Неудачная шутка

- "Остерегайся, как чумы, влеченья, на выстрел от взаимности беги"! - довольно промурлыкал Эллиот, вплывая в дом, словно в музей, и понять, к чему это он, было совершенно невозможно. Параллельно непонятно чем недовольный Альфред (все еще дуется на Томми за тот побег из дома в семилетнем возрасте? Не может быть!) принес чай, в который подло намешал чертовой вонючей ромашки: любимый способ высказаться, не открывая рта. Будто нежелание хозяина перерабатывать спирт могло его огорчить... Усевшийся на сквозняке у окна Брюс себя пошедшим не по той дороге не считал и, ухмыляясь, сделал вид, что будет пить, и более того - с удовольствием. - Эх ты. Чай, Бри. Почти пятичасовой, - пиная его под столом в лодыжку, как он часто делал это прежде, весело поглумился Томми: медленно тянулся четвертый час утра. - Где твой чепец из ирландского кружева? Гертруда Стайн была осмотрена со всех сторон - причем выяснилось, что она могла быть и эффектней. В этом "охотничьем" кабинете, где приятная, но совершенно Брюсу незнакомая рука деда расставила глиняных уток и развесила по стенам баварские глазурованные тарелки, его каменная натура, взбодренная приземленным романтизмом дельцов, породивших его, ожила, обрела подутерянную циничность. Изящные швейцарские ходики, изображающие миниатюру из на время создания часов популярного Крошки Цахеса, ровно ворчали тактом. - Альфред. Как-то ты бледно выглядишь, - невзначай продолжил его верный друг, ласково присваивая заварочный чайник в свои руки, чем вызвал крайнее старческое оцепенение от такой наглости. - Записываю тебя к одному хорошему моему коллеге, и не спорь. Он только недавно закончил практику в Аризоне, надо помочь человеку устроиться. Такой уважаемый клиент, как ты, привлечет к нему большие деньги. Могу и тебя записать, Бри, но, боюсь, твой терапевт сделает меня после этого нерукопожатым. Наши круги - настоящая акулья бухта... И он ослепительно улыбнулся, показывая свои крупные зубы. Альфред тоскливо проводил посуду неожиданно злым взглядом, и нехотя пробормотал что-то вежливое и согласное. Брюс и не думал, что это будет так просто: просто подождать, узнать диагноз - и хорошо, что его странные предки занялись контрабандой... Можно было уже начать презирать себя - он наконец рад, что у него есть деньги... Смог бы он сам заработать столько, чтобы бороться с природой? Конечно, нет... - Как там твоя очаровательная племянница, кстати? Офелия, кажется? - не успокоился Эллиот, переходя в завершающий этап атаки: болтовня, посвященная общественным приличиям, призванная добить противника неподдельным интересом. - Дафна... - подсказал удивленный Брюс, изучая лицо дворецкого из-под козырька руки. - Дафна. Слышал, она выходит замуж в этом месяце, - не смутился пробивной гость, лихо укладывая ногу на ногу. - Мои поздравления, даже если я и считаю, что в таких делах не стоит так торопиться. Хотя некоторым можно было бы и поспешить, а? Да-да, Уэйн, не делай невинного лица! Мы с Альфредом ждем внуков, верно? В его голосе сквозила неподдельная улыбка, хотя его выражало усталость обходительности. Альфред застыл, и тут активно печалящийся Брюс уже точно знал, что все, что так мучило его, все, что было таким сложным - все оказалось даже слишком просто - о, куда проще, чем он себе напридумывал - и от сердца отхлынуло что-то вязкое. Не смерть ждала впереди, а рождение, не похороны - свадьба. Он поднял глаза, полнясь чем-то сложносочиненным, вроде обиженной радости. - Решено! - тем временем вещал Томми, не догадываясь об экспресс результатах выполнения своего обещания помочь. - Пришлю ей подарок. Полезный только, или приятный? Полезный, или приятный, хмм... Как насчет моего летнего дома в Оверни? Соблюдены оба критерия, не так ли... Я, честно сказать, возвращаться туда не собираюсь... Думаю, когда завершится круиз... все будет готово. Я с тобой свяжусь. Дворецкий ушел, бормоча благодарности так, будто желал ему оказаться в пустыне без воды, с переломанными конечностями и пучком крапивы в заднице. - Как-то он не очень-то и ра-ад... - обиженно протянул старый верный друг, растерянно изучая дверь. - Мог бы и... Ну, не