Неудачная шутка

- Джокер, - мрачнея, позвал Брюс. - Я хочу знать, откуда у тебя эти шрамы. Это было не неопрометчивостью, но бесстрашием. Они оба знали, что он врет - но "хочу знать" звучало куда лучше, чем "мне наплевать, откуда, но сделай так, чтобы я не подозревал в этом тебя". Добившийся своего Джокер ждать себя не заставил, повернулся на спину, оскаленный одной из своих притворных улыбок. - Страшные? - он деловито облизнулся, возвращаясь в привычный образ. Брюс знал, что это его промах - притормозив, он сам создал паузу, позволившую придурку взять себя в руки. - Нет, - раздраженно возразил он, впечатывая его в матрас, не жалея ни его ранения, ни его гордости. - Совсем нет. Кто это сделал? Кто сделал это с тобой? - получилось слишком свирепо, но пусть, и он сжал пальцы, словно когти, поскребся в твердое плечо, требуя ответа. Под грудью он чувствовал вибрации сердца - причину чужой жизни - и это едва не отвлекло его снова. Никакого ответа он, конечно, не получил, но зато имел честь наблюдать, как чертов клоун практикуется в самоострастке. Эти попытки унять себя, якобы тайные, были так очевидны, что это было просто смешно. - Собираешься сдерживаться! - пораженно прошипел он тогда, задыхаясь от радостного возмущения: все это довольно сильно польстило ему. - Серьезно? Джокер? Джокер хвастливо вскинул брови, но очевидное отрицать не посмел, отвлекаясь на широко мажущую лаской ладонь, пробравшуюся ему под одежду. - Нельзя просто хихикать невпопад, Бэт, - прищуриваясь, назидательно заметил он, бессильно растягиваясь на простынях. - Люди подумают, что ты дурак. Дурачок. И попытаются тебя надуть. Обвести вокруг пальца, мм. Получая сигнал поднять руки, он подчинился тотчас же, давая избавить себя от футболки - какая-то закоренелая больничная привычка, не иначе. Брюс поймал его взгляд, и улыбка исчезла. - Я не... - не останавливая судорожных поглаживаний, попытался объяснить он, но не смог. Обвести вокруг... он был не против. Брюки сошли тяжелее, чем сходила бы после тяжелого ожога пострадавшая кожа - он замешкался у первой пуговицы, замешкался у последней, не осознавая, что уже давно одолел их, и только тратит время зря, чтобы обнаружить это; по бедрам пошло лучше, но они были так узки, тверды и прохладны на ощупь, что он какое-то время водил по ним кончиками пальцев, проверяя, изменится ли их температура или механические свойства - смягчится ли в снисхождении к нему напряженная тугим ремнем приводящая мышца, потеплеет ли полупрозрачный мрамор этого изваяния, как сильно можно растянуть, скрутить, как изящен будет изгиб, если удастся увидеть его; у колен он вовсе запутался, сворачивая фиолетовую шерсть в досадный тугой жгут - ненавистный за заминку, благословенный за возможность украдкой наласкаться с округлыми косточками лодыжек... Под эластаном нелепых желтых гольфов хранились ступни, с кожей еще холодней и белее, с костистыми предплюснами еще тверже - он коснулся их так, будто имел на это все права, и готов был покинуть с таким сожалением, будто повторное соприкосновение с ними было ему недоступно. Прогладил тыльную сторону правой, переместился на свод, вместо ожидаемой мозолистой мякоти нащупывая твердый кривой шрам, горизонтально пересекающий подошву. - Похоже на гилгитскую метку, - беспечно ляпнул он, когда Джокер вздрогнул от одного из самых смелых прикосновений - и осекся, замечая, как похолодел обращенный на него взгляд. Он определенно позволил себе лишнее - таким молчанием обычно встречали чужаков, вторгающихся в область с ограниченным доступом, и он тоскливо напомнил себе, что для прегрешений есть какой-то предел, но поглаживать озябшие ступни не прекратил. У грудных мышц касание не потеплело; не согрели его ладони и вершин острых, угловатых плеч. Джокер прищурился, усмехнулся, открыл рот, и медлить стало опасно - Брюс, даже пытаясь напомнить себе, что нельзя просто брать и делать то, что хочется, не спросясь, быстро двинулся вперед, укладывая между его