Неудачная шутка

- Ты бываешь таким нудным, Джек... - вздохнул Брюс, настороженно глядя мимо зеленого виска. - Скрыться от него казалось невозможным, - вкрадчиво раздалось у его уха, и он почувствовал осторожное дыхание - чертов клоун, видимо, без лишних церемоний внюхивался в его волосы, и радовало только, что этот звук был полон неприкрытого наслаждения, - он всегда знал, где я. Где вся его паства, состоящая из неплохих по вашим меркам, только слегка туповатых, без меры идейных и удручающе ленивых мужчин, учивших меня охотиться и выживать. Затачивать лезвия, читать звериный шаг, разделывать туши, усвоить для этого правильный порядок. Катавших меня на спинах, строгавших мне рогатки, таких высоких, что закрывали от меня солнце. Слепо преданных, могучих, рукастых. Ох, теперь я оценил его вкус: из таких деталек выходит отличный конструктор! Я слишком часто не мог понять его Замысел. Но я несколько улучшил свои навыки с того времени. Я куда опытнее, чем он был, чем мог бы быть. Куда сильнее, гораздо умнее. Клацнула чья-то челюсть, и заслушавшийся Брюс вздрогнул, с неохотой вспоминая, что не имеет права так надолго забывать о своей черной маске, и как это опасно рядом с Джеком. - Тебе не сложно об этом говорить? - уныло спросил он, неосмотрительно переживая за неразвитую, а потому беззащитную клоунскую душу, сберечь которую не помогли бы ни полиамид в его одежде, ни жгучая ловкость его руки, и заставил себя выпрямиться, почуяв, как плечи готова сломить однозначная тяжесть сожалеющего о своем любопытстве нелюдима. Джокер не сразу понял, о чем речь. - Не печально ли мне? - угадал он, раздумчиво укладывая брови: об этом он не думал. Ему должно быть грустно? - Вот это абсолютно не твое дело, Бэтти. Брюс кивнул, хотя ввиду своей авторитарности границ с ним разделять не желал. Но это было волнительно. Видеть его с разных сторон, узнавать любую часть его, даже самую темную, иметь возможность показать себя самого, даже в самом отвратительном или, что куда хуже, беззащитном, ослабленном виде - разве не это было высшим благом? Разве не об этом, пусть неумело, пытался рассказать теперь Джокер? - Ты понимаешь меня? - намеренно расплывчато уточнил он, имея в виду ту самую неозвученную необходимость узнать каждую сторону друг друга. Их совместное одиночество. - Да, - честно сознался Джокер, все еще погруженный в дождливую мглу летней готэмской ночи, высоко оценив невозможные зрелища, обильно воссоздаваемые его беспокойным, воспаленным мозгом - уникальная для него практика познания другой личности, которую он на самом деле понимал, вот только не мог достигнуть. - Это ты меня не понимаешь. Я говорю о грязи, Бэт. Думал, снимешь бинты со своего благородного профиля, и я... не смогу... тебе ничем ответить, мм? Защищал меня, будто я нуждался в этом. Предложил за меня жизнь, будто я этого заслуживал. Оскорбить меня з'ахотел? - не успев повысить голос, он вдруг остановился, любознательно склоняя голову, чтобы изучить обращенное к нему лицо. - Испугался? - Нет, - поспешил возразить леденеющий в ожидании плети Брюс. - Нет. Я ничего не боюсь. - А стоило бы! - взъярился вдруг Джокер, и его красивые руки свело бессильной судорогой, искривило, будто птичьи когти. - Ты не понимаешь. Не понимаешь, во что ввязался. Ничего не знаешь. О, ты... Ты... Твоя реакция... Просто увидеть тебя в таком состоянии уже будет забавно, и не важно, что следом мне не помогут ни порох, ни нож - каждый раз, как мы будем сталкиваться, ты будешь знать меня слабаком. Это приводит меня в бешенство и в восторг, слышишь? Не восприняв всерьез уверенность преступника в том, что у них впоследствии еще будут причины "сталкиваться", Брюс, во время отчаянного монолога старающийся удобней ухватиться за его руки и расслабить их в своих ладонях, чтобы он не повреждал себя, отчаянно хмурился: узнать, насколько их тонкие движения навстречу друг другу