Неудачная шутка

Скрежет - что-то вроде животного? - стал глуше: безумие скребется у него под черепной коробкой. Или у Джека. Вышеупомянутый клоун, казалось, куда лучше подходил на роль хранителя темной, вязкой, обжигающей беды сумасшествия: сопор скрутил его, глаза опустели, но в глубине души Брюс знал, как сильно изменено сейчас и его собственное сознание. Они встретились взглядами, и отсутствие Джокера, Джека Нэпьера поразило его сильно и прицельно - ровным счетом ничего не было в карих глазах. Человек, пожавший ему руку, опускаясь на колени, чтобы принять и гореть - ноль. Тугой, влажный, страждущий, белый - возрадуйся, реальность, минус один. Лукавый, острый, плавный любитель в шахматных поединках обезьяньей игры, слабый зевками и идеальный в жертвах и завлечениях; гуру плоских шуток и - неожиданно - старушечьих пасьянсов; страстный пожиратель информации, анонимный зануда, тайный перфекционист своего темного мастерства гаррот и лезвий, но равнодушный неряха в биении плоти и течении сока; нож, шут, черная, странная птица; неисправимый преступник, содержащий в запахе своего тела почему-то запах южного солнца - нет его, исчез, навсегда пропал без вести. Он уничтожил Джека. Бэтмен убил Джокера, сам, вот этими чертовыми руками. Брюс поднял руку и уставился на кевларовую перчатку, почему-то увлажненную кровью. Пока он поспешно припоминал повреждения пленника и обнаруживал черт знает откуда взявшуюся пропоротую рану на своей голени, неудачно пришедшую на пластичный стык, Джокер высвободил из казалось надежных пут наручников левую руку и ухватился за черные пальцы, задумав - безусловно - какую-то дикую гадость. Замороченный особым представлением Брюс вдруг затаил дыхание и, легко уничтожив крохи сопротивления, уложил ладонь на скривленные в гадливости губы. - Прекрати, Джек, - зашептал он, растирая свою кровь по желтым зубам. - Прекрати. Перестань. Очнись еще раз. Давай, еще только один раз, вернись в сознание. Я могу попросить. Я и прошу. Хорошо? Опрокинутый, надломленный Джокер ожидаемо пришел в ярость, привычно зарычал, и вдруг уцепился зубами, укусил перчатку, глубоко погружая фаланги к языку. Брюс перестал дышать, обнаруживая тень узнавания, пролетевшую по изуродованному, грязному лицу - мимолетную, бестолковую, изгнанную. Упрямство, с которым Джокер упорно отвергал объективную реальность - если он ее вообще когда-то знал - неожиданно и сильно разозлило его, виновного. - Что, не годится? - зашипел он почти неслышно, поглубже вталкивая пальцы, ничего не чувствуя безжизненной, равнодушной броней перчатки. - Вот так. Тебе же нравилось. Любишь поглубже, Джек Нэпьер, Джокер? Нет? Теперь ты выше этого? Ниже? Увлекшись, забыв обо всем (он в костюме, при исполнении, виноват, старик на другом конце провода, Джек болен, гремит ужасный, глубокий приступ, и этот человек должен быть задержан, а не осквернен), он заходил пальцами в стыднейшей имитации какого-то уродливого взятия чужих осад, где при ближайшем рассмотрении вражьего форта выясняется, что он пуст, троянен и никому не нужен... Когда пальцы входили глубже, полувозбужденный член дергался, потревоженный, толчками пульса набирая кровь, но он, конечно, никогда бы не признался в этом даже самому себе; когда движения дотирались до корня, горело в глубине; на кончике языка, напротив, Джек подавал самые активные признаки жизни - в ином случае он совершенно пропадал. Или это тоже была иллюзия? - Отвечай, Джокер, - продолжил бесноваться в собственном неразрешимом противоречии Брюс: он был виновен перед виновным, и что здесь выбрать? - Одно слово, и я перестану. Видишь? Тебе надо очнуться. Очнись, не выношу, когда ты такой. Джокер замычал и, когда рот оказался свободен от омерзительного стимулирования перчаткой, разгневанно