Неудачная шутка

Неожиданная информация, столь неохотно выданная щепетильным стариком, принесла свои плоды: он впервые усомнился в своих взглядах на действительность. Он и правда куда больше похож на Крейна, чем ему казалось? Пораженный, он поднялся, уныло понимая, что для безболезненного вступления в чертоги сна необходимо будет прибегнуть к приему снотворного или изрядной дозы алкоголя - еще один принцип чистоты от всего искусственного, нарушать который не смел и не желал. Все эти нежеланные разговоры и правда вправляли мозги - но он бы предпочел не помнить ни о чем подобном. Спускаясь для раздачи последних распоряжений, боролся с желанием покинуть к чертовой матери ненавистный дом, вырваться хоть ненадолго - и это было бы неразумно, и позволить себе подобного он не мог... - Альфред, - позвал он, хмурясь от усталости. - Еще одно, погоди минуту... В холле вдруг обрушился мелодичный звон стекла: что-то разбилось - не самый стандартный для менора звук. В конце коридора встревоженный дворецкий склонился над осколками чего-то, подозрительно напоминающего французский фарфор: он долгие годы убеждал себя, что не разбирается в антикварном барахле, наполняющем музей его семьи. Поверить в случайность было совершенно невозможно. - Альфред? - удивленно повторил Брюс, и старик что-то поспешно спрятал в карман, поднимаясь, и выглядя, пожалуй, довольно виновато. - Все в порядке? Тревогу в голосе скрыть не удалось, и это неожиданно хорошо нейтрализовало зарождающееся самоворчание дворецкого: сократило почти вдвое. - Да, сэр. Если считать порядком то, как один антиквариат уничтожает другой, - все равно недовольно высказался он, не удерживаясь от самообвинений, и Брюс вдруг ощутил почти позабытое желание, которое часто накрывало его в подростковом возрасте: переколотить эти глупые ночные горшки - бесполезное, чужое прошлое. Но кое-что имело совсем другое значение - Альфред слишком странно себя вел. Что могло встревожить его так сильно, что он потерял самоконтроль - что-то по настоящему нестандартное для этого человека, высеченного из камня, всегда держащего прямо спину - его рука была тверда и горяча, даже когда он вел его, развороченного горем эгоистичного сопляка, к погосту, не имея права на собственное горе; он не дрогнул, даже когда он терял человеческий облик в те первые, самые темные дни, и столько унылых лет после; вернулся, даже когда он прогнал его навсегда, отверг, когда несправедливо винил во всем. Что пришло с вечерней почтой, что там такое, что нужно скрывать от него? Брюс жадно покосился на карман вечной униформы, хранящий ответ на этот важный вопрос - можно было просто открыть рот, и спросить, и даже, может, получить ответ - ничего не длится вечно, Альфред не молодеет, а сам он умеет только разрушать, и так часто не оправдывает ожиданий - но он не мог: просто не знал, как оформить вторжение в чужое пространство так, чтобы не задеть ни его, ни себя. - Особенно если учесть, что в отличие от меня, это драгоценное достояние мирового искусства могло бы служить этому дому вечно! - тем временем продолжил старик, не подозревая о произведенном почтой взрывном эффекте: кроме того, в такие моменты легкомысленный мастер все равно пропускал все мимо ушей. - Хотя, должен признать, у нас с погибшим шедевром фламандцев были равные нулевые шансы застать следующее поколение этого в крайней степени достойного рода... Вопреки обыкновению, на привычную шпильку безсемейности Брюс не отреагировал. - Я пойду в город, - осторожно сказал он, не в силах избрать прямой путь, и пошел на стыдную уловку. - Но если ты плохо себя чувствуешь, я не буду брать костюм... Альфред, казалось, оскорбился сомнениями в благоприятности своего самочувствия. Самые тревожные подозрения подтвердились: что-то и правда так сильно занимало теперь дворецкого, что он даже не возмутился грубому нарушению давно заведенного и неукоснительно соблюдаемого порядка: до этого момента Брюс только однажды бодрствовал на стороне Бэтмена больше полутора суток, строго ограничиваясь только незначительной частью ночи - когда на мрачные асфальтовые покровы Готэма впервые ступили подошвы особенных коричневых ботинок. Теперь же шел пятый десяток часов, когда он чувствовал за спиной плащ, на лице - маску, но заметить это больше было некому. Он превращается, он превратился - никто не должен об этом узнать. - Не важно, - жестко сказал он наконец, отворачиваясь, потому что почувствовал, как на ладонях уже почти реально нарастает кевларовая корка. - Сопровождение не нужно. И сделай, не откладывая... Этим же тоном он когда-то объявил, что четырнадцать лет - отличный возраст для того, чтобы познать мир в одиночку - объявил и ушел - но некоторые изменившиеся обстоятельства помешали чуткому старику оценить обстановку в полной мере. - Да, сэр? - отстраненно откликнулся он, судорожно забарывая себя. - Найди Лоутона и перекупи у него Джека... Перекупи у него заказ на Джокера. - Будет тотчас исполнено, сэр. Сопроводить эту в крайней степени глупую операцию вашей визиткой? - совершенно наглым образом заиздевался старик, но хозяин только отмахнулся. Он и правда спустился в подвал, убеждая себя не поддаваться печалям; облачился, плавно настраиваясь на блаженное разбивание лиц и хруст костей; покинул постылый дом, совершенно искренне радуясь передышке. Но ни в какой город не поехал, отправился на его границы. Когда он прибыл к семейному склепу, хлынул ливень, разгоняя даже воспоминания о наступающей зиме, словно чертов