Неудачная шутка

Снова скучный рабочий день - как только опустились сумерки - но Джокера наполняла какая-то странная легкость: чертов Бэтмен (тянущая боль, белозубая улыбка, опущенные ресницы) уже должен был уехать из города, накинувшись на брошенные сахарной костью координаты. Схема, по которой он продает ушлого киллера - живого или мертвого - за большие деньги, провалилась, и даже если совершенно неясно было, за каким хером денежный мешок всея Готэма откупился от него, всрав отличный план к черту, эту дыру нужно было заткнуть. Конечно, это его разозлило - заплатить за него, какая глупость... Но куда больше его взбесил легкий доступ к царственному телу. С таксистом пришлось расплатиться почти музейной демонстрацией выкидного ножа: в карманах не было и пресловутой двадцатки. В Ангаре было ужасно сыро и холодно - мерно плескались чернила Черного озера, разбавленные желтоватыми пятнами неугасаемых городских огней - и его затряс озноб дрянной погоды и недоедания. Его облепили взгляды - легкость испарилась, словно дурной газ, шарик сдули. Это были неуважительные взгляды. - Ничего не понял! - воскликнул он игриво, и дрожь пришлось унять, а от по-пьяницки покрасневшего носа и посеревшего лица его укрывал грим. - Почему меня никто не встречает, мм? Ну-ка, давайте еще раз: "Добрый вечер! Как вы поживаете!". И улыбнуться не забудьте. Я очень люблю, когда детишки улыбаются. Во! - он взмахнул полой пальто, и оттуда, вслед за ободранным белым пером, легко опустившимся на металлическую обшивку пола, камнем выпал мертвый голубь с окоченевшими алыми лапами. - Упс. Ну вы поняли: фокус. В качестве приветственного подарка. Знака моей доброй, так сказать, воли, мм. Ближайший к нему криминальный работяга некрасиво вывалил нижнюю челюсть. - Нет? Нет. Тогда... Хозяина мне, - злобно прошипел Джокер, обиженный недостаточным вниманием публики. Единственно достойно отреагировавший - тот самый удивленный, какой-то макаронник, плотный, низенький и молодой - жестами провел его к невзрачному проходу, хотя рядом были коридоры поприличнее. Ангар - торговый комплекс для мелкой индивидуализированной преступности - содержал в себе мрачные бутики с полузапрещенным в штате или, напротив, легальным, но экзотичным огнестрелом и холодняком; многочисленные аптеки с массово поражающим ядовитым шлаком (некоторые поделки Крейна тоже хранились тут, ожидая покупателя), сосудами с огнем и кислотой, с цветными леденцами вечного горя и краткосрочного счастья, лавки с ящиками, полными мощных разрывных патронов, и многим другим, разрешенным, но левым, а потому дешевым - и, конечно, центром своим имел кассу ростовщика. Контингент месту соответствовал в превосходных степенях. Ходили слухи, что хозяин, Тит-процентщик-Карпентер в этом деле уже больше пятидесяти лет, поэтому стоило быть повнимательнее: мало кто был способен провести в этом городе столько времени в гнилом преступном подполье, и не отправиться кормить аллигаторов в канализации. За толстенной дубовой дверью, обитой железом, кто-то кашлял, сморкался, шуршал бумагами и строчил клавиатурными очередями. Когда Джокер приблизился, улыбаясь малозаметному глазку камеры под потолком, перед ним образовалось два дюжих, отборных молодца под два метра ростом. Кислые лица отражали скуку, и он совсем рассвирепел, взмахнул рукой... - С ума сошли?! - прокаркал кто-то за дверью заглушенно, по-стариковски надсаженно. - Впустить его. И его впустили. За дорогим столом, в красивом кресле восседал престарелый Санта-Клаус, настолько каноничный и классический, какого только можно было себе представить, добродушный и усталый, и разве что к своему образу с окладистой белоснежной бородой