Неудачная шутка

Брюс раздраженно вздохнул, сдаваясь, и последовательно скинул на пол кашне, бушлат, ботинки... Тяжелая атмосфера невзгоды наполнила странный приют, и Джокер имел честь видеть, как гордый и сильный человек невозмутимо опускается на дешевый матрас в грязной дыре, опирается совершенной спиной в штучном шелку на пыльную, заскорузлую, царапистую от облезающей краски стену: принимает его недостойную руку. Невозможный человек, удивительный, непознаваемый, надежда, и никакого выхода. Исчеркать, отравить своей радиацией, вызвать необратимые изменения, спустить с небес на землю - и Джек Нэпьер, мразь и ублюдок, почти испугался своего существования, с которым у него и без того были сложные отношения. Он щелкнул выключателем, окончательно лишая комнату освещения, и Брюс закрыл глаза, уныло наблюдая, как тают желтые световые пятна на внутренних сторонах век. На открытые участки кожи опустилась промозглая, влажная тишина не-жилища, в горле жгло от ледяного ветра, и за окнами ночь не издавала ни звука - ни шорохов шоссе, ни птиц, ни шелеста веток не отзывалось в сердцевине осени: тоска. Не надо было ехать сюда, стоило остаться, и посмотреть, что затеял тот, кто тоже готов был перехватить его у управления - его появление было очевидно. И тогда он не смог бы защитить Альфреда. Шуршание одежды вспыхнуло и сразу же потухло, и Джокер вдруг опустился рядом. - Дж... - вопросительно начал Брюс, но его перебил издевательский шипящий смех, непривычно тихий. - Ты же не хочешь замучать своего старика? - веско выдал самодовольный клоун, изнывая в собственном вакууме: у него было столько дел, а он сожалел только о неудаче с приручением героя, а попытавшись владеть, оказался угодливым прислужником. - Вот и не шуми. Удивленный собственной гримасой Брюс заткнулся, спохватившись, только помрачнел еще больше, хотя в темноте, скрывающей все лишнее, существовали только звуки, и никто не мог видеть его лица - кто знает, может выражение, исказившее его, удивило бы его самого? - Брюс, - снова позвал его невозможный союзник, и длинные пальцы застыли на его плече в опасной пародии на покровительственный жест. - Чего тебе? - терпеливо процедил он, вяло размышляя, через какое время сорвется и потопит себя. Но ему и правда было жалко ублюдка. - Отсутствие Бэтмена меня и правда не устроит, - не смутился витающего в воздухе презрения Джокер. - Это самое занятное существо в этой унылой стране. Брюс, весьма противоречивый в своих духовных поисках истины и гармонии, привычно стиснул зубы, захватывая неожиданно горячие клоунские пальцы в свою ледяную горсть. - Я прекрасно знаю твою настоящую пасть, коллега, - почти пожаловался он, с разлету выбрасывая ненужную руку. - Мог бы и не говорить. Чудовище разочарованно захлюпало слюной. - Не хочешь поговорить обо всей этой шумихе вокруг тебя, мм? - со странным холодком поинтересовалось оно. - Нет. - Даже если я был в сердце этого не самого, надо признать, эффектного представления? - Не хочу. - Как ты вообще так попал, ты же летучий? Неужели жизнь сраного копа стоила того, чтобы не удрать на тросе? Она была бы не на твоей совести. Знаю, ты боишься этой своей совести... Видишь, как я осведомлен, Бэтмен, занятно, правда? - Иди к черту, Джокер. Темнота рассеивалась, подчиняясь привычке глаза. Изнывающий от очевидности своего поражения Джокер закрыл глаза, вытянул свои шикарные ноги, закованные в фиолетовую шерсть, и затих. - Ты вроде куда-то собирался? - хрипло спросил Брюс, пытаясь унять неприятное отвращение к этому человеку: оно было щедро намешано с чем-то мелким, гранулированным, и перед необходимостью разбираться в этом объеме он откровенно пасовал. - Уже нет, - ровно отмахнулся Джокер, но левый шрам, едва, но видимый во тьме на белом полотне его кожи, искривился слишком сильно, словно