Неудачная шутка

С зеленых и черных волос текло: про полотенце никто не вспомнил. Когда они достигли хозяйской постели, Джокер, неожиданно, но привычно злокозненно следующий завету прекратить провокацию, ловко избегал поцелуев. Покорно застывший в упоре лежа Брюс честно пытался понять его, коротая время за вылизыванием его левого уха. Потом ему срочно понадобилось снова проверить аркхемскую метку - все под контролем, шрам на месте - пересчитать ребра, жадно водя пальцами по тощему телу, обследовать неровности правой части улыбки, а следом и левой, виски, скулы... Жесткое мясо, плечи к плечам, мосластые кости - все, что только и существовало - и больше ничего. - Я сдохну, Джек, но не трону тебя. Ты еле живой после шокера... - нелогично шептал он, истекая желанием. - Джек... Очевидно, он снова где-то сильно провинился: молчаливое наказание, которое огненно клеймило их с легкой шутовской руки, невозможно было понести хотя бы из-за незнания его условий. Он был почти противен себе, но вжиматься и таять было слишком правильно, и он только вяло отругал себя за слабость, влажно потираясь грудью о белую грудь, не имея разрешения на иные высоты касания - только в паре невинных точек конечностей: обвязанных нейлоновыми патчами колен и воспламененной кожей предплечий. Но не выдержал, приложился пахом к желанной плоти почти с разгона, ласкаясь головкой о светлые волосы, озолотившие жесткое бедро, натягиваясь и взводясь до предела. Видения предательства, совершенного собственной рукой, сейчас были нежизнеспособны - сердце сладко ныло, больное, стучало, член пульсировал от слишком долго сдерживаемого желания. Скорбно вздыхая, он переместился на правое ухо и внезапное препятствие исчезло так же, как и появилось: само собой. Джокер уложил свои прекрасные руки на его живот, заставляя грудные мышцы поджаться, заходить под влажной кожей; оскалился, выставил шрамы. - Довольно забавно смотреть, как ты заставляешь себя, Бэт, - лукаво сказал тот, странно глядя за его плечо на трость-костыль у стены, но поверить в то, что он делает что-то зря, было слишком сложно. - Я вот, например, сдохну, если ты не тронешь меня. Не думай, что меня задело то, что ты назвал вещи своими именами. Не думай. Взбудораженный яркой дерзостью Брюс, однако, прекрасно помнил особенный закон сохранения энергии - острый, колкий, бессмысленный диалог - любимое занятие несравненного клоуна: эти слова ничего не значат, все слова такие; бесплодные, они просто провокация, ведущая к самому желанному - подтверждению влияния и контроля. - Заставляю себя? Неужели, наконец удачная шутка. Ты меня поражаешь... - приветливо выделил он необходимое и примолк, кончиками пальцев лаская внутренние стороны белых бедер, по очереди прослеживая языком зеленоватые линии вен на уцелевшем предплечье, чтобы подняться повыше. - Я чувствую опьянение? - невнятно продолжил он, усердно разлизывая горьковатую от недосмытого мыла кожу в тайнике горячей клоунской подмышки, куда с вершины соска завел его шалый язык. - Откуда тебе знать, верно... Очередной токсин? Джокер... Джокер, ты меня опаиваешь? - Откуда... мне знать. Да, верно... - словно эхо, повторил не менее пьяный Джокер. - Это ты там с зельеваром сношался. Брюс печально улыбнулся, чуть было не проморгав опасность: подлый фиал с секретом этой удивительной шутовской личности жег ему карман всю ночь, совращая, и теперь все никак не хотел исчезать из его мыслей, и вот снова возник невзначай... Как только будет возможность, он уничтожит отраву. Терпеть он уже не мог, и с тоскливым ужасом обозревал всю ту же перспективу облажаться как подросток рядом с единственным человеком, который никогда не