Неудачная шутка

Чертов Бэтмен и правда застал его врасплох - усилие, которое приходилось прикладывать, чтобы исправить то, что разрушала праведная рука, было если не слишком непомерным, то определенно несвоевременным. Ему нравилось думать о местных водах, как о зеленых, трясинных толщах болот, хлюпко всасывающих остывающую плоть, затыкающих упругий рот: иногда можно было позволить себе беспечное отрицание реальности. До желанного выполнения первого этапа скромного плана - устранения неприятной помехи в виде вышедшего из-под контроля Крейна - оставалось всего ничего, только пара шагов. Список был нехитрый: истребить цель, избавиться от тела, оправдаться перед новым повелителем фанерной ваги, гапитов и нитяных строп. Беспечно забытый павшим героем Глок обнаружился у стены заброшенным в кирпичную прореху. Склоняясь над жертвой и мимоходом разминая пальцы, сухо ответившие ему щелчками, Джокер потратил драгоценные секунды на осмотр заляпанного грязью дула, мимоходом активно унимая себя. И лучше было бы вычистить ствол, чтобы его не подуло - иногда слишком многое зависит от подобного преимущества. Из глубин все поднималась и поднималась темная гневность, в груди болело, горло словно ссохлось - времена он переживал не самые лучшие. Прежде он никогда не противился своей натуре. - Ах ты маленькая, грязная, дрожащая пачкунья... - зашептал он неслышно, почти счастливый. - Думал, я не знаю, чего ты хочешь? Даже если ты сам этого еще не знаешь. Недобитый Крейн, разумеется, не ответил, мирно пуская разбитым носом крупные кровяные пузыри. Джокер отключил голову, становясь, может, и уязвимей, теряя во внимательности, но зато поживее; размахнулся, судорожно втягивая воздух сквозь зубы... - Хозяин велел не трогать его, - вдруг раздался скрипучий голос за его спиной. Королевские шавки в количестве пяти штук застыли у прохода в мрачной решимости отстоять свои теплые места под пингвиньим крылышком. Того, что поближе, можно было бы лишить подвижности с помощью небольшой травмы шеи. Для здоровяка был готов нож, для самого наглого, непочтительно глядящего - десертное повреждение глазных яблок. В ту долгую секунду, прошедшую с момента, как неудачливые охранники ступили на перепутье своих жизней - какой-то из поворотов всегда ведет в тупик, а от тебя ничего не зависит, да и скорость уже не сбросить - в его сознании весело журчали эритроцитные ручьи, уютно трещали каминными поленьями раздробленные кости, стонали разбитые в крошево зубов презренные рты... Он вдруг испугался, что не сможет сдержаться и это разъярило его еще больше. - Интересное дело, - холодно сказал он наконец в лицо жертвы, усиленно сталясь, потому что физические мучения, обильно одолевающие его опытное тело, обычным насилием было не унять. - Кому это велел? Мне? Так и сказал? Но местная шушера оказалась на удивление уравновешенна и отлично вышколена, и не дрогнула. - Вам, господин Джокер, он просил передать приглашение на "граппу в качестве аперитива". Джокер досадливо скривился, но когда развернулся, выглядел уже совершенно беспечным и полностью потерявшим интерес к Пугалу. Скоро это унизительное смирение станет его фирменным номером. Плоть стен напряженно давила: но здесь он был герметично закупорен. Можно было утешиться хотя бы этим, раз уж все было так непрочно - и да грядет исполнение желаний... Стайка разжиревших, разнеженных обильным питанием крыс чуть не получила массовый сердечный приступ, когда зеленоватые воды канала вспенились, являя темноте внушительную черную фигуру. Разъяренный Бэтмен, бодро разгребая бедрами сточные воды, выбрался на бетонный бережок, и рывком содрал с себя плащ, разбрызгивая гниль. Захлебнуться говном не лучший исход, это уж точно: отличная шутка. Тоннель на поверку оказался не только, как и ожидалось, огромным сортиром: вдобавок к мерзкому облику выгребной ямы, поток под основной толщей воды оказался весьма бурным - о, его определенно должно было смыть в канализацию, если бы кое-кто беспечный просчитал бы все тщательней в своих подрывных работах. Чертов случайно выбранный бортик, прежде такой раздражающий, оказался худшим местом, чтобы сбрасывать его со счетов навсегда. Ярость мутировала, расплавилась в довольно сносную плазму ненависти, и Брюс отстегнул кислородную маску, являя темноте несколько диковатую усмешку. По его плечам мутно текло, за поясом обнаружилась трогательно спасшаяся вместе с ним банановая кожура, и он отшвырнул ее в сторону, равнодушный к любым лишениям, кроме одного. Из него сделали дурака. Придирчиво изучая возможные повреждения в шлеме, он с удивлением обнаружил, что сигнал от заблаговременно поставленного на Крейна жучка существует, и мигает относительно недалеко. Вне зависимости от того, чего он хотел на самом деле, двигаться он мог только в одном направлении. На ходу вычищая больше всего остального снаряжения пострадавший плащ, он ускорился, чувствуя гнетущую