задергался. - Не называй... Мое имя... - заклекотал он сорванным горлом, и это было странно: стоило ждать что-то в крайнем случае вроде "отпусти". - Мне не... Не выношу, когда мне... Брюс кивнул ему, опуская голову. - Больно? Тебе больно, придурок? - надменно зарычал он, очерствевший совсем, снова слабовольно поддаваясь природной жестокости и приобретенной за годы моральных метаний безжалостности - опасным качествам, кроме того, по роковому сложению их образов совершенно бесплодным. - Ты ведь это хочешь сказать? Грязное от грима и крови лицо дернулось, словно от удара, и стало совершенно ясно, что именно это чертов псих и пытался сказать. - Хочешь жестокости, Джокер? Любишь пожестче, значит? Этого ты всегда хочешь? Проклятье... Отвечай. Джокер мутно вскинулся, словно находился в состоянии алкогольной комы. Он видел такое однажды. Отвратительно. - Я жду, клоун. Этого ты добивался, следуя за мной? Дать тебе то, чего ты хочешь? Возбуждение, которого он не признавал и не признал бы никогда, превратилось в тугое копье, жалящее, прямую сущего, идущую от кончиков пальцев до внутренностей, и исчезающую где-то на сцепке костей посреди позвоночника. Впервые в жизни он не знал, что происходит, и можно было признать, что эту тщету, неоправданные ожидания и иллюзии он не в силах преодолеть. Прежде он обещал себе - что? Следовать за своими желаниями? В чем они состоят? И только совершенно неопознанные образы вдруг заполнили его измученный какой-то особенной - или все той же, что и прошедшую четверть века? - болезнью страдающий разум. Когда эти уродливые губы кривятся, произнося не то, что он хочет услышать, он явственно видит, как их разбивает болезненный удар кевларовой ладонью; и стоит представить, как по испещренной шрамами спине ползет яркая ткань, обнажая кожу для ударов иных рук, как под горло втыкается спица чего-то безумного. Ненависть обратилась в черную стрелу, умазанную ядом, обратилась вглубь острым, зазубренным наконечником - привычно направилась внутрь, на него самого - но было уже поздно. Джокер, все так же выключенный, зарычал, измученный, и заполучил за это пальцы поглубже. Осекся, почти явственно позеленевший - по тонкой кожице на виске, оголенно зияющей из-под стертого грима, потекла юркая капля пота - закипела, забурлила в глубинах горла рвота, хлынула. - Вот черт, черт... - заигрался! Он зашипел, разом пересматривая свою позицию по миллиарду положений, быстро переворачивая его, извергающегося, низведенного до положения объекта. Сценарий очищения через желудок, почти осуществленный стыдным поцелуем, свершился - хлынула яркая желчь - он опять забывает питаться нормально... Клекот горечи вдруг неуловимо изменился, и потребовалось время, чтобы понять, что Джокер пытается смеяться. - Чертов псих! - почти застонал Брюс, совершенно растерянный своим поведением - когда он стал таким? Когда мутировал в такое ужасное, жестокое, легкомысленное существо? Он и правда всегда был таким в наложении с этим человеком? - Это... имитация... - засипел Джокер, щурясь и растягивая шрамы. - Горько. Неважно. Проникновение. Ход. Кульмина... - Заткнись, - оборвал его Брюс, но знал, что он прав. В целом, вся эта... истерика просто имитация привычного подхода к взаимодействию. Никаких прав для Джокера. Никакого будущего, никаких сомнений. Он - безнадежен. Недостойный. Сеет зло ради веселья - официальная шутовская позиция, вся насквозь лживая - и не важно, что он никогда не улыбается по-настоящему. Не протягивать руки, бросить его в темноте. Если он сдохнет, всем будет лучше. Чем не идеальная единственная жертва для него, безгрешного? Выбрать всех, а не его - пристрелить пса, не дать себе.. Да, все так. Чудовище, недостойное жизни. Пришло время огласить приговор, но