и голубыми глазками над пухлыми куперозными щеками не соизволивший добавить красного тулупа и широкого черного ремня. Крохотная конторная комнатка состояла из двух ярусов - нижнего, чистенького и светлого, всего в дубе и изумрудных тканевых обивках дивана, мощного кресла и старомодного стола - и верхнего, где за бронированным стеклом, имеющим, между тем, кассовое оконце выдачи, белел от переизбытка чувств прилизанный молодой человек в круглых очках, с легкой шутовской руки моментально нареченный рождественским эльфом. Джокер готов был поклясться, что они с простыми стеклами. - Неплохо тут у вас, - вместо приветствия проворчал он, похлопывая по плечу одного из облепивших его охранников. - Уютно! Не какой-то там шалман с пивом и чипсами, мм? Люблю подобные заведения. Молодой человек вздрогнул и отвел взгляд к монитору компьютера, склоняясь у монитора компьютера, у которого до того что-то активно набирал, выщелкивая клавишами кантаты и дроби. Джокер лучезарно (как он, по крайней мере, думал) улыбнулся, облокачиваясь на твердый бок секьюрити. - Ну че, - развязно продолжил он, - заключим сделку? Чего тянуть, верно? Мне нужны деньги - немного, человек на тридцать-сорок. Чтобы дела пошли еще лучше, мм. Все вложил, все в де-ело, все работает - тра-та-та, ну, вы как думали, мм... - Стой тут и заткнись, - пусто глядя на свои колени, наконец заговорил Санта, и извлек из-под стола простой тонкостенный стакан и бутылку дерьмового портвейна. - Сколько? Джокер наклонил голову, прошел вперед и, рухнув на кресло для посетителей, укладывая ноги на красивое зеленое сукно его броского стола. Жидкая желтоватая грязь пустыря, окружавшего подходы к Ангару, флегматично стекала с ботинок на толстые подшивки бумаг. - Процентов пятьсот, - лихо ухнул он, удивляя мальчишку за стеклом, - отдам выручки. А это вообще кто? - повернулся он в сторону возвышения. - Твой придворный маг? Настала смятая пауза, в которой мальчишка печатал, а старик пялился в свой стакан с вином. В дрожащем свету ламп колыхались блики, отраженные стеклами и хромированными балками бельэтажа. - Ти-ит, мужик, - раздраженно позвал Джокер снова, разминая свои фиолетовые пальцы. - Кто этот старик, говорю, мм? Может, нам стоит поговорить наедине, нет? - Ух ты! - по-детски весело воскликнул молодой процентщик, вставая. - Вот это тот самый Джокер, которого мы так все уважаем! Как ты догадался? Джокер скривился, всасывая убегающую слюну. - Делов-то, - равнодушно бросил он, обнимая себя руками на все тот же манер смирительной рубашки. - Время, делец. Пошевеливайся. - Ну расскажи-и, - заныл Тит, и вдруг отпер дверь своей защитной камеры. - Это и правда только мой глухой и слабоумный дядюшка. Охрана переполошилась и загудела басом. - Это же Джокер, - надменно отстранил их управляющий, и неспешно спустился вниз. - Он не станет брать на себя лишнюю работу, верно? А вот будете тупить, берегитесь: он ведь... не железный! - он сел рядом с посетителем, жеманно сдвигая колени, будто кокетка. - Я твой давний поклонник. Еще со времен твоих нью-йоркских похождений, - легко признался он, щурясь от удовольствия. - Стажировался в банке моей семьи, который ты громко ломанул. Ох, сколько же ты наворотил, сколько делишек обстряпал! Только тогда ты еще не был Джокером, но твоего лица мне не забыть никогда, уж извини пожалуйста. Это был наш банк, понимаешь? Мой отец был очень зол, но потом ты не менее громко ломанул кое-чей сейф тут, у наших конкурентов, и он впервые засмеялся. Я очень люблю папочку, и потому - спасибо! Мы - настоящая семья, не эти мафиозные дуболомы - интеллигентный бизнес. Я тебя очень уважаю. Эй, вы, - махнул он амбалам, в этом жесте