должен был разочароваться в нем как идеальный соперник. Который, кроме того, был и идеальным насмешником... Из уголков изуродованного рта потекла кровь - этот незнакомый способ сбрасывать напряжение Брюс уже успел возненавидеть. Но собственные метания вдруг показались ему мелочными, поэтому он наклонился и собрал кровавую слюну губами, бессознательно облизываясь, будто бывалый вампир. Рот наполнился терпким составным вкусом - девять к одному: железо и бледный след анксиолитика, и это вдруг явилось самым безусловным подтверждением реальности - все это существует, не сон, не след воспаленного разума... Но вместо важных поисков причин состоялся только долгий поцелуй, довольно болезненный и похотливый: пальцы впивались в геройскую спину, в злодейские плечи; горла гоняли дыхания, хлебали слюну - и снова существовали только фрагменты реальности - звенья его зубов, ласковый язык, горячее нутро рта, и все остальное ускользало, незначительное. Тяжело дыша, Брюс заставил себя оборвать восхитительное посасывание изуродованной нижней губы, и переместился на покрытую испариной грудь, твердо наказывая себе не торопиться, жмурясь от удовольствия каждый раз, когда чувствовал соленый, таинственный от неизвестных примесей чужого существования вкус пота, проходясь поцелуями-укусами по трапециям, дельтам, грудным мышцам. - Похоже, настало время поинтересоваться твоим мнением. Я так часто этим пренебрегаю, - с трудом сказал он, глядя в затуманенные темные глаза. Свет от лампы отражался в зрачках зловещими белыми сферами, и он вдруг подумал, что это, должно быть, ужасно неудобно. - Представь, что я тут что-то говорю, и продолжим, - невнятно прохрипел Джокер, усмехаясь. - Или хочешь открыть дискуссионный клуб? А у меня как раз есть один аргу..мент... Ты что-о т'вори-ишь? Последнее - довольно растерянное - восклицание было выдано, потому что Брюс нахмурился и встал, с тоской обозревая тот день, когда поленился ставить диммер. От слишком сильного возбуждения было почти больно: ничем не сдерживаемый орган тяжело колыхался, и он прижал его к животу ладонью. С потрохами купленный Джокер широко раскрыл глаза и неверяще следил за этим вольным поведением с непередаваемым выражением - что-то вроде уважительного ужаса пополам с восторгом. Растягиваясь на простынях в злую, готовую к нападению струну, он проследил путь до выключателя - свет исчез, и он какое-то время мог видеть только яркие желтые пятна - и обратно с таким свирепым видом непокоренного, но пленника, что это было просто смешно. Брюс и сам сейчас плохо соображал. Успевая до наказания гордости, вернулся и зафиксировал страждущего, оглаживая жесткую конструкцию сухих костей и упругой мускулатуры, торопясь, будто мог не успеть. Выделил время для нового жадного изучения друг друга языками, отдышался и продолжил ломать традицию бездумья: - Знаешь, чего я хочу? Джокер закатил глаза, привстал, и вдруг завалил его под себя в таком уверенном захвате, что попытка оказать сопротивление была бы, наверное, кощунством. Новая, излишне легкая сдача своему естественному врагу прилично смущала. - Не знаю я, чего ты хочешь, летучий крыс. Мог бы предположить, но ты так нестандартно себя ведешь в последнее время, что не возьмусь, - страшно инициативный клоун удерживал Брюса одной рукой, другой жадно шарил везде, где мог дотянуться. - Но вот что я тебе ска-ажу, Уэйн... То, чего хочу я... - О, черт, Джек... - долгожданная, мокрая от слюны ладонь наконец крепко обхватила его член, и он осекся. - Подожди, все успеем... К черту Готэм, к черту все... Джек... Джокер мрачно вскинулся, не улыбнулся мнимой победе, и болезненно присосался к его плечу, то ли намереваясь