сказал Брюс нечто совсем иное и, когда последнее слово было произнесено, он понял, что и это правда: это вопрос выбора. - Джек, - тогда сказал он. - Ты охотник на людей, ублюдок и дикарь. Но я помогу тебе, обещаю. Попроси меня снова, так, чтобы я знал, что ты меня понимаешь, и я... - Нахер, - подал голос жалкий пес, щурясь на собственную рвоту. - Иди нахер, Бэтмен. - Не надо, не лги мне... Первенство твердости было фальшивым: Брюс изнывал от того, как далеко от него этот больной разум, не проводя простейшей параллели (Джек не походил на женщину, желанную слабость и мягкость, надежду и спасение, ни в каком аспекте своей непростой сущности, и тем ценнее было его склонение - не-природное, а духовное), просто потому что не умел: весь его опыт и доминантная сущность имели серьезный изъян - кровоточащую рану партнерства, неведомую ампутацию покровительства. Одиночество, и в постели в том числе, при наличии другого человека - иного пола, нежного, фертильного, оплодотворяемого, достойного не со-дружества, а поклонения - было единственным его апробированным состоянием; вечное одиночество, глубокое и темное - измучившись, оно взывало к плечу поддержки, к протянутой руке... Джокер только зарычал, неравнодушный, но отвергающий, отполз подальше, пользуясь вражьим замешательством, забился в угол, пытаясь связанными руками не допустить трещины на левой височной доле своей перезревшей головы. Черный кевлар, панцирь, хитин наверняка стояли у него перед глазами, и это было, без всякого сомнения, мучительное изображение. Брюс уныло покосился на эту явную демонстрацию аркхемских замашек, всю насквозь фальшивую, и тяжело приподнялся, устало застывая на одном колене, словно уродливая пародия на рыцаря. - Джокер, - прошептал тогда он, не смея быть с собой откровенным, но вынуждаемый своим необычным характером на иную открытость. - Я виноват. Он мог бы прикрыть себе рот, потому что - справедливо - у него были все основания не приносить, а принимать извинения, но он не хотел. Им владело болезненное ощущение сопричастности - что-то противопоставляемое концепции одиночки. Скруп-скруп-скруп - еще не все. Активное начало, важная концепция мужчины - не имеющего общественного права на на самом деле необходимую обширную эмоциональную жизнь, обреченного быть брутальным; обязавшегося перед миром всегда принимать на себя удар, ведомого долгом, долгом, долгом перед всеми - вступило было с иной бурей в конфликт, но, независимо от реального положения вещей, он вдруг осознал, что готов - может быть, впервые в жизни - преклонить колено по собственному желанию - сделать то, чего он так недостойно требовал всего минуту назад от своего злого отражения. - Джек... - он протянул руку, но ее, конечно, принять было некому. - Вот здесь, - Брюс указал сам себе на нижнюю губу Джокера, по повреждению которой можно было смоделировать утонувший в пучинах прошлого сценарий нанесения на это странное лицо печальной улыбки. - Вырывался, верно? Вот здесь. И здесь. Как я мог думать, что ты сделал это сам? Я был несправедлив к тебе. Взмокший Джокер рассматривал чужую агонию из-под полуопущенных ресниц с плохо скрываемой иронией: устал генерировать спектакль, впахивая как гример, режиссер, сценарист, исполнитель и рабочий сцены, и нуждался в продолжительном антракте - терпеливости никогда не было в списке его достоинств. Было еще кое-что: смутное, неуловимое, но существующее желание не испытывать радость от тишины, сумрака и белизны; от покоя, равного могильному. - Кто это сделал? - распинался Брюс, сам теперь усиленно отвергая объективный взгляд: над ним все это время просто издевались. - Не расскажешь никому правды, да? Хорошо, что не лжешь хотя бы, хотя бы себе, да? Скрежет стал сильнее. Из кровати. Он