совпадают, оказалось удивительно. - Мы это обсуждали уже много раз. Твою чистоту определяют только поступки, - уверенно возразил он на эти совершенно непонятные самообвинения, и прижал его сильнее. - Так не насаждай больше своей темноты всем остальным, оставь ее мне. Ты знаешь, что я... хочу этого, верно? Его рука не выдержала и метнулась по тощей спине, разглаживая прохладное полотно рубашки, примостилась на другом плече. Пальцы сжались в порыве доблести, зовущей только постараться не сделать ему нестерпимо больно проклятым прошлым, и не важно, если он поймет, сколько власти у него над Бэтменом, сколько всего он может сотворить... Как можно было так ошибаться - готов убить лишь его? Вовсе нет: был готов убить любого за Джокера, и если это слабость, то откуда - абсурд! - такой мощный прилив силы - это и есть зло, это и есть падение? Сам он мог выговаривать себе как угодно строго; Джек при этом не должен был даже предполагать, что с ним несправедливы. Но стрелы достигали его: ожог привычно омрачил его с одного касания, а все это таинственное притворство угнетало; острые лопатки, прижатые боком к его торсу, почти прорывали ткань, и он притерся к ним теснее, словно мог оплавить, отнимая у этого лилового облика печать печалей. - Хватит подделываться под человека, - грубо прошептал он в неряшливые кудри, мучая острым клоунским локтем свое бедро, умудряясь превратить пронзительный жест поддержки в удобный для Джека похотливый. - Я не свихнулся. Ты - это ты, ничто этого не изменит, никакая новая деталь этого не дополнит. Даже если тебя на самом деле зовут Джозеф Чилтон, тебе шестьдесят восемь лет или ты чертов педофил. Я из тебя эту дурь выбью. - Ты не понимаешь? Ты просто не понимаешь, - повторил в десятый раз Джокер, нисколько не реагируя на странные фантазии хотя бы касательно его отличной сохранности в столь преклонном возрасте. - Ты думал, носишь маску и... пши-ик... - он закатил глаза, будто раздумывая, как объяснить значение этого шипящего звука. - Твоя маска... снимается-надевается, даже если ты... думаешь, что Бэтмен может заставить тебя лгать. А я... такой, как я... Брюс не смог побороть щемящего импульса под ребрами, наклонился и прижался губами к его уху, пытаясь подсказать придурку что-то важное, но совершенно не поддающееся облечению в слова. Чушь про маски он бодро исключил из реальности - просто притворился, что не слышал, не испытывая по поводу этой избирательности никаких эмоций, хотя муторное ощущение непричастности, какое однажды одолело его, когда он взялся смотреть постановку знакомой наизусть "Луговой арфы" с середины второго акта, теперь появилось снова. Все без исключения в этом позднем вечере, в этой стыдно долгожданной встрече казалось каким-то неполным, но личный опыт мирной жизни всегда представлялся ему собранием самых натужных метафор. - Успокойся, - разошелся он, уже ни в чем не имея границ. - Я готов слышать тебя, Джек, не злись. Игры меня никогда не интересовали. - Не будь таким наивным, добряк, - с удивительным отвращением отмахнулся от него Джокер. - Почему ты не пойдешь мне навстречу, и не пораскинешь мозгами? Такой, как я, ничему не покорен, а ты уютно ожидаешь истории большей, чем из трех-четырех слов. Что они могли мне сделать, кроме как пустить меня по кругу? Что еще имеет смысл? Меня-то не прихлопнуть пощечиной. Время потекло слишком быстро, рефлексы, наоборот, замедлились. Гостевая комната растаяла, превратилась в желатиновый куб, и получивший прежде желанную правду в свои ладони Бэтмен растерянно застыл, продолжая удерживать ее даже рискуя сжечь руки до костей, жалея только, что не понял всего с самого начала. Слова обретали смысл медленно, но неумолимо, стиснули ему виски, но он справился с собой поразительно быстро. Раньше это стало бы поводом для гордости... Он хотел быть обманут, но в этот раз не получилось. Ему было этого жаль. И подобным было кое-что