Неудачная шутка

Совершенно неприличная конструкция: "Ты может и, но Крейн", из этого рта вызвала совершенно бешеную ревность - самую простую, примитивную, ничем не замутненную, ничем не оправдываемую. - Крейн. Снова Крейн, Джек, - сказал Брюс взамен какой-нибудь самоутешительной гадости, хотя даже и не мечтал, что правильно понял его недобрые происки. - Не выношу его. - Вот. Видишь? - низко захихикал Джокер, располагающий обширной и детальной бэт-картой, позволяющей ему бойко править чужими реакциями. - Не дергайся, я не буду его искать, чтобы наказать. Если только случайно встречу, тогда ничего гарантировать не могу, - легкомысленный тон вдруг резко сменился чем-то колким, полным металлической стружки, - эта очкастая сучечка меня дохуя разозлила. - Не найдешь, даже не пробуй. Он теперь под моим наблюдением, - прошептал Брюс, вопреки тяжести, сковывающей ему грудь, подло улыбаясь. - Пусть варит чушь, страдая от невозможности применить свои разработки. Зато ни одного ворона: они туда не долетают. И неисчерпаемый мини-бар! Завидуешь? - Взял его под свою защиту, значит? - опасно прищурился Джокер, разъяренный самовызванной чужой тенью, застилающей от него последние солнечные лучи перед долгим зимовьем. - Под химзащиту, - уточнил Брюс. - Я тебе сейчас объясню одну вещь, и ты прекратишь отпускать свои унылые шуточки. Джокер стал безмерно плавен и текуч. - Какую же? - вкрадчиво спросил он, хотя и осознавал, что не каждая реплика требует ответа: чересчур много внимания. - Какую? - не менее изощренно улыбнулся Брюс, осторожничая. - Содержащую немалое предостережение, и я сейчас не о твоем неудавшемся заточении. Не важно, кто из нас будет пользоваться этим трусливым суррогатом, от этого его свойства не изменятся, вот какую. Ох, давно хотел прикупить ручного психопата, Джек, слишком давно... Для него это куда хуже, чем тюрьма, но он был очень полезен. Не могу проигнорировать это. В это время лишенный шансов на побег Крейн, экстренно доставленный под дулом автоматов в закрытую под сотней замков современнейшую лабораторию на сто седьмом, предпоследнем этаже небезызвестной черной башни, тревожно чихнул, разглядывая впечатляющий вид из панорамного окна. - Да ты настоящий монстр контроля, - протянул Джокер, ленясь провести даже разведку новой информации. - Я тебя понял, хоть это и не значит, что я поверил тебе... О, тебе необходимо чем-то жертвовать. Ты как лишняя деталь. Я не шучу. Время для игр кончилось, Бэтмен, как ты этого не понимаешь... Воспламененный Брюс нахмурился, мощным волевым усилием не давая себе забыть, что собирался делать - растопить этого человека навсегда, не дать ему потеряться, не отпускать рук... - Неужели ты не знаешь меня, клоун? - непозволительно для момента серьезно просипел он, убитый желанием сделать какую-нибудь глупость, недопустимую, непозволительную. - За подтасовками - не ко мне. Руку, удерживающую нахальный рот, пришлось убрать, чтобы использовать для иных, не менее важных целей: теперь в плен попал весь Джокер, притянутый поближе под окаменевшую от желания спину. - Ух ты, - только и смог сказать он, упираясь рукой в чужой пах. - Ты смотри не сломай свой майский шест, триумфатор, а то весна не наступит. Брюс, взбодренный неожиданным бонусом в виде узкой ладони, невзначай массирующей его переполненный кровью член, милостиво разрешил ему еще немного поломаться, только с ненавистью разглядывая - так, словно мог устранить помеху с помощью телекинеза - плоский пластиковый кружок сиреневой пуговицы, скрывающей от него лицезрение разлета ключиц: о, эти игры с ним, трепетные минуты. Как можно печалиться в такое время? Но когда он, завороженный, подался ближе, вплетая пальцы в еще влажные волосы, стыдно опасливо прижимаясь губами к уродливым губам, чистоты возбуждения не осталось, ее залил холодный пот тревоги. Это был ужасный поцелуй, самый хреновый в его жизни - учитывая, что прежние с этим человеком, особенно первый, были такими, что подрубали в коленях ноги, затуманивали рассудок, напрочь лишали воли, будто долгие годы в плену пыточной камеры... - Джек, - попросил он, потираясь ртом об уголки приоткрытого рта, не скрывая в голосе ничего из того, что