Неудачная шутка

Почесывая висок выступом магазина, чертов клоун без труда поднялся - слишком быстро, стремительно и невозмутимо, так, словно все еще оставался победителем - и Брюс, отвлеченный быстрой сменой событий и раненым на руках, купился на его фальшивое спокойствие. Будто бдительность могла что-то изменить... Полагая, что раз уж все равно потерял преимущество, стоит употребить остатки свободы как можно практичнее, Джокер резко развернулся, целясь в ставшего не то что ненужной деталью, а даже, пожалуй, помехой нерадивого помощника - снаряд попал в область шеи, и активно сопротивляющуюся Линду липко обдало красным - и для нее была очередь, но этого он уже не успел, чутко определяя намерения дышавшего ему в затылок врага. Расхожая истина о том, что стоит от чего-то отказаться, чтобы получить большее, была им, как собственным заложником, обнаружена, лениво осмотрена и выброшена, как пораженческая. Хотя он и находил что стоило, пожалуй, родить в себе романтизм и выбрать бабу. - Я же предупреждал, что он шизик, Бэтти. У вас таких в семь снег, а в полпервого уже жарит солнце, - укоризненно вздохнул он, и выронил любимый Глок, воздевая вверх руки. - Что ж. На перестрелке ножей не достают, как говорят у нас на болотах. Расцепить зубы у Брюса, судорожно зажимающего развороченное по касательной бедро жертвы руками, не выходило, и за шокирующей смертью слуги следовало новое испытание: у виска бешеного клоуна Алый, логично подхвативший момент вражьей слабости, держал иное дуло. Глушитель скрыл звук, но в ушах у него все равно стоял кровяной стук по погибшей жизни, который не могли скрыть раненые визги безмозглого психиатра. О чем он только думал? С такой вооруженностью, какая была у него, доспех все равно было бы не пробить. Брюс пораженно доследил, как оружие, царапая красивый паркет боком целика, скользит по полу к его ногам, прекрасно понимая, что на месте слуги со слишком уж большой вероятностью могла оказаться заложница. - Хватит выть, сучка, - с отвращением продолжил плененный Джокер, несмотря на близость смерти нисколько не теряя в красноречии. - Позарился на мою добычу. Может, я сейчас и облажался, но и ты, красный друг, тоже запомни: он мой. Если я не получу его жизнь, я вас всех со свету сживу. Или кажется, что я снова шучу? Алый снисходительно наблюдал за ним, жестом соглашаясь, что он мог бы палить еще, но только в сторону Бэтмена. Не интересующийся ни судьбой Линды, ни угрозой от третьей силы, он вдруг хихикнул, прикладывая неожиданно маленький кулачок свободной руки к разрезу маски, и звук получился совершенно неприличный - слишком напоминал бэт-динамик. - Конечно, не достают, Джозеф, - прогрохотало в вязкой тишине: похоже, он тоже не желал рассекречивать свой голос. - Ты говори-говори. - разрешил он следом, весело потирая лоб под балаклавой, словно та ему сильно мешала, и Брюс, не отвлекаясь от наложения жгута на мерзкое, несчастное крейновское мясо, поднял глаза, желая следить за всем одновременно. - Декламируй. Я разрешаю. Просто не увлекайся уж слишком. Я знаю, что ты не пошутил, но не беспокойся: я тут за тобой, мне лично нет до него дела. Джокер плотоядно улыбнулся, очарованный его тайной - не так много было нужно, чтобы привлечь его злое внимание. Только мотаться за ним, словно привязанный, или поднять на него руку... Он должен был быть в ярости - хотя бы уязвлен, хотя бы раздосадован - но Брюс чувствовал, что за эти десять минут узнал его куда лучше, чем мог узнать прежде, даже в плоскостях дикости. И теперь он видел наносную суровость, выдаваемую пантомимой рук и углом локтей, а под ней что-то настоящее: у уголка губ, на уродливой борозде шрама дрожала волна настоящей улыбки. Это был особенный вызов: все сгорит уже к завтраку. Никогда еще он не ненавидел эту глупую куклу так сильно, как теперь. И можно было считать, что прежде он не знал этих степеней гнева: этот вихрь, темный и режущий, в который превратилось его нутро, ни с чем не сравнимый, казался почти лихорадкой, почти заразой - что-то инопланетное, из космоса, оно было жгучим и болезненным. Печалиться