еще... прежде: первенство тела - взятие высот, чудесная сдача, драгоценная ответственность. - Проклятье, Джек, - полыхнул он, подаваясь ближе, чистосердечный, и даже логичная ярость, которая охватывает любого собственника, обнаружившего акт вандализма посреди своей сокровищницы, не овладела им. - Прости. Я не должен был спрашивать, - формально-вежливо повинился он следом, как-то невольно и постепенно холодея до отстраненности, потому что ему хотелось сказать: "Тебе не стоило этого произносить. Никогда". Джокер искренне обозлился. - Мой отец, тот светлый гуру, мм? - язвительно проговорил он, пытаясь понять, как себя вести. Как продать себя подороже. Не найдя для такого случая слов получше, Брюс только крепче сжал его руки. Даже если бы он знал, ничего бы не изменилось - ни ненависть, ни презрение, ни жалость к нему, или восхищение и приязнь... Только вот вина за хаотичные нападения - сорванный зря поцелуй, надрыв особенной агрессии, порванный в странной истерике рот, пальцы, протолкнутые в клоунское горло - вызванная ловким дирижером, провисла между ними, только чтобы хлестать его. Воображаемый, но тугой черный кнут пополз, хищный, намекая на наказания. - О да, ты именно такой, как я себе представляю, Бэт! - обрадовался бессердечный Джокер, разглядывая свои руки. - Это нечто. Не понимаю только, как ты можешь хлебать эту ссанину. Брюс, окаченный студеным ливнем подозрений, скривился, изнывая от стыда: каких только границ они не переступали, каких только не могли переступить, но это было уже слишком. - Джек, не делай того, о чем пожалеешь, - холодно предупредил он, усиленно гнобя свою великодушную натуру, зовущую оправдать его, желанного и ненавистного, и за это, непростительное. - Такой, как ты представляешь? Хочешь убедить меня, что подвержен иллюзиям? Ты? - "Джек!" - передразнил его Джокер, еще больше заводясь: сам он не спал полдюжины ночей, изводимый своей памятью, и даже если обнаружение засора насмешило и разочаровало его, Брюс должен был выдавать совершенно иные реакции. - Я-ничто, "эй, ты!", выблядок, но и "наш принц", потому что был создан царственным союзом местного бога и какой-то там его сестры, родной или названной, не важно. Я могу понять его: наверное, я угрожал ему чем-нибудь весомым или обидным, вроде своего существования. Мог бы потом занять его место. Или наоборот - не смог бы. Не получился, не вышел. Я отличался. Я отличаюсь. Брюс опустил голову, силясь вообразить, какие бури могли бы предварять эти черствые описания. Может, так и было? Может, Джек и правда мог быть чем-то тронут? Да откуда он мог знать? Он был взят в плен самым большим лжецом современности, у ног которого предвыборные обещания политиков кажутся кошачьим мяуканьем... - И не был чем-то, кроме этого, - спокойно продолжил Джокер. - Даже их поддельный или настоящий инцест не был моим, потому что у них там это было принято. Я тоже должен был стать таким, сечешь? Хочешь знать, была ли у меня сестра-невеста, о великолепный герой, о благородный Брюс Уэйн? Он злобствовал, раскаленный - править бэт-сознанием, держа в уме мануал по обращению с ним? Он обнаружил, что крупно просчитался: понять Бэтмена оказалось сложнее, чем он думал, не говоря уж о манипулировании им. - У тебя есть моя рука, куда тебе жаловаться? - холодно процедил Брюс. - Рука-а? Что? Для дрочки? Нет? Чтобы не упасть? Мне на это похер, - задергался артист: где настоящее страдание, выжимаемое огромным трудом? Томас Уэйн, местный божок и тотем, не заслужил ни слезинки, пускай, но сам он претендовал на исключительность. - Я тогда убил собаку - их там было много, но эта была с'амая ласковая ко мне. Не мог выносить ее взгляда. Глупая, глупая теплая шерстяная сука! С этого все началось, за это он приговорил меня. Но дело в другом. Кое-что, в чем мы с тобой теперь хорошо разбираемся оба, мм? Я был плох. Недостаточно хорош. Неправильный. Разогрелись, он