выражая всю свою натуру - мелкую, не знающую света, но от хорошей жизни веселую и невесомую, а от ума еще и бесстрашную. - Поклонитесь человеку, которого я уважаю. Охрана поклонилась, но Джокер головы не повернул. С некоторых пор приобретенная привычка поскрипывать зубами его даже смущала. - Ты был сверху, - нехотя объяснил он, желая покончить с одним из самых неприятных последствий своей популярности, неизменно преследующим его - где бы он ни объявлялся, чертовы шрамы мешали ему "обстряпывать свои делишки", даром, что сперва он пытался работать в сплошных масках. - Кто сверху, тот и главный. - Ты прям экстрасенс! - восхитился Тит. - Но денег мы тебе не дадим. Джокер равнодушно скривился, пытаясь скрыть, как его неприятно удивило это категоричное заявление. Играть роль изгоя было не в новинку, но впервые он касался такой грязи, как настоящее унижение попрошайки: он совсем позабыл, что грохнул имидж ночного ужаса ради образа идеального предателя. Но все можно купить за деньги: их трусливые задницы, настоящее уважение, их жизни - целиком и с потрохами. Ни один сейф этого города не был достаточно оберегаем от него, но времени не было. - Не изображай из себя альтруиста, - прорычал он, захлебываясь отвращением и стыдом, преследующим его слишком, слишком долго. - Как ты мог такое подумать, Джокер! - возмутился юный банкир. - Но тебе нечего мне предложить. Дело превыше всего, понимаешь? Ты истрепался под ноль. Ты отлично зарабатываешь, но ведь я отлично считаю. Учился этому в Сорбонне, если хочешь знать, и прекрасно осведомлен о том, что у тебя ничего не осталось. Ты банкрот, и единственное, что ты можешь - пойти возделывать нивы других городов-миллионников. Вот Финикс, например... Джокер картинно оскорбился, будто у него когда-то что-то было. - в Финиксе я насрал так, что тебе и не снилось, сосунок, - проворчал он устало. - Оплата будет такой, какой вы не заслуживаете, - сдал он важный рубеж, даже осознавая, что это просьба, но продолжил распинаться. - Как насчет тысячи процентов? - Не, - просиял управленец. - Не будет никакой оплаты. Переоценивай себя сколько хочешь, но позволь сказать тебе одну вещь: никаких торгов, никакого доступа. Нигде. У тебя ужасная репутация, и воспользуйся моим хорошим отношением к твоей силе, не суйся даже к барабану, тебя выпнут ногой под зад еще до того, как ты пролезешь к ресепшену. Не хотелось бы, чтобы мой кумир протирал задницей асфальт, залитый слезами лудоманов. Ты эти суммы называешь только потому, что знаешь, что платить тебе не придется, вот и все. Джокер встретил новое препятствие с неизбывной тоской волка, вожделеющего в зоопарке толпу поросей за заграждением: чертовы товарно-денежные отношения. Платить он и правда не собирался. Распорядитель был не прав, не каждое казино отказало бы ему; но те, в которых он мог бы быть принят, принадлежали человеку, не заслуживающему привилегии снабжать его средствами: Брюсу Уэйну. Наивный герой мог сколько угодно пересчитывать двадцатки - однажды Джек Нэпьер затолкнет пачку ему прямо в глотку или куда пониже. - Не дерзи мне, сопляк, - неосторожно разъярился он (глотка или пониже смутили его дух), и заплатил за это проскользнувшим по нему сочувственным взглядом. Хуже поражения в этой дыре представить себе было сложно. - Послушай, Джокер, ты мне нравишься, - вздохнул приказчик подпольного банка. - Правда. Ты профессионал, но ты теперь - жертва, понимаешь? Если хочешь знать мое мнение, то тот твой заклятый дружок из тени, за которым ты волочишься со времени своего возвращения, в этом не виноват. Да-да, и об этом я знаю, мы работаем и с информацией. Просто не стоило так уж громко нарушать принципы