Неудачная шутка

- Что бы ты там себе не напридумывал, завязывай-ка с этим, - проницательно заметил Джокер, даже с пола ухитряясь смотреть поверху. - Ты так прямолинеен, мм. Мне тяжело постоянно читать с тебя. Не надоедай. Его ловкая рука скользнула по внутренней стороне бедра, деловито подлезла под ягодицу, разминая ее, и Брюс, удивленно уставившийся на это вольное обращение, вдруг пожалел о спонтанном решении пойти у него на поводу. Шершавые пальцы совершали краткие, но частые набеги - снизу, на внешние стороны стоп, к лодыжкам, обмеряя их; неожиданно являлись у живота, вкрадчиво призывая мышцы пресса откликнуться на прикосновение; вдруг мелькали хрусткими суставными наручниками у запястий, плавали, терли, разжигали неуверенно, но оттого - восхитительно приятно... Грубая ладонь поместила его член в нужную узость, сжалась на основании, встрясла его, тревожно хваткая. - О, черт, Джек, не провоцируй меня, - безвольно прохрипел он, надменно ограняя челюсть - лживый, он такой лживый теперь. Как он мог забыть главное правило? Угрозу должна прикрывать готовность исполнить ее. Он не уйдет и не станет сопротивляться, даже если Готэм начнет трясти по десятибалльной... Джокер не ответил, подался ближе, болезненно щурясь, потерся в поцелуе о принстонскую крикетную отметину над его правым коленом, подключая вторую руку, пока относительно невинно поглаживающую мошонку. Незнакомая инициатива, неопознанный жест, неопределенные намерения... - Ты обнаглел, Бэт. А я не выношу наглецов, - неохотно проговорил он наконец. - Мне все опротивело... Но я все еще могу продолжать. Брюс только осознал, что давно уже не видит его улыбки, и нахмурился, нечуткий, оглохший - зрение отказывало, купол желания оградил его слух от всего внешнего: чертов клоун явно вознамерился обслужить его. Близость этого рта, его подчиненность, один этот вид, один намек на это были уже заманчивы излишне. Эти губы, укрывающие беспокойное жало, мерцающие слюной, разгоряченные, были желанны особо, и он, широко ухватывая уродливую щеку, стал тереть их большим пальцем, не очень понимая, о чем хочет этим сказать, но что-то смутное, невыразимое иным способом имея в виду точно. Он ждал его так долго, так неоткровенен был с собой, тратил ночи на бестолковые сны-проулки, отворачивался от правды, лишь бы остаться в этом мутном зазеркалье. Он себя презирал, и неужели не унизительно было, что он вынужден только соглашаться, из альтернативы имея всего лишь какой-то бесполезный отказ? Сам факт того, что это можно контролировать, был возмутителен. Как мелко это было... Запомнить вкус, владеть им - он прекрасно знал это, он это уже усвоил. Джокер может познать это, может заполучить... ничего не выйдет. Тот насупился, чуткий, и вдруг полоснул языком по стволу - влажный кончик пробежал от корня, минуя торопящуюся с вершины каплю, обогнул венец и устроился в самой середине, в лунке канала, елозя и скользя. По розовому текло ручьем. Брюс неуверенно откашлялся - происходило нечто беспрецедентное, о чем он еле мог мечтать. Бальзам на самооценку, и причин этому было множество: пронзительный миг давления, поразительная открытость... Добровольно склонившийся перед ним гордый, опасный человек. Он мог бы сделать лишнего, он нуждался, переполнившись, в чем-то несомненно лишнем... - Вот так нравится, да? Дрожишь, - высмеял его расчетливый рот. - Как будто ты не дрожишь, придурок. Хватит болтать впустую, - благодарно прошептал тогда Брюс, изводясь от того, что не мог получить настоящего к нему доступа. - Хватит. Иди сюда. Я никогда не стал бы таким, как вы. Я таким никогда не был. Опрокинуть... соперника, - губы поплыли вниз, натираясь по уздечке, обрывая ему голос, и он запрокинул голову, спасаясь от хлынувшей в лицо волны жара, - опрокинуть... Это тебе не сумо, Джей... Эта комбинация - повелитель, подчиненный шуту своего трона, где у его уха