Неудачная шутка

Разбитые костяшки сразу же распухли, загорелись, запульсировали. - Освободи-ка меня! - из темноты рявкнул Джокер, окончательно пробуждая его. - Брюс! Ну, сука, держись, я из тебя кишки выбью, вышибу прямо через жопу! Брюс! Следуя за этим оригинальным предостережением, барахтающийся в ядовитом дурмане Брюс обрел себя заново, но почему-то первым делом, вместо той самой вины, почувствовал отвращение: как можно было поверить в то, что его не существует? Знание о том, что это всего лишь реакция на токсин, предупредить которую было невозможно, мало утешила его. Он чуть было не забыл его - Бэтмен, не знающий Джокера, что за абсурд... И механизм его тела, пусть и исправно смазываемый, скрипел как в последний день - расстроилось все: село зрение, прежде острое, затупилось и он едва различал привычные предметы - не расплывающиеся, а трудно распознаваемые отравленным сознанием, стрела позвоночника встала горбом, и плечи были слишком тяжелы... Туша Эллиота, приведенная его кулаками на смертную грань, его не заинтересовала, но для того, чтобы сфокусироваться на реальности, потребовалось время. - Джек, - прошелестел он одними губами, с тоской полагая, что не смог высечь из себя голос, но его неожиданно услышали. - На тебя... не подействовало? - Подействовало. Ядреная вещь. Что вообще такая опасная штука делает в твоем столе? - легко ответил Джокер так, будто только что не бушевал, надрываясь в исступлении, и отвернулся, походя вяло наблюдая, как переспелые рябиново-красные рты обсасывают ему кожу на животе, спускаются на лобок, оставляют розовые следы, которые вспыхивают и исчезают: не хватало еще всерьез потрахаться со смертью. - Хотя о чем это я, это же не просто, а бэт-мебель... А ты? Что ты увидел, Брюс? Он покосился в сторону, пытаясь разглядеть сожаления о жертве в своем благопристойном герое, но ничего заметить не смог. - Я бы не стал испытывать это на тебе. Только не на тебе... Крейн... Чучело... - проигнорировал его Брюс, отвечая на логичный вопрос о происхождении токсина, блистающей звезды вечера, но с задержкой спохватился, почти ползком, на полусогнутых отправляясь к заслужившему очистительный костер столу. - Видел я... Ничего. Ничего не было. Это было несколько... жутковато. Мне было страшно, Джек, представляешь?.. Я думал, я не умею. И этого, и чего-то хорошего. Перетрусил как мальчишка... Проклятье, как же стыдно... Я чуть было не убил тебя. Я даже не помню, как выбивал пистолет. Джокер злобно фыркнул, сглатывая саднящим горлом, и примолк, презрительно кривясь на монументальный парад слабостей, окруживший его, которому и он был неотъемлемой частью - но ему не было права отрабатывать за Бэтмена. Никаких прав ему тут не было. - Страх - основа самосохранения, если ты позабыл об этом. Хотя это и не удивительно, ведь твоя пухлая попка любит приключения, мм? - риторически спросил он так саркастично, что даже дурман не помешал низведенному до полувегетативного состояния Брюсу почуять, что эта отповедь куда серьезней, чем может показаться на первый взгляд. - Нравится тебе держать в приятелях плохих парней, Уэйн. Кошмар. И не слишком воображай, что можешь угадать предыдущие события. Когда ты снял маску со своего элитного дружочка, я видел его слезы: похоже, мальчику тоже приснился страшный сон. Конечно, он не был опасен в таком состоянии, мм. - Боже, Джек, - взмолился Брюс, обмякая у клоунского ложа, найденного по памяти, - раздаешь тумаки, да? А ты напихал в себя лезвий. Никогда так больше не делай... Если я схватил тебя, это не значит, что я тащу тебя в темницу... Понимаешь, о чем я?.. Как ты себя чувствуешь? Чем тебя отравили, не знаешь? - Если? Это значит, что ты тащишь меня или туда, или в койку, - язвительно попенял ему Джокер, вдобавок к своему красному рвотному рубищу теперь еще и изрядно перемазанный чужой кровью с его рук. - Кстати, почему они считают это худшим, чем человекоубийство? - Ты опять ни черта не понял, дело было совсем не