настоящий, и идет из недр кровати... Брюс поспешно защелкнул новые наручники на тонких запястьях, и рванул матрас. В нос ударил тяжелый запах болезни. Джокер отполз в безопасный угол подальше, попеременно как мог, вытирая губы рукавами. Безумие мгновенно истекло из его глаз - холодные и полные расчетливости, они безжалостно отражали, как быстро он что-то высчитывает: теперь ситуация наконец вышла из-под его контроля - управлять Бэтменом с помощью притворства оказалось не очень сложно, но мотивов некоторых поступков он понять не мог органически, и это прилично мешало ему одержать верх и на этот раз. Под матрасом и реечным дном, покрытым жирной пылью от сигаретного смога и черт знает еще чего, было оборудовано что-то вроде обширного двойного дна, содержащего в себе ужасное открытие. Брюс замер на мгновение, собираясь из растерянности, усиленно справляясь с ненавистью к Джеку и к себе, с отвращением, и даже страхом: среди грязи нежилого помещения и нанесенного сквозняками мусора, на дне тайника лежала связанная женщина, нервно опознанная его мгновенно ватной рукой как еще живая. Страх был, и признаться в нем было не стыдно - перед глазами стоял образ мертвого тела, достойного пера самых жалких ублюдков, вроде хозяина готэмского замка на углу шестьдесят третьей и Уоллес - самой низкой дряни, с которой Джека он не равнял никогда даже в самых слабовольных или возвышенных метаниях. Прежде не равнял. Линда Фритава, "почетный таксидермист" определенно, была в сознании: ее состояние нельзя было назвать критическим, но все равно ужасало - предельно бледная, почти до синевы, она была истощена, словно после долгой болезни. От вены в на левом предплечье протянулся щуп капельницы: Джокер-кормилец. Брюс выдохнул, и осторожно ухватился за связанные кожаным ремнем запястья - змеистое тело пут длилось к лодыжкам, охватывало их прочно и глумливо - жуткая рука черного клоуна ловко стянула жертву в молельную позу, самую надежную и умеренно неудобную... Следов побоев видно не было, только прежде тонкие губы отекли и распухли из-за мудреного кляпа, состряпанного из яркой грязной тряпки, умело подвязанной через зубы хорошо знакомым шокированному герою цветастым галстуком. На сиреневом тканом небе раскинули черные крылья силуэты карикатурных чаек - хищных, шумных, глупых, жестоких птиц. - Какого черта, Джек? - ошарашенно проскрипел Брюс, падая перед женщиной на колени. Сколько она тут лежит? Неужели с того момента, как в его жизни фаллически и грозно встала больная обгоревшая водонапорная башня, единственный крематорий того стыдного времени? Нет, позже. Когда? Когда? - Чего ты вяжешься ко мне? - по-детски обиженно протянул монстр, но теперь притворный приступ был не актуален, и он спокойно и вальяжно, даже изящно устроился у стены, собираясь насладиться произведенной реакцией, даже несмотря на то, что вскрытие этого его тайника перед Брюсом было ему невыгодно и никогда не планировалось. - Неужели тебя волнует, кто находит приют в моей постельке? Польщен. Не ожидал! Он нашел эту шутку отличной, и захихикал, устраивая до поры скованные руки на коленях. - Чудовище... - выплюнул герой, униженно глядя: подсчитывал использованные карманы капельниц с питательным физраствором, шприцы и прочий доказательный, уличающий мусор, неряшливо разбросанный по углам ужасной темницы. - Вот черт... Проклятье... Вся эта чушь про имя, вся печальная агония была только средством, чтобы отвлечь его от тайника с несчастной жертвой? Если бы он пленил придурка, доставил бы его в тюрьму, как собирался перед тем, как его одолели сомнения, она осталась бы одна и погибла бы от голода? Все прежние картины мира потухали, невозможные, заменяясь где белыми пустотами, где иными козырными картами, не менее спорными: благо, ориентировался на местности он всегда отлично. Четыре чертовых месяца этого вялого кошмара для нее? Какой вред это нанесло ее здоровью, ее психике? Сколько проституток он поимел и избил у нее над головой на этом клоповьем матрасе? Он сделал это для развлечения, это одно из его жутких хобби вкупе с минерством и обширной коллекцией забавного нательного белья? В ту ночь, когда гремел праздник, она шла, свободная, в один из последних вольных дней, и ее каблуки вбивали гвозди не в призрачный мужской гроб, а в этот чертов ящик бесконечного плена? - Болотное! - снова согласился не-Джек, почесываясь плечом об стенной выступ. - Ладно, хватит. Неплохо развлекся: ты настоящий генератор развлечений, Бэт. А вот теперь... Он осекся, и комично уставился на наручники, словно только их заметил. - Что такое, какие-то проблемы? - рыкнул на него Брюс. - Нравятся браслеты? Специально под тебя заказал украшение. Одолжить отвертку? Слова, беспомощные и печальные, прозвучали, оживили воспоминания, и он вдруг еще четче понял, чего хочет: чтобы у него не было повода говорить такое, для начала он не будет такого говорить. - Так что не дергайся. Это неописуемый поступок... - подступился он тогда с другой стороны, небывало умиротворенный, потому что наконец преодолел фрустрацию. Вычисления, очевидно, принесли какой-то неутешительный результат, потому что Джокер пошел ва-банк: сказал правду, выставился открыто. - Мешала. Могла. Могла помешать в одном из предполагаемых развитий событий. Мне помешать, сечешь? Забрал у них Фобос и уничтожил, и тебе это тоже было выгодно. Мне так было выгодно, так было надо, - честно объяснил он, и хвастливо добавил. - Не убил, как и договаривались. Хотя мне не нравится, когда мной протирают пол. Тебе стоит запомнить это, потому что я не повторяю два раза. Я не знал твоей проститутки, не знал ни имени, ни лица. Ты виноват, нарушил уговор. Мне не... Желанное не-признание вины было получено: к смерти Джилл чертов злобный шутник не имел отношения, не имел отношения к смерти... в этот раз. Брюс вдруг дернулся, словно от отвращения, и он непонимающе заткнулся: недосчитался? - Просто заткнись. Похищения я тоже запретил, - просипел он, окаменевший и неожиданно подвластный ему даже более, чем когда была возможность осторожно выдергивать из его нервов ниточки, и Джокер пустился в новые расчеты. - Она разыскивается за убийства, финансовые махинации и промышленный шпионаж, - начал тот терять терпение. - Разве у нее есть подобные права? - А у тебя? - терпеливо поднажал Брюс, бережно распутывая грязно-белые прорезиненные ленты, фиксирующие Линду к кровати, хотя больше всего сейчас хотел закатить какой-нибудь грандиозный апокалипсис для конкретного не-человека. Но он поклялся себе не отступаться от него. Только что. Если бы он знал... Обещал провести его... И он, похоже, потерпел сокрушительное поражение, и можно было только обещать себе, что это был последний раз. Джокер сдержал слово - разве не этого он хотел? Чего он ожидал от этого мутанта, если то, что происходит сейчас, можно признать следствием его добрых намерений? - У меня право сильного. Кто может - тот и выживает. Нечего было привлекать мое внимание, лезть в мои планы со своим жирнозадым боссом ей было - нечего, - продолжил безмозглый злодей, наивный и пустой. Урод. Существо. Не человек... - Обсудим потом. Еще раз так сделаешь, отлежишь у меня пару месяцев в подобном виде, - прохрипел Брюс, наконец понимая, что с ним самим происходит что-то не то. - Я не шучу. По праву сильного покажу тебе, что ты с людьми делаешь. Как это мучительно, узнаешь. - Да она большую часть времени спала... Я под нее вон и газеток подложил... - заюлило чудовище, снова показывая единственный свой козырь-положительный заряд: невозможность удержаться от забав, даже невыгодных ему. - А насчет того, кто тут из нас хищник, так это... Отличный повод сразиться насмерть. Это ты был не прав. Сам виноват. Лучше тебе не знать, герой, каким я бываю прокурором и судьей, ты так не считаешь, мм? Поразительное простодушие - то ли фальшивое, то ли действительное - поражало: если бы Брюс назвал свое имя, купившись на трогательную историю об амнезии, запрет на убийство был бы снят, потому что жертва стала бы обладательницей бэт-тайны - на это рассчитывал чертов клоун? Поразительная наивность. Ужасная, гадкая, противоестественная шутка. Стопроцентная, железная правда. Усталый, взведенный, он почти почувствовал, как тонна противоречий разрывает ему в голове какую-то не жизненно важную, но болезненную жилку. - Джокер... - убито начал он, нащупывая у шеи регулятор динамика, чтобы убрать хрипение в голосе, выдающее его не-равнодушие. - Все под угрозой, да? Весь мир... - О чем ты говоришь? - зашептал заговором Джокер, скользкий, белый, перетекающий. - Мир? Мир мог быть создан... мм... н-цать четыре года назад, посреди одного из февралей. Да, так и есть. До того ничего не было. Наслаждайся, создатель. Чего изволишь? Не ограничивай себя. Брюса скрутило, сжался желудок, он тоже был готов вывернуться наизнанку. - Заткнись! - его заколотило: сказывалось долгое, слишком близкое соприкосновение с непрочной, больной реальностью жуткого клоуна. - Койот пинает комок грязи или сгусток крови, и начинается реальность, - совершенно непонятно продолжил Джокер. - Может, все это чертов сон, или обморок. Кома не закончилась, Бэтси, как тебе такое? Не думаешь, что ничто продолжается? Может, я так и не очнулся после операции, может, скальпель пьяного ирландца все еще режет мои мозги, мм? - Может, и так. Это не имеет никакого значения, - сухо отверг его Брюс, искренне отринув скольжение в подпространство - их измерение, черные дыры недосказанного, тонкие залежи антиматерии, где те, кто только и имел значение из семи миллиардов людей, становятся простыми песчинками, исчезают в неиспользованных возможностях, тают в обыденности... Закончился зачарованный сон, или продолжается; существует ли человек, наделенный отличиями от других людей в виде непроизносимого имени, взрезанных щек и занесения в почетный список международного розыска - неважно, для этого него все это и правда больше не имеет значения. Это было отвратительно. - Ты отрицаешь меня? - зашипел доигравшийся жалкий безумец, заразная нежить, извиваясь, и можно было признать, что он так долго стремился к подобию тени, не имея имени, уничтожив его источник, оттерев со своих рук настоящий рисунок: след своей личности. - Серьезно? К сожалению, время, когда Бэтмен не понимал его порывов, безвозвратно прошло - прямо сейчас, в этот холодный осенний день. - Хватит, - неожиданно спокойно отрезал тот. - Твое мнение больше ничего не значит. Не буду учитывать его. Тебя учитывать - не буду. Джокер взвизгнул, выворачивая губы. - Только отпусти меня, сука! - злобно оскалился он. - Поставлю тебя на колени, и ты подчинишься... Еще будешь просить меня, а я подумаю, что с тобой тогда сделать. - Этого никогда не... - Посмотрим! - зарычал вдруг резко помрачневший - вразрез с яростью - Джокер, обильно брызгая слюной, преображаясь во что-то совершенно отупелое. - Уложу тебя на лопатки, шлюха, вскрою, как чемодан, посмотришь, как не учитывать меня! Он не договорил, осекся: резко пришел в себя, буквально за секунду, и холодно следил за черными пальцами, распаковывающими мудреные путы Линды. Брюс тоже следил за ним краем глаза, и тишина была благословенна. - Делаешь заначки, да, Джек Хенли? - грубо нарушил он молчание, потому что нуждался в наказании так сильно, как только мог нуждаться