Неудачная шутка

- А чего это ты такой резвый? Все-таки хочешь меня обслужить, Брю-юс, мм? - просипел Джокер, поймал его за подбородок - обожженные пальцы тихо хрустнули коростой под бинтами - и ощутимо прикусил нахальные губы. Доигравшийся Брюс вспыхнул, но не дрогнул, с прямой спиной принимая злые поцелуи. - Не понимаю, что ты имеешь в виду, Дже-ек, - как можно спокойней проговорил он, находя вдруг прежде неприятную необходимость тишить, чтобы не потревожить Альфреда, великим благом: так не слышно хрипоты, низин голоса, неизменно сопровождающих мужское горло на пути похоти. Эта мысль нелогично привела его в чувство, и он разжал пальцы - он и правда сходил с ума, стоило только приблизиться, словно попадал в фантастическую аномалию, вроде бермудского треугольника или Клинтон-роуд... Ловкая белая рука, так униженно и отчаянно призываемая им пару минут назад, соизволила подняться, и удержала его пальцы на месте - Джокер был прям небывало, невозможно для себя открыт. - Не отвлекайся, - хрипло провозгласил он, тяжело дыша. - Поздно. Не боишься последствий? - Почему ты все время это спрашиваешь? Чувствуешь себя обязанным? - не выдержал Брюс, и неожиданно это несдержанное полувосклицание сильно дернуло теневую лонжу, натянутую между ними: Джокер ничего не боялся, не осознавая, что блуждает в поисках страха; Бэтмену не помешало бы иметь немного здоровой осмотрительности. Почти опустило их на колени, высекло рычание - то ли у кого-то одного, то ли у обоих: сделало их слишком уязвимыми. - Я похож на труса, Нэпьер? - осатанел он следом. - Или все это выглядит так, словно я и правда хочу отработать твою помощь? Ты не слышал? Спасибо, ты помог, был полезен. Объявился со своими тупыми шутками тогда, когда был мне нужен. И я все еще нуждаюсь в тебе, пока мой старик не будет в безопасности. Отлично. Спасибо. Спасибо, но мы в расчете, и я тебе ничего... Джокер фыркнул, перебивая его. - Вот почему я не выношу цивилизованных людей, - еще больше помрачнел он, но не отстранился, и теперь их руки вместе горели в судороге страсти. - Ты серьезно? Я с тобой все это время расплачивался? Теперь расплачиваюсь? За то, что ты меня кормил и прятал, мм? Они вдруг заговорили откровенно, более того, на особенном языке - но что проявило это, оставалось неясным. - Я вовсе не... - смутился впервые признавший нужду в чужой помощи Брюс, не умея забирать непринятые подарки: в лицо ему не так уж редко летели ключи от дорогих машин, уникальные сумки, острокаблучные туфли - хорошие женщины чувствовали себя продажными - а теперь он еще и умудрился оскорбить бесстыднейшего. Особое достижение... - Думаешь, я просто отребье? - шипел разгоряченный Джокер, поглаживая своей обезличенной ладонью удерживаемую руку. - Ты не оригинален в этом мнении, если хочешь знать. - Хватит, Джек. Мне это правда не нравится, не надо. Неважно, что про тебя говорили прежде, неважно, что говорил я. Не думаю я так. Я солгал. Много, много раз... - не желая множить печали, Брюс привстал, совершенно серьезно собираясь прекратить эгоистичное отбирание частиц тепла у этого несозданного для такого человека, но Джокер просунул руку между его ног, растер грубую ласку прямо через ткань узких брюк, держащихся на бедрах на честном слове - безвольно обвисшая пряжка ремня нервно звякнула язычком - и он забылся, нахмурился, чтобы не отразить случайно бури, бушующей в нем. Бури, впрочем, существовали не в нем одном. В глубинах праведной грудной клетки застучало что-то, защелкало, разродилась болезнь - и Джокер скривился: верно, все верно, все это - никуда не годится. И еще одно было верно: все это было только частью делирия, грохнувшего в ту ночь, когда он увидел нечто особенное, что было так отвратительно и прекрасно одновременно. Увидел, как оплот всего недоступного и недостижимого - если ты, конечно, не скромный гений, как он сам, тебе никогда не добраться до желанных драгоценных недр и глубин - точка абсолютного холода, Брюс Томас Уэйн, Бэтмен, Темный Рыцарь - опускает губы в грязь, опускается и