пометить его, то ли наказывая за несбывшиеся ожидания: только это усмиряло беду? Пускай... Что-то огромное вскипало, отбрасывало тень, тревожно зудело в венах, тайной своей составляло все мысли. Острый язык последовательно зализал старые и новые, свежевспухшие ушибы, основательно обследовал привлекательный полупрокол на мочке уха. - Ты просто кусок мяса, Уэйн, - рычало чудовище. - Делай все, что я прикажу, и не пострадаешь. О, я смотрю, ты не против? Пылая, Брюс еле подавил порыв выгнуться - чудесное жаркое пространство кривого рта не давало ему покоя, и он вполне серьезно рассчитывал, что из плоскости воспоминаний это переместится в реальность... Но Джокер, урча, только вылизывал его шею, самодовольный и злобный, и даже его холодные пальцы, окольцевавшие его у основания, не двигались. Это его расстроило больше, чем ожидание чьей-то смерти, и он устыдился, еще больше теряя контроль. И никаких протянутых рук? Одна из четырех таких рук вдруг больно ущипнула его за сосок, высекая стыдную искру. - Ух ты! - удивился прилежный хироптеролог, когда субъект исследования не смог скрыть вспыхнувших глаз и пронзившей его судороги. - Вот так нравится, да? Любопытно. Учту. Брюс уязвленно прикрыл глаза. - Я тоже не... баба, Джокер. А для мясника у тебя... какие-то странные методы. Джокер скептически приподнял брови и выставил на услужливо подставленном горле болезненный след, в будущем рискующий почернеть. Пальцы тщательно выгладили бедра, изучающе взвесили в ладони мошонку, прогладили; вернулись к сжатию, нервно растирая шелковистую кожу ствола, моментально сужая окружение до одной точки. Касаясь гладкой геройской кожи, он почти явственно видел, как от его пальцев остаются слизистые линии - мерзкая бледно-зеленая, тошнотворная темно-коричневая жижа. Всему есть причина, все потому, что эти руки так долго удерживали гнилые щупальца помоек - неочевидные, неизвестные ему корневища беды, прочно спрятанные в пучинах памяти. - Серьезно? Погоди, так мы что, одного пола? - зашипел он, упрямо сдерживая за спиной темноту, и его рот и правда превратился в улыбке в мерзкую клыкастую пасть. - Вот черт... Я и не заметил! Под его забинтованной ладонью, плотно прижатой к подневольному бедру, опасно перекатилась двуглавая мышца. - Джокер! - прохрипел поддетый Брюс, совершенно теряясь. - Ага-а... - невпопад ответил снова плавный Джокер, хаотично и неловко разглаживая языком выступающую лесенку пресса, ямку пупка, ключицы, уголки губ - что попадалось. - Ты просто глупец, Брюс... Брюс. Каждый бьет тебя в спину, да? Хочешь этого? Тебе такое нравится, верно? И кто из нас на самом деле тогда странный? Каждый существует, чтобы служить тебе, рыцарь, подтверждать собой твое существование. Я только один из множества, и меня это неимоверно злит. Берегись. Береги-ись... В подвластном ему паху, на перепутье с бедром, забилась в истерике кровяным пульсом голубая вена, вызывающе требуя внимания, и он приник к ней ртом, будто была какая-то срочность, вроде спасения жизни. Но, казалось, его пыл прилично спал; в любом случае, он выглядел так, словно не решался что-то сделать. Не особо хотел того, на что не решался? Какая чушь... Не усваивающий больше ни одного, даже самого весомого слова, Брюс к этому моменту так завелся, что мощный прилив агрессии, тесно выплеснувшейся в нем, победил напускную холодность, и он ухватил бледные бедра, и легко занял верхнее место, плотно прижимая его к простыням. - Мне нравятся твои руки, Джек, - зачем-то признался он, но вышеназванные руки незамедлительно облапали его живот снова, вцарапываясь в кожу, и сожалеть о неловких словах стало невозможно. Сочтя это почти волшебством, он