готовых съязвить губ язык; внутрь его не пустили, но он не отступил. Рубец на подбородке (три неровных разреза - треугольник, чья-то подпись) был беззащитен, и он прижал его губами, огладил языком широко и бесстыдно. Гарантированный провал. Он не стал выяснять, что ему за это грозило. Сил впасть в новое осторожное ожидание не было - его понесло. - Ты не боишься пораниться, Бэт-мен? Не страшно выставляться на кон? - прохрипел Джокер, не оставляя ему выбора. Брюс мутно оглядел его, пытаясь понять, чего он хочет. Конечно, условная бритва этого рта не пугала его. - Нет, Джек, вовсе нет, - лаконично откликнулся он, передвигаясь с помощью сухих, острых поцелуев к его кадыку, оттуда - к бьющейся, словно в панике, сонной артерии. - Выставлен тут только ты, разве не так? - Похоже, что так, Бэт, - вдруг легко согласился с ним Джокер, и его и без того узко разрезанные глаза превратились в сочащиеся темнотой полулунные щели. - Похоже на то... Новый поцелуй сложил рты - он перенес его не сопротивляясь, но без инициативы, и только простые приметы (выпирающая по внутренней стороне белоснежного предплечья тонкая длинная мышца-спица, ладони, сжатые в кулаки) выдавали усилие терпения, что он прилагал. Совершенно неуместный жест, совершенно точно вызванный тем, что его не боялись - должно быть, самый страшный грех в системе его ценностей... Его рот был упруг и горек, шрамы - никто не охранял, но Брюс, прежде бездумно спешащий напролом, притормозил, выдрессированный практикой многих и многих сожалений. Никто прежде не страдал в его постели. - Просто для справки, - прошептал он, по очереди разжимая ему пальцы в несколько умелых, уверенных движений, делая это для пострадавшей руки по необходимости, для ее напарницы - по собственному желанию, - я не опытный образец. Или лучше сказать... Я здесь не для того, чтобы ты мог наблюдать. На безликих ладонях бледные ногти выдавили красные лунки-полумесяцы следов - печать не страсти, но преодоления - и он разгладил их подушечками пальцев, безнадежно надеясь стереть. Ничего не вышло - ну конечно - и он склонился, проходясь по каждому губами, разлизал... Джокер низко застонал. Невозможный звук, до этого момента - абсолютно невообразимый. - "Не только для того", ты хотел сказать, да, Бэтси? - развязно выговаривая слова, прохрипел он, хищно скалясь, все такой же свободный и наглый, как и прежде, как и всегда. - Ты бы хоть иногда спр'ашивал меня... для начала. Просто для справки, мм. Вот куда делся весь огонь - он был спрятан внутри, а теперь выдал себя, эхом отразившись в его голосе... Он там, на дне сосуда, под сотней замков из злобы и коварства, в прозрачной колбе контроля из каленого стекла? Или, наоборот, размазан ровным слоем по нежной влажной обивке нутра, нецененный, заброшенный... Брюс, оглушенный этим открытием, протянул руку, чтобы исследовать вопрос плотнее - жадно зашарил по его животу (тазовые косточки, острая линия жестких волос, ямка пупка, ценная как безусловное свидетельство его человеческой природы), но под кожу проникнуть не сумел. Правда ли красив этот ужасный мужчина, или это просто иллюзия? Белье было помехой, и он поспешил избавиться от него. Захрустела нитяная строчка, прикосновение опалило кожу - его уже обжигал лед, он знал это ощущение. Бедра разошлись, стоило ему подать знак - как восхитительна была эта лживая податливость... Он не злоупотребил ей, забирая только то, что было дозволено. Не первое касание, но впервые осмысленное. Следя ладонью от коленей вверх, потер поджатую мошонку костяшками пальцев, огладил ствол запястьем, пряча лицо в покрывало подле змеистых кудрей. Его затягивало все глубже, но он не сопротивлялся, желая узнать свой предел. Подставил ладонь, взвешивая в ней твердый, увесистый орган - тяжелый. Это было приятно, и он сжал пальцы, наслаждаясь осязанием крепости и гладкости, придирчиво прослеживая длину и обхват, приласкал, растирая навершие в кулаке через тонкую преграду кожи... Когда он давил