опускается, усиленно топится в вязком гнилье. Как несвоевременно, как странно, как восхитительно больно! Его воля соединяет их в единственной невозможной точке (пинки ногами - в грудь, в спину и в пах в том числе - не в счет) - совершается акт оборота, где гнида болотная вываливает ил и влажный бурый песок на круглые колени и белые парусиновые шорты чистенького загорелого мальчишки - американский идеал в гладкости кожи и белизне зубов, раковичных и перламутровых, в ночной темноте волос, в ее древесной, кленовой коре и в симметрии линий, где набухает каждая клетка, распускаются знаки силы, расцветают, наполняются кровью. Идеал в британской породе, потому что какое-то невыгодное достоинство заставляет этих людей - всех, чьи кости необратимо коллекционировались фамильным склепом Готэма - сохранять чистоту его крови, не следя за этим, не отвлекаясь даже на природное благородство - и только в этом человеке, впервые спустя столько лет, родилась трещина. Лопнуло что-то в важном механизме, скрипит и стонет, требует починки - и кто может справиться с этим? - и вот он опустил расцарапанные руки в гнилую воду, не побоялся болезней и вирусов, не побрезговал ни запахом, ни мусором, мерзким в окружении жирных кружков ряски, ни острыми проволочными ловушками, скрытыми под этой мутью кожи и костей, под шрамами и под дерзким языком... Грязь не пристает к нему - Бэтмен очищает неочищаемое - ничего, ничего, это ненадолго: однажды он не справится - и что тогда делать?.. - Ты просто не понимаешь... - зашептал Джокер, и темные глаза его подернулись густыми туманами. - Я ужасная дрянь. Хочу, чтобы ты кричал. Покричи для меня, а? Брюс встревоженно сглотнул - его вольное поведение пробудило хищника, оттолкнуло Джека в темноту безумия дальше... Он не выносил безумцев, он их никогда не понимал. - Как нибудь в другой раз, Джокер, Джек Нэпьер, мой лучший друг, - продавил он через непослушное горло в ответ, наклонился и нейтрализовал чужую активность, униженно вжимаясь губами в шерстяную ткань где-то на бедре психа, печально подтверждая, что они не могут существовать вне все тех же сдач или нападений. Это действие ожидаемо вызвало настороженное оцепенение, дало ему немного времени для маневра: он должен был исправить то, что надломил, заделывая вмятину от той ментальной затрещины - ты недостаточно хорош, не дотягиваешь, пропускаешь, не держишь удар - и даже если уверенность в себе не пострадала, урон был слишком серьезным... Он снова сглотнул, поджимая губы, сдернул чужие брюки до колен вместе с трусами - проклятье, это что, рисунок из шершней? Его самомнение растет - жадно всосал возбужденный орган, ароматный в мускусе и нежный на ощупь, чтобы не потерять ни секунды, углубился, услужливо подставляя под ствол язык, сунул подальше, за зубы, чтобы, сладко вздыхая, приласкать головкой гладкий выступ челюстной кости - отнял, заглотил снова... Мучимый его губами Джокер сглотнул, усиленно прогоняя тошноту, и на это привычное действие ушли остатки контроля. Когда-то давно, сперва, ему казалось, что это будет выглядеть совершенно по-блядски - как он хотел, чтобы это было так! - но Брюс не оправдывает вообще никаких ожиданий, и подходит ближе, когда надо бежать, протягивает руки, когда надо стрелять, прижимается теснее, пачкается, сосет, укладывает за щеку, высекая влажные звуки - и почему это выглядит так глубокомысленно? Пусть все ускользало, и пустота сосала диафрагму, но пальцы пронзали грудь, а рот принимал в себя снова и снова; язык лакал, выводил вязь мазков, дрожал воздух, струилось время, хрипели легкие... Видеть его таким нестерпимо, но на деле серебро привычно сталится, только поблескивает, когда совершается самое эффективное движение - когда плоть дрожит, тает соками физических плоскостей. Но кипит кровь, и блаженное ничто надвигается так неумолимо... Поэтому он назвал его имя - Бэтмен, или какое-то другое его личное наименование. - Брюс, - позвал он пусто. Не подозревая о неожиданных последствиях его действий, Брюс подался ближе, оглушенный