их разогрел. Сперва все было непонятно, потом мерзко, потом жутко, но не так уж и больно, я думал, будет херовей, но потом стало стыдно, а этого я терпеть не смог, я их достал, не смог быть послушным, неверно воспринял урок. Высадили мне мозги, Брюс. Залили в г'лотку несколько литров кончи, как тебе такое? Это то, чего ты так долго добивался, не лги мне, не говори, что не думаешь об этом каждый раз, как видишь это ублюдочное лицо - и как, достаточно правдоподобно? Может, я снова сочиняю, мм? По полной, Бэт, - он сделал внушительную эксцентричную паузу, щедро подмешивая в голос несуществующее возмущение, которое, как он ошибочно полагал, должно было там быть, - оплодотворили. Убеждая себя промолчать до времени, Брюс внимательно осмотрел фальшивый тон, ничего, как водится, толком не понял про него, кроме самого унизительного для себя, и окончательно рассвирепел. - И я знаю, что такое разорванный, сорванный, порванный... - с наслаждением повреждая его своими невидимыми клинками, вдохновенно вещал Джокер, дитя страшной, но вполне тривиальной южной секты на болоте, меж ив. Брюс знал такие: трейлер-парк, утоптанный пятачок земли среди болотных кочек, удобренный кровью, усыпанный стеклянной крошкой от любимого местного развлечения - стрельбы по бутылкам и енотам; внутри жилищ, непрочно стоящих на сваях, обитают воинственные белые мужчины, один в один такие, как из мрачного соло-спектакля про техасского черного волка, отыгранного для него прекрасной Коломбиной. Крупноголовые бойцовые собаки, таинственное мерцание гнилушек по ночам, звон москитов, корявые серые стволы медовых кипарисов, пушистый седой мох, ласково кивающий ветру с их ветвей, ржавые, толстые цепи на воротах, двустволки и помповые ружья, особая, безумная чистота крови - Белое Братство или отверженные из каджунов. И культ Библии не мешает им отправлять свои собственные, извращенные религиозные обряды. - Они все хотели этого, это за секунду стало мечтой каждого, стоило этому ублюдку махнуть рукой... - давил Джокер. - О, они обожали его... Целыми днями кричали его имя... Джек-Джек-Джек. Он был о-очень умен. А я ошибался. Сделал там дядю тетей, и вот тогда мне вспороли рот, чтобы я не мог больше кусаться. Так что извини, я не знаю, кто это сделал. Не узнать теперь, они все мертвы. С з'апасом. Чтобы наверняка. И я и правда заслужил это - по вашей логике. Я был мужчиной изначально, ты был прав, я весь был - увесистый, слишком агрессивный, неуправляемый. Преступление, суд, приговор. Мне нравилось исследовать границы. Как далеко воткнется нож в кошачий глаз, в горло жабы, в мою собственную руку. Почему можно давить аллигаторову кладку, но нельзя смотреть прямо на того, перед кем держишь ответ? Или это было потом? Не помню. Не помню. Но мне нравилось. На самом деле нравилось. Я следил, подготавливался, должен был прекратить защищаться, и переходить к более-менее антропоморфному облику. Или нет? Или тогда, когда я выплюнул свой первый молочный зуб?.. Да, я не рассказывал? Я стер тот ивовый гадюшник с лица земли. Подворье д'ерьмовое, кадьенская секта, которая исторгла меня вонючей сестринской... - Проклятье... - взмолился Брюс, затаскиваемый ловкой, ненормально хитрой искренностью в паутину ловушки. - Нет такой логики, прекрати. Прошу, не надо. Не используй это... так. Так нельзя, понимаешь? Но он знал, что дерево той общины было выкорчевано лишь потому, что делало этого человека неуникальным. А он сам был наказан лишь потому, что не смог сказать: "Да. Стреляй". Он зачем-то поверил ему - не задумываясь, полностью, безоглядно. - Что? Твои любимые люди погибли, потому что у меня было на это право! - рубанул Джокер, уверенно чувствуя себя в их главной теме смерти и справедливости. - Сопроводи меня в больничку, мм? Или твоя скорбь касается только Готэма, а они так, побоку? Нет? Ну и отлично. Каждого звали моим братом, моей сестрой, каждая