Неудачная шутка

Брюс обнаружил в себе такой удивительной силы ярость, что стоило прекратить промедление и убраться куда подальше... Предположить прежде такое благоразумное равнодушие в этом человеке не представлялось возможным. - Что ты всегда такое творишь, Джокер? - зашипел он, и динамик превратил его голос во что-то совершенно непонятное. Но чертов клоун, конечно, его отлично понял. - Что я делаю? Осуществляю, так сказать, реституцию, - снова мерзко захихикал он, являя в свою очередь хрип гнева. - Встану по ту сторону стекла, виджиланте, буду махать тебе ручкой, - он и правда как мог двинул своей сухой рукой в патетическом жесте, и застыл нагло, но так, словно защищался. Брюс моргнул - в ход наконец пошли уловки? Вот и стороны зеркал... По комнате снова пронесся еле уловимый, не опознаваемый скрежет, и Джокер захохотал громче. - Ты какой-то жалкий, бэт-бой, тебе так не кажется? - заиздевался он, словно последовательно катился в темноту разума. - А ты всегда что такое творишь, мм? Не можешь отступиться? Сдай меня Гордону, чего ждешь? Не можешь? Ты не можешь? Бедня-ага! Вопрос о том, что в качестве стража для этого зла Бэтмен был совершенно некомпетентен, был совершенно справедливым и крайне актуальным, и стоило и правда обратиться за помощью к третьей стороне... Но Брюс позволил себе перевернуть его на бок, щадя его лицо, растираемое яростью о заскорузлый, грязный, неровный паркет, кое-где обильно умазанный чем-то, подозрительно напоминающим засохшую кровь. Это нехитрое действие отозвалось в нем целой бурей - тот самый последний раз ясно встал перед глазами - хруст, слюна, порванный рот. Кроме того, он снова облажался... - Я говорю о насилии над несчастной девочкой, - уныло уточнил он, опасаясь, что придурок решит, что он говорит о... неудавшемся сексуальном контакте с ней. Джокер совершенно невежливо зарычал от ярости. - Только отпусти меня, ублюдок, и я тебя пущу на сотню маленьких мышек! - прошипел он, когда смог более-менее внятно говорить. Удивленный Брюс замер и нахмурился: впервые он говорил с ним в таком тоне. Даже стая собак не была так пряма и определенна: "Я ненавижу тебя. Сдохни". Реакция на вторжение в его суть? Он снова влепил по его самости? Он уже хотел извиниться и вдруг все понял: герой поймал злодея на месте преступления и собирается извиняться за то, что вошел без стука. Белая ярость снова ослепила его, застила ему глаза. - Достаточно. В открытое, содранное его руками панорамное окно вдруг ворвался ветер, загремел помойной обстановкой - немаркированными пустыми бутылками, отмеченными у горлышек засохшими следами грима, скомканными емкостями от капельниц, черт знает для чего использованными шприцами - зашуршал мусором, поднял залежи газет - кое-чьего любимого развлечения... Все вдруг стало сюрреалистичным, и усталость была так глубока... Может, вот она, та самая пустота, сжирает, поганая, черная, необъятная? И время ли для этого, но выбрать между собой и Бэтменом для Брюса вдруг показалось слишком важным. - Породистый спасатель блядей! - продолжил хрипеть плененный не-Джек. - Чего застыл, давай-давай-давай, отмолоти меня, ты же ради этого везде шляешься за мной, мм? Разве не так? Пришел меня донаказать за ту шлюху, которую я даже никогда не видел? Во-от он, смысл твой мышиной жизни: скрестись в моей голове, скрестись, скрестись... - Если ты ее не убивал, ты... Ты мог бы сказать понятнее, - надменно начал Брюс, с безотчетной тревогой оглядывая трясущиеся плечи. От смеха? От гнева? Не важно: безумие кричало под его пальцами, больное и дикое, и ему завторил тот самый скрежет - все громче и громче. - Бэ-этмен, - вдруг печально застонал Джокер. - Ты мне привиделся, что ли? Ты есть? Он попытался нелепо взмахнуть удерживаемыми руками, но это, конечно, было невозможно в таком положении. - Хватит