этим шепотом. Его посетила судорога удовольствия такой силы, что почти подбросила его на месте, и он застонал вхолостую, почти неслышно, сжался и расширился одновременно, пылая, но жесткая рука легла на его щеку, протолкнула два пальца в рот, будто ему не хватало там чего-то, и он тяжело вздохнул, успевая еще совершить два последних быстрых полупоцелуя бесстыдной фаллической конструкции. Другая рука легла на его затылок, властно и жестоко вдавилась поврежденными пальцами, словно надеялась остановить... Но больше он не мог по-другому - прощания с кем-то навсегда, бессильные, пустые ночи, могильные тени, переломанные кости, страшный шепот внутреннего монстра - все это лишало его иллюзий: никто не знает, только этот человек - кому еще есть до него дело? Под его руками его собственный, личный хищник щурил медные глаза, выключенные непрочным рассудком. Страдая с раззявленным ртом, будто последний пес, он попытался сдвинуться, осуществить жаркие ритуалы - посасывания, растирания, вылизывания - но Джокер мешал слишком качественно: и по подбородку текла его собственная слюна, которую он не мог контролировать - тождество, утешившее его, потому что было, без всяких сомнений, время для насилия: ужасное склещивание, и спровоцировал это он сам, причинил чужой гордости боль... Он чувствовал кое-что похуже ненависти, так знакомой ему при их столкновениях - чем он жестче был, тем больше размягчался Джек Нэпьер, и наоборот - и он на самом деле чувствовал исходящее от белого тела отвращение. Но он использовал последний шанс, поднял опустившиеся было руки, и приложил пальцы - руль, бэтаранг, перьевая ручка, свеча зажигания, вызов сервиса - на оскаленный в гримасе изуродованный рот. Хватка ослабилась, и он подключил онемевший язык, прилежно потирая размягченный член, почти взвывая от его пряного, острого вкуса; от горького, травяного запаха, пропитавшего обрамляющие его волосы... Разгладил дуэтом указательного и среднего пальцев центральный шрам - не единственное, но драгоценное украшение этого лица - проскользнул к зубам, постучал в глубины, прогоняя тризм, совершил смелое круговое движение... Вложил пальцы дальше, нащупал язык, потер... Руки Джокера обессиленно упали. В горящей темноте явственно прозвучал низкий стон. Приподнялись белые бедра, скованные перемычкой брюк, задрожало твердое тело, запрокинулось безумное, прекрасное лицо. Брюс последовательно ослабил боль мягким рассасыванием многострадального органа, не умея сдержать гримасы верности, выгладил горящие плечи, живот, плечи, и только потом избавил абсурдно сводящего его с ума безумца от сжатий и опасных прикосновений. - Джек? - прошептал он в темноту. - Джокер? Джокер совершенно непохоже на себя тяжело вздохнул и не ответил. - Все нормально? - поднажал Брюс. - Не-е. - Я причинил тебе боль? Темные глаза, прежде печально прикрытые в судороге болезни, возмущенно заблестели, но все вдруг стало прозрачным, словно ту самую неведомую грязь прибил к асфальту мощный ливень. - Ты. Чертов. Псих. Уэйн. Я предал тебя, - сипло выплюнул Джокер, неосторожно подтверждая и свой ущерб от последней встречи, когда он получил урон, профилактически нападая на так злящую его гигантическую плоскость бэт-благородства, на безупречную гордость и сверкающие глубины терпения и доверия. - Я предам тебя снова. Боль? Совсем наоборот... У его коленей явственно змеились красные, в полумраке слишком темные полосы от диких плясок, словно путы одежды были жгутом или веревкой. И этот след хрипоты в его голосе значил больше, чем его разящий нож - Брюс был свидетелем момента, когда лезвие направилось на плоть впустую, поэтому знал всему этому цену, и потому только улыбнулся, избавляясь от фиолетовых брюк, преступно облегающих твердые белые бедра, украдкой прикладываясь поцелуем к локтевой выемке на напряженной руке, почти брошенной хозяином, почти позабытой, губами исследуя желанное тепло под тонкой тканью рубашки. - Прекрати, а то я тебя отшлепаю, и я не шучу. Ах, гордец, как же ты это переживешь? - насмешливо