неровный, кривой шов, пересекающий туго натянутую ткань. - Пришел под бочок. Если придушу тебя во сне, уж извини. Предпочитаю вызывать страх, а не ассоциации с народным творчеством. Брюс изобразил величественное спокойствие, обмякая под гнетом отвращения, зовущего его наделать глупостей. От психа тонко шел коктейль его существования: травяной запах мыла почти потерялся в запахе пота и пыли, но он был, и был слабо разбавлен мускусом. Сгорбленные плечи безуспешно пытались скрыть неуверенность, но она была так мощна, что это было просто смешно; белые руки свело птичьей судорогой. Молчать и быть спокойным рядом с этим жутким бураном было странно, но выходило ловить даже тонкости - от него исходили и все те же шорохи ткани и растворенные в темноте тени укрытой тучами луны; волны простудного жара - невеликое, но влекущее тепло тела. - Почему? - придавленно спросил Джокер наконец, лихо затевая старые разборки. - Почему ты такой прочный? Меня это жутко злит. Но я еще не сдался. Не сда-ался, слышишь. Думаешь, я слабак? Измученный самим собой Брюс охотно откликнулся. - Предположим, - ядовито признал он. - И почему ты такой слабак, Нэпьер? Загребаешь жар чужими руками? Хотел, чтобы они сломали меня? Может, еще расскажешь мне, каким я должен быть? Что делать? Завидев твой наточенный на мой город нож, я бегу к тебе, вывалив язык - чего ты еще хочешь? Не стоит тебе кичиться этим, ничего особенного. Ну что, ловил на живца, клоун? Использовал меня? Но все это были недостойные глупости. Он не ждал ответа, но Джокер вдруг скривился, словно от боли. - Ловил, - признал он, ощупывая свою распухшую переносицу, и попытался встать: снова трусливо сбегал, разочарованный - все обстояло с "они" и "он" ровным счетом наоборот. - Использовал тебя. Но клева не было. Ничего не поймал. Брюс, разъяренный нелогичной после навязываемого цирка попыткой побега, клацнул с усилием захлопнутой злобой челюстью и повалил его под себя, с наслаждением и со всей силы впиваясь пресловутым французским крюком в бедро под фиолетовой тканью. - Ты ведь этого хочешь, да? - зашептал он, захлебываясь черной радостью владения. - Вот так, Джокер, во-от так ломаются герои. Не понимаю только, как ты можешь быть так глуп, чтобы... - Не так, - злобно проныл придурок, начисто игнорируя боль, словно был не способен ощутить ее в полной мере. - Не так ломаются. Не знаю как, но не так, Брюс. Он замолк на полуслове - скользкие губы, в мясо растресканные ледяным ветром и неловким розовым языком, прижались к уголку губ Брюса, вызывая почти ранение, почти страдание: глупое животное. Обладая обширным опытом в расшифровке жестов этого безнадежного психа, тот прекрасно знал, что это: очередная фальшивая попытка зачем-то его размягчить - почти сакральное касание, использованное так лживо... Однажды и он сам поступил так, растерявшись в глубинах Айсберга, и знал теперь, как это глупо - обманут лишь обманщик. Разумеется, он ему не ответил. Но он хотел? О, он хотел этого больше, чем когда-либо. Однажды свергнуть, переломить: увидеть падение этого человека первым и единственным. - Ты не понимаешь, с кем связался, - зашептал он вместо поцелуя в кривой рот. - Тут кто-то, может, и готов сломаться, но ты ведь знаешь, что это не я. - В этом-то и смысл, - вдруг совершенно спокойно просипел Джокер, прикрывая глаза рукой от привидевшегося ему южного солнца. - Мне хочется этого, а я всегда следую только за своими желаниями. Когда ничего не остается, не очень-то знаешь, куда идти. Зачем тебе поднимать себя из той дыры, в которой рухнул, не знаешь. У пястной кости нелепо использованной в качестве занавеса руки все еще белела памятная перевязь. - Давишь на жалость, трикси? - рассвирепел Брюс, привставая, и собирая безвольное злодейское тело в подобие человеческой позы, следом вспыхивая и