в этом... - вздохнул Брюс. - Твой Крейн мне не сказал, что это не яд. Лекарство... - зашептал он уже тише, не понимая, жив ли еще и сам не зная, путается ли, или говорит как есть, переломанный и искаженный, пытаясь закинуть руку себе за спину, чтобы коснуться хотя бы плеча, хотя бы ключицы - убедиться, что это не голый, засохший мосол, что кожа не холодна, и голос не идет от него самого, фальшивый. - Я его закопаю, озолочу... Скажу, что это лучшая его работа. Ты здесь? Джокер. Ты.. Мне опять что-то кажется? Ты умер, и я в дурдоме, вижу чертовы разноцветные сны? Есть от чего сойти с ума... Зрение совсем оставило его, и он встретил этот на самом деле тревожный факт непозволительно равнодушно: кожа под его пальцами была тепла, упруга, приятно замшева волосами, и под своим живым покровом хранила подвижные мышцы и тайные стуки - попал на грудную мышцу. Джокер не ко времени весело захихикал, слишком привычный, нагло рассматривая бездумно царапающие его сухие пальцы. - Отвяжи меня, озолотитель хуев, - гнусаво потребовал он, с интересом исследуя совершенно неадекватные движения Бэтмена. - Не заставляй меня повторять это еще раз. Ты, кстати, довольно хреново выглядишь. Вызови себе скорую, пока не откинулся. Но сначала выпусти меня, не бойся. Выпусти, и я исполню три твоих желания, смертный. И, послушай... Не смог? Испытывать на мне отраву? Надо же, Бэтмен во всеуслышание признает, как его пугает Джокер! - О, да ладно, Джек, не выступай. Когда ты начинаешь жалеть себя, ты сильно теряешь в устрашении, - Брюс послушно встал на четвереньки, выполняя первоочередный приказ - не потому что сам хотел, а повинуясь инстинкту зомби, поклонившегося колдуну - и пустился в сложнейшие расчеты, должные привести его к выполнению этого непомерно трудного задания, потерянно ощупывая поверхности - нагретый лак покрытия, пластик оков, сальную прядь волос, липкую жирную грубость горячего лба... Пломбы, разумеется, грубой ручной силе не поддались. Когда он, ослепший, нащупал рукоять Крысы, он вдруг обрадовался, как ребенок - куда больше, чем когда обнаружил, что угроза огнестрела миновала. Он тогда не был доволен - ужасное превращение все еще пугало его, поскольку он знал, как на самом деле близок к этому облику - не черный монстр с кожистым крылом, живущий где-то вне пещер его сознания, а погруженный в стремительный водоворот самосомнений неудачник, всегда спешащий уйти на покой, и никогда не успевающий, потому что обмирает у каждого рубежа, за которым хранится прощение. - Скажи, почему у тебя теперь не было приступа? Такого, как первый, что я застал, - не подумав, пробормотал он, почти ложась на белое плечо, пока пилил дальний наручник, но замолк, не уверенный, не жалеет ли о том, что спросит что-то настолько прямое. - Я держал тебя, я видел, что с тобой бывает, когда ты чем-то недоволен. Знаю, я был плох тогда, осмелившись так быстро... как это сказать? Сократить дистанцию между нами... Перед кем я виляю: тогда, когда я впервые отсосал тебе. Но не понимаю, неужели тебе тогда было хуже, чем теперь? Ты не похож на стеснительного человека, клоун. Что я сделал тогда не так? Я не знаю, что я сделал. - Что? - переспросил его невидимый собеседник, избирательно игнорируя неудобные вопросы, когда он еще что-то слишком тихо и невнятно произнес. - Все это... стоило мне самоуважения, - с трудом расшифровал сам себя Брюс, промаргивая глаза, слезящиеся от сухости, рожденной больным жаром тела. - Этот сеанс терапии от доктора Страшилы... Думал, увижу отца и он подтвердит, что я не оправдал его ожиданий... - Что-что? - снова отстраненно переспросил Джокер, не способный понять, что именно ему доверяют. - Отца? Завязывай с тем, чтобы обращаться ко мне в облике нормального человека. Чем черт не шутит, вдруг я унижусь до того, чтобы подхватить и эту заразу. А если откат будет такой, что я подорву школу-другую, мм? Будешь тогда сморкаться в детские кишочки, крошка, и снова мучительно винить только