пообещал он, и даже если должной реакции не последовало, это было уже не важно: поступки определяли все, а Джек дал кров его старику, и только хотелось снова - неожиданно - но чтобы утро не наступило никогда. - Как ты себя чувствуешь? - мягко спросил он тогда, интенсивно наглаживая теперь перевозбужденный клоунский орган - и каждое движение заставляло его собственный член откликаться и пылать. - Словно мне всыпал Франсуа, - нагло прохихикал лихо возвращенный из теней Джокер, утирая слюну: поддерживал тематику наказания. Брюс совершенно неприлично для постели засмеялся. - Не говори херни, кто кому еще всыпал, - проурчал он, ласкаясь плечом о машинально выставленную узкую ладонь. - О, ты куда бешеней всех де Садов и Захер-Мазохов... Отличный формат. Мне нравится, когда меня обслуживают. Приступай. Его уверенность позволила ему получить болезненный укус в шею и, в свою очередь, осуществить распаляющий поцелуй в губы, слишком плавный и неторопливый, чтобы удалось его, как мечталось, замаскировать под властный, а лучше агрессивный. - Мне тоже нравится, когда меня обхаживают, так что нам и в этом не сойтись, - мрачно зашептал псих, брезгливо утирая с холеной кожи скверну своей слюны, так и не причинившей этому телу никакого вреда. - Можем сразиться за это. В сумо например, ох, как было бы весело! Но не сегодня. Составляющий все его мысли человек улыбался, слишком неравнодушный, осеняя ночь белизной зубов, упрямый, несвободный - его кожа горела, источала тревожный запах загонщика, словно гремела охота и погоня была уже близка - но он был другим? О, если бы он оставался другим... Все это было не смешно, и оттого... равнялось недопустимому. - Прекрати быть таким деликатным, мне не нравится не узнавать тебя. Я знаю, - быстро перебил его Брюс, с таким же наслаждением, как и его злодей, вдыхая пыльный запах убежища. - Время, когда я был беспечен в этой области, прошло. Теперь мне необходимо разбираться в этих материях, ты так не считаешь? Тот самый злодей, извивающийся под его руками, все же так, похоже, не считал. - Почему? - жестко потребовал он пояснений, совершенно не вовремя пускаясь в свои собственные неловкие социальные исследования - гипотетически благие, но ужасно надоедливые. Когда длинные пальцы почти привычным жестом отдали приказ сослать черные брюки в угол, Брюс подчинился, вдруг как-то резко и активно страдая - а почему, кто знает... Что это за ужасное, болезненное чувство, схожее с потерей? Не важно, не важно... На губах таяла тонкая горечь. - Потому. Не важно, - тем не менее невозмутимо отклонил он привлекательное приглашение к перепалке, вслух повторяя свою целительную мантру. - В любом случае, я уже занялся самообразованием. - Само. Образованием? - подтаял Джокер, готовящий пару наверняка неудачных шуток даже через муть полуприступа от усталости. - Что-то вроде соло? Погоди минутку, Бэтс, я почти придумал отличную шутку... Но тему определенно надо было сменить, да и жгучий жар в паху не утихал даже с помощью мощного усилия воли. - Знаю я твои шутки, не старайся, - Брюс призвал себе на помощь все целомудрие, что содержал, по крошкам соскребая его по задворкам разума, но потерпел сокрушительнейшее поражение - осталось только поприветствовать его, улыбаясь. - Эх, где ты был, когда мне было двадцать? - фальшиво-печально прошептал он, напрашиваясь на похвалу. Вот теперь он точно забыл, с кем разговаривает. - Где? - наивно переспросил рассеянный в своих мыслях маньяк, осоловело разглядывая у своего плеча, в углу, покинутую иным хозяином этого дома прозрачную паутину, сохранившую следы ампутации стрекозиного крыла. - В дурке, наверное, как всегда, а что? Брюс не смог подавить приступа восторга, бросил все текущие жаркие дела и обхватил его руками за шею, нагло раздвигая коленом твердые бедра. - Ничего себе, ты прямо сияешь... Что так позитивно на тебя влияет? Прошлое? Недееспособность? - опешил злодей, быстро разгадывая малопонятные ему социальные уравнения: некоторые тонкости он не смог бы понять никогда, как бы не