с трудом вернулся к важной миссии. - Сделать так, - он раздвинул ладонью худые ноги и по-хозяйски неторопливо огладил бедра и стояк вожделенного клоуна. - Потом так? - нагло подсунул руки под поджарое тело, разглаживая большими пальцами волнительные ямочки на ягодицах, тугие мышцы, белую кожу... - В этом есть смысл... Или так, - длинные пальцы прочертили по геройским губами какую-то пентаграмму-отмычку, потому что легко раскрыли податливую плоть и пронеслись по зубам, приятно напоминая об одной предосенней заутрене влечению. Но Брюс явственно ощутил, что играет с огнем. Подался поближе, провел языком по правому шраму, прижался к поближе к чертовому клоуну, обхватывая рукой его аналогично исстрадавшийся орган. Сорвал поцелуй, жадно, но неуверенно, но кривые губы нервно раскрылись, выдавая вдруг какие-то невозможные секреты - явственное сложение страха, досады и ярости, какая ерунда... - и он затрепетал, сминая их. Полуживой от долгих скитаний по Айсбергу, Джокер был теперь непривычно вял, но сильно возбужден; легко допускал любые поглаживания, не оказывая сопротивления, только крупно вздрогнул, самодовольно оглядываясь, когда Брюс, устав бездействовать, обхватил губами его член, обнажая головку языком. Упругая, пряная плоть пульсировала у него под губами и когда он двигался, и когда замирал, и он прикрыл глаза, стараясь не обкончаться уже теперь. Джокер милостиво принял нехитрые ласки, масштабно рассчитывая риски и награды, и лукаво сказал, сильно прихватывая в щепоть кожу смиренно склоненной раскаченной шеи: - И это все, что ты можешь, Уэйн? Брюс замедлился, внезапно находя, что похоть - гораздо более сложное понятие, чем он мог бы предположить. И он мог бы решить, что для него эти ласки настолько же нежеланны, насколько приятны, но это же абсурд? Тревожная дрожь, увиденная им однажды, чем-то похожая на этот трепет - поникшие ресницы, горькая гримаса губ, опущенный подбородок - не забывалась, но в данный момент под его руками пылала раскаленная добела кожа, сокращались жесткие мышцы, кипела кровь - и быть еще осторожнее и внимательнее к нюансам было просто невозможно. Сухие, тонкие пальцы пощадили его и почти невесомо легли ему на волосы, и он улыбнулся, не прекращая, впрочем, осторожных движений языком по нежному рельефу уздечки; подался вперед, с наслаждением ощущая их надменное прикосновение, строго напоминая себе о решении не торопиться. - О, черт... - прошипел Джокер, и это был, без всяких сомнений, приказ. Несдержанный, Брюс с сожалением оторвался от волнительных посасываний, пускаясь в рассеянные поиски лубриканта - не самое удачное время для того, чтобы бороться с эгоизмом. - Надо же, какой ты сознательный: не минутки без революционных изысканий, - зашептал он, и вернулся к не-поцелуям, нализывая нежную головку, и временами так глубоко забирая, что трогательно утыкался своим переломанным носом в плоский шутовской лобок, мимоходом только обнаруживая, что тоже тяжело и неровно дышит: твердая плоскость клоунской голени все это время невзначай поглаживала его в паху, утешая и обнадеживая. Вместо ответа Джокер снова сдвинул его по-своему, обхватил его бедра ногами, и он забылся, пылая, но из последних сил с сомнением обозревая идею не-подготовки. - Просто заткнись. Но Брюс не считал, что это так уж просто. - Ты случайно не падал в пещеру, полную клоунов? - деловито спросил он, вздернув истонченную голоданием щиколотку повыше, отвлекая этим общее внимание от собственных взрывоопасных действий: приложить пальцы к отверстию, растирая чертов гель, вызвать сумасшедшую судорогу и дрожь у обоих; распределить ласку по ягодичной ложбинке ребром ладони, пытаясь не