впервые звякнул медный призрак бубенца его короны - сводила его с ума, без шуток, без преувеличения. Он не хотел всего этого, но он без всего этого погиб бы, наверное, на месте. Гордый и опасный человек бесстыдно и равнодушно подбавил огня, вдумчиво обсосав головку, и он окончательно потерял бдительность. - Впустую, так ты думаешь? - хватая в ладони его колени, хмыкнул тот, соединяя два сорта упругой плоти в венце и рубце, но предчувствия опасности не вызвал, не сумел этого. - Мм. Хорошо. Его колотило, у виска надулась вена. Касания были ему приятны, он льнул к рукам. Он был неумел слишком открыто, слишком вызывающе старателен, но это было неважно. Он был невесел, вот что было хуже. Его повело - белые плечи накренились, будто пресловутая глыба льда, готовая уйти под воду - он наклонил голову, будто был любознателен, и принялся лизать, старательно копируя их прошлый опыт, перевернутый теперь, как плотная карточка Таро. Дурак, Выбор, Повешенный. Брюс открыл было рот, чтобы остановить его, навести, подбодрить, заставить не останавливаться, нет, все же остановиться, но разумно замолк, из большего разрешая себе наглаживать костлявую спину, шумно выдыхая после каждого влажного подхода - Джокер, далекий и близкий, лакал из него усталость. Еще немного, вот-вот, и он познает его... Или нет? В этом нет нужды: он и так знает? - Не дерзи мне, Джокер, - строго сказал он, и голос его не подвел, - а то я тебя отделаю. Тебе не нужно заставлять... меня, - уже нехотя продолжил он, возмущенный тем, что вздорный клоун так небрежен, что не может обмануть его. - Хочешь что-то? Так попроси. - Да сдавайся уже, черт, - рассвирепел Джокер, и вдруг стало ясно, что он едва терпит, чтобы не захохотать. - Да, заставлять, мм... Примерно так я себе это и представлял... - Не думаю, что понимаю тебя, - Брюс уклончиво выделил себе еще немного времени на размышления, лихорадочно справляясь с возбуждением. - Ты сейчас сознание потеряешь, - встревоженно понял он, забывая, что такие замечания могут стоить ему целостности шкуры. С кончика языка бойко капало - Джокер таял под его касаниями почти буквально: от его неумелого нападения на паркете у их ног натекла прозрачная лужа, незначительная в целом, но внушительная в этой частности - мало кто мог похвастаться тем, что может создать водоем слюнотечением. - Верно... Я... Брюс, - прорычал тот, ликуя, стремясь скрыть, как горит, почти бредит, - я не испытываю интереса к тому, чтобы барахтаться в грязи. Может, не умею. Ничего. Я быстро, мм... быстро обучаюсь. Его ровные твердые бедра, широко расставленные, явственно онемели. Плотные узлы мускулатуры напряглись, сухо выступая под кожей. Глаза сверкали - перезрелые, негодные ягоды. - Что? - рассеяно переспросил очарованный им Брюс, болезненным хлебком проталкивая в горло горькую, липкую слюну, мешающую ему свободно дышать и говорить - рядом с ним был источник, но пить было нельзя, вот он и изводился жаждой. - Что, Джек, ну что?.. - не выдержал он, когда обращенное к нему лицо попыталось собраться в знакомую гримасу: подзакаченные глаза, по-кошачьи отведенные в сторону, хищная Улыбка - объявление войны, пулеметная очередь, теплая ампула, переданная украдкой... Он подставил руку, предлагая ему помощь. Здесь было две воли, ни одну пока по назначению не использовали - к счастью, он, ненавидящий беспорядок, был тем, кто отказывался пасовать, даже когда все в ужасе прятали лица. Джокер рассмеялся в нее - прямо на раскрытые пальцы. - Ты знаешь, что. Доппельгангер. Двойник. Я пришел к выводу, что мне это не нравится. Сильно не нравится, - признался он, изъясняясь в своей обычной манере искажения: правду можно только выбить, и все должно быть не оплачено, но отнято. Брюс замедлился, рассматривая его. Увиденное смущало: перед ним был почти незнакомец. О, он прекрасно понял, о чем речь. Удивительно, но он не был уязвлен так, как