ужасаясь себе, как и многие дни прежде: этот мужчина, ему-подобный, не марионетка, не объект, не вожделенная игрушка. - Просто ты дефективный, и ты это сам знаешь - странно, странно... Где ты получил в свое лисье лицо? - вдруг спросил он, повинуясь порыву. - Кто намял тебе бока, Джо-кер? Нашел себе нового героя, которого можно изводить? - Я тебя не слушаю. Но представь: Бэтмен, содержащий Джокера, - продолжил чертов клоун вдруг таким медовым тоном, чтобы стало ясно, что он снова готов обмануть. - Но я не могу наполнить тебя. Ты все обращаешь во что-то совершенно иное, становишься еще чище... Это безвольная подсказка была слишком жалкой. - Я мыслю похожими категориями, - неожиданно даже для себя признался Брюс, твердея, и вдохновенно набрал в легкие побольше воздуха, жарко прижимаясь к тощему телу плотнее, чтобы провести самовольную инвентаризацию - пальто исчезло, исчезли пиджак, глупый галстук, обувь; ребра все так же выступают, облеченные в мышечную броню гимнаста, бугрятся шрамы, течет слюна - оглядывая темноту, тщательно прогладил костистую плюсну стопы, граненую голень - так, словно ласкал продажную женщину, благосклонно рассказывая о щедрости своего до поры равнодушного тела; нагло, самодовольно облапал клоунский пах, подцепляя ногтями нитяную строчку ширинки; растер твердые бедра, плоский живот, хрупкую шею... Луна снова куда-то отлучилась, в почти полном мраке убежища на него уставились злые темные глаза, и он вдруг порадовался, что зрение успело адаптироваться к темноте к этому моменту - это было красиво, у него так мало приятного в жизни... Способность ценить такие малости, обнаруженная им в себе в последнее время, неизменно удивляла его. - Ты придурок, Уэйн, - зашептал Джокер, недовольно, почти печально скалясь. - Совсем... Свихнулся, совсем. Ты просто наживка, знай свое место, просто разменная... Продолжить ему не дал влажный язык, лизнувший его в губы. - И так ты пытаешься сказать, что ты тоже размениваешься? Ты ведь заслуживаешь этого, красавчик, - отрезал Брюс, поглаживая его больную руку. - Менял бинты? Покажи. У его подбородка щелкнули хищные зубы, уподобляя больного глупому зверю, не желающему показывать человеку свое ранение, и он рассмеялся. Прозвучало зло. Джокер прищурился, заметно обезоруженный неверным смехом - все темные планы, все острые мысли - все померкло: в висках застучала боль желания, жажда понимания. - Убери руку, не веди себя, как шлюха... - тем не менее тускло засипел он, и досадливо утерся рукавом, почти обиженно удаляя обманчивую влагу чужой слюны: краткое успокоение, холодная ладонь, уложенная на горячий от болезни лоб, зыбкая иллюзия, антидот, неверный паллиатив... Он совершенно серьезно рассчитывал на драку, даже на поединок, хотя бы на безобразную сцену, подобную странным поминкам Джилл, безумно позабыв, что происходит, если сложить вместе Бэтмена, Джокера и укромный темный угол. Конечно же, он не менял перевязку - просто напрочь забыл про нее. - Джокер! - радостно оскалился Брюс, разъяренный его помощью, его нежданной податливостью, его серьезностью. - Не хами. Следи за собой, хоть немного скрывай, до какой степени тебе нравится наблюдать, как я мечтаю вцепиться в твое лживое горло... Проклятье, тебе ведь только это и нужно! - вдруг понял он, пораженный. - Ты ведь этого хочешь: чтобы я прыгал вокруг тебя, как злая собачонка! И больше ничего, совершенно ничего. Он совершенно позабыл о твердом намерении придушить свое влечение к нему, к самой концепции их ночных столкновений, будь обмен ударами или поцелуями. - Это я-то хамлю? - возмутился злодей, игнорируя не самую сенсационную, но совершенно точную догадку, но наглые пальцы, до этого только восхитительно придавливающие дугу возбуждения через ткань, задвигались, быстрые, высекая из него пораженное, частое