погибнуть от страшнейшего приступа возбуждения. Непослушная маслянистая капля геля попыталась сбежать, поблескивая, и он прилежно втер ее в кожу, тяжело сглатывая едкую от волнения слюну. Сердце теперь стучало уже почти оглушительно. Впервые за последние пятнадцать лет он был готов подчистую лишиться тормозов, но не ясно было, что явилось этому причиной: вздрагивающий при каждом поглаживании тяжелый, влажный от слюны орган Джокера, или его смертоносные пальцы, чувственно сжимающиеся каждый раз, когда завершалось особо смелое движение в междуножье - проникновение, растирание, агрессивное выщипывание, бодро примененное в качестве все того же откупа за разумное промедление. Почему-то именно эти незначительные, но откровенные мелочи были драгоценней всего - движения злых рук, ресниц, горькие морщинки у глаз, печальная необходимость управляться со взрезанным ртом... - Ты не ответишь? - снова позвал он, мечтающий получить настоящий отклик и, заодно, отсрочку своему делу. Радикальная идея присосаться ртом к любому месту на этом теле вызывала лишь яростное одобрение собственного, и он снова сглотнул и почти сложился пополам от резкой сладкой судороги, прошибшей его; продолжая активно двигать пальцами, прижался поцелуем к влажному плечу, чтобы собрать губами натекшие с зеленых волос прозрачные водяные капли. - Такие пещеры называются цирками, мышара. Ты всегда так много болтаешь или мне кажется? Плохо стараешься, - просипел верный болтовне Джокер, тяжело набирая в легкие воздух, когда в его живот постучали смуглые костяшки, требуя идеального внимания. - Компромисс, мистер Нэпьер, компромисс... - Брюс подтянул под себя горячее тело ближе, почти переставая мыслить, по-иному грубо вставил смазанные пальцы, обжигаясь, и усмехнулся воодушевлению, резко сменившему ленивое недовольство. - Иные рычаги, знакомые тебе, это, конечно, эффективно, но давай-ка не будем никогда их использовать? Джокер издал судорожный вздох удовольствия, который несколько поспешно попытался сгладить, нагло и вальяжно закладывая руки за голову: демонстрировал готовность получать. Но это было хорошо. Это сходило за желанную реакцию, за должное уважение, и Брюс усмехнулся комичному бледному рту - хотя позабыть, что за бесстыжей улыбкой, рожденной невероятным характером Джека, пролегают печальные разрезы-доказательства какой-то жуткой боли и устрашающей мерзости, было невозможно. Именно поэтому то, что он излучает сейчас, словно радиоволны, больше всего похоже на тоску? Но это только образ кричит об этом, а в подкладе есть одно лишь животное? - "Следует взвешивать каждое слово и неизменно задавать себе вопрос, правда ли то, что собираешься сказать", - разогнал набегающие тучи бескостный шутовской язык, и привычно заскользил по губам, следуя за необходимостью справляться со слюнотечением. Брюс снова усмехнулся - он тоже не следил за тем, что говорит - и подвигал пальцами, словно плотными шагами ножниц, низко склоняясь, чтобы впиться поцелуем в кожу, туго обтягивающую тазовую ось. Обнаружил изучение брюшного пресса и правда весьма увлекательным, отметил это знание вылизыванием сперва правого фланка, потом левого, не отвлекаясь от уверенного кружения пальцами; приподнявшись, проставил пару засосов на напряженной клоунской шее, прямо над приводящей мышцей, почти обмирая от усталости, ушибов и желания. Ногти поскреблись в затылок - зверь на пороге - и Брюс вернулся к генеральной линии, снова обхватывая губами тяжелую головку, пока смазывал и себя. Плотно сжимаясь, протолкнул член поглубже к горлу, умиротворенно отмечая, что текущее положение в пространстве можно считать полным контролем - временем, когда мысли и