ожидалось от его властного характера - просто затаился настороженно, бережливо запоминая влагу слюны на наждаке языка и мозолей, в стороне лелея нежданно полученный подарок, который еще надо было обдумать: нервное подношение слабиной, необычный выигрыш. В совокупности с доверчивым, раненым возвращением это составляло чуть ли не трофей, и он благосклонно запылал, возвышаясь. - Глупец, - похожим тоном откликнулся он. - Единственный в своем роде... такой придурок. - Даже не предполагал, что ты не поймешь меня, - проворчал Джокер, освободив рот, - ты должен был понять меня, и сделать так, как я захочу. Но все, что он должен был нанести, ударило по нему в ответ из-за непредсказуемой реакции жертвы. Он поднял глаза - Брюс улыбался. - Выглядишь растерянным, Джек! - приметил тот с издевкой. - Все ли у тебя в порядке? Горлышко побаливает? Джокер дрогнул, нейтрализованный - редко кто выказывал так мало самосохранения перед ним. Хотя бы капля? Нет? Поразительная открытость. - Медосмотр? Отлично. Сейчас покажу, где болит, - он вернул себе равновесие, привычно не умея уйти от попыток рассмешить себя. - Ты настоящий псих, Брю-юс. Я серьезно. Отчаянный. Без тормозов. - А ты волшебник, Джек, - несдержанно буркнул Брюс, расцарапывая ногтями бежевый след старой боли на его плече. - Просто иди сюда и заткнись. - Согласен, - задумчиво перебил его Джокер, с переменным успехом водя губами по потемневшей головке - потерять закрепленные высоты было бы расточительно. - Верно, я не заработал возможности высказаться. Сперва я должен доказать свою позицию, мм? Хорошо. Это обоснованно, признаю... Безуспешная потуга притвориться трезвым, столь безнадежная после того, как он совершил стыдное самолюбивое движение, вышла весьма беззащитной. - Последний раз предупреждаю, - нашел в себе силы на ультиматум Брюс: суррогат этой чувственности довел его до ручки, и, если от него хотели насилия, то теперь было самое время для поворотного момента. - Поднимайся. Иначе я подниму тебя сам, и тебе это не понравится... Джокер в ответ навалился на него, придвигаясь вплотную, укладываясь ему на бедра, прижался почти беззащитно, будто собираясь обнять за талию - но это движение, начавшееся так невинно, текущее так плавно, завершилось внутри его рта, когда он вдруг заглотил, плотно сжимая губы. Брюса подкинуло, скрутило. - Джек! - он согнулся, будто получив удар под дых, застонал, сворачиваясь над ним в странном жесте сочувствия - влажные стенки щек принялись тереть его по горячей слюне, острый язык стал гладить, подныривая, и он исчез, пропал на время, переставая быть собой. - Вот черт, - воздуха в легких не было, и он звучал так жалобно, но - разве он мог сдержать этот вскрик? - Джек... Джокер, стесненно выпустив воздух носом, взял глубже, и он поспешил дотронуться и до шеи, до его кадыка - должен был почувствовать это - движение, глотки, дыхание. Он ценил их так высоко, он присвоил их, не испытывая сомнений или вины за эту кражу: он их заслужил. Бледная спина, дрожащая под беспристрастными лампами, исходила потом. Светлые волосы слиплись, и он, терзаемый сомнениями и неумелым языком, даже нашел время на то, чтобы оправить их - совершенно бессмысленный жест, показавшийся ему чем-то очень важным. Джокер слишком спешил и не особо прятал зубы, брал слишком глубоко для своих смехотворных навыков, и выглядел при этом слишком соблазнительно, но это был лучший минет в жизни Брюса Уэйна. Открытость, эта потеря почвы под ногами, сулила в будущем жертвоприношения гордости, темные мысли не утихали, но пока не могли в полной мере распоряжаться им, только подпевали в унисон плотному пространству злого, жадного, недовольного рта. Брюс, молитвенно выставляя локти, уложил его лицо в ладони, бессильный остановить погружение, и только, постанывая, смог убедить его, направляя грубоватой уловкой ласки, принять подсказку верного