силился. Горячие губы прижались к навострившемуся уху. - Ты. На меня влияешь ты, Джек Нэпьер, Джокер. Всегда. Неизменно. Неожиданностями Джокера было не пронять, но в этот раз прилив удовольствия заставил его выгнуться. - Не боишься? - нагло выдал Брюс, возвращая смутные позывные, ловко избавляя себя от брюк одной рукой: вторая была нужна, чтобы поменяться местами. - Вдруг я снова окажусь лучше? Хвастливого самолюбования - он поднимает семьдесят килограммов укрощенного - хотя бы в эту ночь - зла одной рукой и устанавливает на своих бедрах так легко - скрыть не удалось. С этим человеком у него слетали любые тормоза. К чему они? Он не сможет осудить его. Определенно должен быть подчинен, должен быть подвластен ему. Да он просто создан для этого. Не сходить с пути, прямо держать спину - и настанет момент, когда он снова будет умолять провести его сквозь чащи и бураны, встанет перед ним на колени, сам встанет... Это были недостойные, злые, черные мысли... От него таких мыслей и ждали. Он не собирался оправдывать подобные ожидания. - Я не совсем... - изобразил недогадливость переносной Джокер, на деле жадно лаская мощные плечи, услужливо пылающие под его пальцами, пытаясь только одолеть мощный приступ головокружения, мешающий ему вглядываться в темноту. - О, да ладно, Джек, не смеши меня... - Как это, интересно, провернуть: талантище не скроешь! Добровольно оседланный Брюс позволил себе покровительственную улыбку, и едва не получил костлявым локтем куда не надо. Джокер, выглядя еще соблазнительней от того, что по пояс оставался одетым, раздраженно вздохнул, будто ему предложили не унять их пожары, а посещение выпускного бала - и только дико оскалился, когда ласковая рука теперь трепетно и осторожно улеглась ему на поясницу, широко занимая почти всю ее прохладную осеннюю площадь. Хихикая слишком нервно, он определенно только из вредности не мог сразу согласиться с тем, что так легко ему преподносилось, поэтому ловко пленил сразу оба запястья Брюса, до времени встречая только вялое, снисходительное сопротивление, которое, конечно, махом преодолел; довольно щурясь и выгибая спину, заерзал грудью по непоколебимой груди, дрожащей от тяжелого, воспаленного дыхания, бесстыдно попеременно потираясь пахом о бедра, мошонку, внушительную плоть ждущего его члена. Вздыхая и странно похрустывая зубами, вдумчиво вылизал плененные ладони, предплечья, окаменевшие бицепсы, подмышки, встречая только одобрительное молчание, внимательный взгляд, предваряющие резкий взмах бедрами, обеспечивший удачное клинковое столкновение естеств. Собственное излишне смелое движение родило искры, и Брюс махом потерял терпение, освободился и обхватил его за талию, не давая печалям и сомнениям просочиться в их темный угол, сильно сжал, втер бедра в бедра, вгляделся в его лицо... Широко, словно двигаясь в буддистской молитве, прогладил живот, поднялся на ребра, тяжело дыша, выше, выше - приласкал ключицы, ухватился за затылок, втираясь в сальные, влажные от пота волосы, переместился на губы и стер слюну большим пальцем, придирчиво ощупывая заживший с последней рвани уголок правого шрама, навечно теперь отмеченный его участием в повреждении этого лица. Джокер вздрогнул, таясь, и лихим жестом утерся пятерней, словно только вспомнив про непослушный рот, чтобы обеспечить одно скольжение на двоих. Прекрасная рука обхватила оба их перевозбужденных органа - нечто совершенно волшебное - свела вместе, притерла, начала хаотичные движения, скользя по слюне, дрожащая, плотно обхватывая, сжимая. - Черт, проклятье, это слишком... - не выдержал Брюс, поскольку ни этого зрелища, ни тем более ощущения, стерпеть было невозможно, и с хрустом прогнулся в спине, впиваясь пальцами куда попало - в окаменевшую от не самой удобной позы прямую мышцу бедра, в батистовый рукав, в хрустящий от новизны попугайский поплин матраса... Плавясь под мутным темным взглядом, приподнялся и поцеловал по ткани узловатое плечо, забираясь руками под преграду непонимания, сладостно наглаживая впалый