важно. Есть проблемы поважнее, наверное, так что - не важно. Бри? Почему ты смеешься? - озадаченно выдал он, заметив, что Брюс, закрывая глаза рукой, трясется от нервного хохота. - Ничего, - ответил тот, отсмеявшись. - Ничего. Спасибо. Спасибо, ты отличный друг. То, чего он не смог бы, скованный своей личностью; да этого никогда не смог бы даже палач с паяльником в одной руке и ножом в другой: для того, чтобы раскрыть тайну, тревожащую его столько времени, нужно было всего лишь быть нормальным человеком. - Он все еще злится из-за того побега, - подытожил Эллиот, смущенно почесывая бровь. - Ох, и освирепел же он тогда! Занятый виртуальным планированием чужой свадьбы Брюс хмыкнул, вспоминая разгневанные голубые глаза - тогда старик впервые позволил себе пройтись по его умственным способностям - и делал это теперь слишком уж часто... - Он просто скрывал от меня, что хотел бы вернуться в Англию, - лениво проворчал он, растекаясь в своем кресле. - Не хочет оставлять меня одного. Подозревает, может, меня в пагубном пристрастии к фаст-фуду, не знаю... Ему стоит поехать. И остаться там с ними. Они его семья, я тут лишний... Эллиот повел подбородком так неоднозначно, что можно было решить, что эта тема его совершенно не интересует. - Как-то академически, - проговорил он, неугомонный, улыбаясь, ерзая, хмурясь, игриво отнимая чужую серебряную ложку, чтобы пуститься вызывающе помешивать свой коньяк, имитируя чаепитие. - У тебя тут. Ну, рассказывай. Паясничанье никогда не было у Брюса Уэйна в списке плюсов общения. - О чем тебе рассказать, Томми? О женщинах и алкоголе? - не удержался он от укора. Томми вдруг перестал улыбаться. - О том, что тянет тебя на дно, - резко сказал он. - Кто мешает тебе свободно дышать, Брюс? Полагаю, ты слишком потратился на благотворительность. Столько денег зря... Они их воруют, понимаешь? Расслабленный и заласканный спокойным днем Брюс мученически скривился, но не-скромной роли занудливого богача играть не перестал. - Никто меня не тянет, - раздраженно отмахнулся он, устав уже стыдиться. - Прекрати. Эллиот наклонился к нему - ложка вернулась к законному владельцу. - Ты всегда слишком серьезен, - жестко приложил он. - Не могу представить тебя искренне улыбающимся. Больше не могу представить тебя счастливым, а если ты не счастлив, то кто тогда сможет... - Прекрати. - Знал бы ты, как чаще всего чудесно то, от чего разрушаются люди... До чего опускаются они, ведомые лучшими чувствами, - проницательно выдал он двуликую истину, и без перехода снова подался вперед, переходя на тон ниже. - Так вот... Мои экстрасенсорные способности указывают на лишнюю доброту. Не хочешь работать локтями - как всегда. Расскажи мне. Я не бизнесмен, но... Брюс саркастично улыбнулся, немного отходя от отвращения, которое вызывал в нем этот разговор. Отдаленность и приближение, может, и работали, и не только для тех, кто занят, как он, глупыми поисками глубинного смысла. Но чего стоит ждать от человека, не осведомленного ни об одном темном пятне в его биографии? Это только тычки пальцем в небо, и ничего больше. Между тем упорство, с которым старый друг хотел расшевелить, прилично тревожило его, и стоило себе признаться, почему: сформулировать тьму, затягивающую его, было бы слишком стыдно, и дело вовсе не в карнавальных переодеваниях в черные плащи и непроницаемые маски, и не в особых отношениях с законом - разве словом можно назвать безумие? Ту черноту, в которой рука нащупывает фонарь или клавишу ламп, но вместо ясности находит только пустоту? Ту слабость, что отгоняет беглеца в зимнее поле и опускает глаза, и стену, которой не существует? Потерянные шансы. Высокомерие нищего духом, неразвитого сердцем... - У меня есть враг, - неожиданно сам для себя сказал он, не успев спохватиться. - Напряженные отношения. Конкурент. Ничего особенного, забудь. Эллиот внимательно осмотрел его сквозь полуопущенные ресницы. - Почему ты не раздавишь его? - с интересом спросил он, насмотревшись. - Ты ведь не хочешь, да? Опять защищаешь сирых и убогих? Брюс вдруг ощутил удивительной глубины раздражение. Откинулся в кресле, уложил ногу на ногу, и уставился Томми