намерения Джека принадлежат только ему одному - никакого хаоса, перемен, зла, пустоты, логики, возвышенного, низменного - только движения навстречу. Быстро, жадно задвигался и вдруг, неожиданно даже для себя, застонал, лаская нежную плоть надгортанником. Вскинул глаза, пытаясь удержаться от самопоглаживаний, которые совершал параллельно, но насмешек не последовало: кривой рот искривила похожая судорога. Посасывая плоть - каждое движение почему-то пронзало ему сердце - засмотревшийся герой отнял пальцы, чтобы снова приласкать отверстие снаружи, тщательно кружа и потирая. - Ты меня провоцируешь? - по виску Джокера побежала капля пота, и Брюс осознал, что снова чуть не облажался. - Иногда. Иногда это слишком приятно, Нэпьер, хоть и может быть опасно, - тогда признался он серьезно и привстал, последовательно закидывая худые ноги себе на плечи, в совершенно бесстыдном жесте раздвигая белые ягодицы, с наслаждением скользя членом по горячей промежности... - Но я слишком долго ждал, чтобы торопиться. Шумно дыша, потерся навершием о тугой вход, вдавился, оскальзываясь о избыток смазки. И он мог бы уже сойти с ума и наделать резких глупостей, но понадобились аккуратные расслабляющие поглаживания для кое-чьего нетерпеливого тела - в его бедро впились цепкие ногти (и все бы ничего, но некоторых из них не хватало), клоунские губы искалечила злая, жадная ухмылка, потекла слюна - и он отложил венчание с Аркхемом, обращаясь к безусловно более приятному союзнику. Все горело. Проникая в чужое нутро, он старался напомнить себе все двенадцать положений вышецитируемого бусидо, намеренно - к сожалению, неэффективно - охлаждая себя. Тревожный вкус крови на языке работал куда лучше. Долгожданный момент слития поражал, и они замерли, вцепляясь друг в друга, словно погибающие в скрипящие балки при кораблекрушении. Сделав пару пробных движений, Брюс засадил глубже, намеренно цинично балансируя на грани с неприемлемым - и собой в том числе и в первую очередь - но его ждала неожиданная награда: чудесные хитрые всполохи во внимательных глазах. Даже хаос резкости был принят с удивительным успехом, и он позволил себе уделить немного времени ублажению только своих струн - сокращались мышцы, дрожали жилы, под кожей надувались упругие вены... Боль, которую он может причинить, лежит выше совести; никого больше не существует, никого нет, и он ведет, и его ведут... Опьяненный всевластием, пульсацией жара и переполняющей его тело особенной, волшебной силой, вдохновенно отклонился назад, теряя контроль; благодарный, но алчный, грубо приласкал в кулаке не оставляющий его мысли член Джокера; потер мошонку, прилегающие бедренные территории, обманчиво хрупкие косточки лобка, чувствительнейшее основание-базис, пылающее над мышечным скольжением; освобожденное тело пламенело, плавилось, летели искры... Наклонился, рукой поплотнее обнял-прижал к себе дерзкие ноги - будто с упором были проблемы - наслаждаясь мутным темным взглядом. - А ты... - он позволил себе начать вернее, ритмичнее двигаться, совершая и медленные, протяжные фрикции, и перемежая каждое слово жадным, порывистым движением. - Хотел меня видеть, да? Мышцы обоих содрогнулись, но они выстояли, упрямо продлевая мучительное удовольствие. - О, ч'е-ерт, ч'ерт... Хватит болтать... - взмолился Джокер, и с рыком, с которым иные обычно ломают кости - но не он, делающий это молча - прогнулся в спине, захлебываясь слюной, и Брюс почти испугался тоже потонуть - кто бы мог подумать, что ему и тут потребуется отвага? Он не был в состоянии оценить новой победы, только потерся животом о бедро Джокера, смешивая на коже их пот в чертово волшебное зелье. Поступательно