живот, натирая большим пальцем ямку пупка, подбираясь ближе, почти влезая под кожу. Подвластный Джокер, склоняясь и подрагивая, приостановился, изучая реакцию - к тому же, тоже не мог выдерживать остроты: от его движений по их телам проходили молнии. - Ты не сможешь повредить мне и так тоже, потому что тут между нами нет разницы, - поспешно признался ему Брюс, чтобы продолжить, намеренно сдавая ответ на не-озвученный в кострище бесконечной ночи вопрос, который привычно понял по-своему: "Как наконец сломить тебя?". - Я признаю, я знаю тебя, выдержу. Я не делал такого ни с кем, кроме тебя. Стены вдруг начали отдаляться, провалы окон таять - мозг не справлялся с возбуждением. - Мм. Попробовал бы. Сделать, - невнятно отреагировал на не-случайные слова пылающий злодей, плавно удерживая контроль над совместным удовлетворением, но эффект был весомым - давление усилилось. - Ничего нет, только... Он замедлился, свистяще набирая сквозь зубы воздух, почти теряя сознание от нервной встряски, усталости, болезни, побоев прошлых дней и пульса похоти, и нащупал свободной рукой должную помочь ему руку, укладывая ее на болезненный центр удовольствия, словно умоляя поддержать его. - Да. Ничего, ничего нет... - прошептал Брюс, и теперь сам сжал ладонь, туго растирая большим пальцем головки. - Только мы с тобой, верно? Он посильнее стиснул пальцы, пытаясь только сдерживать стоны, и медленно провел в горсти по всей длине - вызывая нечто невероятное. - Черт, проклятье... Брюс... Почти признание его возможностей? Нечто особенное. По крайней мере, подтверждение его умений... Польщенный Брюс вдохновенно усмехнулся и начал методично выглаживать им частыми, широкими, кружащими движениями, почти сходя с ума, сводя его с ума окончательно. - Джек... - позвал он, но пустота... Призванный поклониться Джокер раздраженно зашипел и поцеловал его, уже бесповоротно осваивая понятную только им систему жарких междометий: приказы, просьбы, похвалы, сигналы бедствия. ...пустота не одолела его, и он сделал бы все, что угодно, чтобы она не тронула Джека. Терпеть, поддерживая имидж отлитого из стали истукана, было слишком тяжело, и он попытался отвлечься, что, впрочем, никак не удавалось. - Ты чертовски хорош. Даже если знать тебя, - смог ввернуть он между поцелуями, пусть не самыми глубоким, но одними из самых продолжительных, - невыносимо. Слова потухли, неяркие, и он сам не заметил их, и мог только надеяться, что они как-нибудь побьют рекорд влажного сплетения в физических точках - единственный доступный способ получить какое-то неведомое, но важное духовное благословение. Извернул ладонь, особенно изощренно оглаживая плоть, ускорился, тяжело дыша, повышая градус все выше... Под пальцами затрепетала, вспухла кульминация, и он ускорился, кругом потирая плоть венцов - верный поклонник, скромная тень... Под ребрами, в двух сантиметрах от него держащими хрипящие легкие, стучащее сердце - чудесную начинку жизни - родился низкий звук. Семя туго выстрелило ему на живот, на плечо, куда-то в сторону, и он обнаружил, что тоже изливается, развеиваясь, распадаясь на части, чтобы исчезнуть совсем, но снова проявиться, собраться, стать лучше, чем был - все это были и его ощущения? Это его легкие захрипели от ослепительного оргазма? Джокер снова наклонился над ним, и он благодарно прижался к истекающим потом ключицам губами, поглаживая горячую жесткость его бедра свободной рукой, следом понимая, что снова получил то, что дал ему. Это его так поразило, что он надолго завис, пытаясь сформулировать это явление, походя растирая сперму по их опадающим органам - эмульсия слитности, особый эликсир, океаническая луизианская пена... В висках стучала слепящая боль, вторящая огненному оргазму, тело вдруг вспомнило про ушибы, суставы взвыли - он все же перестарался, а ведь за окном уже догорала ночь. Когда он вынырнул из прострации удовольствия, обнаружил, что лунатически снял нательную футболку и, словно услужливая порно-горничная, вытирает ей от пота и брызг семени дрожащие от смеха