чувствовал, и осторожно взвесил в пригоршне горячий затылок: тяжелую болезнь. - Что ты задумал? Бэтмен спасет Уэйна и снова закроет Джокера, да? Мог бы спросить моего мнения на этот счет. Или я для тебя и правда только материал? Это какая-то новая месть? Наказание за наши... хмм... новые разногласия? И хорошо, что никто не умеет читать мысли: некоторые поступки должны быть совершены вопреки чему-то, а не подчиняясь случаю или агонии неотвратимости. Будто они когда-то могли пробить разделяющее их переговорное стекло. - Какой ты понятливый, Бэтси, - недовольно заворчал Джокер, отстраняясь. - Ты же знаешь, что я такое. Отправлюсь в Аркхем и убью этого твоего высокородного недоноска. А он попадет именно туда, не сомневайся. И может... Может, это я материал. Скорее, инструмент. Ага, так и есть: не могу поступить по-другому, иначе однажды меня сбросят со счетов. - Нет, не отправишься, - быстро перебил его Брюс, и вспыхнул от того, как нервно и беспомощно прозвучало это отрицание, и как глубок был его смысл. - Не пытайся только убедить меня, что и правда проиграл. Мы оба знаем, с какой легкостью ты можешь захватить любые вершины в моем городе, так что избавь меня от доказательств, ладно? Они замолкли, поспешно оценивая ущерб, нанесенный настоящей откровенностью. - Будешь отчитывать меня за мягкость с ним? - наконец сказал он, не найдя трещин ни на своем самолюбии, ни на общем, нуждаясь в ссоре как никогда. - Но я слишком долго жил один в пещере, чтобы не желать выходить к людям... - Нет. Ты не мягкий, - отверг его Джокер, - никогда. Завидую. Считаю это угрозой, имей в виду. Не перегибай: тебе давно пора было смириться, и признать, что ты чертово пробивное чудовище. Все твои проблемы от того, что ты все еще считаешь себя человеком. Это было сказано снисходительно, но неожиданно открыто, и Брюс фыркнул, не в силах сдержаться: уж кто тут точно не содержит в себе ни капли феминности, так это Джек Эн. И шутки его - хоть пошлость на пошлости, но и гимн замечательной сути их натяжения. - Вот и славно. Я бы тебя отделал, если бы ты осмелился усомниться во мне, - признался он, игнорируя все их спорные моменты, и подал руку, оставшуюся непринятой. В этом нагромождении слов был смысл: и правда, все провалы происходили от стремления к человечности - оставалось только прекратить отрицать реальность, и впредь делать себе скидку. Если он смог кого-то спасти, он всегда был рад, даже если оставался с разбитым телом или репутацией. - Можем проверить! - обрадованно откликнулся Джокер, но во взгляде его читалось что-то совершенно безумное: чуя слабину, он иррационально захотел вдруг коснуться Брюса просто так, без всяких скрытых смыслов, не в качестве провокации или попытки спастись - но так, чтобы можно было под пальцами ощутить остывающее тело, в глазах увидеть угасающий разум. За секунду в нем вспыхнуло и было погублено множество порывов, отвечающих невысказанным желаниям - спровоцировать спасительную свару, где пальцы в результате вонзятся в мясо, и губы получат возможность прижаться к губам, не смея провозгласить старт разрушения, или обрести идеальную форму самопредательства, чтобы увидеть наконец самую логичную реакцию - отвращение, которое качало и его. Никаких рукопожатий больше. Никогда. - Джек, - властно потребовал Брюс чего-то неопределенного, - я знаю, что-то очень сильно изменилось. Я хотел бы знать, что. Джокер вскинулся, косо оглядел его, словно решал, куда ударить ножом... И решил. - Это безнадежно, Бэт, - уклончиво провозгласил он, перемежая честность со лживыми ударами. - Не умею объяснить, не имею достаточного навыка. В окно за их спинами ударил ветер-безумец, бросил в стекла горсть мокрого снега: эта зима и правда обещала быть холодной. Брюс встревожился, подвергая Джокера поспешному осмотру на наличие страдания - так и есть, неловкие слова скрывали ярость и печаль - потому торопливо завладел его рукой. - Что объяснить, Джек? - нервно спросил он, водружая оскверненную смертью ладонь на свое горло, поджимая длинные пальцы, словно когти электрода, проводника утешения. - Про Улыбку? - Про нее самую, Брюс, - уныло подтвердил поддерживаемый Джокер, и растер пальцами так услужливо