себя! О своем благородном порыве не допустить глупых бэт-мучений он уже напрочь позабыл. - Но там я увидел тебя. Странно. Наверное потому, что тогда я был ужасным сопляком, - слабо улыбнулся изрядно пьяный Брюс, добродушно прощая ему и себе запретное словоблудие. - Любил пушистых зверьков и сладости. Мой отец... Ты... Под гнетом его попахивающего могилой покоя Джокер рванулся из плена, оглушая пространство хрустом суставов: ненависть подхватила его, подкинула выше, еще выше, пробираясь по хребту к затылку, да так болезненно, что он терял контроль над собой. Что-то теплое, темное пронзило его, но он не разрешил себе думать об этом. - Все были такими, - тем не менее успокаивающе протянул он, нетерпеливо выворачиваясь из пут, но тщетно. - Никто не был мужиком с самого начала. - Но не ты. - Да, Уэйн. Не я. Я был змеем в детском теле. - Джек, - снова позвал Брюс, практично желая завершить свои дела до вступления в зазеркалье, и заговорил стыдно невнятно и бессвязно. - Я бы убил его. Руками. Собирался убить его голыми руками. Никогда не был так близок к этому, сорвался. Спасибо, что остановил меня. Спасибо, я тебе теперь должен. Убивать было не нужно - зачем? Ты даже не убиваешь... так. Скорее всего. Надо, наверное, попрощаться на всякий случай, - он остановился, непонимающе улыбаясь, лишенный ума, воли и гордости. - Он позволил себе слишком многое. Я... на самом деле я не знаю, не ошибся ли я, когда не закончил начатое? Джокер вдруг явственно скрипнул зубами в кое-чьей несдержанной манере, перебивая неловкие, непричесанные слова. Кризис сорвал с облика Бэтмена вечную печать обязательного долга и хмурого самоконтроля - мимолетно он стал казаться моложе, улыбаясь, лишившись морщин, разглаженных покоем. Это смутило его: он такое уже наблюдал не раз - поцелуй смерти тому, кто ни о чем не жалеет. Скоро красивое лицо подвянет и начнет гнить. - Я помню разочарование в тебе, - зачем-то сообщил он серьезно, холодно оглядывая незрячие глаза, хотя живучестью Бэтмена был поражен, и не так уж и неприятно. - Не тогда, когда ты прокурорствовал. Не тогда. Тогда, когда ты отказал мне в самом начале. Не отвлекайся, выпусти меня. И без того мало способный к мыслительной деятельности Брюс, конечно, ни черта не понял и совсем запутался: чертов клоун никогда ничего не предлагал ему тогда... Не предлагал же? Все, что в его жизни не имело цены, этому человеку было пылью под ногами; все, что Брюс желал получить, было... - Вот че-ерт, я такой дурак... - просипел он изо всех сил, хотя озноб, бивший его, тревожно усилился, и стоило обратить на этот намекающий на близость провала момент внимание. - Как мне объяснить, если ты никогда меня не поймешь? Наконец полимерные путы были побеждены, и он дернулся вперед, почти падая, ослабевая от резкого движения, уверенный, что заслужил награду. Но как только Джокер оказался на свободе, угол того самого, желанного плеча, острый и тяжелый, с размаху шарахнул его в грудь. Ладонь оказалась кулаком, и приложила обтянутое дорогой тканью бедро. - Джек, - не смутился Брюс побоям, иронично улыбаясь багряной темноте, вставшей у него перед глазами: она была похожа на красный грим. - Поцелуй меня немедленно. Думаю, я умираю. У меня больше не болят колени, впервые за столько времени. Ты не можешь быть так жесток, чтобы лишить меня последнего поцелуя. Даже ты не можешь, да? Размахнувшийся для нового удара Джокер заткнул его вялым, но жестким хуком - брызнула слюна и кровь из треснувшей от удара нижней губы, до того и так аномально пересохшей, вместе с этим высекая и непредвиденно довольный звук. - Что за херня, Уэйн? - яростно зашипел он, когда ледяная рука прихватила его за ягодицу - он снова стоял на коленях, но теперь это не имело значения. Хотя приоритет униженных просьб, казалось, принадлежал ему безраздельно. - Не знаешь, что это, Нэпьер? - передразнил его Брюс, вяло двигая пальцами по плотной голой коже. - Разменял... сороковник, и не знаешь... Щупаю тебя