беспринципных, вот где ты облажался. Даже если бы ты мог заплатить проценты, мы не смогли бы помочь тебе, не стали бы связываться с тобой: ты пария. Джокер захихикал, уверенно отбрасывая предложенные ему сомнения в себе. Даже если забыть те месяцы в застенках, в которые он добровольно тянул, чтобы не марать рук о этот мир, он бы не смог - они, должно быть, подозревают его в верности Брюсу. Ну точно, он запятнал себя этим, притворяясь невинным белым барашком... - Я могу принести тебе голову Бэтмена, - весело пообещал он, потому что и правда мог и обещать, и принести. - Как тебе такое, мм? Молодой делец помрачнел, честно уязвимый в своей некрепленой цинизмом юности. - Бэтмен наш партнер в одном из направлений, Джо-керр, - с досадой сообщил он, снова делая ему одолжение, непрошеное и намеренно стыдное. - Именно он намекнул мне на твоего таинственного врага. Я сделал все, что мог, осталось последнее... - он покосился в сторону, на своего убеленного сединами и вымоченного в вине подручного. - Выведите его пожестче. Прощай, антигерой, оставь столько автографов на моих людях, сколько сможешь. И Джокер, разумеется, не стал оповещать никого об очевидном заблуждении, в которое они впали, наивные: Бэтмен не якшается с преступниками, не заключает с ними договоров или союзов, не подпускает их к себе за спину, и все это - обман. - А я? - весело пропыхтел он, болтаясь во вражьих руках вертко, как шарнирная кукла. - Чем я хуже? Сколько он вложил? - Два с лишним миллиона, - холодно бросил Тит-младший, не поворачиваясь. Джокер нахмурился, потому что сумма вполне подходила под уйэновы масштабы. Его поволокли под руки, чтобы не марать бойней кабинета управляющего - повредит имиджу - и когда его вытаскивали, он видел, как этот дерзкий юноша, хлопоча, протирает со столешницы клетчатым носовым платком грязь его ботинок. Разбивая костные остовы, зарезая свиней, отрубая головы петухам и фазанам, он настороженно изучал неожиданно найденную информацию - кто-то их обманул, кто-то смог их обмануть. Полчаса спустя, отирая кровь из разбитого носа - тот минимум повреждений, который он мог позволить себе получить - он не смог обнаружить в себе большего, чем досаду, как ни пытался, хотя знал, что эта бесчувственность однажды убьет его. Смерть он желал встретить на своих условиях. На ногах остался только тот толстяк-коротышка, проведший его, валуноголовый, безшеий, курносый. Смотреть на него - вниз и вширь - было неудобно, но забавно. - Ты разбил мне лицо, - строго выговорил Джокер этой местной шавке и, игриво покачиваясь, двинул ему кулаком в живот, хотя жертвой были предприняты все меры предосторожности, чтобы избежать этого. - Мое прекрасное лицо! Как тебя звать? Толстяк покачнулся, но не упал, и только смотрел на него своими круглыми глазами. Покашливая, из темного дверного проема подсобки вывалился мрачный, небритый уборщик - закурил, пусто глядя на подкинутую ему молодым хозяином работу - мертвецы улыбались небу щербатыми после клоунской руки ртами, готовились втечь под землю, насквозь, кое-кто из них даже глядел еще открытыми глазами, просто уже ничего не видел. - Тебя зовут Роберт Форд, - решил проигнорировавший мусорщика Джокер, укладывая свою фиолетовую руку на покатое плечо странного силача. - Робби, ты ведь мой мальчик? Так вот, делай все, что я говорю, а я в ответ сделаю тебе имя. Обнимемся? Нет? Даже если мне та-ак грустно и одиноко? Все равно нет? Стеснительный. Ладно, пошли. Он развернулся и отправился вверх по улице, устало горбясь, мерзлявый, иззябший, непроницаемый для тепла, охлопывая себя по бокам в попытке согреться, устремляясь через арку, через проулок, пропахший пусть чистейшей и