было просто, быть благородным страдальцем - тоже, брать ответственность - легко, но это, нынешнее положение, чуть было не обеспеченное чужой жизнью, было слишком унизительным. Он собирался рассчитаться по максимуму. Алый бодро выпрямился, чуть не подпрыгнул от удовольствия, неожиданно покладистый, когда Джокер наконец вопросительно вскинул брови, обращая на него внимание. - Так что, Джозеф, ну и вы, почтенная публика? - изобразив откашливание перед речью, объявил он, со странной хищной нежностью оглядывая бордовые плечи. - Неужели будете игнорировать появление главного злодея? - Это ты про себя? - комично выдал Джокер, прищуриваясь: терять восхитительное чувство реальности было ему не по вкусу, но разве он когда-то мог удержать себя... - А то! О, скажи еще, это не ты метался по пятаку и окраинам, тратя время на мои поиски. Но вот я, тут. За твоей спиной, - деловито проговорил Алый, или, скорее, проговорило: эта деланная солидность не пахла мужчиной ни в какой мере. - Все-таки мы с тобой так похожи... Я тоже не думал, что это будет так легко. Не, круто, конечно, получить вдруг - как ты там говоришь, клоун? - все козыря в руки, ничего не сделав для этого, ну и ладно. Я не гордый. Джокер нахмурился, обескураженный нечитаемостью вражеской речи, но не двинулся, задумчиво оглядывая перспективы: ничего такого, во что превратилась его непыльная работенка в Айсберге, он предвидеть не мог, а если уж быть честным, не хотел предвидеть - ужасная, но непреодолимая беспечность. - Козыри, - равнодушно поправил он, вынужденный терпеть промедление. Чертов Брюс Уэйн с некоторых пор слишком часто был собой - отличное, притягательнейшее качество, требующее наказания. Но странно было, объявив о своих притязаниях вслух, не получить никакой реакции - прежде он думал, что от доказательств придется избавляться. - Как угодно, - умиленно согласился Алый. - Я готов ждать еще, но... сам понимаешь, - он замолк, наслаждаясь так злящей вожделенную цель паузой, и пустился разглядывать Бэтмена, занятого не всем из присутствующих очевидными печалями - клоунский слуга был мертв, размазан, искорежен, а он ничего не смог сделать, чтобы предотвратить это. - Джокер, - не выдержал он, брезгливо отирая перчатку о полу крейновского пиджака, уверенный, что его поймут. Его поняли, сочли, что фантики и прочие бирюльки необязательной части программы сожалений неуместны, но благосклонно дали ему еще один шанс - Джокер глухо засмеялся, умудряясь транслировать уверенность даже под угрозой пули в затылок. - Ах, какая жалость, он мертв, а мог бы гулять по полянам и собирать маргаритки... Почему так вышло? Потому, что есть те, кто рожден жить и подыхать. И те, кто рожден выживать, - пылко выдал он, злобно щурясь, поблескивая темно и слепо из черных провалов глаз, еще уродливее горбясь и вдохновенно раздувая ноздри - массив выразительности полного набора жестов недвусмысленно намекал на особое послание. - И ты, философ, конечно, из первых, - не смог совладать с темным негодованием Брюс, не желающий больше получать плохие новости. Омерзение одолело его. Как он мог на самом деле понять этот посыл? Дедукция в пространствах, занятых Джеком, отменялась, и вставал вопрос не разума, но веры. - О, нет-нет, - удивился злодей, комично наклоняя голову. - Я как раз из вторых. Это я тебе и демонстрирую, - насмешливо продолжил он, но скрыть сухую ярость ему не удалось. - Я думал, мы понимаем друг друга. Думал, ты понимаешь меня. Будто ты из первых, мм? Нет. Ты, как и я, выживальщик. Брюс мрачно уставился прямо в загримированное лицо, в мутные медные глаза, неожиданно сожалея о наличии линз, мешающих Джокеру сделать то же самое. Тот наклонил голову - изучает нераспознаваемую эмоцию - и они вдруг встретились взглядами. Конечно, это была иллюзия. - Не смотри так, Элли. У папочки слишком много работы, - захихикал он. - Я обещаю, поиграем чуть позже. Но смотри не опоздай, у меня не так много терпения. А что это вы все такие кислые, мм? - уже громче возмутился он. - О, извините, что я так самовольно позволяю себе поступать по-своему! Уважаемая