усталость; его снедала растревоженная совесть: в глубине души от этой новой, случайной потери он ощущал темное удовлетворение. Это злило его слишком сильно, почти ранило. Сравнение с чудовищем, которое он периодически производил, подводя местные итоги - тот самый черный монстр с перепончатым крылом, жаждущий владеть и приказывать, напитанный его вечным беспокойством и агонией несогласности - было привычным; но сходства с Джокером сейчас он мог бы и не выдержать и сорваться в безграничность бешенства. Тоннель, как и ожидалось, поднимался наверх, и путь оказался проложен под Грэнд-Авеню, как раз под зданием "Круга" - было еще совсем не поздно, как раз время для финального акта последнего спектакля. Там, в городе, в другом мире, люди ходят на неудачные постановки "Бутыли серебра", и жизнь продолжается - сохнет, желтеет листва на деревьях, зима обещает быть холодной, жужжит людской улей, рождаются чужие дети и угасают чьи-то старики, и в эту ночь выползают грабители, ковыляют потерянные бездомные, а он пропустил пару сотен важных встреч и только тратит тут время зря... Одно только было неизменно - не существует никакого Джека. Его он тоже придумал? Может, его тоже не существует, по крайней мере в том виде, в котором он его знал... Думал, что знает? Можно ли было поверить в то, что этот человек сам по себе всегда взвывает, стоит нажать на него в тонком месте, или выждать редкий момент угрюмой тьмы - его настоящего лица - "меня нет, ты не докажешь обратного"? Это абсурд, но разве он был экспертом по душевнобольным? Лукавый вид принимался не тогда, когда он таил какие-то мысли, может и злые, но ему приятные? Брюс не верил в его смех, но знал моменты, вызывающие интерес, те, что в своем роде веселили его - сгоревшая ферма, юдоль печали, в которой печальному рыжему мальчику родная рука предателя сломала жизнь и забрала его разум; убийца, нападающий только на молодых азиаток в темном парке при студенческом общежитии; он сам, запертый в темноте тоннеля, жрущий крысиную кровь и возжигающий никому не видимый свет на ладонях, и жаль только, что не в одиночестве; жертва, у которой есть свои жертвы, парализованная в момент охоты, самое сладостное время; герой, которого трясет ярость так, что он не соображает, что творит... Последнее, пожалуй, было лишним: Джек не выглядел довольным тогда... Вспомнить тот момент четко, впрочем, не представлялось возможным - все забылось, растаяло под толщей отречения: и огненные знаки, и тонкие руны, и бензиновые зарева, и взгляды из темноты... Печаль, самая неожиданная его эмоция, страдание и болезненные воспоминания, которыми наполнялись его глаза в периоды тошноты и приступов - это была только маска? Или скука, что ничем не лучше? Скупая дрожь, отмененные стоны, горящая кожа, подставленное плечо - все это было только иллюзией? Все чаще Брюс Уэйн приближался к мысли, которой прежде стыдился: он сам достоин исполнения своих желаний, аскетизм в конце концов погубит его; невозможность погасить вечный гон охоты - только отговорка, потому что иные задачи выполнить куда сложнее, чем обезвредить сотню агрессивных наркоманов в темном переулке. Но как только он прекратил считать потери, как опустошение исчезло без следа. Явственно начало теплеть, словно он отдалялся от старицы мороза. Путь ему преградила стена - за поворотом ждала цель, бормотали голоса расслабившихся убийц. Содержимое бетонной коробки - какой-то обширной комнаты - проверить не представлялось возможным из-за мощной защиты чем-то обитых стен, но когда он приблизился, времени для сомнений не осталось: не было нужды даже ломать двери - он застал кортеж подручных в самый неподходящий для них момент перегруппировки. На плече у самого мощного располагался перепуганный Крейн, в который раз прощающийся с жизнью с помощью визгливых причитаний - определенно, для этой особенной эмоции выполняя главное условие - был вполне жив. В узком проходе в какое-то помещение вся группа охраны попрощалась с сознательным состоянием. - А ты крепче, чем кажешься, да? - просипел Брюс, из-за динамика настолько невнятно, что и сам бы не расшифровал своих слов, рывком устанавливая переносного психиатра на ноги, чтобы оценить степень повреждений, гипотетически заполученных им с последней встречи. - Да. Нет, - занервничал тот, и правда не поняв вопроса, и только суетливо огляделся, чтобы скрыть торжество облегчения, забывая принять печальную позу пострадавшего. В этом не было необходимости: этот статус сам по себе давал ему определенные преимущества. Между тем ненарушенная цельность физической оболочки Крейна жирно намекала на не слишком спорный факт: Джокер не стал бы его щадить, значит ему помешал кто-то достаточно влиятельный. Между местными авторитетами существует разлад, напряженное трение? Пока Брюс жадно боролся с собой - разумно было отступить, спасти эту чертову жизнь вредителя, презреть, что в чреве Айсберга то самое