подставленный кадык, забавляясь с темной родинкой, отметившей его. Ничего не имело значения. В свою очередь собственное имя этим голосом неизменно волновало Брюса, но Джек был отмечен бедой, и самый страшный враг - прошлое - как можно было его одолеть? Под горлом появилась странная сухость: "Самый скрытый тайник, самый недостижимый". Вскроет даже Джокера... - Вспомнил, кто это сделал? - резковато спросил он, упорно вступая в схватку с чужой минувшей бедой. - Твой... - Оте-ец? Нет. Никогда, - внезапно откровенно заговорил Джокер, и тем тревожнее это было: финал, логичный конец, срыв масок. - Моего отца называли "светлый человек". Да, так и называли, представляешь? Рубаха-парень. Не помню его лица, ничего из его внешности... Кроме рук. Худые лопаты, ногти в мясо разгрызенны. Не выношу теперь таких рук. Но они не касались меня, не проводили его волю через предметы. Ничего... такого. Пока еще осознанно следующий в ловушку Брюс с содроганием (его снова смутил жадный интерес ко всему, что есть Джек, что его касается, что могло бы коснуться) понял, что "худые лопаты" это вольное описание собственных рук Джокера, узких ладоней, чудесных пальцев, мелких косточек. Прекрасные бледные ногти, всегда тщательно остриженные... Его руки лишь кажутся красивыми? Это исходит из каких-то глубинных заблуждений? Он незамедлительно возжелал снова приложить собственную ладонь к его ладони, чтобы опять обнаружить, что чужая длиннее и изящней, чтобы почувствовать под запястьем биение его жизни, несуществующие линии судьбы для невежд, небрежно стертые кислотой, осужденные вновь и вновь вытравливаться, лишь проявившись... Нельзя же так сходить с ума... Но и границы стерлись, и можно было кое в чем, но быть благодарным Эллиоту: он вспомнил страх - свой личный, отчужденный от печали за все остальные, уже потерянные жизни - наконец-то, по-настоящему, впервые за много лет. - А твоя... - нажал он аккуратно, все же бережно трогая равнодушно лежащие на его шее пальцы: самое загадочное и наверняка чудесное - та женщина. Высокая, белоснежная, холеная? Печальная и хрупкая? Слишком много повидавшая, измученная? Чистейшая или совершенно обычная... Была ли она тонкой, плавной сиреной, русалкой, только наполовину принадлежавшей миру людей - его горькое морское тело было бы отличным доказательством этого - или наоборот, милой, округлой, уютной домохозяйкой, подарившей ему июньские костровые искры веснушек, пусть и побледневшие со временем, и осторожные карие глаза, и полный нос, как ни посмотри комичный, и эти, пусть спутанные водорослями, но имеющие настоящий цвет кудри, отметивший его простым жарким летом глубинки... Взбудораженный, он слишком замечтался - призраки менад и весталок окружили его, сливаясь в один неясный, противоречивый, а потому обязанный быть максимально далеким от реальности образ. - Ого. Мне нравится эта игра, - откликнулся Джокер, и в его голосе явственно засквозила гадливость: прирожденный женоненавистник. - Шарады прям. Пустое времяпрепровождение, если хочешь знать мое мнение. Мать? Не было у меня матери. Были сестры моего отца, сечешь? - он искренне, непохоже на себя беззаботно засмеялся. - Грязные, немытые, злобные суки, провонявшие собой все спальники... Не понял только, почему ты решил, что я хочу поделиться с тобой. Может, Джозеф Керр бывает иногда хорошим парнем, мм? Уже порядком привыкший к его острым углам Брюс определенно не очень понял, о чем речь, и это отразилось на его лице. Джокер, обнаруживший, что даже добравшись до сердцевины испортить механизм не так легко, раздраженно повел плечами, отдергивая пальцы. - Это не так уж и важно, все равно я всех его баб не различал, - нетерпеливо продолжил он. - Не принято там у них. Было. Неплохо устроился мужик, мм? На самом деле это не память, а знание. Неудивительно: прошло уже двадцать шесть лет, и с тех пор иной год не было дня, не наполненного чем-нибудь куда более занятным. Только в дурке ваш покорный слуга смог немного отдохнуть! Я ненавидел его, но пытался впечатлить. О, я был так слаб, когда он отмахивался от меня. Ты не поймешь, и это... Это было нечто исключительное - такая откровенность без кривляний, но легко все запороть: щека Бэтмена от границы челюсти до виска под многодневной щетиной явственно загорелась и снова охладилась, и тот неосторожно задергался, задетый по живому остро и кровоточиво. - И тем не менее я понимаю тебя, Джек, - опрометчиво сообщил он. - Пощечина - это самое унизительное... Джокер застыл, на время забывая обо всем, кроме пряно зовущего следа чужой червоточины, неизменно привлекающего его. - Откуда ты это знаешь? - быстро потребовал он ответа, и вцепился в доверчиво протянутую к нему руку, вынуждая к покорности и сдаче: даже если бы какая-нибудь вздорная женщина осмелилась бы на такое, унизить Брюса Уэйна ей все равно бы не удалось. - Так уж получилось, - тяжко вздохнул допрашиваемый, наблюдая на периферии памяти зеленеющий весенний день. Активность подсчетов в синаптических связях прекрасного клоуна можно было почти почувствовать: невозможный, но единственный вывод - истина, и он против воли усмехнулся, любуясь этой охотничьей стойкой. Он успел восхититься, нацелиться на кривую Улыбку... - Не она. Он тебя бил, - жестко выдал Джокер. - Серьезно? - Только один раз, - сдался Брюс, с неохотой отвлекаясь от желанного шрама. - Не расскажешь? - поднажал любознательный манипулятор, намеренно кротко глядя в сторону. - Я хочу знать. Его хватка на чужом запястье стала ослабевать, и Брюс, сдаваясь неподдельному интересу к себе, удержал ее пальцами, словно надевал тугой ритуальный браслет или защелкивал наручник. - Я тебе слишком много позволяю, но так на так, верно? - усмехнулся он. - Будто я могу скрыть что-то от тебя, будто от тебя можно что-то получить просто так... Он вернулся слишком рано, очень мрачный, очень. Что-то случилось с пациентом. Мне он таким совсем не нравился, но я хотел помочь ему. Ластился, должно быть, и правда слишком навязчиво, а ведь мы не были так уж близки, он старался быть строже со мной. Я был настойчив. Сказал одно и то же, наверное, пять десятков раз, крутился у его плеча, был требователен... Но я думал, что осчастливливаю его. И вот он ударил меня. Посреди фразы, не смог больше терпеть. Или, может, я тогда сказал что-то не то? Не помню. Пощечина, ничего особенного, но чувствительная, след не сходил до ужина. Я был в ярости, знаешь? - он вдруг улыбнулся, словно вспоминал что-то хорошее, вроде ребячьих забав на природе или победных спортивных матчей. - О, это было очень стыдно. Мне и сейчас стыдно, потому что это была такая ужасная праведная ярость... С тех пор я так злился только на тебя... Неважно. Чувствовал себя таким правым! Ужасно глупо. Я так и не простил его по-настоящему. Желал... Желал, чтобы он также страдал - как мне казалось в моем ничтожестве, запредельно. Мне казалось, что он недостаточно искренне извиняется, даже учитывая, как стал нежен, излишне... Впрочем, это и было так: у него было полно реальных проблем - гремел кризис, он был на грани банкротства, а от этого были под угрозой десятки их с матерью благотворительных проектов... - Ка-акой сарказм, Бэт, - протянул Джокер, осторожно обдумывая последствия того самого неотданного прощения, преследующего и изводящего. - Кто бы мог подумать... - Да. Кто бы мог подумать, - легко согласился Брюс, внимательно оглядывая их руки, таясь, чтобы не пустить огня по напряженным струнам. - Что меня бил отец, пусть и условно, а тебя - нет. Сарказм. Если подумать, я впервые говорю об этом вслух - неудачное же я выбрал для этого время... Но тебе я могу сказать: ничего не может быть уже хуже, ничего не может быть лучше. И это была не мафия, Джек. Даже они его уважали: кроме того, его выбрала она, а она очаровывала всякого на своем пути, и их в том числе... Это долгая история. Она бы тебе понравилась, так она была остра на язык и бесстрашна - я половину забыл, половину не понимал, но... - Первостатейный был мудак, мм? - развеселилось чудовище, радостно запуская свои холодные руки к сочному, желанному сердцу, закованному в клетку грудины, но так неточно и наугад, что вызвало только насмешку, впрочем, не смутившую его жадную до информационных жил натуру. - А ты даже не разозлишься на эти слова? Не знал, что ты бываешь такой замороженной рыбой! Он мог бы оставить хотя бы завещание, они бывают весьма