женщина была моей матерью. Никого не осталось, я проследил. Не существовало ничего, кроме стыда. И я не удовлетворен в конечном счете, понимаешь? Я не рад. Никогда не бываю. Мне было шестнадцать, и мужчиной я больше не был. Стал невесом. Не имел больше формы. Стал ближе к природе, мм. И я думал, ты захочешь узнать, что с ним стало, а ты воротишь нос! Но тебе не избежать награды, о, нет-нет. Он застрелился, стоило мне наступить на его тень на пороге. Скучно, правда? Но как уж получилось. Брюс тяжело перевел дух, обнаруживая в себе только слабый след нормального: Джек-не-один-такой, сиблинги Джокера, бледные, светлые, летние существа, истонченные собственной кровью, такие же хищные, хитроглазые, острозубые, как он, и неудивительно, что его мутит от мыслей о размножении... Джек-отцеубийца, Джек, "стирающий с лица земли" собственную мать; не успевшие еще навесить на себя грехов дети, гибнущие от его руки... Можно было бы сказать ему о том, что радость не следствие удовлетворенности, что лежит в иной плоскости, но зачем: в нем не было беды - никакого надрыва, никакого гнева, все это только имитировалось. Его стоило ненавидеть хотя бы за то, как он лжет, говоря правду, да и посмеяться над этой скромной трагедией было не лишним - воплощенная твердость учится извиваться, и теперь скромно хвалится своими достижениями в этой области - но было не до смеха. Неужто без боли потери нельзя познать радость родства? Жаль его, бесцветного, или легче от того, что он никогда не узнает, как в человеческой груди однажды чудесно и страшно сжимается сердце?.. - Тебе только кажется, что ты как животное, Джек, - просипел он, сухо сглатывая, неожиданно ослабший перед одним видением запрокинутого в жестяной потолок трейлера белого лица, потому что мог умереть мгновенно от одной капли этой грязной крови. - Это не правда. Теперь ты здесь самый опасный злодей, верно? Самый ужасный, самый черный, самый большой садист. Для меня самый ужасный. Но ты больше никого не убьешь, пока я жив, и ты знаешь, что делать, если хочешь отменить все запреты и правила... Все будет хорошо. Пусть это будет зароком... Впредь... Он сказал все это, бессмысленное и пустое, и помрачнел еще больше: отнять у чертова клоуна охотничьи угодья значило усомниться в его браконьерской натуре, признать отсутствие у него формы - но у него самого была сторона, которой он следовал, тут он был не один, их двое, и смерть - вот что только могло дать им приблизиться друг к другу - как тягостно, как пусто, он досуха выпит, как он устал, устал, устал... Джокер скривился, не имея будущего, только прошлое, жалея только остатками рассудочного, что правда прозвучит как жалобы и оправдания: ни тем, ни другим это не являлось. - Мне всегда интересовала эта логика, - не сдался он, усердно работая с тем, что только и было у него. - Все хорошо? Ха? Даже когда у них кишки на полу, держат за руку, или ползут подержаться: "Все будет хорошо". Все не зря, ничего не лишено смысла! Ты не понимаешь физики черной дыры, но все равно - все под контролем, не грохнет. Хотел бы этого не знать, да? О, твой старый знакомый Джо-кер умудрился побывать кобылкой еще... Он остановился, тяжело дыша, оживленный, взнервленный. - Мне отвратительны обстоятельства, при которых у кого-то в твоем присутствии "кишки на полу", но... Я больше не смогу не знать тебя. Я не такой псих, чтобы говорить это в прямом смысле, но достаточно странен, чтобы сказать так в переносном, - признался вдруг Брюс, но Джокер его не услышал, иронично вскидывая брови прошлому, кривя губы в изучающей улыбке - и вот это было самым страшным, и даже вот эта попытка купить его чувством вины, чтобы выпотрошить потом полностью, не могла сравниться с этим... Джек совершенно иссох, и только гордость, которой он сам заразил его, не испугавшись его чумы и не отвернувшись, только она еще отзывалась - практичный военный, угрюмый