прямо в глаза. - Нет, Эллиот, - насмешливо сказал он, пытаясь отогреться о свой напиток, и жалея только, что "приличные" чашки старика еле занимают своими трогательными тельцами три его сложенных пальца. - Я не буду с тобой это обсуждать. Ни с кем не буду. Время, когда мы могли перемывать кости чужим жизням, прошло. Я не... не сужу больше никого. Не пытаюсь изменить мир, не пытаюсь сделать его лучше. Больше не пытаюсь. И защищать, кроме моего старика, мне больше некого и незачем. Я ведь не стал бы предлагать тебе защиту, не смог бы тебя так унизить. Могу только предложить тебе помощь, если тебе она понадобится. И - для справки - мне вот она не нужна. Я о ней - не просил. - Люди разные, Брюс, - не успокоился добродушный следователь. - Они тебя еще удивят и удивят неприятно. Это было даже забавно, такое совпадение - намедни он сам говорил почти так же. - Тот, кто разделяет людей таким образом, Томас Эллиот, - недостаточно мягко усмехнулся Брюс, - похоже, на самом деле не видит между ними особой разницы. Ну, с кем не бывает. Откуда тебе знать, кто я теперь через двадцать пять лет? Как можно это так легко определить? Кроме того, это ведь не имеет никакого значения... Он вдруг понял, что использует абстрактно-логическую риторику незабвенного злодея, и впал в тонкую задумчивость. - Ты меня, конечно, извини, но это очевидно, - не заметил заминки Эллиот. - Это просто жалость. Тебя победила жалость, Брюс Уэйн. Ты всегда был слишком мягок с теми, кто не заслуживает снисхождения. Брюс не улыбнулся и отставил ромашковый чай - стылый, а потому наконец бесполезный. Осознанно выводящий его из себя Эллиот тревожно проследил за его рукой. - Можешь... Хочешь завтра пообедать со мной? - быстро спросил он так, будто только что не начинал в прошлом их вечного спора: идеал и посредственность - добрые, мирные намерения ничто, если их проявляет злой, ничтожный человек - вот, какие у него взгляды в детстве. Замученный тем удовольствием, что ему приносило любое противостояние, Брюс предпочел бы уехать на несколько лет в Бутан, чтобы больше не слышать вопросов на грани, и привычно уже присмирел. - Обсудим регату, - продолжил Томми, вставая. - Если ты думаешь, что зимы на подготовку хватит, ты очень наивен. Познакомлю тебя с самой сладкой девчонкой... Ты ее точно не знаешь, она только недавно вернулась из Пасадены... Вчерашний ребенок, конечно, только достигла совершеннолетия, но умненькая, а уж нежна - как лепесток... О, или нет, есть еще одна, воплощенный зной: гибкая, как кошка, и своим непривязанным языком может резать металл! Надеюсь это ответит твоему взыскательному вкусу, а? - Почему ты упорно пытаешься заставить меня чувствовать себя неловко? - резко прервал его Брюс, почему-то приведенный упрямым желанием Томми пообщаться с ним в какой-то одной струе в неконтролируемую горечь. Эллиот стал выглядеть как котенок, попавший под проливной дождь. В паузу отлично уместились классические бэт-самокопания. - Ты сам сказал, что у тебя никого нет, - наконец сказал незадачливый сводник, подходя поближе к нему, к окну, и комнату накрыла долгая пауза - легла на портьеры, на спины уток, на лохматую голову медведя над камином. - Знаешь, почему я стал кардиохирургом, Бри? - проникновенно спросил он наконец, поворачиваясь. - Из-за твоего отца. Восхищался им, был так рад носить его имя. Я и сейчас... рад. Мне он очень нравился. Я его... очень любил, как любили многие. Все? Все его любили. - Твой отец... - начал Брюс, снова резко страдая от недостатка открытости, от нежелания открываться. - Тоже врач. - Мой отец, - отмахнулся Эллиот, - был слабаком. Тогда и сейчас остается... Брюс удивленно вскинулся. - Это не так. То есть тебе, конечно, лучше знать... Нет, Том, это не так. Он просто испытывал некоторые... трудности в жизни, но он их преодолел еще на моей памяти. В последнее время он, следующий иной раз лишь за извилистостью и изворотливостью, отвык от прямых разговоров, теперь они казались ему грубыми, и он поспешил одернуть себя, обвиняя себя в недопустимом размякании. - Что тебе вчера снилось? - вдруг спросил Эллиот, не поворачиваясь, и Брюс только с задержкой