. Она послушно исполняла всё, что скажут — тихая, равнодушная, тщательно сломанная. Не такой он её помнил. Совсем не такой. Как же получилось, что за полтора года не стало ни нежной улыбки, ни живых яростных алых глаз, ни серебристых волос, горящих холодным пламенем звезды? Хокуто гадал, оживут ли воспоминания, когда печать спадёт? Будет ли она снова той, кто дал ему отпор в самом сердце Академии? В конце концов, это оказалось просто смешным: Акашия смотрела лишь на Цукуне - как всегда, избитого, но буквально сияющего, и когда их окружили вампиры семьи Шузен, он с облегчением повернулся спиной к этим двоим. Губы, сжатые в тонкую линию, изобразили почти искреннюю улыбку, и в бой он ринулся без промедления. А не понаслышке известная сила вампира в этот раз дала слабину, и Хокуто не мог никого в том обвинить. У Моки имелась причина и, что оказалось ещё страшнее, у неё была ошибка. Жёсткая ткань подушки послушно проминается под затылком, и кажется, что сейчас раздастся леденцовый хруст. Почему она не убила его в тот день? Милосердие? Милосердно было бы прикончить его в первый учебный день в этой чёртовой Академии, или хотя бы отправить домой. Может быть, отец забил бы его насмерть. Может быть, нет. К сожалению, только Аоно всегда был везунчиком. Потолок темнеет и становится ближе на добрых полметра; Хокуто равнодушно смаргивает выступившие слёзы и снова глядит направо. Свет вечерней звезды меркнет, стремительно тускнеет и рассыпается серым шёлковым пеплом. Мока кашляет и в полубреду просит пить. Канеширо отворачивается и закрывает глаза. Он бы принёс ей напиться. Беда лишь в том, что этот стакан воды убьёт её.