одиночка, который никогда не смеется, потому что Улыбка не сходит с его лица; он-профессионал, охотник, совершенный в увесистом куске льда, где плоть давно кристаллизовалась - навсегда, но мечтающий истечь воском под землю, просвистеть в ночь шутихой; одна часть дурака, одна часть гения, взбить, перемешать и вымочить, чтобы стало мягче: проще сожрать и чтобы лучше горело, вот только дурной запах мертвячьей крови никуда не уходит - и как простить это тому трейлерному зоопарку, который покалечил его? Как простить это себе за счастье узнать его? Как осознать, что такое настоящее "ничто", где он сам избран, но только главной жертвой? Насилие порождает насилие, смерть - смерть, и если тьма оплодотворила его, как было не родиться темноте? Верно, настоящая антиматерия: ничего, ничего нет у Джокера даже для себя. Особенно для себя, но этой стороне он так много дал - пусть случайно, пусть невзначай - о, ужас надежды, пучины доверия, оковы братства... Брюс протянул руку - широкий антрацитовый рукав японского халата обнажил крепкое предплечье, чистую богатейскую кожу, кривой, тонкий шрам, голубые вены, трогательную родинку на запястье, соскальзывая в сторону так плавно, что прямые древки начерченных из шелковых нитей стрел исказились гадюками - и разгладил правый уродливый рубец Улыбки, выглядя так убедительно, что засмотревшегося Джокера передернуло. - Не тошнит от правды? - весело удивился тот самому себе, пытаясь избавиться от заливающей его рот призрачной спермы, лихо превращенной пока еще основательной бэт-реальностью в самое себя - просто слюну. Изнывающий от стосортного гнева Брюс переместился к губам, и собрал ее в ладонь: жадный полудурок, похоже, даже не подозревает, какое впечатление производит. Все произнесенное звучало так примитивно и нарочито - о, правда всегда производила подобный эффект. Кончики пальцев и сухие, твердокаменные костяшки приласкали шрамы - правый-издевка, левый-рвань. - Нет. Теперь это ты. Красиво, - прохрипел он, стыдясь своего поражения. - Без шрамов ты был бы слишком смазливым. В посветлевших серых глазах зажегся вдохновенный огонь - мягкий ночник у кровати, пугающий иных монстров, желток фонаря на зимней подъездной дорожке праздничной ночью, горящий для мальчишки, ждущего под елкой пожарную машинку - почти как настоящую! - или полосатого воздушного змея, обещающего ему своим существованием лишние минуты с отцом; сигнальный отсвет подошедшей вовремя помощи, дружеской руки, трепещущего сердца - не в качестве оброка прошлому или плодородной почвы, умеющей питать, а в ином призвании - но такого Джокер, конечно, понять не мог в принципе. - Тебя это заводит? - гадко сказал он, и хлюпнул слюной, рассасывая нижнюю губу, особо мерзко вскидывая пустой взгляд, и сам не заметил, как снова соскользнул в настоящую откровенность, пусть и иносказательную. - Это странно. Ты извращенец, Брюс Уэйн. Я говорю о другой правде, как ты не понимаешь. Я то, против чего ты стоишь, потому что у меня, бедняги, ах, не было выбора, потому что я таким рожден. Я убивал хуже, чем с удовольствием: я убивал из интереса, просто так. Сначала птенчиков и котят, потом таких чернявых красавцев-мальчишек, как ты. Маленьких девочек. Их матерей. Я могу это делать, видишь? Я просто болен, ах, как я болен! Травмирован! Ждешь, что я скажу, что солгал, и выдам какую-нибудь красивую историю про Кашмир? Получить немного напряжения - этот черный рыцарь, черный рыцарь... Но черный рыцарь не смутился, не дрогнул, устоял, в тайне от него угнетенный самим собой так, что не мог больше быть облученным - и Джокер сам отмахнулся от этой лжи: Брюс его слишком хорошо знал, слишком хорошо мог узнать, чтобы не учесть факт пострашнее не-существующих мертвых девочек - он никогда бы не запомнил таких незначительных жертв. Незначительные изменения атмосферы он почуять не смог, все так же убежденный, что в его ложь - урон от