дыхание. - О, черт... Черт, Бэт, убери, или я за себя не ручаюсь. Ты же знаешь теперь, что не ручаюсь... И почему тебя так волнуют мои желания? Руку Брюс, конечно, не убрал - наоборот, ожидаемо оценил чужое возбуждение гибкой семеркой по десятибалльной шкале, и пустился в поиски высших значений. Плечи соприкоснулись, ярко пробуждая память - но теперь животный нерв похоти был уничтожен единственным себе достойным соперником - злобой, горящей в его груди. - Не дергайся, - зашептал он, растирая правый шрам губами после каждого слова, нащупывая в грубой ласке жалкое горло. - Это просто глупо. Ты провоцировал меня, теперь я провоцирую тебя - все честно. Расскажи мне, что ты чувствуешь, когда я ласкаю тебя? Омерзение? Гадливость? Я недавно понял, что знаю это. Когда я касаюсь тебя, когда мы притворяемся, что пытаемся побороть друг друга без нижнего белья... Тогда тебя передергивает, и это не имеет ничего общего с возбуждением. Злобно дыша, распустил зеленые волосы, неосознанно стремясь сделать подвластное себе тело как можно более привычным - глупые шутовские одежды, до поры неопознанное чистое бритье ножом, сейчас непривычно неаккуратное, не в полной мере уцелевшие, но стабильно ухоженные ногти на длинных пальцах, ужасная Улыбка: все, как всегда, все, как и прежде. Это устремление тела, импульс к владению - логичное продолжение агрессии - опечалили его самого, но он знал, что за каждое преступление положено наказание, и Джокер первый осудил бы его за мягкость - вот он и твердел послушно. - О да, Бэтс, еще как глупо! - подтвердил тот, прищуриваясь. Брюс хватанул его за горло, изнывая. - Джокер, - прогремел он, крепко удерживая нервный кадык. - Тебя от меня тошнит? Я противен тебе? Джек, я тебе противен? - Нет, - прохрипел Джокер. - Противен? Что? Нет. Не так. - Отлично, тебе не придется терпеть, - Брюс, расплавленный почти до плазмы, прекратил бессмысленный диалог, ухватился за его воротник, дернул на себя, впечатывая носом в свой живот, приятно чувствуя горловые вибрации воспаленного, возмущенного дыхания; похлопал по худым лопаткам снисходительно и вызывающе. - Не понадобится терпеть, когда я возьму свое. Мне кое-что причитается, согласен? Согласен. Ты всегда за, когда что-то рушится, верно? А я ведь был серьезен. Не потому, что я пытаюсь сохранить порядок. Не поэтому. Не потому, что ты меня провоцируешь: это мой выбор, только мой. Зипнула молния на брюках, и он, тайно вздыхая, тяжело вывалил готовый стояк из белья, подался вперед, направляя больную голову так, чтобы уткнуться головкой в искривленные больше обычного губы. Рот не раскрылся - искомая влажная теснота осталась недоступна. - Давай же, Джек. Давай. Кто хороший мальчик? Хватит обсчитывать меня. Давай. Ты же тоже хочешь этого. Не знаю, как именно хочешь, для чего тебе это, но я могу тебе это предоставить в полном объеме. Давай, - зашептал он яростно, не встречая ни отклика, ни сопротивления, и протяжно, с нажимом провел членом в сторону, только еле удерживаясь от резкого тычка к зубам, взамен представляя себе, как невидимый, скользкий след предсемени накладывается на трещины от ледяного ветра, краешек рубца, потемневший, теплый, сочащийся слюной уголок желанных губ, на ужасное рванье левого шрама... Объект всех его страстей - абсолютно всех, до единой, от искушения человекоубийством до наказания самопредательством - глаз не поднял, словно был пристыжен. Тогда он, властно подтянув безвольное тело поближе под жесткие змеистые кудри, стискивая пальцы на худом плече, словно и правда ждал сопротивления, вскрыл вялую плоть губ лихим полущелчком большим пальцем, мимоходом ужасаясь подлому желанию заткнуть чудовищу нос, чтобы облегчить проникновение вместе с жизненно необходимым воздухом, и тяжело и радостно выдохнул, когда долгожданный рот все-таки принял. Направляя