за твою великолепную задницу. Прохлада множилась, озноб одолел его и он задрожал, мучимый призрачной вьюгой - ему стало очень холодно, до онемения: зимнее озеро затягивало его. Выглядел он весьма плохо даже на тот, единственный обращенный на него взгляд - обмякнув, он рухнул на спину, чему-то счастливо хмурясь, сквозь ужасный белый шум еще успевая впитать холод паркета под своей щекой и низкий клоунский голос, приглушенный кровяным биением его собственного пульса. Поблескивающие лихорадкой серые глаза последовательно мутнели, будто покрываясь тонкой матовой пленкой - ртутной, тревожной. - Да ты все еще под кайфом! Сука ты тупая! - загремел давший волю бешенству негодования Джокер, вздергивая одурманенную голову за волосы и, размахнувшись, отвесил лощеной щеке мощную пощечину, такую сильную, что отбил себе об изящную скулу кончики пальцев. - Тупая, бесполезная... Не теряй сознания. Если это будут твои последние слова, обещаю, я надругаюсь над твоим трупом! - прорычал он снова, сгребая героя за грудки под мягчайший, невиннейший кашемир, красно оскверненный едва не совершенным убийством. - Сломался, вечно все ломается... Отрезвляющая слава подобных ударов оказалась подложной - никакого эффекта: Брюс, не успев попросить объятий покрепче, послушаться не успел, куда-то выпадая - от него осталось одно только температурное ощущение - сухой лед. Омертвевший, он продолжал терять цвет - красивая кожа приобрела странный бурый оттенок, последовательно краснеющий - терять дыхание, слабеющее, словно теперь был ночной час, а не ясное, холодное утро, и он готовился ко сну. Джокер снова похлопал его по щекам, разумно опасаясь выдавать новые удары сильнее, но это не помогло. - Не подыхай, не вздумай сдохнуть, - бессознательно ворчал он, суетливо разыскивая пути отхода. - Он получит твою жизнь? Это буду не я? Не смешно. Не смешно, абсолютно неприемлемо... Ты хотел знать о шрамах, я вспомнил, представляешь? Обычное мясо, жертва, скучища. Я ужасно разочарован и в себе, но ты же убедишь меня в обратном, да? Как ты всегда это делаешь, одним взглядом. Я родился в жуткой дыре, и не был там десять, не знаю, одиннадцать лет. Олли привез нас в Лафайет, и я сбежал, потому что это был тот самый приход, и было то самое время, чтобы вернуться к началу. За это я крупно поплатился, они нашли меня, я был в крови, подставил их, и они взбесились, выбивали из меня пыль добрых два часа, вот с этого места начались проблемы, понимаешь? С памятью. Рожу когда резали - ничего не забыл, а тогда стал путать право и лево! Думал, это какой-то хитрый амнезиак, а это был кулак Буча! И воспаление. Я недооценивал силу воспаления, мм... Там, как ты бы сказал, дома, была собака - самая ласковая ко мне. Шерстяная, теплая. Смотрела так, будто я центр вселенной. Но она не знала, кто я. А ты знаешь, верно? Даже если в спину его дрючили мертвячьи бедра, и его возмущение от проклятого бэт-самопожертвования было так велико, он не мог ждать, у него не было времени на промедление. Стало еще хуже: откуда-то подобралось до этих пор неизведанное смятение, несвойственное ему замешательство - представления об оказании подобной помощи он имел весьма смутные, и весь опыт стал бесполезен, он сам был совершенно бесполезен. Конечно, он знал бессилие - и в начале нового паломничества в менор, этого последнего - но быть негодным на действия ничтожеством оказалось куда горше. - Мне надо, чтобы ты очнулся. Я все знаю, но ничего не чувствую, поэтому - очнись, - твердо потребовал он, хамелеоном меняя настроения и, уложив граненый подбородок в свои ладони, слюняво приложился в отвратном поцелуе с языком к горькому темному рту, с хладнокровным слабоумием идя на взятки с потерявшим сознание. - Хоть раз, блять, сделай все так, как мне надо! - не получив желаемого, взвизгнул он, отнимая рот, но пузырящаяся слюна вязко соединяла их после целую секунду - самую долгую из всех секунд, такую же ненормальную, как они оба - он рассыпал споры, они