публика - дамы, господа, нечто в красном - как оно, ничего? Не слишком старый шут вышел из приятного вам образа? Не стоит обманываться - я, конечно, не слишком доволен ролью конвоируемого, но конвоиром быть тоже скучновато. Он уже почти просил о содействии в ритуальном призыве настоящей схватки, даже понимая, как это глупо: перед лицом чужой смерти у Бэтмена отключались такие противопоставленные вещи, как осторожность и азарт - и зря, давно пора было выбирать. Ничто не должно помешать ему приблизиться - но кевлар не крошит костей, а зажимает раны; не пробивает, даже твердый, а врачует по-бабьи... Брюс выслушал на его вкус несколько истеричный монолог, опустив голову, словно виновный. - Ты отвратителен, - сквозь зубы прорычал он, погибая от унижения. - Что, не можешь выступать без зеркал и лески? Заскучавший во время проповеди Джокер глаз тоже не поднял, жадно оглядывая уже второй раз за ночь потерянный Глок. У него в последнее время слишком много недоразумений с временем - то оно несется, дикое, стирая кости в пыль и выбеливая волосы; то тянется, больничное и вязкое, и войти в колею так непросто, когда рука сама поднимается для удара, но от поспешности остаются одни сожаления... - Стараюсь, - пусто сказал он, чтобы хоть что-нибудь сказать, предпочитая держать право последнего слова за собой. - Как могу стараюсь для всех вас. Во-от смотри, даже рожу порвал от усердия. А была бы у меня леска, ты бы уж получил все, чего хочешь, не сомневайся. Пока они оба пялились в пол, Линда, к этому времени победившая разумные сомнения - не поднимать оружия при вооруженном человеке - решилась завладеть Берретой покойного, поэтому взведенный Брюс отправился прибирать бардак в этом дурдоме - ухватывать не те белые руки, что хотел, осматривать угрозы и беспокоиться о потерявшем сознание Освальде - и когда повернулся, мимоходом тревожно оценивая, не рискует ли сломать тонкие запястья захваченной преступницы, действующих лиц стало на два меньше. Фокусничьи хлопнуло что-то негромко в гомоне вдруг замельтешившей свиты, пока он был "свободен", но больше ни звука от них не прозвучало в пространстве ночи, только затянуло гарью. Снова смылся, проклятый ураган, и все, что теперь происходит против его воли - если это не часть его грязных планов - временно, и никакой шокер... - Верно, виджиланте, - просмеялась в его плечо плененная Линда, еле живая, но все такая же злобная, внимательно разглядывая его губы. - Это твоего дружка поджарили. Забавно было видеть, как у великого дяди Клоуна свариваются вкрутую яйца. Брюс ее проигнорировал, одновременно задумчиво пропуская мимо ушей комментарии Альфреда. Шум все нарастал - невольные зрители, почуяв свободу, покидали место преступления, и в этом ужасном кавардаке - мелькании лиц и конечностей, стонах и топоте ног - и он мог бы действовать свободно. Линда снова открыла рот, и он не выдержал - вырубил ее излишне агрессивным для неострых ситуаций спреем-наркозом. Что-то беспросветно темное подхватило его, подняло на ноги, но он сдержался, хотя уже занес руку для удара - и какая разница, куда - но он не должен был позволять себе... На стене, отделанной деревянной панелью, куда впечатался его кулак, противящийся самоуспокоению, осталась приличная вмятина: он знал, что математически от умножения мужества оно увеличивается - так почему он с некоторых пор чувствовал только бессилие? На оказание первой помощи ушло слишком много времени, и Брюс презрел даже желанную зачистку уцелевшей свиты несчастного короля: откуда у него время даже на самое необходимое, когда держащая его за горло клоунская рука готова посеять мерзкие семена разрушения? Непострадавшие, мертвое и еще живые тела под его невидимым контролем приготовились к высылке в подобающие места вместе с озадаченным Джимом, которому он так и не соизволил показаться. Старость глубже легла на виски и скулы Гордона - он бы хотел дать ему взамен то, чего ему в их союзе так часто недоставало, вроде компромиссов и невмешательства во многое, куда он лезть и сам не хотел, но был обязан - но остаться он не мог. Чертовы оковы