трение заставляло преть гниль - и было время не только на унылый побег, но и, кажется, и для гексогена - раскрылись двери, словно полог на сцену. Он хладнокровно наблюдал за этим, насупясь. - Не буду ничего обещать, - прохладно выдал он в результате, не оборачиваясь, и понизил голос. - Если я подам знак, сбегай. Не особо радуйся, получив свободу: я найду тебя еще до того, как ты сумеешь избавиться от наручников. Задумаешь пакость - лишишься зубов. В конце концов, эти глупые коридоры неудобны для того, чтобы показывать спину. На входе он наткнулся на встревоженный рой бандитов и вызывающе глядящие дула автоматов, и скромно улыбнулся, с наслаждением разбивая для начала парочку-другую голов - преимущество пока было на его стороне. - Гумберт, проводи господина рыцаря к нам, не толкайтесь в прихожей, - вдруг распорядился кто-то приятным, почти певческим баритоном. - Какая пошлая глупость подходить к нему там, в этом узком, темном проходе! Обзавелись кошачьими глазками и бессмертными тушками? Хотите, чтобы он всех вас по одному уложил? Несмотря на бодрое, местами весьма здравое сообщение, невидимый хозяин этих странных охранников в своем голосе содержал что-то пассивное и вялое - совершенно не подходящее моменту - Брюс было распознал это как тонкую тоску, но в результате пришел к выводу, что это скука неверно пробивается через почти явное нежелание влезать в неприятности. Это являлось привычной, почти обязательной наглостью криминала - незачем было затевать свои грязные заботы, если не хочешь однажды встретить на своем пороге неодолимую помеху, пришедшую наказать тебя. Высота потолка здесь достигала добрых шести метров. Строй расступился, являя его суровому взгляду полуосвещенный зал внушительных размеров - какую-то пародию на тронный, потому что у противоположной стены на возвышении торчал самый настоящий престол, четко темнеющий на фоне багряных драпировок. Табачный дым окутывал помещение плотно и удушливо. На обитом кованым декором внушительном кресле, по периметру окруженном стоящей и лежащей вповалку прямо на полу в окружении бархата челядью - все теми же странными мужчинами и неожиданно обнаженными, отборными женщинами, молчаливо облепившими гигантскую чашу, доверху наполненную подозрительной белой пылью - восседал хозяин - нервный коротышка, туго затянутый в не по размеру узкий, дорогой смокинг. Подземный король собственной персоной был весьма странен: облеченный властью, влиятельный, по слухам, жесткий и определенно давно перешагнувший возрастной рубеж в добрых две четверти века, он прятал руки, нетерпеливо вздыхал, поблескивая зажатым у правого глаза моноклем - одинокая линза в позолоченной оправе влажно блестела в дрожащем от переливающегося света полумраке - не скрываясь, этот человек сильно нервничал. Брюс с недоумением оглядел миниатюрные ножки - крепенькие ляжки, неожиданно худые голени; ноги были обуты в ботинки от силы шестого размера, стоящие, наверное, как приличный Мазерати. С некоторых пор властителя Маленькой Италии он видел впервые: даже с его аномальным, пускай и вполне понятным интересом к преступным личностям любимого города, особенно таким значимым, Освальд Кобблпот был слишком удобно скрыт завесой собственной предусмотрительности и относительной миролюбивости: под полом он сидел тихо, словно мышь, еще с тех самых пор, как был жив отец героя. Это вполне объясняло его несколько противоречивый вид - нафабренную сытной жизнью изможденность затворника. Дорогой загар - намек на неполное заточение в подземелье - не скрывал синих теней под крохотными королевскими глазками, ясно отливающими неожиданно пронзительной синевой: Айсберг, его надежная крепость, все-таки не часто лишался присутствия своего хозяина. Седеющие на висках волосы, пока еще сохранившие глубокий черный цвет, лихо закинутые назад по какой-то давно ушедшей моде, влажно блестели, затейливо уложенные волнами, явственно напоминая собой распластанное вороново крыло. Внушительный, загнутый хищным клювом нос периодически двигался, словно его хозяин принюхивался, оценивая обстановку. Его кличка отлично шла к нему, но все это вместе взятое - тайные палаты и новые лица - было не так впечатляюще, как то, что за его спиной, у монстроподобной книжной полки, тяжело беременной старыми книгами в красивых кожаных переплетах, безэмоционально застыл чертов вездесущий клоун. - Силы небесные, Бэтмен, ты точно хочешь моей смерти! - громким шепотом взвыл невоспитанный Крейн, униженно съеживаясь. Брюс решительно встал перед ним, закрыл спиной слабое тело, декларируя свое покровительство, и это вдруг произвело неожиданный эффект: Джокер неуловимо помрачнел, почти прямо глядя. Поголовье огнестрельного оружия в зале было, конечно, велико, и дрожащий психованный химик прилично сковывал подвижность, но все равно - ничего больше не мешало разгромить этот морозный улей. На незакрытые маской губы поползла злая улыбка.