осознал, что это один из тех обычных разговоров, что бывают между людьми. Он задумался, хотя отвечать вообще не собирался, и вдруг понял, что ему не снилось ровным счетом ничего. Нет? Прошлая ночь, короткая и мутная. Какое-то животное? Змея? Душила его, большая, теплая, шершавая, и ее вертикальные зрачки, остро засаженные занозами в токсичные радужки, сочились гневом и тоской... Томми вдруг оказался слишком близко, привалился к его плечу бедром, серьезно рассматривая разгорающееся за окном раннее утро. Коньячный бокал мерно и гипнотически покачивался в его пальцах, серых и шишковатых в приглушенном свету настенных светильников. - Мне вот снилась Тампа. Байдарки. Я так уважал Томаса Уэйна, в честь которого я получил свое имя, в честь которого хотел быть лучше, раз мой собственный отец пьяница и позорник, что сам даже не приехал на похороны. Не помог тебе! Я... я уже не думаю, что... Не важно. Но теперь я рядом, Бри, - хрипло сказал он, непонятно что имея в виду. - Помнишь, как мы вечером прятались в подлеске - тут, в нескольких сотнях метров за садом? Брюс, околдованный небывалым покоем, наконец утешившим все его страсти и тайные сомнения, неопределенно кивнул. - Мы были так близки, - продолжил Эллиот. - Могли неделями не расставаться. И это было правдой; и можно было признать, что он был тогда одержим идеей товарищества, зависим от той уверенности в себе, что природно содержал в себе Эллиот. В том была даже известная жесткость, даже жестокость - впрочем, Брюс всегда отлично нивелировал ее своей мягкостью и приветливой доброжелательностью ко всему на свете - к людям, даже если это были одурманенные хиппи или грязные старики, забредшие в пригород за каким-то неведомым счастьем или пропитанием; животные, от букашки до собаки на привязи; даже лучи света сквозь оконные стекла, старые книги, фотографии, сотни вещей, воспринимаемых им так тепло и восторженно, были у него под сердцем... О, он и правда был ужасным слабаком? Кем бы он стал, если бы беды обошли его стороной? Капризным мажором вряд ли, скорее подобием отца - недостижимого идеала, может, мучился бы теперь его тенью совсем по-другому... - Что, кстати, случилось тогда, летом, когда родители увезли меня насильно в Ниццу? - снова вступил Эллиот, укладывая свободную руку на плечо Брюса. - Когда я вернулся, ты казался совсем... Стал таким скрытным. Замкнулся в себе. Скорее присмирел, верно? - Ничего такого, просто... Мой отец... - начал Брюс, но прикусил себе язык, вдруг находя ответ на заданный вопрос неуместным - зачем ворошить прошлое? О том случае не знал даже Альфред... Впрочем, наверняка знал: как что-то, произошедшее в меноре, могло укрыться от его влюбленного взгляда? Мать во всем советовалась с ним, с отцом они были очень близки... - Твой отец, Бри? - подтолкнул его Томми. - Ничего, - солгал Брюс. - Ничего тогда не случилось. Просто такое было время. Я был ужасным плаксой тогда, да? - Да? Я бы так не сказал. Скорее наоборот, - Эллиот сжал пальцы и основательно растер хваткой плененное плечо. - Ты был чудесным. Ты и сейчас ничего. Брюс легкомысленно засмеялся, опуская глаза. Хватка на его плече разжалась, но ладонь никуда не убралась - разлеглась широко, пустилась расправлять ткань в пародии на наведение порядка. - Я скучал по тебе, - неожиданно тоскливо выдал Эллиот, вздыхая. - И я по тебе, - все так же легкомысленно принял Брюс, косясь на руку на своем плече: хирургические пальцы выбирали с рубашки невидимые пылинки, придирчиво следуя к воротнику. - Даже завел себе воображаемого друга, представляешь? - Ничего себе! - подхватил Томми, не выказывая никаких признаков усталости и опьянения, определенно вызывая этим уважение. - Надо было и мне завести себе. Воображаемого. Друга. Но я только злился и грустил как дурак. Его рука ловко подхватила залом хозяйского воротника, прогладила, выпрямляя угол, и Брюс удивленно вскинулся. Поймал спокойный зеленый взгляд, вальяжный и расслабленный, но это все было, пожалуй, довольно странно. - И каким он был? - отвлек его Эллиот, наконец выпустивший воротник, но дистанции не удлинивший: по-свойски уселся на широкий подлокотник кресла, прежде