угла, под которым не нужно было так напрягать челюсть. Хитрость, из тех незамысловатых, что были ему доступны, и она вряд ли спасла бы многое, но он смог хотя бы отвести ему глаза... Он был снова погружен на невозможные прежде глубины, и затих, смутно пытаясь определить, кто сейчас наверху, но этому, конечно, мешали звучные посасывания и неловкие руки. Он хотел большего, хотел его твердости тоже. О, он так много мог для него сделать сейчас, а глупый вымогатель не получил и той мелочи, ради которой совершал свой жаркий налет; его собственный рот горел, покинутый без поцелуя, сохраняя неистраченный потенциал нежности, предназначенный только этому человеку. Руки свои он потерял, однако - они были ему недоступны, двигались сами, норовя нажать, сдавить, насадить, и он громко дышал, изводясь от удовольствия. Это было действительно слишком - огромное, массивное, сырое под решеткой ребер двигало им. Уродливая щека наполнилась, хлеща из трещины пузыристой, почти газированной слюной. Забываясь одинаково отчаянно, они закачались, зашлись в едином ритме, безошибочно следуя друг за другом - плечи-бедра, затылок-таз, кисти, снова плечи... Брюс, не успевая осознать искренности жестов и звуков, застонал, поджался - мир свернулся в тугую, воспаленную спираль, распирающую его. Ему казалось, что кульминацию удалось отсрочить - отлично, что еще... Его член выставили на ладонь, задумчиво осматривая - он, глядящий во все глаза, был рад передышке, он эту передышку ненавидел; язык быстро прошелся по напряженной вене, остро обвел уздечку, горячий рот снова заглотил... Грозовые раскаты, истекая из глубин его естества, распространились, тягучие и темные, оглушили его; погнались, стремительные - никак не достигнуть. - Джек, посмотри на меня, - взмолился он. - Джек, Джокер... Джокер, зажато, словно скидывая путы, повел плечами, но - вдруг, вопреки - глаза поднял. Брюс жадно уставился туда - там было светло, будто днем. Пусто, зрачки почти исчезли, суженные. И он не смог вытерпеть этого - весь отправился-рухнул вниз, стремясь поместиться в нем еще, полностью... Джокер это тоже почувствовал - по увеличению объема и давления, по железу отвердения - и отшатнулся, но было поздно: ему ударило-брызнуло между губ, на щеку, на розовую, побледневшую полосу шрама. Он мог бы остаться один, но был тот, кто глядел в него очень внимательно. Брюс, ударенный выражением его лица, поспешил перехватить руль - зажал себя в кулаке, извергаясь в емкость пальцев. Джокер, посмеиваясь, вставать не собирался, и он, хоть и пропал сравнительно надолго, но, еще корчась от счастья, не растерялся, вздернул его под плечо, под талию, затянул к себе, сгребая в объятья, будто давно потерянного и лишь недавно вновь обретенного друга; удержал рядом, прижимая к спинке дивана почти грозно, застонал снова, ненавидя себя, голодной рыбой раскрывая рот у его рта, ответившего непослушанием... Он не был смущен, хотя теперь, глотая из него, познавал собственный вкус. Показывая чудеса самоконтроля, инициировал момент борьбы, пока присваивал его рот себе насильно, не боясь пораниться, давил языком на язык, попутно спровоцировав многоборье с помощью двух пар бедер и рук, в котором вымогал для себя вполне определенное: заполучить этот зад себе на колени. Он хотел бы, чтобы Джокер обнял его - даже неловко, даже под видом захвата. Добровольного согласия на это он бы не получил, поэтому просто сцапал худое предплечье, продевая его над ушком тахты, завел себе за шею, и враз сделался удачливым грабителем, сорвавшим сварливый, неподатливый куш. Из-за шрамов... И это, без всяких сомнений, был его первый раз... - Прости, - горло было пережато страстью, но Брюс, принужденный таким важным вопросом, как первенство духа и плоти, смог выговориться членораздельно, упорно, путано вызнавая у себя, верит ли, что его темный соперник может выдавать такие реакции на