влекущей дождевой сыростью, но и ядовитой, кислотной мужской мочой, стреляным порохом и гниющими овощными очистками. "Робби" поспешно отправился за ним, так и не издав ни звука. Джокер одобрительно скуксился, лениво следя за преданно мельтешащей по асфальту серой тенью. Дождевые капли прошивали его почти насквозь, стуча по шерстяной фиолетовой шкуре спины и обтянутой бледной, мертвецкой кожей шее, состоящей лишь из сухих позвонков - он чувствовал на себе взгляд, и знал, что эмпатия состоит в ловле и обработке чужих намерений, их желаний, их мыслей: что они видят вместо него? Чего бы они видеть никогда не хотели? - Он говорит: "Потому что брал?". Брал! - пожаловался он своему молчаливому сопровождающему, когда они достигли угла улицы, и тот заозирался в поисках кареты для своего нового господина. - Я брал? Я?! Да я побирался! Будто я мог что-то у него отобрать. Возьми тачку с индусом, ирландцы с нас шкуру спустят. Слушай, а ты правда немой, или у тебя голос как валторна, и ты пытаешься это скрыть? Было бы неловко. И чем это так мерзко все время пахнет... - Правда. Немой. Озером, - басом информативно успокоил его кроткий наследник Джесси, и бродячие кошки, вдумчиво изучавшие мусорный бак неподалеку, прыснули в стороны, испуганные мерзким низким хохотом, грохнувшим из злодейского горла. Грохотала ночь, занималось утро. По дороге Джокер представлял себе, что чувствует такой же гениальный мастер, как он, не лишенный себя, когда приходит время уползти в свою нору побежденным, но не смог, остановился только на ленивой мысли о обязательном завтраке, должном помочь ему обрести двухсот килограммовую форму. - Фейерверки взрываются, - сонно объяснял он окаменевшему рядом то ли от ужаса, то ли от подобострастия плечу Робби, рыгая от тошноты, и даже глаз не разомкнул, - шум, суматоха. Обычное дело. Наказывая себя за обман, зачатки чего-то самокритичного, выраженные все в том же ярком недовольстве собой, он оставался смиренен: он все так же, как и прежде, стремился только к одному - выполнению всех своих желаний, сиюминутных и грандиозных, пусть редко, но самозарождающихся в его бесплодной пустыне внутренностей - даром, что всеми этими импульсами обычно было желание унять гнев и омерзение - и не в добрый час бывало, что утолялся этот гнев волевым усилием, требующим в последствии еще большего откупа. Самым большим достоинством этой берлоги был стационарный дисковый телефон, принадлежащий, как и каморка, Готэму - очень удобный, развязный, как шлюха, весело переносящая хламидии: сказал слово, и оно прозвучало в каждом уголке города. То самое достоинство теперь трезвонило, и Джокер вальяжно снял трубку. - Не знаю, что должно быть, мистер Гаер! - сказала трубка добродушным женским голосом с явственным китайским акцентом. - Была вечеринка в жилище. Большая машина, оконный свет, девушки в бассейне. Кто был - не знаю. - Ты уволена, - прошипел он, и бросил трубку, но успел еще услышать, как в динамике облегченно смеются. Все, значит, прошло зря - хоть и усилия титаническими не были, его вдруг накрыла ярость. Первым делом он разбил ростовое зеркало - просто зачем-то ухнул прежде приберегаемым кулаком в его гадкую, пыльную, мутную рожу, не жалея под бинтами переспелую корочку ожога. Осколки не выпали, не повредили его, только прорезали кожу перчаток - но он вдруг испугался ранений, своей крови, любой открытой раны, и устыдился, стремительно разрушаясь от этого чувства - не страха, а новоприобретенной заботы о стерильности - и если раньше он был рад стыду, как ростку и зародышу, то теперь он его ненавидел. От угла у двери Робби явственно разил чем-то странным, вроде тревоги. - Знаю, сынок, знаю. Иди