прижимаемый его бедром. Брюс страдальчески отругал себя за странные мысли: если бы это не был Томми... Тот самый Томми, отлично знакомый; тот, кто всего полтора часа назад говорил неловкие вещи, показывая удивительно нелепый подход к тонким сторонам чужих душ - о, это было так похоже на него, прямого и простого - если бы это не был старый друг, то можно было бы решить, что он... - Бри, ты там не заснул? - позвал его Эллиот, и он вспомнил, что так и не ответил на вопрос о детских глупостях, погрязнув в дурацких подозрениях. На самом деле... ничего замечать он не собирался. - Несуществующий друг? Походил на тебя, - честно ответил он рассеянно, не имея возможности забыть Кислицу, так долго утешавшего его в невзгоды. Но больше всего он походил на него самого, неслучившегося. Как это было смешно: отчаянно любить себя, но только лучшего, чем он есть на самом деле, а настоящего лишь избивать часами сомнений - удачная иллюстрация собственного больного самомнения. - О, это лестно! - прошептал Эллиот, наклоняясь ближе, и очаровательно улыбнулся. Если бы это не был Томми, то можно было решить, что он хочет... быть ближе? Брюс почувствовал себя мерзко: совсем свихнулся в последние месяцы со своими странностями. Видится всякое - даром, что с мужчинами, если вдуматься, он никогда не сближался, и только имитировал дружеские жесты вот уже полных четверть века; не задумывался о них совершенно даже в срезах соперничества, и черт знает, как взаимодействовать с другими людьми вне деловых сфер... - Ладно. Вижу, ты засыпаешь на ходу, - просмеялся Эллиот, и встал, потягиваясь. - Повезу свой курятник в Черную Метку, сыпану им корма, они так сладко радуются, почуяв наживу, что потом можно получить побольше, ну ты понимаешь, - он подмигнул, разыскивая свой пиджак. - Тебе оставить какую? Брюс небрежным жестом кистью вежливо отверг очередное подкладывание под него чужого эскорта, стараясь только не морщиться от неуважительных речей в женскую сторону, опасаясь, что это примут за слабость. Мир, где качество минетов и уровень страсти зависят от условий сделки - его настоящий мир, полный премиумов и папарацци - стоило ли о нем жалеть? В нем есть определенный покой. Даже если это только сон разума, не важно... Он неожиданно тяжело поднялся, полагая, что должен исполнить свои обязанности по максимуму и проводить гостя. На пороге Эллиот, все своим видом излучающий тревогу о том, что его старый, старый друг даже не подозревает, какие эмоции на самом деле вызывает, обернулся. - Сделай для меня кое-что, - таинственно проговорил он, пристально глядя. - Что? - подозрительно спросил Брюс, ненавидя себя за сомнения. Эллиот комично выпрямился, изображая лукавство, но не сумел заставить себя улыбнуться. - Обещание. Я беру с тебя обещание, - торжественно сказал он, подчеркивая серьезность момента кивком головы. - Пообещай сначала, что исполнишь его. Да - нечестно! Но мне насрать. Брюса вдруг накрыло волной раздражения. - Проклятье, Томми, что за... - он вдруг поймал себя на том, что хотел сказать что-то вроде "бабские замашки" или "глупости", и стоило одернуть себя, поэтому он продолжил уже спокойней: - Обещаю. Говори. С задержкой он применил эти слова на себе: когда бы он смог сказать такое, только в минуты душевных нужд... Да ладно, он не стал бы просить о помощи. Оставалось надеяться, что такой момент никогда не наступит - если бы Альфред, как единственно дорогое его сердцу сокровище, попросил бы чего-нибудь особенно серьезного (не жертвовать собой ради его жизни, оставить его в болезни, принять последнее) - что бы он стал делать? - Однажды я позову тебя, - сурово выдал Эллиот, и подался ближе - так, что его печальный, серьезный друг снова почувствовал запах его одеколона. - И ты мне не откажешь. Не откажешь? - Нет. Не откажу, Румпельштильцхен, - подтвердил Брюс, и закрыл рукой лицо в жесте фальшивого стыда, поняв, что пообещал: указательный и средний пальцы на дружественной руке сложились в знак победы, насмешливо указывая на одноименный бордель. - Я понял-понял. Иди уже. Когда он, вложив руки в карманы брюк, провожал взглядом отъезжающую машину друга, облегченно улыбался.