город злорадствовал над ним, подтверждая свой статус ненормального, оправдываемый близостью хмурого, своенравного черного озера. Равнодушный камень скрывал любимые кости, драгоценный прах - и он снова смог бы попросить прощения, как не мог просить его у живых, снова представлять себе невозможное, может, даже сообщить по секрету о том, что одинок и растерян - так, как не мог бы признаться никому... И тут можно было позволить себе вспоминать, чтобы было больнее, как он бывал жесток, как легкомысленно желал любимым смерти, как она пришла, и как он сожалеет... И самое жгучее, самое заветное желание - еще один раз, невозможный, последний - сказать о том, как ему на самом деле жаль, как он был эгоистичен, каким сопляком его знали любимые, которых не вернуть. Если бы он мог - но он не мог. Люди уходят без следа, не существует иных миров - ни возвышенных, ни бумажных - и некоторые вещи не исправить... Когда-то он считал, что некоторые люди - абсолютные величины, неизменные, положенные ему как нечто гарантированное; горько было сделать эту ошибку снова, через столько лет, так легкомысленно отвергая и принимая верного старика только в плоскости собственного удобства... Через пелену дождя показался силуэт - плащом распахнутые каменные крылья над путеводной могилой: готова обычная схема долгого бдения, от которого сильнее болят колени и проясняется разум. Обычная схема, после которой ему становилось лучше: он не опускает рук, он - символ, наводящий ужас - вот только теперь все сложнее, потому что этот символ не только сработал иначе в один из дней, он сам привлек особенный ужас - дрожь стоит не от наведенного страха, а от предвкушения; глаза блестят не от слез, а в кровожадном, примитивном порыве, на губах - яд, декорации - из бумаги, и даже могильные камни могут быть только крашеным пенопластом. Но когда он приблизился, у телефонной будки его обуяло тревожное ощущение, смутное, почти незаметное, существующее только на границах сознания. Но он привык доверять каждому своему импульсу и застыл, мрачно ощущая, как по подбородку льется дождевая вода. На мгновение ему показалось, что его остановило тождество подобия слюнотечению - он вспыхнул, мрачно усмехнулся назло себе, но тревога оказалась вызвана иным сигналом. Сквозь грохот дождя надрывался звонок телефона-автомата - того самого, на краю кладбища. Скривившись, он, поколебавшись, ввалился в будку, отираясь и печалясь по чему-то непознаваемому, но определенно приятному и потерянному - спокойствию? В его жизни никогда не было подобных состояний. Это посещение склепа на него так действует, верно... Он снял трубку, но отвечать не спешил. - Ой, бля! - придушенно раздалось на том конце через грохот и шорохи, и кто-то незнакомый взвыл от ужаса. - Бэтс, это ты? Брюс почувствовал, как лопаются сосуды в уголках глаз - от ярости, разумеется - и сбросил вызов, едва не сломав несчастную ударопрочную скорлупку антивандального корпуса, слишком сильно и резко впечатав трубку в гнездо. Разумеется, сразу же раздался новый звонок: когда не надо, эти психи весьма настойчивы в соприкосновении с ним. - Ты не в духе? - невинно прошуршал динамик. - Бэтс? Несмотря на охотничье чутье, приятно встревожившее сталящееся сознание, Брюс все же предпочел бы обычный, ничем подобным не наполненный вечер. - Еще раз так меня назовешь, чучело, и я с тебя спущу шкуру, - мрачно прорычал он. Крейн попытался засмеяться, изображая уверенность, но был той еще девчонкой. Судя по кантате звуков, кто-то еще хотел заполучить его шкуру, и Брюс невольно кровожадно улыбнулся. - Какого черта тебе надо, придурок? - наконец устало спросил он, не умея игнорировать подобное грандиозное событие, коим являлся этот странный звонок. Результаты пеленга сотового показывали какую-то чушь. - Эх, дружище, у меня крупные проблемы... - интимно прошептал мерзкий псих, но так невзначай, словно делился рецептом пирога. - Я бы, может, и не отказался бы от ГПУ. Брюс даже удивился. - Так вызови себе ГПУ и санитаров и иди к черту, - раздраженно посоветовал он. Но, конечно, на самом деле он ждал, пока чертов экс-психиатр назовет сцену, на которой ему пришлось сказать такое. - Ну, это я так сказал... - новый шорох высек из Крейна обиженное сопение и жалобные звуки, и вот уже динамик зафонил от чьего-то еще крика, уверенно добивающего в геройской груди железу совести. - Не хочу в больницу, там не очень... комфортно. Можешь попробовать меня закрыть, хироптера. Уверенный тон и неловкий призыв никого не обманул. - Я кладу трубку и разбирайся сам, - искренне ответил Брюс, стыдясь того наслаждения, с которым он мог хотя бы фальшиво бросить мерзкого ублюдка в проблемной ситуации. Обстановка стала бы менее уютной, если бы появился Пугало, но этого почему-то не происходило. - У меня не так уж много сил осталось. Повесишь на себя груз за чью-то погибшую душу, а? - снова мрачно подступил псих, отвратительный в своем нытье. - Да ладно, не жмись, я тебя не обижу. Брюса привычно поразила религиозность ученого. Придурок сделал паузу, похрустывая зубами, ничего не дождался, и продолжил: - Я тут под Айсбергом. Меня немного похитили. Бьюсь, как лев, за свою драгоценную жизнь! - Я вызову полицию, - сдался Брюс, не желая оповещать подлеца о своем прибытии. - Ага, конечно, - голос вдруг Крейна стал ниже, нахальнее и тверже. - Не забудь пирожки для бабушки. Тебе надо спуститься в метро. Проход между Демьен и Монтроуз. Жадный до подобных ловушек Брюс усмехнулся так злобно, что он вздрогнул.