лиричны. О, не говори только, что он был так блажен, что не подумал об этом! - Ты блуждаешь в незнакомом лесу, Джек, - непринужденно ответил Брюс, благородно пытаясь не презреть дурака. - Разумеется, он оставил... послание. "Не будь беспечен с этим богатством. Пожалуйста, не трать все это на быстрые машины, вызывающую одежду и саморазрушение". Я отлично справляюсь, доведя себя до полубезумия одиночеством, в карнавальном плаще вжаривая под максимум по трассам... Не могу успокоиться, выхожу против всех, покидаю дом, пересекаю моря, взбираюсь на горы - но там, в самых дальних местах земли, все равно есть причина беспокойства, от нее не сбежать. И я злюсь - как я могу быть доволен, когда кто-то оскорбляет достойнейшего? Но я так долго нахожусь в этом состоянии, что, похоже, эволюционировал в подобие валуна. Его завещание и правда отличалось, полное ожиданий, которым не суждено было оправдаться... Нет, не так. Там была только одна надежда, надежда на то, что Готэм станет моей семьей, а я дошарахался от них так, что они гоняют меня в ночь с фонарями и спускают на меня собак. Я не могу и десятой доли того, что он мог в качестве защитника, и он... отец смог бы еще больше, проживи хоть еще немного, и вряд ли стоит учитывать, что в его время было куда меньше безумных циркачей-террористов... Мы с ним теперь ровесники, и это показательно. Нет, он пал жертвой того, против чего всегда боролся, не сумев защитить свою главную драгоценность, мою главную драгоценность, и не ищи в этом глубинного смысла, махинатор... Скажи, ведь твоя память совершенно изменилась? - ломанулся он напролом, на волне откровенности опрометчиво открываясь окончательно, забыв об истошно вопящем предостережением инстинкте, уникальном, взращенном им исключительно для этого человека, хотя и неидеальном. - И тебе это не нравится? - Нет, - Джокер вдруг принял его благосклонней, чем ожидалось. - Не нравится. И все остальное выглядит так жалко. Достойно жалости, верно? Похоже, этот мужик был сожран такими же глупостями, как и ты. Тут оставшийся без осадных стен Брюс, щедро выдавший собственную тайну тайн, которую никто толком не заметил, совершенно естественно вспыхнул, ужаленный и разочарованный - но сдержался, не стал делать каких-нибудь жарких или хладных глупостей, хотя так и не понял, что Джокер находился в похожем положении с черной-черной рукой самолюбви у горла. - Я уже обещал сломать тебе гортань? - только высокомерно выдал он, и нахмурился: откровенная фальшь угрозы прилично смущала. - Хватит притворства, если ты будешь подмазывать реальность, я замечу. Не знаю пока, правда, чем смогу тебе отплатить... Джокер, казалось, готовил очередную жестокую шутку. - Ух ты, как страшно. Гортань - это серьезно, - зашептал он, полумолитвенно складывая на груди неповрежденную руку в странном восточном жесте. - Как тогда же я буду глумиться над тобой? Освою язык глухонемых, и буду махать у тебя под носом, как ебучая мельница! Брюс довольно оскалился и ухватился правой рукой за его наивно выставленную ладонь, злорадно осуществляя недополученное рукопожатие. Тонкие кости под его хваткой явственно захрустели и он поостыл, склоняясь, виновато потерся губами о правый шрам, уже прекрасно понимая, что делает именно то, что от него ожидают - и платит с избытком, дергаясь марионеткой, и ласкается о тавро печали излишне предсказуемо. Только Джокеру пришло бы в голову провоцировать Бэтмена в такой ситуации: самая стыдная тайна, самое больное место. Чертов клоун не менее победно осмотрелся, совершенно обнаглевший, лихо отер слюну, словно чудовищно неопрятный диктор, и осадил его взглядом, когда тот открыл рот, чтобы хоть что-то сказать. - Так на так, да? Отлично. Смотри, не пожалей. Он никогда не делал ничего сам, - деловито проговорил он, изымая ладонь и комично наклоняя голову, словно продолжая рассказ про Томаса Уэйна. - Вообще ничего. Никогда. Просто садился в углу и смотрел. У него была открытая улыбка, он был достаточно интеллигентен по меркам той дыры, что породила нас обоих, слишком умен для меня, для нас всех, и он зверски скучал. А иногда он бывал весел. Тогда его благородные речи становились мясницкими указаниями, но даже