сильнее - шум дыхания у его уха настороженно затихал; он ускорялся, ослабляя хватку - и вдохи становились чаще. Это привело его в восторг: рычаг! Сейчас он мог управлять самим хаосом - достойное достижение для того, кто столько лет безответно молится у ног порядка... Он был близок к тому, чтобы ляпнуть какую-нибудь опасную глупость, но Джокер вовремя подставил ему рот, и поиски тепла продолжились в поцелуе - еще один след, отсвет, тень: верно, оно там, внутри, в посланиях, отправляемых его властным, беспокойным языком, в футлярах зубов, глубоко в горле... В этом их взаимодействии не было ничего неоднозначного - все было только логичным продолжением натяжения, выраженного единственно доступными низменными инструментами. Он хотел большего, сквозь марево готовности подозрительно оценивая свои шансы при подобной неторопливости, поэтому привстал, ласкаясь ладонью о дрожащее от сбившегося дыхания горло, чтобы показать, что собирается делать дальше. - О, да ладно, Бэтти, - без выражения отозвался на его жест Джокер, пусто глядя куда-то в его плечо, - ты не серьезно... - Скажи, и я перестану, - надменно вздернув подбородок, пообещал Брюс, полагая, что полностью владеет собой. - Ты можешь уйти. Уходи. Я так сильно хочу тебя... Джокер прыснул и захохотал. - Я словно попал в бордель при монастыре, - отсмеявшись, воскликнул он, отирая с глаз несуществующие слезы. - Ты самый забавный человек в этой стране, Уэйн. Погоди, я уже говорил это? Пользуешься тем, что у меня сейчас нет обострения, как некрасиво. Брюс двинул подбородком, смахивая охватившее его раздражение. Хоть он втайне и считал, что его обязаны понять без особых трудностей, подобная догадливость поразила его довольно неприятно. Но пока из подтвержденного существовало только это со-прикосновение. - А ты унылый, Нэпьер, - признался он. - Ужасный, ледяной, мрачный. Тебе надо сделать что-то с этим, потому что я вижу тебя насквозь, теперь уже точно, - он наклонился, завладел тощей ногой, чувствуя пальцами камень костей под бледной кожей, и провел сухими, сжатыми губами по покрытой тонкими волосами голени. - Попытаешься убить меня позже, ладно? - торопливо попросил он, рисуясь. Ему было чем гордиться - он сражался и побеждал, но он был и великодушен тоже, поэтому поднялся выше и поцеловал колено, которое прежде не мечтал даже погладить. Не смог удержаться и провел языком по парным шрамам на внутренней стороне бедра: все это было слишком волнительно. Совершенно необыкновенно. - Лучше прекрати. Ты же потом пожалеешь. Как всегда, - просипел Джокер, под колпаком насмешки пряча угрозу, но горло ему сжимало возбуждение и тяжесть ждущей там руки, и вышло неубедительно. - Приятно осознавать, что был прав... Да, это приятно. Они снова встретились взглядами - необходимая роскошь - но ничего друг о друге не поняли, и он, хмыкнув, отвел глаза. Брюс извернулся, прижимая поцелуй к яркой вене, неровно вычерченной на белом полотне его лобка. От этого остался темно-розовый след, и он проделал это снова, снова, не замечая, сколько боли причиняет. Он бы остановился - пора было остановиться - но, как и прежде, он оказался один на один с ожидающим принятия решением, никто не предложил ему помощи, никто не хотел ему помочь... Горло под его левой ладонью трепетало, вибрировало от какого-то не доведенного до конца звука, и он пожалел, что у него только две руки. Это место пришлось оставить в покое, но пальцы еще помнили прикосновения к тонким косточкам, кадыку, гладковыбритому подбородку, и он утешился этим, пылая. Чего он хочет? Какое оправдание завтра он себе придумает... К тому же неплохо было бы знать, что он теряет. Член, захваченный его пальцами, дернулся, и он мог представить, как двигается в нем кровь - из глубины, толчками, пробивается по стволу вверх, родниковая - но не чувствовал этого, вооруженный только неточным прибором своей жесткой, огрубелой руки. Он был прям, презирал увороты и прятки, поэтому, не колеблясь, наклонился