самом деле - подставленное плечо, молчание, восторг, печаль... - Прости, что не предупредил. Джокер... Тот приподнял брови, отчего-то не желая встретиться с ним глазами. - Ничего. Это не твое, - непонятно объяснил он, почесываясь под подбородком запястьем, будто запоздало жалел себя после попытки удушения, - мое мешает. У него стояло так, что его нелепые пестро-зеленые трусы обрели однозначную форму туристической палатки. Брюс своротил их к черту, спуская к щиколоткам в один рывок. - Джокер? - позвал он, на уровне чутья распознавая его теперь как тело, лишенное сознания, аналогичное его тоскливому двухнедельному двойнику. - Какого черта ты в ярости? Я еще ничего не... Сам себя разозлил? Боже... Джокер не откликнулся, только попытался принять самодовольный вид, раздраженно отшвыривая спутавшее ему ноги белье. Его трясло; не нахальная улыбка, но горькая складка подле шрама; морщинки у глаз равнялись не лукавству, как бывало раньше, а напоминали мятую ткань? Брюс прижмурился, набираясь терпения. Прижимая поцелуем рвань щеки, подставился под него, расставляясь самой подходящей для него подстилкой, и стал ублажать, натирая ему по стволу плотно сжатым кулаком - он знал, что поступает правильно, поскольку под этим подписались облегченным вздохом. Залитое влажным доказательством желания, устье уретры блестело, являясь воплощением воды - без шуток, магия существует: его рот, прежде высушенный, переполнился слюной от одного этого вида. Он знал, что все это значит. Его обезвредили специально, намеренно лишили его функциональности. Но как было осуждать его за это? Что-то чудовищное случилось с ним, да, что-то чудесное. Странно, он не должен был чувствовать возбуждение, только что выкаченный до капли. Прежде с ним такого не было, нужен был плавный переход, он заставлял себя. Но не теперь - что значил этот подъем? Немного знакомый - ему пятнадцать, и он самый пострадавший, единственный из всех несчастный, никем не понятый полудурок, сухо плачет без слез, капает ярость - его кровь кипит, равнодушная к тому, что он, вообще-то, должен испытывать вину за то, что жив, и это еще как минимум. Все плохо, но где-то здесь, на материке, существует его двойник, надо только найти его. И не займется пожар, не выйдут из берегов реки. Доппельгангер, да. Он знал, почему смог так разозлить его - Джокер попросту не догадывается, что должен увидеть в зеркале, как это было с ним самим. Все остальные не могут влиять на них, если им вздумается отразиться так... Пусть делится рукопожатием только с ним, и взгляд его пусть достанется только этому дому; запереть его в подвале, не отпускать за порог, чтобы он не сеял зла, не проливался темнотой... Слишком ярко - мир будто протерли начисто. Карее стало казаться вишневым, оцвечиваясь дрожащей краснотой склеры; белое выбелилось, разбавилось наверняка сладчайшим розовым - на щеках, на шрамах, покрывающих спину. Брюс извернулся, попробовал самый широкий из доступных, пролегший под правым соском. Восхитительно. Куда лучше, чем он ожидал. Прилежный реаниматор, он оказался эффективен - Джокер оживился, подманенный удовольствием, получаемым в обход него. - Что? - подал он голос, обмякая на подчиненном ему плече. - Нормально? Брюс... Он подался назад, втираясь в немедленно подняпряженное для него могучее, не замечая даже, как ладонь собирает с его подбородка избыток злосчастной слюны, все еще отмеченной семенем. Непознаваемое стало вдруг простым. Брюс заставил себя остановиться. Сейчас он не мог ошибиться, опять упустить момент, упустить преимущества... И это было недостойно, но он не мог оказаться хуже. В этот момент, длившийся не дольше мига скользнувшей тени, он мог признать, что ждал его, замирая по углам с чертовой книгой - "а ты как ночь, как ад, как чернота" - потому что зверь этот должен был сам улечься у его ног, и так и случилось. Возмутительно долгий срок