бедра Джокера. Усталые темные глаза издевательски наблюдали за ним. - Тот способ с языком был повеселее, но и так неплохо, - похвалил тот его старания. - Я отлично стреляю. Интересно, это может считаться перепихоном в общественном месте? Брюс привычно вспыхнул, но не сдался, и дернул тощие бедра на себя, легко подняв их над лежаком, установил колени у своей шеи, чтобы поглубже уложить его член к языку, пускаясь чистить его. - Ух ты! - бурно отреагировал не сдержавший судороги удовольствия Джокер, изучая обслугу из-под опущенных ресниц. - Кажется, я знаю, кто у нас тут хороший мальчик, мм... Спохватившись - был слишком открыт - напустил на себя вид отстраненный и равнодушный, но Брюс уже успел увидеть за этим защитным экраном неосторожную почтительность к экстравагантным решениям гигиены, поэтому победно усмехнулся, разжимая губы, и отпустил эту злую сойку на все четыре стороны. Себя ему пришлось покинуто протирать носовым платком. - Джокер, ты злодей, - удовлетворенно протянул он, полагая, что следующей фразой будет что-то вроде: "Ты - мне, я - тебе, мм?", одновременно противоречиво практично разыскивая для них белье и брюки, призванные сберечь ускользающее тепло. Но Джокер его ожиданий не оправдал. - Как ни странно, не добряк, - проворчал он, изнуренно опускаясь рядом навзничь и задрал рукав в поисках точного времени. - Ложись уже спать, затейник, сегодня я вряд ли способен навредить тебе. Я даже кошмаров не увижу. Зае... хмм. Чем больше пьешь, тем суше горло, Бэтти. Почему, не знаешь? Я вот... никак не пойму. Циферблат его часов старомодно подсвечивался фосфором. Уже столько времени... Шесть утра, одиннадцатое ноября. - Джек, - позвал Брюс, надменно игнорируя расхожую глупость о том, что Джокеру удастся навредить Бэтмену. - Что? - Сколько тебе лет? Джокер фыркнул, собственнически прослеживая шорохи и смутные движения в темноте, и паузу занял тем, что шумно, неопрятно утерся тем самым рукавом рубашки. - У тебя тоже провалы в памяти, мм? Брюс улыбнулся так, будто ему все стало ясно - это и правда было так - и деловито навалился на него, прижимаясь грудью к тощей груди. - Ты меня задушишь, Бэт, - придавленно возмутился известный марионеточник, страдая от удовольствия. - Твой чертов центнер веса... Ох, опять перелом... Встретимся в суде! Ладонь скользнула в зеленые волосы, начала поглаживать остуженный потом шрам от операции. - Не дергайся, не выберешься. Терпи: так теплее, - безапелляционно заявил Брюс, на всякий случай сплетая их ноги - удобно укладывая ноющее колено между горячих бедер, да так удачно, что боль в мениске заметно отступила. - Отвечу на любой твой вопрос. - С чего такие щедроты? Празднуем День ветеранов? Нет? И правильно, я нагадил в тех конфликтах, в которых участвовал, больше, чем принес пользы, а ты - так вообще голубь мира! - осклабился Джокер, истекая слюной, словно бешеный пес. - С чего тогда? Даже не перекинемся в картишки? Не льсти себе: когда я на самом деле захочу избавиться от тебя, я это сделаю. Ждешь этого? Предвкушаешь? Замолкнув, он по-звериному осторожно втянул воздух, собираясь в одну точку намерения, многозначительно, а значит тревожно, собирая жадными глотками спелый, вызревший запах общего возбуждения, пускай и истекшего, новой ткани, пыли и индийской лавки - Брюс пустился осторожно пережевывать его ухо, и он вдруг показался себе солидным, защитным, прямым, а таких конфузов с ним, вообще-то, никогда прежде не случалось. Что-то было близко, почти понятое, и телесная усталость и приближала и отдаляла это одновременно. - Вот когда захочешь, тогда и посмотрим. Да не старайся, эта маска куда менее эффективная, чем печальная, - властно прервали его психологические изыскания. - Допрыгаешься, Джекки, и я куплю тебе клоуна и пиньяту. Довольный отличной, пусть и чужой шуткой Джокер шипел от смеха следующие секунд двадцать, но взял себя в руки, и... - А теперь ты пообещаешь это мне, - прервал его Брюс, - вечеринку с клоуном и его пиньятой. - Неужели я такой предсказуемый? - гадко захихикал он, на