чудотворную голову, одобрительно дышал, укладываясь сперва между бледных губ, внутренние стороны которых были удивительно влажными и горячими, а после и на язык. - Не выношу, когда ты такой. Кто вообще может видеть тебя таким? - беззвучно шептал он, осчастливленный не-сопротивлением, активно направляя горящий под грязными волосами затылок рукой, чтобы прогладить и внутренние стороны щек: восхитительные рубцы. - Покажи мне, дай мне повод... Ненавижу ранить тебя, это слишком приятно... чувствовать твой запах - как же ты приятно пахнешь, клоун, как чертова добыча... О, как же мне обидно, Джек. Ты меня так этим обидел, ты такой покорный... Он что-то еще шептал, путано и нелогично, но так тихо, что эти слова остались тайной даже для него самого - разум был выключен, потому что осуществлялось важнейшее в данный момент действие: вздрагивая и тяжело дыша, он наглаживал нежной плотью хищные зубы, зажимал ее в чудовищной пасти - триумф усмирения, песня путам... Обессиленный Джокер, безнадежно пытаясь разозлиться, уныло засопел, цепко повисая на ухваченных для равновесия бедрах, и это было некрасиво - отзвук прокатился по телу случайного насильника - но неловких мазков языком по натянутой струне, которые делал, когда получал возможность, не прекратил, расписываясь каждым из них в собственном бессилии и нужде. Его крупный кадык ходил ровно в такт осуществляемым движениям. Подавая слабые, но признаки жизни, он подался вперед, насаживаясь поглубже, но не улыбнулся - ни горько, ни подло, никак; заскользил, высекая искры, вздрагивая от явственной тошноты и подступающей с каких-то невидимых сторон тьмы - слишком мощно, отчаянно: развратный дервиш, и Брюс прыснул злым смехом, плотно прижимая вспотевший затылок к себе поближе - прямой нос уткнулся в его лобок, жарко защекотал дыханием жизни... Псих стал мрачнее мрачного, закрыл глаза - на тонких веках набрякли миниатюрные веточки кровеносных сосудов; он и правда был хорош, токсичный - потому что был собой, потому что покорился; на обретшей восковую бледность коже, покойничьей во тьме, выступила испарина, стылая в недружелюбной прохладе сочащейся через оконные щели осени. Кожа увлажнена из-за холода приюта, и весь он горяч потому что болен - снова и бесконечно... Все равнодушие и презрение истекло вместе с печальной, тяжелой, вязкой каплей слюны, сорвавшейся с его непробритого подбородка - обычные манипуляции с дырявым ртом не были осуществлены - и желанное тело обрело имя, до того глупо потерянное. Брюс снова обрел себя и перепугался: как он мог пойти навстречу подобным желаниям? Как он мог снова ступить в те же ловушки, теперь грубые, расставленные неловко, но столь же эффективные, что и прежде?.. Джокер выискивает несправедливость, чтобы иметь возможность мстить, иначе он теряет точку опоры. Он так увлекся им, так его жалел, что опустился до его уровня... Его рука, серая в измененном пространстве ночи, покоилась на плавном переходе крепкой клоунской спины в ягодицы, и он поспешил оставить поясницу в покое, тайно сожалея, что исчезает намоленное скверными поступками тепло с кончиков пальцев. - Джек? - устало позвал он, подтягивая нерастапливаемого психа повыше, прижимая к своей груди и жарко оглаживая его пах через ткань, потому что дрожь, сотрясающая матрас, была слишком похожа на ту, что мучила это тело в библиотеке перед тем, как он сам грохнул со своей экспрессией, с очередным судом и приговором. - Ты мне нужен, доволен? Не так, только не так. Не забывай, что ты мой враг. Джокер снова не ответил и не сопротивлялся, и тогда наглая рука, никем не остановленная, вскрыла замок одежды, забралась ему под тонкую ткань белья. Брюс снова - каждый раз, заново - открыл для себя удивительные тайны этого тела, единственного тела в этой вселенной: тонкие, жесткие