еще ниже, вталкивая его в рот через непослушные губы. Ему открылось даже больше, чем он мог вообразить, и он осторожно коснулся языком впадины на вершине (в этот раз вздрогнули оба - и он, и покоренное им тело), потер пальцами основание, вдавливая ласку в тонкое, чувствительное место в междуножье, подставляя спину для окрика, смешка, ножа, злого слова. Он ждал зря, но молчание - тоже своего рода реакция, и он усмехнулся, вобрал глубже, стал, прилагая отменное усердие, посасывать и вылизывать - широко прошелся языком по стволу, следуя за набухшими, объемными венами - вперед, назад, обратно, назад к вершине - обхватил губами головку, выталкивая на нее побольше слюны, поразительно недооцененной раньше смазки; сбился в хаотичные поглаживания венца, снова заглотил, дурея от нового, прежде незнакомого, запретного вкуса... Он уже ни черта не соображал. Удовольствие, сошедшее на него лавиной, сосредоточенное у основания языка, в паху, под ногтями, завалило его, залило, утешило, смягчило. Тишина мрачнела поверху, у него над головой, но он ее не замечал, ухитряясь остаться эгоистом даже в подобном положении. Он попробовал взять поглубже, подозревая, что идеальное может быть еще лучше, но получилось плохо, он не очень понимал, как... - О, нет-нет, - захрипел Джокер, из-за оскала, своротившего его челюсть, звуча явственно черно и злобно. - Не двигайся. Прекрати. Как же ты меня достал, мышара... Брюс почувствовал пальцы у себя в волосах - сперва осторожное, это касание вдруг стало цепкой хваткой, но прилив восторга помешал ему даже вспомнить о сопротивлении. Это сбило его - ритм нарушился, порвался, и он нахмурился, пытаясь реабилитироваться поскорее и поэффективнее - толкнулся языком в гладкое, сжал щеки туже, изогнул спину... - Ну что, теперь ты... видишь... что нельзя было... - невнятно забормотал Джокер, вздергивая его непослушную голову, чтобы направить служащий ему рот так, как вел его гон желания, и, замерев на секунду, вдруг размашисто поднял бедра, не достигая глубин, но ясно выражая такое намерение. Брюс зарычал в восторге, плененный вызванным этим порывом темным, огненным приливом в паху - воткнул пальцы ему под колени, нажал бесстыже сильно, подзакатывая глаза от удовольствия, когда почуял, что его сейчас почти боятся. Противопоставленная инициатива, которой он прежде не знал и даже опасался, оказалась сногсшибательной - чтобы подмять его под себя, нужно было приложить известное усилие; но дав ему шанс поступить так же, можно было сокрушить его, не двинув даже пальцем. Пусть это и требовало золотого запаса терпения, не важно. Этот человек был достоин ожидания - так хорош, так непрост, так непредсказуем... Почему он сдерживался прежде? Он не мог вспомнить. Слизистую сухо жгло, во рту было горячо и вязко, но он усвоил урок, поэтому двинулся вперед сам, пытаясь ввести головку себе в горло... прежде подтаявшие в ожидании мышцы под его пальцами вдруг сократились, плоть опасно дернулась, рискуя проломить в нем что-то жизненно важное, и он отступил, бессильный в отсутствии опыта. И практически сразу почувствовал признаки пика - напряженность, напор, сжатие, биение - с энтузиазмом ускорился, впервые в жизни доводя ртом другого мужчину до оргазма. В небо ударило горьким, и он приник ближе, как к источнику, глотая с удивившим даже его самого прилежанием - ему было немного жаль того, как быстро все закончилось, его качало на адреналиновой волне высоко и дико, он не мог больше трезво мыслить... Их рассоединила необходимость отдышаться. Джокер сразу же попытался сбежать - довольно резво, но непривычно для себя неловко - и Брюс, добродушно сдвигая брови, без труда удержал его на месте одной рукой, удобно опуская большой палец в лунку волнительного шрама от пулевого ранения. - Все нормально? - не поднимая глаз, спросил он, деловито отдаваясь задумчивым наблюдениям. Все это было его заслуженным трофеем: все еще огромный, потемнелый, измазанный слюной и спермой член с