ломать комедию! - против воли раздраженно протянул Брюс, оглядывая бешеные глаза: делирий на ногах? Они не были достаточно знакомы, чтобы он мог разбираться в этом, но тот приступ - пять чертовых часов потного танца в спальне, кому расскажешь - не поверят - был определенно не для подобной ситуации. Джокер снова заныл - смеялся. Брюс поколебался, но подался ближе, судорожно соображая. Поднять придурка на руки, оттащить Альфреду, привести в пристойный вид - но это слабость? Это эгоизм, а не альтруизм, это похоть, грязь, мерзостная зависимость? Его пронзила острая жалость, и теперь он не мог повернуться спиной. Конечно же, они были достаточно знакомы - это полуприступ, время Джокера-слабака и особо унылых, глупых шуток и самых необдуманных и жестоких поступков; время, когда он, мрачный, прекращает есть и только держится поближе к унитазам, потому что его тошнит, тошнит и тошнит без остановки. Теперь он мог себе представить хотя бы примерный образ его действия - все лучшее - карнавалу, пусть жуткому, но выступлению, даже если потом ему в похмелье трястись по углам гримерок-подворотен - и странно, что этого важного опыта оказалась возможно достичь в те несколько странных месяцев, непозволительно для них мирных. Собственные энциклопедические знания о единственном представителе рода Клоунов, почерпнутые в период после комы, когда Джокер был в полной его власти, поразили Брюса. Он и не знал, что так внимательно наблюдает; можно было заметить, обратившись к тому времени: он продирал глаза и шел в медотсек, чтобы угрюмо следить, озабоченный своими собственными опасениями - вполне объяснимыми, учитывая уныние, в котором пребывает человек у койки зачарованного непроглядным сном - изображая полное равнодушие, знал, между тем, о каждом его движении в то время, умело читал с изуродованного лица про его скуку, внезапные озарения, глубокие размышления, плохие воспоминания, злобу или печаль... Мечтал увидеть, как он выгибается, воспаленный, мечтал протянуть ему руку, сатанея от своей нетерпеливой одержимости - хотя болезнь и темнота, удивительно, но лишили его огня - и что с ним происходит, хотелось бы знать? Хотя бы ненадолго остановиться и подумать - но нет, его несет, свищет ветер нижайшей похоти, заглушает здравый смысл. Эгоизм, верно, и он хотел всего этого? Он не знал, только одно было точно ясно: он не хотел бы, чтобы чертов клоун исчез - снова в пасти ненормального сна, или в... темноте смерти, невозвратимый... Неожиданно его подхватила черная ненависть, и хуже всего было то, что он знал, откуда она: властность, нетерпимость, ненасытность, нужда подчинить, переломать, лишить воли. - Бэтмен. Наш... - злобно позвал его Джокер, и ветер, гремя оконными створками, унес окончание фразы. Наш договор или наш союз. Наш дипломированный насмешник? Наш канат или... Брюс плюнул на все, чувствуя, как его собственная досада мелка, попытался подняться с ним на ноги. - Джокер? - Наш спаситель. Ты им нужен только чтобы ломать тебя, - страстно зашептал Джокер, но было понятно, что это лживая, отрепетированная речь: яркая блесна, чтобы приманивать героев. - Хватит, очнись... Давай-давай... Они все, - он обвел взглядом горящие за пределами логова окна офисов, работающих круглые сутки, - предадут тебя. Неожиданный приступ говорливости, да еще такой лживой, надо было обдумать. - Прекрати, - жестко сказал Брюс, понимая следом, что каменная стена, которой он себя обнес, низковата. Джокер комично затряс головой в непритязательном жесте отрицания. Грязные волосы, влажные от пота, прилипли к гриму, опустились костистые плечи, слюна текла, неостановимая, на ледяном ветру, все еще хлещущим комнату с улицы, доламывая корку кривых губ. - А если я не прекращу, мм? - не поднимая глаз, просмеялся он игриво. - Что ты мне сделаешь? Кривое зеркало снова копирует