плоти - усталость и гнев - брали свое, но он отправился в сторону предполагаемого сражения между Джокером и его "алой зазнобой", почему-то не сомневаясь, что шокер не самое эффективное оружие даже против его безусловно человеческого тела. Предстояло еще разыскать место действия, если он хотел попасть на чертово новое безумное испытание, где ему, как водится с некоторых пор, предстоит в бою на троих взять на себя две части против Джека. Освещения снова не было. За полотном занавеса открывался проход к техническим помещениям и двум противоположным путям - чертово закулисье - у лифта гудели генераторы, сердце этого места, на которое он был не прочь взглянуть, но кратковременные записи схем эквалайзера, по наитию проверенные, почему-то не показали нового звука подъемника, поэтому он отправился в противоположную сторону, к неопрятной, уходящей вверх и налево лестнице. Бурю сомнений, готовую подняться, удалось усмирить, хотя самая главная слабость - фанатичное почитание любой жизни, кроме, разве что, своей - попыталась еще его одолеть, упорная. Для того, чтобы он мог сейчас двигаться, дышать и захлебываться желчью и скрипеть зубами, ему понадобилась помощь Джокера. Мог бы и включить путеводный маячок в своих практичных часах, раз уж так желал свидания... Верить ему, впрочем, было нельзя, и все это скопом успокоило несколько уязвленное самомнение: даже если глупо было хвалить двинутого клоуна за случайное созидание, стоило признать, что оно получилось весьма... эффектным. Эта благосклонная сдача заключалась в непростительном - это сводило его с ума, это могло погубить его - это было хуже, чем искушение, настигшее его в момент слабости, хуже, чем желание прервать недостойные жизни. Он мог бы убить его, он ясно это видел - только его, новая, прочная мантра - но не мог бы больше судить его, никогда. Это было хуже, потому что цену он своей "помощи" не назвал - а Брюс Уэйн лучше многих знал, как дорого он берет. И это было ужасно, потому что ему помощь не требовалась. И ужасно было потерять тот благой страх - кома, возможная кататравма, опасные осколочные ранения - подменить его чем-то совершенно разрушительным. Не этого ли хотел Джокер? Просто бойни - как на него похоже! Все это было неправильно, к тому же позволять себе этот образ оказалось чем-то вроде шага в ловушку: Джокер, ухваченный так близко, что стоило дышать через раз. Белый, кривящий губы, недовольный - это рождало ужасный коктейль из досадных воспоминаний вины об избиении без отпора и ужасной, огромной, невыносимой агонии контроля... Но все это - было верно, кроме потуг убедить себя в равнодушии, за которые можно было наказать себя в какой-нибудь другой день. Кто мог укорять стихию за ее природу? А если вдруг волна ложилась мягко и гнала колесо мельницы, добродушно предоставляя помощь, а следом уносила бурным потоком детей и рвало легкие стариков и женщин, хищно сворачиваясь в сосуде плоти, разве можно было кричать об обмане? Привыкнуть к тому, что все красивое подле Джека и исходящее от него - уродливо, и все приятное - ядовито, было так же нелегко, как и понять это. Подъем казался бесконечным. В том, что у него и правда мало времени до гибели Алого, он не сомневался. По ощущениям, он забрался уже так высоко, как не была высока его работная башня - что, конечно, было иллюзией, и это помещение точно не было офисом Освальда - запыленные стропила, редкие мусорные кучи из стружки и потерявших цвет потрепанных рулонов шпона недвусмысленно намекали на заброшенное строительство. Уже кончались силы, и уже давно не было терпения. Могло быть так, что сегодня кто-то из них двоих проиграет по-настоящему - о, шансы были очень велики, особенно с учетом всех тех скрытых жестов усталости, что он видел незаметно произведенными: как тяжела была клоунская голова, напряжены руки, как безумие дышало у его плеча, как электричество опасно для такого, как он. Он сам был измотан, в первую очередь морально, и идти сюда после чертовой недели без сна не было ошибкой - у него не было выбора. Стоило быть честным с собой, и признать, что одно присутствие