поблескивающей головкой удивительно розового цвета, вздымающийся от учащенного дыхания живот, загнанный взгляд, ценный только пока оставался не пойманным... - Ты побледнел. Перенервничал? - Позволь задать тебе тот же вопрос, умник, - почему-то оскорбился Джокер, хотя эта невинная шпилька была выпущена для того, чтобы его порадовать. - И не сдавай в ближайшие пару месяцев тесты на наркотики. Ты их теперь все равно не пройдешь. Он дышал тяжело и был напряжен как-то слишком уж явно - насторожен? Понять его было даже невозможней обычного, и Брюс нехотя попытался взглянуть ему в глаза, услышав, как мрачно он звучит. Показалось? Все было привычно - эта хорошо знакомая манера отмачивать глупые шутки невпопад, злобный смех, насмешливо сложенный рот... - Я не нуждаюсь... - начал он, и осекся, захватывая длинные пальцы в свою неловкую горсть: снова переоценивал свое самообладание. - Не нуждаюсь в прохождении таких тестов, Джек. Мне это ни к чему. На языке плавились остатки горького семени, и он сглотнул, отираясь. Лучше бы с самого начала промолчал, чем говорить глупости... Но он чувствовал, что должен что-то сказать. Прежде это было легко - он открывал рот, и все получалось само собой. Ни одна из его женщин не осталась недовольна, он был уверен в себе более, чем был уверен кто-либо - кто угодно - другой. Но теперь он чувствовал, что хватит одного неосторожного слова, чтобы все испортить. Ничего не оставалось, кроме как действовать по наитию, поэтому он спустил брюки, обнажаясь. Подобная неотесанная наглость имела успех - Джокер полыхнул глазами, оценивающе рассматривая его, и было очевидно, что это был правильный вариант. Возможно... Брюс приосанился, радуясь возможности продемонстрировать себя - но тот вдруг встал, попутно лишая его равновесия, и в мгновение ока оказался за его спиной - бедра к бедрам. Они застыли на коленях на неустойчивой опоре матраса. Это было неудобно, но не было сделано ничего, чтобы исправить ситуацию. - Все еще не боишься? - прошептал Джокер, пихая его между лопаток кулаком. - Брюс. Брюс только пренебрежительно фыркнул. Странное ощущение ушло - руки, обхватившие его, были неаккуратны и напористы, голос - тверд и низок. Печальные не бывают такими самодовольными, тот, кто страдает - не может быть так надменен. - О, да, выжал меня досуха, - признал Джокер, принимаясь выглаживать ему грубо и жадно. - Но у тебя не так много времени, а у меня аж десять пальцев на руках, береги тыл. След улыбки в его голосе был ярок, властный приказ его руки держал ноги раздвинутыми, жаркий рот быстро расцеловал напряженные плечи, потерся об атланту, задержался у шеи... - Времени у меня предостаточно, - огрызнулся Брюс, от умелых ласк войдя в странное воинственное настроение. - Для тебя у меня всегда найдется минутка. Шершавая ладонь тяпнула его, продвинулась по сухому, болезненно сдвигая крайнюю плоть, и он закрыл глаза, сцепил зубы, уговаривая себя только не дрожать. Он знал, что это - предупреждение. Взамен за возможность продолжать изучать его, нужно было дать разрешение изучать себя. Касание исчезло, вернулось, принеся с собой влагу, мозолистые пальцы сжались, разлилось размеренное скольжение... ненадолго - все вдруг дрогнуло, сузилось конвульсивно, вызывая не столько боль, сколько переполох разумных опасений - и вернулось в плавное, неторопливое течение. Тревожно. Это было тревожно, наверное, даже опасно, так неразумно, так приятно... Джокер навалился на него, плотно прижимая предплечье к его животу - движение кисти протяжно передалось косой мышце, почти выворачивая ее, и Брюс почувствовал, как прочно оббита железом жил эта рука, как она сильна, как беспокойна, как трепещет... У уха хлюпнуло, что-то горячо и обжигающе капнуло ему на спину, и он задержал дыхание, опасаясь, что этот болтливый обычно рот не ограничится только неконтролируемым слюнотечением - но когда молчание не прервалось, он, неблагодарный, вдруг немедленно почувствовал разочарование. Джокер издал