скользя в чудесной тесноте и невесомо поглаживая острые колени, сбился в старые-добрые хаотичные поцелуи чего попало - коварно подстроил столкновение розового шрама на твердой голени со своими высушенными жаром губами, по очереди зализал косточки лодыжек; подтянул еще ближе худое тело, остро чувствуя большими пальцами тазовые вершины, биение пульса, дрожь дыхания... Проследил, нахмуриваясь и помогая себе ладонью, длину ноги от бедра до свода стопы, глубокомысленно и жадно замерев на секунду, чтобы решить, сможет ли остановиться и не прижаться губами к следу Гилгита. Обо всем вдруг позабыл, увлекшись тугим скольжением - обнаружил удачный угол, где при приливе медь полыхала особенно ярко - потирая пальцами тавро пыток на подошве теперь слишком грубо и равнодушно. Ему даже вспомнилось, как его собственный двойник во сне пришел к выводу, что хранить гниющий клоунский труп в этой самой спальне, в этой самой кровати - отличная идея... Образы ночи, все сплошь злые и темные, наполнили его: обнаженный Джокер у окна непростительно легко опускается на колени перед кем-то другим (чужие руки ломают кость кадыка, краснеет кожа под иными пальцами, вьется завиток волос); режет горло красивой блондинке, попеременно выставляясь невзрезанными, голубоватыми от занавесов кошмара щеками; укладывает черный металлический ствол Глока - делай любовь, а не войну! - в свой рот и, снисходительно улыбаясь, вышибает себе мозги... Печали и реальность переплелись, привели его в страннейшее состояние - нечто среднее между нирваной и ожиданием казни: глупец, ты играешь с огнем, играешь с огнем... Каждый толчок больше походил на удар, и он бил и бил - сильно, с оттягом, ускоряясь почти суетливо. Когда он, постанывая, подался ближе, чтобы оделить в покаянном поклоне поцелуем напряженные плечи, вздутую вену на правом виске, вспотевший сгиб локтя неповторимого оригинала, заработал болезненный тумак кулаком куда-то в левую почку, приведший его в тщательно скрываемый восторг. - Джек? - виновато откликнулся он, останавливаясь, что, впрочем, в кое-чьи планы совершенно не входило. - Что у тебя с лицом? - Джокер пытался говорить равнодушно, но вряд ли даже он мог провернуть это в предоргазменном состоянии. - Нашел время для размышлений... Прекрати, или я тебя отделаю. Не давая сумрачному герою опомниться, вызывающе махнул бедрами, высекая совместный полустон-полурык, не ставший добычей боли, но доставшийся иной чувствительности - ничто не должно быть препятствием, особенно какой-то жалкий перелом. Не останавливаясь, подался вперед, не давая уследить за собой - тела совпали до конца, не осталось места для маневров - сжатая жаром похоти мошонка отлично легла в словно для нее созданную ягодичную впадину. Задуманная как предостережение, эта демонстрация неподавляемой воли вышла такой чувственной, что Брюс начал терять последние остатки осмотрительности. - Видел... ночами... десяток твоих смертей... - признался он, и снова ускорился. Проклятое клоунское самообладание - или холодность, черт знает, чем на самом деле было это равнодушное спокойствие - без меры уязвляло; лишь туго сведенные в гримасу ложной скорби брови немного выдавали что-то настоящее. - Хватит и одной, - неожиданно искренне улыбнулся этот подлец и, вызывающе щурясь, спустил ноги, выгибаясь дугой, переходя на другой уровень горячки желания. И там, в глубине, происходило какое-то особо мощное сжатие, подтверждение реальности происходящего - особенный пожар. Не давая себе окончательно забыться и лишиться секунд абсолютной откровенности, Брюс обхватил жилистое тело в охапку, сжал посильнее и, жмурясь, вдохнул горячий мускусный дух, исступленно