его жесты. - Заткнись... - Дряхлым и потасканным, вот каким ты будешь к рассвету, - продолжил неугомонный псих, и неровно расчертил неповоротливым от пут пальцем в воздухе произвольный квадрат. - Поползешь в свою пещеру, подбросишь себя вниз головой, как Повешенный... будешь... будешь... - Джокер? - встревожился Брюс, весь тупой монолог терпеливо ожидающий перехода к насущным проблемам. - Что происходит? - И будешь мертв, мм? Ты хочешь этого? Он выглядел сейчас куда безумнее Нэштона. Куда более жалким.. И Брюс сцепил зубы. - Поднимайся. Я помогу тебе, - повторился он, но как иначе: это было то, чего он желал. Джокер не обратил на него внимания. Ветер принес крупный, легкий снег, тающий на подлетах, на черных плечах, на фиолетовых; скрежет (скруп-скруп-скруп) стал сильнее, ватно скрытый чем-то - шумом кровотока, гулом черного, пролегающего под ними города? Остатками рассудка, поглощенного соприкосновением с этой цветной чумой? Он вдруг захотел спросить об этом странном звуке вслух - но ответить тут ему было некому. - Не хочу я подниматься. Зачем? Зачем мне это? - почти по-детски зашептал сумасшедший, отвергнутый и униженный. Потерявший бдительность Брюс бессознательно усмехнулся, купленный этими проявлениями слабости. - Вставай, полудурок. Джокер снова захохотал, хрипя в унисон странному шуршанию. В его голове? Это все существует только в его сознании? Брюс почти понял что-то, о чем кричал его инстинкт - он окончательно свихнулся? Или это сон? Сколько он уже не спал, не желая видеть кошмаров, обильно вызванных - чего скрывать? - нарушенным обещанием, так часто выдаваемым им этому человеку, этому роковому соглашению? Нарушенное обещание - почти предательство? Почему почти, предательство... Выкинуть его так просто, даром, что в забытье оскорбленной праведности - не понять его снова, и позабыть, переломать, тронуть то самое, самое тонкое место... Те моменты, когда он сам равнодушно пожирал, якобы справедливый, наконец вызвали у него тошноту; и он с искуплением принимал те сожаления, которыми в благих порывах оборачивались гадкие самолюбивые философствования, в рамках которых почти с удовольствием представлялось насилие толпы над Джеком, и с удовольствием уж точно сам наслаждался пусть непрочной, но властью над ним. Подчинить его было ценно, потому что он был виновен, потому что был непокорен? Пытаться управлять им значило быть от него зависимым, и как он не понимал этого раньше? Но если так... Если даже такой человек, как Джокер, мог склониться, пускай и ради каких-то неясных злодейских целей, то новый шаг навстречу может что-то изменить? И он вдруг подумал, что то, что так долго олицетворялось его собственным подставленным для этой хрупкой дряни плечом, вдруг обернулось - в негативе подлым тычком, в недостижимом идеале... Плечом, на которое ему хотелось и было необходимо опереться. Тяжело набирая воздух в легкие, он застыл в чертовом упоре лежа над полудурком, и уже разомкнул было губы, чтобы хоть что-то сказать, прорвать неестественное оцепенение тела... Джокер издал что-то среднее между рыком гнева и довольным урчанием, и припал к нагруднику ртом - три сантиметра ниже и правее бэт-знака разлилась слюна с языка идеального проводника зла. - Джокер?! - охрипло поразился Брюс, и его собственный динамик посмеялся над ними жалким карканьем. Рот захихикал, грязно елозя по титановой вставке - и он поспешил отстранить его, но Джокеру это, очевидно, не понравилось: он продолжал ластиться, щурить глаза, кривить Улыбку - большой злобный кот, не человек - просто животное. Не только он сам скатывался в темноту пограничья - морока, колдовского состояния, места между светом и тенями, между рассудком и безумием. - Прекрати! - не выдержал он и уцепился за твердую грань клоунской челюсти, пачкаясь о белила и красноту у губ, оттягивая