он был дешевле злобы, холода и темноты подворотен - шесть чертовых дней, сто сорок четыре часа, вычитая только кошмарные сны, потому что там, в них, был он, незримый, белый и цветной, злобный, отвергнувший его, и не-живой, а призрачный... Мыслить становилось все сложнее, и все распадалось на странные, но простые понятия: сломать, сжать, проникнуть, впитать. Поза удаляла его губы недостижимо, но для него было обычным чем-то жертвовать, и он смиренно снес и это ограничение. - На самом деле, не могу понять... Может, и так. Мне больно? - просипел Джокер, горбясь. - Как хреново, Бэт, пиздец. Распирает. Вот это - боль? Я в таком совсем не разбираюсь... Он отрешенно вздохнул, извиваясь, когда его попробовали утешить крепким поцелуем в подмышку. Брюс прежде не мог себе представить ничего подобного: он опирался на его грудь, он опустился на его колени. Он держит на коленях того, кого прозвали Джокером... - Нет. Я чувствую то же самое, - отозвался он, не давая себе засомневаться. - Это что-то вроде радости. Я рад знать тебя. Предпринимая поспешную вылазку в его междуножье (жестко, ему одному не справиться с этой засухой), он не мог судить ни о чем, кроме себя самого, но это не было эгоизмом. Кроме того, его поняли - он знал, что это так, догадавшись по подавленной этим телом дрожи. Он вторгался на запретную территорию, но ее хозяин был ему рад, будто того держали в заложниках, и без его вмешательства он получил бы пулю в висок... Преступником, замыслившим против них недоброе, было одиночество. Левая рука была потеряна - она была отлучена от путешествий, вся посвященная равномерным ласкам зажатого в ней члена; правая зато была свободна, и он поднял ее, приставляя к кривому рту, чтобы одолжить там еще больше слюны, собирая ту плотно сложенными пальцами, как черпал бы у родника. Он не пролил ни капли, вернувшись. Принялся скользить, ныряя между ягодиц - упругое отверстие не продавилось, когда он попытался взять его нахрапом, и он стал касаться деликатнее, умасливая его вкрадчивыми оглаживаниями большого пальца, подныривающего и осторожного, которые не очень успешно пытался выдать за робость. - И я скучал, - завороженно признался он, не соображая, что делает. - Ты ушел, и я скучал по тебе. Потирая успокаивающе, стал блуждать по дугам, не найдя пути, но в процессе обнаруживая отмычку, синхронизировав кисти рук: на большом взмахе, который производила левая, достигая единства с истекающим желанием органом, правая могла продвигаться дальше. Он применил сделанное открытие, вдохновенный, словно увлеченный часовщик - руки летали, все было посвящено только одной цели - не оставить его в покое. Джокер выставил задницу, почти уничтожая его дыхание, выломал себе лопатки, уничтожая свое. - Скучал? - невнятно повторил он, соображая еще хуже. - Без тебя довольно скучно, да. Ты забавный, мм. В любом... виде забавный. Брюс... Брюс нахмурился, почему-то польщенный. После новой отлучки за слюной он совсем осмелел, проникая по фалангу указательного. Гладко. Желудок обожгло, застучало, и он замер, не решаясь на большее. Начав так грубо с его подачи, с каждым днем он отдалялся неимоверно - и вот, теперь обмирал у этой горячей тесноты, благоговея, будто никогда не получал ее полностью... Это разозлило его. Но кому вообще нравилось копаться в своих провалах? Задышал, втискивая сразу два, и провалился, пропадая. Задушенный стон вознаградил его, совратил, и он всадил до второго рубежа, постанывая тоже. - Ох, Джек, - позвал он, подлаивая от волнения, и согнул пальцы, разгоняя их. Упругое обволокло его, но он был достаточно смел, чтобы преодолевать сопротивление. - Так - хорошо? Неужто можно... - он сбился, не очень понимая, что нужно сказать. - Принять это за боль? Как так можно, Джек... Он не мог больше выносить этой откровенности - не в таких количествах. Потом будет откат, наверняка Джокер будет