потираясь губами о кривые губы. Неопределяемое количество времени пропало в самозабвенных поцелуях - прежде он, сдержанный и осторожный, не знал, что можно научиться дышать, не отнимая рта от засосов и влизываний, и не знал, конечно, что подобной влагой можно заживлять раны. Кроме того, совершенно неочевидно, что можно улыбаться, когда твой язык плотно прижат к чужому языку... При каждом движении член Джокера влажно терся о его живот, и он не смог бы выдержать этого, даже если бы это был сотый акт на сегодня. Это место соприкосновения вдруг исчезло, разделенное чудеснейшим явлением: прекрасный преступник широко обхватил его рукой, предчувствуя финал. Белый палец, поблескивающий от слюны, юрко наглаживал головку. Брюс ускорился, следуя за его ритмом, шалея от одного этого зрелища... Столько нужно было сказать ему, столько хотелось сказать, но он смог только позвать его: - Джек... Этот отчаянный возглас пронзил их огневой стрелой удовольствия; взведенный герой засадил глубже - в поясницах у обоих несоразмерно, но сладко взныло - ждать чего-то большего было бы невозможно, но его шею вдруг прижало обожженное предплечье, сводя их еще ближе - даже раздавленный громадой слитности, Джокер не обнаруживал смятения, но этот свой жест предугадать не смог, и только некрасиво зарычал, принимая напористый язык поглубже к горлу. Скольжение обжигало обоих, слилось дыхание. Всего этого было невыносимо много, и пульсирующая лавина приближающегося пика подхватила их - фрикции участились, поступательное движение приобрело почти священную ценность. Нервный удар сотряс атмосферу, узость превысила допустимое значение. Брюс отстранился, чтобы, скользя языком по грубой коже впадинки надколенника на вновь плененной ноге, пульсируя и насаживая, жадно досмотреть, как член Джокера толчками извергает вязкое семя, пытаясь только сдержаться, щеголяя контролем - мерзкий Айсберг, печальный Аркхем, пугающая крематорием черная башня - но слишком увлекся и обзор ему намеренно закрыли длинные пальцы. Следуя за своим намерением ничем не смутить его, дернулся избавить от сомнительного удовольствия истекать потом спермой - жаркого, но неопределенного для новичка, пытающегося быть осторожным, явления - хотя хотел этого сейчас больше, чем всего остального - жадно клеймить этого человека собой, пропитать, просочиться в него - что может быть верней? Очевидно, именно по этой причине он двинулся не назад, а вперед, всаживаясь в белое тело, подхватывая худые бедра. Влизываясь в выставленную шею, высек полустон, почти неслышный под твердостью тощей грудной клетки, и осатанел - потерялся в экстремальных, размашистых фрикциях, одновременно пытаясь быть всем в нем, и даже получил на какое-то время иллюзию этого - две детали, один механизм - почти помешался от приступа верности и восторга войны... Он был сейчас открыт и уязвим более, чем когда бы то ни было, и не слепящий, огненный оргазм являлся этому виной: Джокер увидел, узнал и его намерения, и то, как исказились они под влиянием агрессивной волны. Брюс застыл, но не дрогнул, только сильнее вжался, бесстыже наслаждаясь тем, как пульсация семени соединяет их еще больше, не желая разомкнуть слитности тел - нечто совершенно невозможное, абсолютно темное, совершенно верное. Снова жадно спеша - знал, что все кончено - в поцелуе умоляюще огладил языком центральную часть жуткой Улыбки, сам не зная, о чем прося, со стыдным интересом представляя себе расплавленную нервность, которую чувствовал, оставаясь внутри. Если бы он приложил старание, мог бы заметить, что причиной протяжной апатичной паузы является его поведение - но заглянуть в злые глаза он эгоистично не догадался.