могли зацвести, сожрать последние силы этого тела. Но этим человеком невозможно было манипулировать. И угрозы не действовали. Телефона в комнате не было, но он мог бы начать придумывать, кто он и что делает на месте преступления... Он мог сказаться прохожим? В этом случае лучше было бы дождаться их, проконтролировать, дать показания, не дать воровать у него из дома. Не выйдет: посмертный позор героя, посмевшего знать злодея. Или... притвориться захватчиком, но он обнажен... Одежда изрезана, тайник с новой слишком далеко... Он мог бы использовать все это в своих целях - убрать доспех? Не убирать? Выгадать что-то для него, глупого, предавшего нормальность ради спасения кого попало, даже теперь - ведь он не умрет, не может умереть... Снять броню с мертвого тела фальшивки? Нет, не стоит: тогда его грехи спишут на оригинал. Кроме того, нельзя делать его мертвецом, как объяснить такую самооборону? Асфиксия, может, сломанная шея, определенно, кровоизлияние в мозг... Нет, Эллиот должен умереть в другом месте. Но телефона не было, и он должен был оставить оба полутрупа наедине, чтобы найти его - и он не мог, сраженный тревогой - впервые человек, которого льстивые дураки приятно прозвали Джокером, не мог думать от волнения. Поэтому он, ухватив бедовое тело под руки, будто в слащавых объятьях, перевернул голову и вложил пальцы в благородный рот, протолкнул глубже, отмахиваясь от логичных для себя поворотов памяти в никуда - проследил, чтобы содержимое желудка изверглось полностью, и это удалось только с четвертой попытки. Невозможно было, впрочем, оценить качество работы. - Искусство проблева, Брюс Уэйн, - шептал он, бессмысленно впиваясь пальцами в тревожно холодную под тканью обмякшую мышечную доль, придерживая его как мог крепко. - Вот что это такое, вот что. Тебя же это не устроит, мм. Тонкие губы героя рассохлись, пожелтели отошедшей кожицей, но воды в чертовой комнате тоже не было - хрустальный графин лежал разбитым, годный только на то, чтобы волшебным фонарем отражать электрический свет ламп. Кубики льда, даже растаявшие до прозрачных обмылков, вполне сходили, и Джокер сунул один в рот, чтобы рассосать, очистив от налипшей грязи, тут же осознавая, как его самого мучила жажда - и талая вода в его пальцах немного облегчила парную засуху. Но этот рот больше не двигался. Не собирался плотно сжаться в ту привычно твердую, высокомерную линию, преодолевая боль, натугу или раздражение. - Знаешь, кто такие сильфиды? Брюс, - рычал он, насилуя живой водой мертвый рот. - Знаешь, сука? Кто такие сильфиды, мм? Думал, я оставлю тебя без присмотра, шлюшка? Нет, нет, нет. Я же сказал - ошейник. Это мой тебе ошейник, мое волшебное зеркало. Скажи мне, зеркало, на чью жизнь обменял свою жизнь этот дурак? Ради чего, зачем? Нужно было отыметь ее, Бэтс. Тогда бы я понял, тогда бы я знал, что делать, и ничего этого бы не случилось. Так - не понимаю. Почему ты тут? Почему ты не уехал? Пока он, отбросив умирающего в сторону, ровно как тряпичную куклу, исследовал лужу рвоты, надеясь увидеть яд и желательно в виде целой капсулы - безумные мечты! - пропустил момент окончательного краха, и понял это только по неестественно закатившимся глазам на посеревшем лице, поменявшем цвет уже в который раз. Второй раз человек сознания не теряет. Этот очевидный факт разозлил его, раскалил добела, и он вскочил, отгоняя ярость, будто очередной побег решил бы его проблемы. Сходя с ума от своей бесполезности, приложил мертвеца голой стопой в шею, в бок, в бедро, в подвздох - это оказалось приятно, это унимало пожар, и он наступил снова, еще раз, еще, с размаху, топча бездыханную грудь... Не такую уж бездыханную: его побои, похоже, невзначай провели непрямой массаж сердца - или это просто иллюзия, обман зрения?.. Он опустился на корточки, с детским изумлением рассматривая слабые признаки чужого дыхания. - Твою мать... Блять, Брюс, если ты сдохнешь, я убью тебя, клянусь! - зарычал он, морщась от