погуляй, у папы проблемы на работе. Возьми вон бумажонку с адресом, найди одну интересную бабенку. Следи за ней так, чтобы никто не замечал! - визгливо отослал он новоприобретенный человеческий ресурс, и тот испарился. Джокер еще полчаса чувствовал на спине его внимательный взгляд. И за эти каких-то сраных новых полчаса он разнес в щепки все свое самое обустроенное убежище. Шатаясь, словно упругий маятник с низким центром тяжести, он рыскал по своей запыленной норе: Бэт злорадствует, должен был уехать, вместо этого кувыркается с продажным мясом в крытых бассейнах. Эта мысль - как любое уродство и гадость, привычно привлекающие его своей нескрываемостью, а потому честностью - на некоторое время увлекла его: он видел, как лопаты ладоней рассекают фарш, которым полн резервуар, как капли мясного сока дрожат и перетекают; как ныряет между островков котлет серьезное, холодное, красивое лицо героя; чужие руки с острыми ногтями полосуют обивку его собственности, и пенные плевки шлепают по темным губам... Это было так занятно, что он замечтался. Стоя на коленях без рубашки и ботинок, замер с занесенным для удара кулаком над крысиным ходом. - Никому не доверяй... - приговаривал он не-про-себя быстро, потому что одолеть оковы неудачи оказалось нелегко. - Не показывай никому спину... Его изможденный голый торс, сухой от недоедания и влажный от пота, сам кулак-орудие и прилегающее к нему предплечье были забрызганы красной кашицей, и периодически он принимался хихикать, когда представлял себе тот недовольный интерес в серых глазах: какая-то тайна. Но это и была его тайна, больше ничего - о, как это было смешно: кому-то захотелось узнать такую незначительную вещь, ему самому такой пустяк оказалось желанно скрыть! Сдерживаться было нелегко, и он вздрагивал, когда от шоссе под его норой раздавались локальные вскрики сирен, прерывающий мерное дыхание утренней доработной пробки. В глубине тоннельчика, в черной арке норки показались любопытные звериные усишки - пегие от налипшей пыли, он едва заметно двигались, когда грызун принюхивался, не умея понять, почему убийца мышей ждет, почему так долго остается без движения. До того не замечавший своей охоты на вредителей Джокер не двигался, но паниковал: воздержание после стольких лет не пошло ему на пользу, и он иссыхал прямо у корня. Был ли он достаточно хорош, чтобы покрывать серебро? Нет, нет, какая мерзость. Его руки были грязны для чистейшего, и шершавы для шелков и ночных туманов. Не удивительно: он не мог быть уверен, но знал точно, что с самого начала был воспитан воинством - даже если то была лишь армия кипарисов, арьергард висячих мхов у казарм трейлеров, стройные ряды сухого рогоза... - Я научился этому в Квотере... Да не сосать хуи, а... - сказал он крысам, чье гнездо захватил без спроса, чтобы укрываться от дождя и снега. - Вылезай, животное, давай смахнемся. Новый удар о кафель пробудил его - грязь с ботинок попала в трещины ожога, защипала: инфекция. - Проклятье, - пробурчал он, вскакивая на ноги. - Микки, ты ведь ничем не болен? - тревожно спросил он у мертвого грызуна. - Проклятье... Проклятье... Крысиный труп с размозженной головой среди осколков крохотных челюстей имел уцелевший серо-розовый язык, но ничего не ответил. Джокер вновь обратился к зеркалу, будто мог увидеть в отражении проходящие по его крови инородные частицы заразы, но его разбитое отражение ничем не отличалось от нормы. Эти нестандартные для него хлопоты приносили ему удовольствие: прежде не было необходимости думать о пропитании, о работе мозга, о гигиене (теперь он весь был кожное сало, коросты ран, смегма, пот, сухие ногти, зубной налет), о чистке