в компасе потерянный на незнакомом пути человек. - Какую судьбу ты уготовил этой несчастной женщине? Обиженный мерзкой шуткой, злодей униженно зашипел, на свой взгляд безвинно страдая от невинных действий, вполне укладывающихся в концепцию их бесконечных договоров друг с другом. - Ты не понимаешь. Отпустишь ее и все станет сложнее, - не подделся дракон-похититель дев. - Она помешает мне. Мне, Бэтси. Понимаешь? Линда, между тем, попыталась что-то сказать в повязку, и Брюс аккуратно снял ее. - Вы оба... - прошамкала она вспухшим, онемевшим ртом. - Чудови...ща. Масштаб? Да, вы не мелочитесь. Но в результате - что? Все те же сопли, те же жалкие мечты, ничем не ве...сомей, чем пришить себе сиськи побольше. Вы бы себя слышали, дауны. Где Фобос, блядина ты разма...леванная? Думал, все рассчитал, всех круто накрячил? В уничтожение драгоценной для иных личностей формулы убер-токсина она, похоже, не поверить не могла в принципе, по-своему мелочная; между тем Джокер одномоментно счел, что точно просчитался, сохраняя ей жизнь. Но Брюс и тут удивил его: никак не отреагировал. Тогда он попытался встать, и получил отвратительно равнодушный в безболезненной аккуратности опрокидывающий пинок. Его за лопатки прижал к полу черный ботинок, неуловимо, но мерзко напоминая о какой-то полузабытой сцене. - Пошел ты нахер, сучара!! - окончательно разъярился он, не умея совладать с горечью: ни к чему все это. Все это - никуда не годится. - Как вы себя чувствуете, Линда? - не обратил на него внимания зашоренный женскими страданиями Брюс, отчаянно кривя губы в продолжительной печали. - Я вызову скорую. Опишите пока свое состояние по десятибалльной шкале, и окажу вам первую помощь... Линда вдруг засмеялась, извергая из воспаленных глаз слезы, и он растерялся, а Джокер окончательно потерял терпение. - Эй, милок, как там мой цветочек ненагля-адный? - громко и непривычно гадко захохотал он, и оглушительно свистнул - точно бывалый ковбой - но Брюс, к сожалению, был слишком занят джентльменским вызовом для Линды скорой, чтобы обработать выплюнутую кривым ртом информацию. Заскрипели ступени лестницы - словно за пределами сущего. Он рывком поднял плененного врага - новые, штучные наручники последней модели от Фокса были оснащены особенной защитой - и уже готов был прижать глупца к себе, чтобы наконец совершенно стыдным образом утащить в свое логово, раз уж тот прежде так сильно этого хотел, как дверь открылась и на пороге образовался Джесси с Далией в руках, услужливо пришедший на вызов обожаемого шефа. - Да вы что, серьезно? - не выдержал Брюс, сатанея, и не стал вступать в бессмысленную, заранее проигранную схватку. - Я понял. Просто давай сюда девушку и забирай своего любимого топа хоть в Гонолулу. - Не забудь про наручники, Бэ-этмен, - прогнусавил Джокер, болтающийся в его руках как грязная половая тряпка. - Продолжим сдирать с тебя маску в следующий раз. Я очень зол, так что это тебе лучше спрятать свою мордашку на Гавайях. - О, Джо-окер, разве я могу утаить заветный ключик от тебя? - в тон ему ответил разгневанный Брюс, и не слишком аккуратно бросил перед его подчиненным. Острые колени внушительно грохнули об пол. - Отдай ему бабу. Больше ничего не надо, я сам потом разберусь, - приказал слуге Джокер, тяжело поднимаясь и вздрагивая от новых рвотных позывов. Пошатываясь и более не оглядываясь, он скрылся за дверью, сразу же заслоненной шкафообразным Джесси, и Брюс вдруг подумал что это, нормальное для них состояние вражды и притонной лихорадки, его не устраивает категорически. Оставаясь наедине с двумя несносными женщинами, вглядываясь в спину благоразумно сбегающего рядового-подручного, он вдруг поклялся себе отдалить неминуемую при такой жизни раннюю смерть. Хотя бы одного из них.