тут Джека - безусловная причина, обеспечивающая и его собственное. Какая ирония! Его ждут в сотне мест по всему миру - в десятке даже на данный момент, на исходе ночи - а он тут, сражается за монстров против монстра... Это проходное помещение напоминало лабиринт - наскоро сколоченные бараки превратили зал в нагромождение стен, проходов и углов. Судя по карте, он был уже на поверхности - или почти на поверхности - это место числилось как действующий винный завод, но кто бы понял эту чертову итальянскую часть, что здесь на самом деле происходит... Он знал, что Джек оставит на своем пути следы, и первый из них не заставил себя ждать - растяжка, идущая от пластикового ружья накрепко укрепленного между балок игрушечного солдатика. Это место выглядело слишком идеальным на взгляд дилетанта, и слишком нелепым на взгляд Джокера - так, словно это была постановка. Брюс с усилием заставил себя изгнать морок сомнений, хотя его извечная паранойя снова изрядно облегчила ему жизнь. Был ли это важный вопрос, или на самом деле незначительный, но ему снова показалось, что шутка, отмоченная по всем канонам насмешливого клоунского стиля - капкан - поставлен здесь чужой рукой. И, пожалуй, он перебарщивал с самокритичностью - счесть, что Джокер не стал бы тратить время на то, что он мог бы обойти - не слишком ли стыдно так возвышать его? Да, он бил наверняка, и не поднял бы зад ради действий, в успехе которых бы был не уверен... Со всех сторон света раздавалась отдаленная капель - странный момент, учитывая общую сухость воздуха и хрусткость мусора под ногами. Это был чуждый звук - запись? - он слышал ее полутишину, которой в реальности быть не могло - отдаленный шорох дождей и шин по асфальту, такой тихий, что почти не существовал. Он уже почти выбрал между излишним - снять ловушку, чтобы в нее не попал кто-то другой, тут явно не существующий, но гипотетически возможный, или перешагнуть, не медля - как вдруг, слева, из глубин построек, раздался женский крик. А вот это уже слишком походило на дело рук Джокера. Привычно поражаясь обостренному инстинкту, до того момента кричащему о бесконечности этой странной ночи, он рванул через подсобку к противоположному углу, холодея от того, что мог увидеть - наполненный недвусмысленным страданием, женский голос выл, и уже не о помощи, а о прекращении страданий, в полной мере дающий понять значение слова "душераздирающий". Тепловизор, недостаточно эффективный из-за ледяной ржи пролегающего неподалеку центра Айсберга, прискорбно плохо бьющий через стену, все же показывал слабый оранжевый след - и силуэт был, но был нечетким. Огибая стропила, лесом встававшие перед ним, он был слишком взведен. Его вел незримый болотный огонек, блуждающий лишь на задворках разума - тревожащий светляк, пустая искра, налитой лишь воображаемой жизнью келпи, смеющийся так злобно, что способен остановить своим голосом кровь в венах... Первое, что он увидел, осторожно обследуя подходы и скрипя зубами от усиливающегося крика, были дешевые розовые туфли на толстом каблуке, аккуратно поставленные у прохода, словно какая-то сумасбродная женщина решила отдохнуть тут в пыли - и через часок снова вернуться к веселой бессонной ночи. И злое волшебство истаяло без следа. Подделка, вот что это было - и мерзкий закоулок не содержал ни ловушки, ни жертвы... И так он вставал перед выбором снова: этот обман мог скрывать настоящие страдания. - Мясо, значит, да, Джек? - плавясь от ненависти к себе в первую очередь, прорычал он вслух, презревая законы выживания: у стены, в полутемноте, разгоняемой только его приборами, его встретила отвратительная композиция - аккуратно уложенная на пол свиная туша, вся в кривых надрезах, словно от затупленного ножа, обогреваемая дешевым портативным китайским аккумулятором, из разряда на-один-раз, и диктофон, затихший, транслирующий теперь только шаги неведомого монстра и отдаленно осыпающийся песком фоновый шум - запись, прежде проводящая из прошлого и отзвуки водяных капель, смутившие его минутой ранее. Прежде он не подозревал в Джеке такого инфантильного, дурнопахнущего