волосы; невозможно гладкую кожу, упругий жар, тугую пульсацию вен; скользкую каплю, которую он, обнаружив, незамедлительно приветливо растер по беззащитному углублению уретры, жадно сглатывая впустую: отлично помнил вкус. Радость тождества подхватила его, как и прежде. Радость обладания. По позвоночнику пробежал мощный заряд, и он не стал себя останавливать, приложился губами к грязной пряди зеленых волос у трепещущей шеи, мечтая только, что жестокие руки все же прикоснутся к нему в ответ. Этого не случилось, и это вдруг явилось почти благородным жестом и смягчило его, оставляя тонкую муть печали: он был сам собой осужден ухватывать воздух, не успевать за тенью, нарекать желанными именами несуществующее... - Почему? Почему, Брюс? - по-настоящему удивленно зашипели на него. - Почему... - Конкретнее, пес мой, - печально зашептал он в ответ, почти обреченно выцеловывая недосказанное обвинение и непроизносимое извинение по белой шее. - Что "почему"? Почему я не всегда бываю правильным? Или почему я подаю тебе руку? Хоть это и был один из важных вопросов, ответ Джокер знал - или думал, что знает. - Почему я не могу как ты... - медленно, словно говорил на чужом языке, уточнил он, тонко нализывая предэякулят со своих губ почти неосознанно. - Остановиться. Что-то душит меня неизменно... И откуда такой мощный прилив сил? Не важно. Я недооценил тебя. Но ты должен был забыть о своем чертовом городе хотя бы на время. Должен был уехать. Почему ты не уехал? Почему ты такой упрямый? Почему ты так эффективен в доведении меня до белого каления, мм? - Может, лучше обсудим историю про поэтичный эпитет моим глазам и твой болт, нет? - не успокоился Брюс, для самого себя непривычно откровенный, возвращая пусть справедливую, но издевку - не имел больше сил на казалось бы врожденную обходительность и был слишком вскрыт загадочными ключами этих лживых губ и недоступных пальцев. Он дернулся было свалить все на Бэтмена, но вовремя прикусил язык: Джек может решить, что у него шизофрения. Что у него две личности - он сам и этот чертов... - Это была история про предательство, подлость и последний рубеж, - просипел тот, из последних сил пытаясь сохранить разум. - Про скрытые намерения. Отойди. Отойди и не зли меня. Я серьезно. Еле терплю. Брюс только протянул руку жестом - все тем же - которым подзывают собаку. Он создал достаточно протяжную паузу, грубо избавляясь от мешающей его жарким замыслам рубашки, с тканевым мясом вырывая пуговицы, хотя прежде аккуратно следил за порчей одежды, не имея возможности показать на самом деле, как сильно пленен похотью, но ему снова никто не ответил, ну разумеется... - о, и без этого он бы не смог забыть, кто с ним, невозможно терпеливо, удивительно рядом, посылает ему злые взгляды, кривит рот, зажал зубами лай гадких шуток и угроз... Истерзанный графитовый шелк пал в самый пыльный угол случайного, но драгоценного приюта. - Ты попал по полной, Джек Эн, и ты это знаешь, - обреченно признался он, сам кривясь от бесплодности этих и следующих слов, и поспешно выбрался из нательной майки. - Ты... червоточина. И ты... хмм... Не принявший руки Джокер на неловкое оскорбление никак не отреагировал и не двигался, но было и учащенное дыхание, и усиливающийся травяной запах от увлажнившейся потом кожи, скрытой теплой упаковкой из хлопка и шерсти; ходящая ходуном грудь, гоняющий глотки кадык, сухие, острые колени, почти прорывающие брюки... С усилием сдерживаемая им слюна снова потекла через дырявый рот, и Брюс вздохнул, собрал ее с прохладной кожи губами, совершенно точно зная, что это приведет хоть к какому-нибудь, но результату: не дающая передышки, загоняющая этого человека жидкость, и какая-то печальная тайна была ей старицей, раз он не может обрести покой. Так и случилось: наконец полыхнули гнев и отвращение.