кишок, об облетающих волосах и ресницах, о вирусах - папилломы, бешенства, ВИЧ - микробах, бактериях, паразитах... Словно он снова был подростком, эти страхи не оставляли его, и пробуждались, стоило исчезнуть лаванде, масляному сандалу, проявиться запаху тела. Следующие двадцать три минуты, запершись в служебном душе, плюющемся небольшими порциями ледяной, воняющей тиной воды, он до скрипа натирался одной из своих футболок, щедро умазав ее мылом. Что-то сделал не так - где-то пережал, где-то недожал - черт его знает, это темный лес - рука на плече, внимательный взгляд... Выскользнул из кабинки, стремительно, словно стыдливая девушка, облачаясь прямо по мокрому в уцелевшую одежду. Устроить лежбище между ног женщины прежде казалось ему отличной шуткой. Теперь в чреве железной Леди Справедливости - вечному символу, огромной полой статуи, купленной и оберегаемой каким-то-там-другим-Уэйном, было не так уютно - почил безвозвратно хлипкий однодолларовый журнальный стол, пришли в негодность кипы бумаг - газет, газетных вырезок и записей - он изорвал рубашки, изорвал брюки, попытался изорвать галстуки, рассыпал отмычки, и больше ни одной не найти, шмякнул пулелейку об стену так, что даже в этом немудреном приборе, похоже, начались неполадки... Брюс впервые не стал ему Бэтменом. И он опустил руки, оттого теперь громил об стену захватанные жирными пальцами стаканы и запыленные, засиженные мухами справочники, аппаратуру и ящики с инструментами... Прежде он никогда не оставлял незаконченных дел. Не оставлял. Нет? Он не мог вспомнить, но... Не оставлял. Никаких принципов, но тогда он ничем не отличался бы от... Мужская фигура - отвратительно огромная, значимая, устрашающая - в последнее время все реже тревожила его - и вот теперь, в черную полосу неудач, он явился опять, серый, блеклый, неизвестный... Он собрал на влажные голые ноги пыль и хлебные крошки с пола, поскользнулся на гниющей апельсинной корке, но не заметил этого. Кто-то задумал зло, кто-то тоже занес кулак, но экстрасенсорных способностей не существовало, это он, просто болен, ужасен, искривлен, мог только облизываться у накрепко закрытых ворот: кто следит за ним из-за угла? Он знает его имя, его лицо не узнать невозможно. Кто еще готовит на героя нож, кто точит зубы? Это не он. Не только он сам. Крейн тоже видел доказательства существования этой тени... Шизофреник, во время шмонов встречающийся с ангелами и чертями из преисподней: так себе гарантия, так себе свидетель. Он просто должен лучше питаться. Крысы перестали забавлять его и, выпрямившись во весь рост посреди разгрома, он вдруг успокоился: омыть ноги, но сперва надеть пиджак - какая расточительность существовать без щитов и копий, без портянок и власяниц... Верно, такое уже бывало: даже самый терпеливый человек временами срывается. Он же все свое терпение потратил на путь сюда, в это чертово гнездо отборной дури и лютой хуеты. И стоило закрыть глаза, как он чувствовал потоки воздуха и видел... Оставив в покое пиджак, он повернулся, и ухватился за хрусткое горло: пусть во внезапно появившийся из воспоминаний ветер верят всякие психи. Бьющийся от удушения Робби смотрел на него с легкой укоризной. - Смотри-ка... - проворчал Джокер, сильнее сжимая пальцы. - Ни хера не сделал, мм? - Гррх! - смущенно просипел слуга, и закашлялся, когда захват исчез. - Там. Бэтмен, - доложил он довольно, посматривая на дверь, не тратя времени на жалобы. - В центре. Два квартала. Джокер кисло скривился, заходясь отвращением. - Какой... Бэтмен, малыш, восьмой час утра, - проворчал он. - Это же ночное животное. Робби торжествующе усмехнулся, и сунул ему в руки кулек с итальянским фаст-фудом.