разозлен, решит, что все это слабость... Будто он сам не такой. - Продолжай, - невозмутимо позволили ему, и он сделал круговое движение, выкрутил запястье, особенно изощренно оглаживая окаменевший орган, останавливая себя от желанно-хаотичного вращения с удивляющим его самого усилием. - Нет? Не подходит тебе такое, Джек? Если тебе не нравится, - начал ломаться он, не беспокоясь о последствиях. - Ты прав, это как-то неуместно, да? Джокер, выпуская воздух через сцепленные зубы, изогнулся, подгоняя его пинком пяткой по голени. Эта уступка почти оцарапала его, пометила лоскут кожи точно - мало, мало, какой же он скупой... - Я тебя сожру и кусочка не оставлю! - ласково пообещал тот, улыбаясь над ним мрачным желтым полумесяцем. - Быстрее. Отпусти меня побыстрее. Брюс ахнул от возмущения. Уйти? Отпустить? Ну и мерзость! Почти богохульство... - Сожрешь? А не подавишься? - из последних сил сохраняя концентрацию, просмеялся он, плотнее обхватывая ему по стволу, растирая по смазанному, одновременно заводя поглубже. - А так? Бороться с темнотой он будет так: надеяться не сделать хуже, улучшая. Но Джокер промолчал и только задышал тяжелее. Все испортил? Опять оскорбил гордеца... Но как можно было не заметить, как доверчиво выставлен его хребет? Как расслабляются сведенные в спазме душевной боли мышцы, как исчезают терзающие его тени... И думать о себе - как было? - Ну как? - заворчал Брюс, угодливо вылизывая ему возле напрягшегося соска. Он разыскал новую точку опоры - укусы, запретные, единственно сейчас доступные: он захватывал зубами кожу тонкой, мелкой дозой, всасывал ее, разминал языком, извиняясь за красноту пятен, потирал губами... У него снова стояло - в паху стучало в ритме, отдающем в висках и глазницах, и он вжался в костистый крестец, мечтая, что этот самый жестокий из преступников оценит его, позовет, попросит... Этого, конечно, не произошло, и он стал утешать себя самостоятельно, качая бедрами в рамках акции непозволительно простодушной добычи приятных ощущений от его увесистости. Джокер низко заворчал на него, ерзая, и он с недоверием понял, что это. Попытка побега. Перехват доминации! Он должен был отомстить, но смазки было маловато, и он воспользовался этим переполохом, освобождая руку - подбросил ее к приставному столику, не глядя добывая прозрачный тюбик из потайной его выемки. Он нашпиговал подобным реквизитом все ящики в доме, и совершенно серьезно опасался подвергнуться осмеиванию, но теперь это не имело значения. Было невозможно: Джокер не мог даже скрывать, как возбужден, куда ему догадаться... - Неплохо... - внезапно сдался тот, когда он, поколебавшись, ненадолго отступил, извиняющееся вцеловываясь в его непривычно нерешительно качающееся плечо, пока скрытно обмазывал пальцы. - Это было неплохо, весьма вовремя... Бэт-схрон, мм? Брюс позорно вздрогнул, пойманный. - Я тебя взгрею, клянусь! - взвился он, вспыхивая. - Неплохо? Джокер оглядел его стороной, задирая нос. Он выиграл, но доволен этим не был. - Неплохо... но не более, - отрезал он, плавясь. Это было сверхнагло, но Брюс прикрыл глаза, моментально покоренный. Преданным псом завилял локтем, томясь от восторга - по гелю пошло куда легче, и он заполучил в награду звучный стон, особенно ценный сожалением, которым сменился. Он скрывал это тщательно, но втайне считал каждый. Это горло сжимается, изнывая от смеха, гудит протяжно, взбалтывая нервы-стропы; рычит от гнева, срываясь на низкое нытье, хлипкое, жалкое, слабачье; он так смелеет, что подает для поклонения руки - и, когда их пожимают, едва ли не визжит от отвращения... - Погоди, - проглатывая в полушепоте переполняющий его азарт, упрямо пригрозил он. - Погоди немного, Джек... Он уже ни черта не понимал, бездумно массируя его на экстремальной глубине. Догадался, побарывая мутные воды злой, похотливой властности, применить более основательный подход: поискать