понимающий смешок, и добавил вторую ладонь - свободная и быстрая, она прокатилась по коже лихо и гладко, следуя от наплечья вниз, проехалась по соску, дальше, проскакала по прессу, довольно издевательски медля на каждом выступе, дальше, пока, наконец, не обосновалась подле внутренней стороны бедра, зацикливаясь в смутно знакомых оглаживаниях... Не чтение мыслей, но что-то в этом роде - все же они были довольно схожи, даже если имели различий больше, чем было допустимо для мирного сосуществования. Так и не дождавшись комментариев, Брюс разомкнул губы, но сказать ничего не успел - монотонное и поступательное было уничтожено этим его позывом, изменился угол, изменился ритм. От мысли, что за ним наблюдают так пристально, ему ударило в голову. Указательный палец пощекотал уздечку, застыл - Джокер о чем-то ненадолго задумался - прильнул к уретре, размазывая скользкую дозу предвкушения, отдернулся, словно обжегся, вернулся в строй себе подобных, продолжая тереть и надавливать, преступно, злодейски неторопливо, вяло, медлительно... Это выглядело, как поддразнивание, но Брюс знал, что это впечатление - не больше, чем иллюзия. Его проверяли на прочность. Играли у него на нервах. Чего от него ждали? Что он должен сейчас сделать? Очередное плавное движение заставило его окаменеть и притаиться. Никогда прежде ему не приходилось делить инициативу, и теперь он остро переживал это. Вот-вот, еще немного, и с него строго спросят, хотя они сейчас точно ни на что не спорили - этот человек получит право потребовать чего-нибудь невозможного, вроде не рожденного еще первенца или половины королевства; или возникнет необходимость вступить с ним в схватку, но всех желаний есть только одно - отодрать его, втирая его костлявые плечи в простыни. Он не мог больше ждать - но послушно цепенел, принимая правила игры: не его очередь, ведет не он. Идеальная для сокрытия горения задумчивость, разумеется, не могла остаться незамеченной. - Ах, ты не принимаешь меня всерьез! - возмутился Джокер, снова отправляя пальцы в рот, чтобы добыть для скольжения больше смазки. - Боже, Джек... - не скрываясь, возликовал Брюс, бешено заводясь от мысли, что в этот самый момент это наглое животное познает его вкус. - Всерьез? Да ты себя хоть видел? Сердце разухалось, загремело, и он отвел руку назад, стягивая их бедра вместе еще ближе. Кожа под его ладонью оставалась холодна, но в этом, он был уверен, был виновен только остывающий пот. Его движение вызвало странный эффект - Джокер зашипел, нажал сильнее, вдруг тяжелый и мощный, и ускорился. Неидеальные движения, но изящно выгибающаяся ладонь с лихвой покрывала любые недостатки. Брюс крупно вздрогнул, когда влажный язык тяжело шлепнул его по шее, проследовал к уху. Жаркий, рваный рот всосал мочку, приласкал ее угрозой зубов, выпустил, словно выплюнул что-то негодное... Мокрый рот потерся о его плечо, издавая вдруг звук отчаянный и просящий - и он немедленно застонал в ответ, не сдерживаясь самым позорным образом. По груди текли волны жара, опадали тяжело, собираясь понизу, сгущаясь под животом, в паху, в самом естестве... Испарина тоже потекла, удвоенная. Идея держать это существо поближе претендовала на звание самой гениальной за долгие годы. Как стыдно, как восхитительно было получать, ничего не отдавая взамен - и он застыл, покоряясь, чтобы расплатиться хоть этим. Но даже так... подчиняться по своей воле оказалось не хуже, чем завоевывать по необходимости. Это было странное чувство, противоестественное, идущее в разрез с привычной уже его плечам массой агрессии, все еще зовущей рвать, ломать, подмять, присвоить, получить подтверждение своей власти, иметь контроль над этим смертоносным телом... Стараться, чтобы кончить так же быстро (отличный трамплин для рыцарского жеста), не было нужды. Он больше не мог терпеть, не мог все это выдерживать. Набрякли сосуды, расширяясь, зашипел пар, стремясь выбить какой-то важный клапан, обездвижить, обезвредить весь