прилива необъяснимого восторга, норовящего охватить его. Он себя за это возненавидел - в такой сложный, позорный момент только испытывать счастье и больше ничего - и это чувство отлично подействовало: нельзя было забывать, кто он на самом деле. - Весьма спорное обещание, - раздался вдруг голос от двери, и он махом осознал, как сильно забылся. - Мой печальный мальчик... Я не должен был оставлять его. Отойдите. Джокер злобно молчал, не накладывая на себя хоть какой-нибудь более-менее приличной маски, призванной облагородить мерзостную звериную ярость, выкручивающую ему лицевые мышцы, и сперва взглянул в круглые зенки ружья, а поднявшись выше - в прозрачные старческие глаза. - Это я. Я вернулся раньше, - терпеливо объяснил бесстрашный Альфред, опасно подходя ближе. - Ох, я думал, у Фокса уже паранойя на фоне деменции, а он оказался прав! - он самоубийственно нагло оттолкнул безумца плечом, закрывая обзор на хозяйское тело, и сунул ему в руки непонадобившуюся двустволку, неуклюже опускаясь на колени у тела. Он видел, как дернулись клоунские пальцы, как пустые глаза рассчитали траекторию до ружья, до его шеи, как они стали темны, когда оружие выбивать не понадобилось. И он мог быть виновен, оставивший дом, что так долго хранил, но это было уже не важно, и он только рвано выдохнул, мельтеша, и руки у него тряслись, пожалуй, слишком сильно: странно было видеть Джокера, единственного на всем свете полностью холодного практика, на самом деле отрицающего реальность. В спину ему раздалось подозрительно животное ворчание, но он был слишком настойчив, чтобы это могло его смутить. - Можете скалиться сколько угодно, молодой человек, ту психологическую травму, что мне нанесло лицезрение вас неглиже, уже ничем не перебить. Вы не знаете, что ему дали? Конечно, нет... И почему вы не добиваете врага? А если хотите что-то узнать, попробуйте спросить. Я знаю, что будет дальше. Все, что вы собираетесь делать, - сказал он нечто странное, не дождавшись от упрямого босяка вопроса о прогнозах хозяина, и надежда спасти хотя бы одного из этих глупых детей, даже если ужасный липкий страх давил ему на легкие, сдавила ему грудь. - Заключим сделку? Просите у меня все, что угодно, и выслушайте мои условия. Джокер, раздраженно отплевывающийся от хрустящего на зубах песка, вздрогнул и застыл, на самом деле удивленный. Таким многословным бэт-покровителя он видел впервые - даже когда они заключали первый пакт о ненападении друг на друга, даже когда тот садился на уши со своими чертовыми овощами и нравоучениями... - Ага, секунду, только накину свой принстонский кардиган! - сипло пролаял он наконец, взведенный острым запахом крови. - Чтобы не смущать вас своей елдой, сэр. Не зли меня, дедуля. Позвони уже, ты же знаешь, как завоняет говнище Готэма, если я окажусь застигнут рядом с ним! - отрычавшись, он едва мог говорить. - Никто больше не должен знать, что я существую. Никто. Мне это невыгодно, сечешь? Сердце. У него что-то с сердцем. Рвота не помогла. Ничего не помогло. Я не мог уйти. Вколи ему что-нибудь. Ему плохо. Ладно, я сам позвоню, ты бесполезен. Низко похохатывая - каждый звук был росписью болезни и унижал его - мрачно набычился, запуская пальцы в волосы, недовольный тем, что ему помешали, и принялся тереть свой пылающий лоб, сводя черным брови в случайную гримасу скорби. Он, сеющий смерть, отлично знал, что говорят, когда есть шансы (ничего, иди к черту, вызови полицию), и знал, что говорят, когда всему наступает конец (все будет хорошо). Ничего из этого он не услышал, и старик на некоторое время оказался в опасности, как подозреваемый в заговоре. - Телефон, - напомнил тот, выискивая что-то по карманам. - И если не хотите больше быть добры к отпрыску Эллиотов, приберитесь на лестнице до того, как тут будут посторонние: я не был аккуратен, встретив его сообщника. Джокер пренебрежительно оскалился, приваливаясь к дверному косяку, полагая, что время для недоброго отношения еще не пришло.