унижения, физического или морального - поверили. - Я обещал держать тебя, и буду держать, чтобы это не повторилось, - глухо сообщил Брюс, напряженно сдерживая тоску. - И о шрамах, Джек, о которых ты сказал столько громких, пустых, лишних слов... Сколько можно объяснять? Это ты, твое лицо. Было бы лучше, если бы ты стыдился их или ненавидел, даже если бы я не смог тебя тогда уважать. Не пытайся меня обмануть, ты в жертвенном восторге. Проклятый Крейн со своими ящиками Пандоры... Даже если я благодарен ему - и такое бывает... Это радость, знаешь? Ты рад. Вот какое чувство тебя захватило, вот так оно называется. Ведомый уродливой, но гордостью охотника, у самых слабых Джек ломал хребет постольку-поскольку - и неужели это не было ужасней? Абсолютная пустота. - Ты просто псих, Бэт, - удивился Джокер, не услышавший его, и читающий только по мимике и жестам: надеялся, владеет противником полностью. - Это весело, я и не ждал, что ты меня так обкатаешь. Брюс подавил разгорающуюся в глубине черепной коробки головную боль, выше вздернул подбородок, впервые отводя взгляд, но спасовать себе не позволил - причитают у гибнущего тела, которое уже не спасти, только трусы и подлецы. О, он сам был плох... Считал, что все вертится вокруг него, но на самом деле ничего не решал. Но он был готов, даже если Джокер будет хохотать в омерзении, возненавидит его... Потому что это будет воспринято им только как та самая слабость, которую он в себе ищет, и не может найти. Верно, вражда лучше, чем та пустота, что сейчас скалится из бледного лица. - Джек... - просипел он, сжимая пальцы на ухваченном властным жестом клоунском предплечье: его стремительно поглощала ненависть, и ее причина сейчас была рядом, осмеливалась шутить с тем, с чем шутить не следовало никогда. - Ты не слышал? Когда мне исполнилось шесть, у меня вдруг появилось двенадцать мужей, которые трахали меня в очко, и был мой отец, который трахал меня в мозг. Даже жаль, что нас так скоро развели гниющие раны! Каждый из этих тринадцати трахал мою мать, какой бы телкой из его коровника она не была: им всегда перепадало, перепало и со мной - каждый из них трахал меня, Бэтмен. Никакой загадки, исчезла таинственность, да? В этом что-то есть, ты не думаешь? Интересное сложение и вычитание, мм? - Это чудовищно, - осторожно подтвердил Брюс, честно скрывая и дикую, разрушающую злобу к покойникам, охватившую его. - Это чудовищно, и это в прошлом. Теперь... Беда, постигшая детское тело, оказалась единственным, что злой клоун мог предложить ему, и предложить в качестве хомута - от мысли, что в нем нуждаются, ему всегда становилось теплее, но в этом, особенном случае, под горлом только холодело: Джек хочет сделать из него своего пса. - Теперь ты трахаешь меня, - не успокоился бесстрастный обвинитель, ловко пробивая каменный панцирь героя. - Ты оказался не слишком-то благородным, мм? И я трачу на тебя время только потому, что пристрастился и теперь жажду смачно заглотнуть херца поэлитней, не думаешь? - Не думаю. Прекрати, - из последних сил попросил Брюс, обтирая костяшками пальцев кровоточащие слюной-спермой губы: под ребрами у него теперь был метафорический, но нож, ржавый и заразный, от удара, который он наконец пропустил. - Я знаю, чего ты добиваешься. Немедленно перестань. - О чем ты? Мой рот - сток для кончи, - особенно злобно выдал Джокер. - Спасибо за то, что выбрали нашу фирму. Обращайтесь еще. Оставь деньги на тумбочке, сладкий. Иные орудия не стоило использовать, и Брюс крепче стиснул зубы: не привычная уже невозможность достигнуть другого человека, а именно этого - ядовитая - разгромила его; все, что прежде виделось ясным, затемнилось. - Джек, возьми эти слова назад, - перебил он мелочный монолог-расчет, бездумный и тупой. - Я делал подобное. Твоя очередь. Добившийся наконец своего злодей беспечно, победно захохотал: Бэтмен умоляет, наконец-то - вот это номер...