механизм. Стремительно нарастающее давление достигло точки, что-то сдетонировало, взорвалось, ударяя его в поясницу, подрубило ему колени, перекрыло дыхание, и он обильно излился, спуская в сложенные плотной раковиной-клеткой твердые пальцы, не имея никакой возможности сдержаться, и правда обжигаясь о мерцающие красные искры под веками, собственное семя, белые шумы, заменившие ему слух... У него было еще время, доступ был еще открыт, и он проглотил улыбку, желая делить и умножать - выпрямился, решительный и настороженный, желая обнаружить больше, узнать, может, сказать хоть что-нибудь, пусть пустое, но наконец напрямую; замыслил движение, держа наготове руки (оковы или щит, в зависимости от обстоятельств), развернулся, преследуя чудотворную ладонь... Но ухватил только воздух. Проворный, Джокер уже ускользнул - легко поднялся, отвернулся, молча скрылся в ванной, напоследок ослепительно светанув своей округлой белой задницей. Чертов псих. Брюс поджал губы, недоуменно глядя ему вслед. Показалось? Он мог поклясться, что успел это увидеть. Соболезнующая улыбка? Почти жалость. Он снова закрыл глаза, обстоятельно исследуя вопрос - на сетчатке не отпечаталось ничего, кроме светлого следа простыней, но он был уверен, что не ошибается. Участие, сочувствие. Поднятый слишком высоко угол рта, побелевшая рытвина шрама, оплывшее, отяжеленное плечо. Он все неправильно понял? Наказывая себя непонятно за что отсутствием передышки, он, однако, принял невозмутимейший вид (нужен был контраст с внезапно образовавшимся раздраем в душе), медленно спускаясь на пол, чтобы размять колени, и сдернул простыню с кровати. Под ней оказалась еще одна, подогнанная по углам, и он отупело уставился на нее, совершенно не замечая. Примерно догадывался, что сделал не так. Или нет, нет, совсем не догадывался. Когда он умудрился нахвататься этого? Он таким не был раньше. Не терял так легко самообладание, не был таким агрессивным. Обходительным таким, впрочем, тоже. Прежде не возникало необходимости удерживать кого-то силой, узнавать, где проходят границы... Он никому не целовал рук, не бывал так мелочен, прежде он не стал бы ждать, не принял бы оправданий, в том числе от себя самого... У него не было проблем с адаптацией. Уже много лет ему приходилось быть почти параноидально внимательным к деталям - даже в собственном доме, даже наедине с собой, в закрытых комнатах, во сне, во время секса. Никто не должен был узнать его настоящего, и это тяготило его, он к этому так и не привык, изнывая от дискомфорта. Но как иначе? Секрет есть секрет. А ведь он был сейчас свободен. Думал, что освободился. Какая злая насмешка! Легко было отражать ожидания других, мня это своим собственным выбором. Воспринимать себя единственной ведущей силой было так естественно. Но стоило ему только, преодолевая, пойти против течения, вопреки, но за своей собственной волей, все стало одним только сожалением. Можно было изучить эти унылые откровения как очередное заблуждение, но, придя в этот раз к осознанию, он не мог больше лгать себе. У него было железное подтверждение этой правды: если бы Джокер захотел, они уже драли бы друг другу глотки. Если бы он желал быть пойманным, он бросился бы за ним в погоню. Если бы было время для разговоров, они стали бы говорить. Если бы чертов клоун стал бы обличать его, ему не оставалось бы ничего, кроме как занять место обвиняемого. Но Джокер ничего не захотел - и он остался пуст и необитаем. Эта мысль зрело налилась и лопнула, и он содрогнулся от двусмысленности. Верно, ему нельзя было давать себе волю - он начинал все усложнять. Все это было важно только для него, и он ревниво упрятал свой секрет подальше. Он не очень представлял себе, что происходит с этим наглым засранцем - еще бы - поэтому, поглядывая на дверь ванной, перестелил для него постель, растягивая время в ожидании его возвращения, но в конце концов спасовал, сгреб в охапку грязное белье и отступился, чувствуя себя безвольным и слабым.