его от своей груди. - Черт, правда, прекрати. - Ты же не будешь бить лежачего, мм? Такой благородный рыцарь! - заиздевался не-Джек, но эффект это беспомощное кривляние производило обратный: невозможные поцелуи, горячие сожаления, полумрак библиотеки. Вот уж чего вспоминать не стоило... Самое жаркое вдруг вспомнилось чем-то теплым, и это было и страшно, потому что трепетно и стыдно, и удивительно одновременно - накал страстей войны в его жизни всегда уступал в желанности крупицам человеческого отношения, которого ему так не хватало - но какое безумие, и как неожиданно было найти это в ледяных ручищах убийцы и мрази. - Джокер? - осторожно позвал он, забывая, что не может достигнуть его. - Что с тобой? Джокер вытянул шею, но вдруг обмяк, отвернулся. - Я не знаю, не знаю, - засмеялся он иронично. Брюс тоже не знал. Посмотрел, выворачивая ему подбородок, в темные глаза - ни одной знакомой эмоции - и не выдержал. - Проклятье, Джек, хватит, - проворчал он, приглушая вокодер. - Я должен был держать себя в руках. Вел себя неподобающе. Джокер ошарашено застыл и казалось, что он очень удивлен. - Откуда? - захрипел он. - Они все мертвы, никто не знает... Я лично проследил... - О чем ты? - нетерпеливо задергался Брюс, ожидающий нового витка свары, а никак не продолжения эмоциональной клоунской тошноты. Джокер поднял свои невозможные глаза, совершенно пустые, и криво улыбнулся. - Не существует... - выдавил он, почти заикаясь. - Человека... к'торый знает. - О чем ты? - поднажал Брюс, устало замедляясь в своих эгоистичных метаниях. - И это точно не ты, рыцарь, - самодовольно закончил свою бессвязную речь Джокер, уныло истекая слюной. - Но ты знаешь. Оно звучит. Он казался очень удивленным. - Что звучит, Джек? - тихо спросил Брюс, на уровне эмоций определяя вдруг этот разговор как что-то важное. - Мое несуществующее имя. Скруп-скруп. Несмотря на то, что вступать в привычные больные перетягивания каната у Брюса не было ни сил, не возможности, он почти обрадовался этому. Его имя не существует? Что бы это могло значить.. - Джек, - позвал Брюс, кривясь от старой боли: три человека мертвы, один навсегда парализован, чтобы ему могли представить эту фальшивку. - Или как ты хочешь, чтобы я тебя называл? - Это не-мое имя, - перебил его Джокер, обращаясь в Джека, чтобы издевательски продемонстрировать что-то неясное. - Нет у меня никакого имени. Большего тебе знать не надо. А теперь убирайся. - Что? - Что слышал. В его голосе вдруг ясно прорезалась печаль - та самая, что так долго мирила с любыми его изъянами, даже с его темнотой; печаль, о существовании которой - Брюс был в этом уверен - сам не-Джек и не подозревал, по крайней мере, не всегда, когда выдавал ее в горечи губ или слепом оцепенении взгляда. Из порванного уголка рта сочилась лимфа, и он уложил туда пальцы, скрывая от себя правду - теперь и он нес ответственность за создание Улыбки, разодрав упругую плоть щеки. И если бы этот человек сам взрезал бы себе щеки - вдруг это так? Быть могло все, что угодно - тогда бы он мог не чувствовать этой жалящей вины. - Прекрати, Джек, - уверенно сказал он, заставляя Джокера дрогнуть. - Я был не прав. Это твое имя. Я знаю его. - Вот как... Знаешь, да? Как? Это я еще выясню, сучара... - Я тебя взгрею, если не будешь следить за языком... - почти спокойно отметил Брюс. - Бэтси-Бэтси... А ты... Снимешь маску? - вдруг спросил Джокер, расчетливо изучая его сверху вниз - но там, под слоем грима, веснушки и морщинки у глаз; розовая плоть шрамов - то, что есть Джек, его настоящее лицо. - Моя вот исчезла, не существует. Ты ее стер. Брюс счел это слишком странным, но руки, закованные в наручники, отпустил, опасаясь услышать хруст костей под фиолетовой тканью - так сильно он сжимал клоунские запястья. - Что, прости? - недовольно спросил он, почти не