деле нешуточно раздраженный неудавшейся дерзостью, и это могло бы напугать, не будь рядом с ним героя. - Вопрос? Ты и правда хочешь убить Бэтмена? - Бывает, - честно ответил Брюс, пытаясь не отрубиться. - Бывает, Джек. И еще. Это были иглы. - Что? - переспросил сбитый с толку Джокер, мутно щурясь и хлюпая слюной: неудовлетворенный чужими неясными, совершенно непонятными целями, он всегда ощущал желание пуститься в погоню. Этого чувства он не испытывал много лет. - Иглы, - скривился у его уха Брюс. - Не пули, ты не так уж осведомлен. Отравленные иглы. - Мм. Не думаю, что там была отрава - где тогда отходняки? - авторитетно, как дипломированный эксперт по неприятностям, усомнился ушлый Джокер. - Но тебе лучше знать. Сойдет? Хорошо? - уточнил он вдруг, вытягиваясь под прижавшим его врагом, как томная гончая, нашедшая удобное место на подстилке у камина. - Сойдет... Отлично, - вынужден был признать Брюс. - Все таки сцапал меня, - невольно выпалил он, уничтоженный осенней ночью, шорохом ветра, запахом травы, вдруг задыхаясь от недостатка привычного, нормального воздуха. - Ну замечательно ведь, да? Успел первым. Не могу больше видеть твою наглую морду, Джей. Достало. - И мне это удалось! - оскорбился Джокер. - Чего это ты и теперь такой серье-езный, мм? Наконец поверил мне. Да, счет шел на минуты: зачем еще ему тебя брать на слабо той ночью было? Не веришь все еще. Совсем сдал... Думал, я тебя с этим мужиком развожу... Брюс глубоко вздохнул, сдаваясь - только на сегодня, но ведь это... была ложь. Не мог он больше. Не хотел. - Никто не знает меня, - сурово напомнил он себе в первую очередь. - Не знает мое имя. В таком формате - все эти мои невесты, вина в кризисе, мифические залежи боеприпасов в Башнях - можно было назвать Бэтменом тебя или Крейна, и так же не ошибиться. Не надо. Хватит. Ты был прав, доволен? - Крейн дохловат! - обиженно возразил Джокер, игнорируя все себе немилое. - А ты не дохловат, умник... - вздохнул его непокорный кандидат в порабощение, и мог еще много чего сказать, но заставил себя заткнуться. В наступившем молчании стало слышно, что за стеной ровно шумит дождь - по полу ползла нашедшая удачные щели сырость - и он вдруг обнаружил в себе желание сказать какую-нибудь глупость про погоду. Это и было безумием? Это было невозможно, но желанно, чего скрывать. Получить возможность предаваться иллюзиям - просто говорить с ним ни о чем, просто сесть как-нибудь рядом... Джокер. Этот человек - что он на самом деле такое? Теперь он казался еще более непознаваемым. Что таится там, в глубине? Ничего светлого, даже мертвого лунного луча. Не важно, грандиозная подлость или униженная беда, суть в том, каким он станет, если это вырвется наружу. Изменится? Сам он вдруг обнаружил, что не желает встречать ни сантиметра изменений, и лишь воображаемый поводок в ладонях жег его совесть. - Посмотрим, что дядя Джей может для тебя сделать в качестве убийцы гигантов, мисси, - вдруг снова разрушил его суровый кокон несносный клоун. - Ну и кислая погодка в этом вашем мидвесте, грязи по уши, лучше уж вдарил бы мороз... - Это уже точно смахивает на оперетту, Дже-ей, - оскалился Брюс: простая коммуникация с этим человеком была исполнена, прославляя невозможные для него усилия простоты. - Грязь будет до февраля. Как всегда. Это очевидно для того, кто не проводит годы в этом городе в темной, наглухо закупоренной клетке... Чего уж теперь. Никакого Бэтмена. Я больше не могу компрометировать семейное имя. Но он бы не насытился этим. Никогда. Его собственнические чаяния разлились в воздухе, и наверное только поэтому он услышал, смыкая веки: - Прекрати стучать. - Сам прекрати, - незамедлительно огрызнулся он тогда, отключаясь, хотя хотел бы сказать, как все это размягчает и ожесточает его, как удивительно усиливает праведную грудь его змеиное присутствие, как злит и волнует, и как неловкая совестливость, и верность своей горькой доле соглядатая зла, и страх чужого обрыва распускаются у него на языке - стыдно, но удивительно правильно...