в предполагаемой области, а не там, где ему было угодно. Это было гипотетически совсем несложно, но он, дикарь-одиночка, разбалованный обслуживанием со всех сторон, был ужасным неучем, был чересчур взвинчен... Осуществляя смутно запланированные прежде поиски, особенно глубоко засадил - до костяшек - и они синхронно взрычали, не имея больше сил на неловкость, на сокрытие истинных обликов... Он потек пальцами назад, к началу, сворачивая их - четкий контур, подъем, теплая, упругая, нежная мякоть... Его усилия вознаградились - в Джокере, оказывается, столько мягких, непрочных сторон, столько точек, ждущих нажима... Тот зашипел, выгибая спину, но взятие главной вершины вторжения поприветствовал непривычно для себя открыто - расставил ноги, доверяя большее в расчете больше получить, ослабил горло (там что-то мокро щелкнуло, какой-то важный тумблер, вторящий влажно натертому тумблеру плоти, терзаемому изнутри), позабыл даже об охране границ, о своей вечной бдительности... Реакция не разочаровывала. Вдохновленный ей, Брюс прищурился и повторил движение, улучшая и продлевая его. - Джек... Джек, - снова не сдержался он, шалея от осознания пределов, производя кистью чересчур смелые, широкие махи, чтобы утешить и его член. - Ну как? Джокер дернулся в путах его рук, неожидаемо мощный. - Проклятье! Заткнись, просто заткнись! - качаясь в чужом такте, зарычал он, прихватывая когтистой лапой прижавшее его под ребра предплечье. - Конкретнее, - сурово нажал Брюс, кивая себе - понятнее не стало. Он был назойлив, да, доконал его. Это гнев? Нет? Признание влияния? Если он опять облажался, то что? Он слишком много о себе возомнил. Стоит наказать ненужное, неоправдавшее ожиданий, разве не так? Он начнет безотлагательно - с этой железы заносчивости, опухоли спеси, распухшей в его собственных глубинах, обманувшей зеркальные ожидания... Джокер спас его гордость, сам того не подозревая. - Сойдет... - отчаянно проныл он, выгибаясь, когда плавающий крюк пальцев, настойчиво имеющий его, набрал темп, нещадно мучая в том самом, пронзительном месте. - Сойдет, черт, сойдет... Брюс... Подхваченный его зовом Брюс сразу же забыл о том, как близок был к краху, и одобрительно застонал, потираясь о него плечом. Эта скупая похвала была даже большим, чем он рассчитывал получить, несмотря на то, как категорично был самолюбив; дыхание, за которым он следовал, участилось, и он начал осторожно двигаться в обратном направлении струны, придирчиво следя за удобным углом. Что-то изменилось, тягучее, плотное - и он ускорился еще, аккуратный вдвойне, раболепно напрягая бицепс, испытывая выносливость сухожилия, чтобы не сбиться ни в коем случае. Пальцы-эрзац сжало, обтянуло плотнее плотного, но он не сдался, не давая себе спуску. Удобнее подставляя горящую от соприкосновения с захваченным органом ладонь, постарался сделать все как можно лучше, взволнованный одним только известием о приближении его оргазма. Сердце громко билось, доставучее. Настырный, прижал тяжелое тело ближе, не желая пропустить ни секунды желанного зрелища - плоский живот свело от судорог, на бледных волосах, покрывающих лобок и бедра, под стылой росой пота заходили мускульные волны. Витые светлые вены, покрывающие ствол клоунского члена, отлично гармонировали с темными венами его руки, и это смутило бы его, но потом, потом... Раздался выстрел, даром что бесшумный. Ему почти удалось ухватить бурный белый поток, вязкий, волшебный, обильный - семя потекло ему по запястью, следуя за тонким японским шрамом. Радость - да, безусловно, вот что он чувствовал, ослепший, подчиненный травами этих волос, перевозбужденный, безобразным сатиром обканчиваясь на подрагивающую белую поясницу с помощью окропленной этим мужчиной ладони в три небрежных размеренных взмаха. Но скрип зубов - один на двоих - больше походил на треск тонкого льда под неосмотрительным путником.