ты не понял бы этого, даже ты прошел бы мимо. Вскрытый сухостью его слов Брюс не смог больше удерживаться от еще хотя бы каких-нибудь особых прикосновений, придвинулся еще ближе, хотя обещал себе ненавидеть - положил руку на приятно-теплое плечо, избегая многого - и благого, и темного, чем они совместно являлись с Джеком - оставляя только одно - их дружбу. - Никогда. Ты забыл, кто я? Ты помнишь, кто ты? Бэтмен, Джокер. Больше никого не существует, - расстроенно зашептал он в белое ухо. Джокер, странно, но был рад услышать подобное. Впрочем, это было в каком-то роде правдой - пускай только для них двоих: может, на самом деле только они не существуют? Слова прозвучат и Брюс навсегда останется отмеченным этой глупостью, безделицей, бессмыслицей. Но несущий скверну злодей не мог позволить себе снова забыть, иначе взвесь галлюцинаций снова поднимется, замутит его сознание - и он снова обманет того, кто, похоже, только и достоин знать правду: только его это может отравить, только это расставит все по местам. По крайней мере, он нуждался в этом, хотел в это верить: особенная приязнь, накопленная в поту, в бурном потоке непреодолимого влечения, в жжении и волчьем, ночном братстве, в обмене ударами - вот что это было. Этого не хватало, ему было мало, это никуда не вело, и когда ему показалось, что он отвергнутый юноша, принимающий чужое желание противостоять себе как подачку, он осатанел и сбежал, как последний трус - ему нравилось думать так о себе, нравилось вспоминать об этом, черт знает почему, конечно, но самомнение и тут не страдало... Зрело что-то внутри, вызревало в нервной пульсации, в темноте, ничем не освещенной - наверное, опухоль. Должно быть, он болен. - Ничего не существует, верно, - искренне сознался он, и сам скривился от этого открытого проявления чувств. Он заметался, внешне оставаясь неподвижным: его давила тяжесть собственной посредственности. - Ты знаешь, что можешь положиться на меня? - продолжал Брюс, не замечая странно-дикого, голодного выражения, наползающего на изуродованное лицо. - Всегда. Никогда не забывай, что я... Всегда будь начеку, прежде чем затеять новую мессу хаосу: я за твоей спиной, не дам тебе опускаться. И какие бы ни были обстоятельства, я существую, и я рядом, и тебе лучше это запомнить. Каждый раз, когда будешь подключать клемму, протягивать шнур, затягивать хомут - оглядывайся почаще. - Ух ты, это же угроза! Ты очень наглый, - самодовольно ответил на это Джокер, и в глубине его необычных глаз плеснулось злое пламя. - Мне нравится, вот это уж точно, это - настоящий вызов. - Если бы я мог быть тогда рядом с тобой, - осознал вдруг Брюс, вспыхивая, но рта себе не прикрыл. - Я бы хотел этого и для тебя, как для других. Человек, лишенный самым важным самого необходимого - совсем один, с одной лишь тенью за спиной, ледяной, хладнокровный Джокер презрительно захохотал, жестокий, как и прежде, усиленно изображая, что не-исключительность его не злит: такой же, как все остальные, для него, как для всех остальных. Милостыня. Верно, жизни Фреда не могло хватить. Ему нужно было что-то весомее. - Это было бы феерично! - простонал от неуправляемого веселья, так часто находящего на него вместо любого другого уместного чувства. - Даже при всем своем великодушии... ты осознаешь, как глупо это звучит? - Нет. Вовсе не глупо. Хотел бы, - обиделся Брюс - нечто совершенно невероятное для него - и неудачливый насмешник пораженно залюбовался, словно утонченный коллекционер особых диковин, жадно впитывая эту редкую эмоцию. - Тебе было тогда восемь лет, Бэтс, - легкомысленно напомнил он: в один год рождение черной маски, рождение цветной. Промозглый июнь восемьдесят четвертого, аномально холодный и влажный даже для угрюмого Готэма; жаркое южное лето, нестандартно дождливое даже для специфического климата в болотистых дебрях Ред-Ривер. Он грезил той ночью так часто, воображал, как это могло быть - ребенок, которому суждено иметь и потерять лицо за черной маской... шипящий под ледяным ливнем раскаленный неон, такой же жаркий, как оружейный ствол, сделавший его мужчиной... Он сам был крещен орудием сильных в похожую ночь, и нельзя было оставить это неотмщенным.