зла - дешево даже для его безнадежно уродливых шуток, не подозревая, каких степеней ребячества достигает его сумасшествие. Глупые, злые, инфернальные, но детские игры. И он побрел в обход, позволяя себе промедление, рискуя позабыть о времени - удар достиг цели, догадывался об этом причинивший ему вред человек или нет. Здесь хранились артефакты, они встречались ему время от времени по углам: отрубленная женская конечность, оказавшаяся деталью магазинного манекена - на желтоватом пластике у имитации подмышечной впадины стояло клеймо "Гап" - подсдувшийся резиновый мяч, весь в засохших брызгах крови; пожелтевшее от времени свадебное платье, скроенное по моде эдак пятидесятилетней давности, с облетевшими по подолу кружевами; нераспечатанная упаковка носовых платков, захватанная жирными пальцами; опустошенный, смятый стакан из ресторана быстрого питания; искусственная, кладбищенская, пронзительно голубая гортензия из потертого пластика на излишне длинной проволочной ножке... Брюс свирепо застонал, чувствуя как грудину косторубом проламывает ярость. Это была выставка трофеев. Коллекция убийцы, которому не нужен кошелек. На миг ему показалось, что все это сон, какое-то зазеркалье - он застыл, унимая порыв прислушаться: вдруг в трубах снова шумит вода, за окном - тисы, и это только мутный, скучный кошмар... Это место, сотворенное из смерти, создал кто-то очень гнилой - опыт научил его не сечь голову Джека без дознания, но допрос, который он собирался произвести, настигнув его, обещал быть строжайшим. Голова кружилась и стены обступали его - мертвецы окружили его, так это и было - пока он медленно вынимал из прорези на крышке полосатую соломинку, чтобы провести потом анализ слюны: тот, кто создал эти отвратительные инсталляции случайно или намеренно отлично попал по нему, попал, грохнул прямо в сердцевину - столько людей, столько жизней - вот они, эти вещи, кричат почище диктофонных записей... Так хреново он давно себя не чувствовал. Ему казалось, что он ступил в пространство сна - эта серая, тихая тьма, словно скроенная из нейлона, эти многозначительные знаки, тускло горящие на задворках сознания... Представить себе, как он старательно копит все это, он не мог, как не пытался; Джек, который равнодушно живет в пыли, хотя любит комфорт, хотя бы в виде чистой ткани и горячей воды; чертов клоун, который меняет убежища, как перчатки, легкомысленно сжигает любые блага, что там деньги, он и себя рушит до основания... Перчатки, впрочем, Джокер никогда не меняет. И всегда имеет распиханный по тайникам запас своих ужасных инструментов и глупого маскарадного тряпья. Джек - не такой; он куда хуже, он сама ночь. Джек - не стал бы, он никогда не смотрит назад, и черт его знает, что лучше: хирург чьей-то смерти, придирчивый и трепетный, или гигант, давящий саму жизнь - принципиальное различие. Джеку - не все равно, он неравнодушен, куда более даже, чем он сам - само общество его жертва, никаких деталей ему не надо, он их не узнает; он не заметит страдания, даже если столкнется с ним лицом к лицу... Когда он обратился в подобное этому глупцу существо? Когда прекратил видеть разницу между практичным, пусть и непростительно ледяным, отношением к жизни и слепой вседозволенностью? Чему он радуется? Какую власть приносит все это? Мертвым все равно, их не оскорбить. Он думал, что знает его - это, разумеется, было не так. Но была одна хорошая новость в глубине этой безумной ночи: это все не имело ни малейшего значения. На себя ему было наплевать, но это было так патетично - начать проход у могил и закончить его на кладбище. Никто не мог его теперь направить, и один из этих никто верно молчал, и Брюс прикрыл глаза, устало расслабляя плечи, потому что понимал всех этих ублюдков куда лучше, чем мог бы нормальный человек. Он знал, что нужно спешить, но больше не мог, не сейчас - поэтому достал захваченный диктофон и поставил на воспроизведение - предсмертные крики снова ударили его, словно хлысты: две минуты чего угодно, чего бы они не стоили, эта, уже не существующая, жертва получит. Чтобы не забыть.