медля, только жадно оглядывая чертова клоуна: его пленника в прошлом, его добычу с минуты на минуту - у него промелькнула даже странная догадка - словно его подталкивали к этому, словно находиться в этом грязном логове придурку было невыгодно, может, и невозможно - и он упрямо медлил. - Я вижу в тебе огонь, - пояснил Джокер, и его темные глаза еще больше подернулись туманом. - О, я знаю как погасить его. Взамен я хочу знать, кто ты, Бэ-этмен. Не ломайся, покажи мне, давай... Давай-давай... Чертов замок, - продолжил он, подбираясь ртом к чужой шее, закованной в черноту доспеха. - Недостаточно просто смотреть на него, чтобы открыть, верно? Ну же, я постараюсь быть поаккуратнее... Брюс потерял дар речи и все злые мысли про подвал снова испарились. - Что с тобой? Проклятье, Джек, что с тобой случилось? - отмер он, ощущая неиллюзорный приступ тошноты. Что это все значит? Джек забыл его, вот что. Это просто делирий, но так поразило его, что он застыл, замедлился. Взмокший от тающего на его одежде и волосах снега, Джокер пожал плечами, заходясь в смехе - только что, эта новая комедия, это что-то! Скруп-скруп! Тот самый скрежет, который игнорировать было бы уже глупо, повторился, усилился. - Тебе весело, Бэт? Весело сейчас? - незамедлительно загремел придурок, тупой и безнадежный, снова заглушая посторонние звуки. - Отлично развлекаемся, мм? Знал бы, что ты притащишь свой подтянутый задок, подготовился бы. Брюсу не было весело, но он себя заставил. - Да, - печально сказал он тогда, - ты отличный шут, мужик. Мне очень весело, особенно когда я делаю так... - черное колено раздвинуло худые бедра. - И когда твои руки так беспомощны, мне тоже смешно. Джокер взвыл, сотрясенный неожиданной реакцией. Он и правда забыл его: Брюс был уверен, что в такие игры они достаточно наигрались, чтобы он не давал ему форы, как сделал это теперь, пусто и неосторожно. - Как ты возишься в грязи, портишь свой дурацкий фиолетовый костюм... Мне все это нравится, Джокер. Отлитый из несчастья, он почти успокоился: привычная атмосфера - все катится к чертям собачьим. И здесь, посреди белого квадрата комнаты, под потолком, под дымчатым небом, над черным городом - фиолетовые плечи, грим, тонкие, тяжелые кости, длинные, белые пальцы под цветной кожей перчаток. Но он решил, что знает, что нужно делать: в апреле этот человек пришел к нему за помощью, и терпеливо ждал, показывая чудеса своей разносторонности, только потому что у него кончились силы, кончилась воля к жизни. Теперь это место должен занять он сам. Лихая самодовольность благих намерений подхватила его - наконец в темноте этих двух месяцев впереди забрезжил свет: верно, выдерживать, выносить, проявлять терпение... Поэтому он, совсем наглея, наклонился и широко нализал корку обветренных губ, смягчая ее под себя, скользнул туда языком, не имея возможности не смотреть в отведенные, прикрытые глаза; прогладил зубы, слизал яд слюны с десен - так, именно так, как видел во сне, как не мог себе отказать - и присосался к загрязненным гримом и слюной кривому рту, мерзко и глубоко - когда он успел позабыть тонкий нерв поцелуев с этим человеком? Новое промедление никак не входило в планы Джокера, поэтому он застыл с таким видом, будто его сейчас стошнит, и Брюс, прежде уверенный в своей вседозволенности и даже относительной легкости момента, совершенно потерял почву под ногами. Медные глаза лишились цвета, превратились в черноту - экстремально расширившийся зрачок оставил только узкую окружность радужки - в горле, прежде подставляемом для разносортных жарких практик, забурлила рвота. Он стиснул зубы, на задворках разума успокоенный тем, что его тело готово провести важные ритуалы защиты - перевернуть, оберегая от удушения - но реальность была определенна и невыносима. Джокер был готов обблеваться от его губ.