Неудачная шутка

Он проснулся резко, за несколько секунд до старта сигнала будильника, торопливо подскакивая, чтобы успеть вырубить адское устройство. Старомодные швейцарские часы, помнящие еще его деда, крякнули обиженно, но что он мог поделать? Нелегко было осознать сквозь тяжелую вату недопрошедшей ночи - и правда, может, он еще спит? Под боком было тепло. Ему нечасто удавалось проснуться не в одиночестве. Ночи стали привычными, но вот в таких малостях он бывал обделен. Неповоротливый, он сам себе казался угрозой... но хоть повезло не нарушить этого тихого сна, почти обморока. В нем Джокер, белый, спрятанный за тканью бланкета, изможденный, тощий, ничуть не похорошевший от заботы менора, казался не более чем анатомически точным манекеном. Брюс вздохнул, искоса посматривая на него. Он все время забывал, что, единый, в такие дни становился полуторным. Он устрашился злобной жадности, охватившей его, но взгляда отвести не смог. Замученная кукла, ожившая игральная карта - Джокер. Кто прозвал его так, что за глупость, язык бы оборвать... Весь состоящий из чистой геометрии - грань плеча, строгое плато торса, обманчиво честный, необоснованно правдивый подбородок, прямо вылепленный нос - некрасив даже во сне, облагораживающем иной раз таких чудовищ, каких сложно и вообразить... Некрасив, даже влюбленно одаренный природой красотой, некрасив, крапленый шедевр авангардизма, зазубренная кромка ножа, дымящийся ствол австрийского самозарядника, некрасив, необыкновенный, некрасив, фальшив и пуст, истаскан, груб, неухожен. Неприступен. Почти недостижим. Никуда не денешься, новый рекорд - присутствие Джека впервые стеснило его. Или нет? Бывало такое? Он не смог вспомнить. Что могло быть не так? Что изменилось? Он хотел получить его, он был счастлив владеть им, он... Ребенком он легко краснел, но о потере этой особенности не стоило жалеть. Чудесно ли испытывать такое? Реанимацию всех тех чувств, о которых он хотел бы забыть. Ужасное смущение, когда иголки девичьего смеха пришивали ему футболки и рубашки к спине. Переполненный полый стебель цикуты в тесноте ладони, однажды встревоживший его до тошноты. Первая вина возжелавшего крови, пришедшая за первой тяжестью страдания, той куда худшей виной, себе непростительной... Разрезанный рот, привидевшийся ему однажды в зеркале - даже если теперь там было только его собственное отражение, он чувствовал куда больше тревоги. Весь дом молчал, птицы не успели прибыть еще под окна к кормушкам и ветвистым насестам, дождь пропустил свой выход с утра, Альфред не осмелился его тревожить, и только старичок-будильник настойчиво отсчитывал секунды... Уже с пять минут. Он подскочил еще раз - неудачное теперь, не самое изведанное чувство: он опаздывал. От его неповоротливости одеяло соскользнуло в сторону, обнажая бледную меховую грудь, и он, вставая, отвернулся, угрюмо натягивая белье, несчастный и подневольный. Нет времени на то, чтобы размяться, и чтобы принять душ, и одеваться придется впопыхах, и все ненужно, и все излишне. Нет отваги остаться рядом с ним, нет гордости главного хищника, нет возможности не быть Бэтменом, и он вляпался в эту паутину преданности по горло, и все было о чертовом подчинении, и не было никого, кто бы мог осудить его, и все равно, что вместе с этим некому было счесть, что эти чувства нормальны... И это не могло быть так легко - получить возможность избежать одного из самых неудобных разговоров на его памяти. Хотя бы сейчас суметь уйти без объяснений. Под трусы снизу к нему вдруг забралась сухая ладонь, широко оглаживая кожу, и он вздрогнул в третий раз. - Джек, - как можно равнодушнее опознал он нарушителя спокойствия, нехотя оборачиваясь. Он остался к нему слишком близко, он должен был наказать себя и за это, и за недостойные кроличьи подскоки в собственных владениях, которые он себе немедленно и навсегда запретил. - Ты чего? Ладонь перетекла по бедру к паху. - Я - чего? - хрипло переспросил Джокер, со сна звуча пьяно и восхитительно привычно. - Я? Лапаю тебя за яйца. Мне нравится осязать Бэтмена. А что? - Да нет, ничего, - вздохнул Брюс, выворачиваясь из-под прикосновения и присаживаясь у его бедра, чтобы натянуть носки и брюки. - Потом поосязаешь... Бэтмена, спи. У меня важные переговоры. Я предупреждал, - добавил он, хотя сегодня его ни в чем не дознавали. Колени переставали болеть - оживленная природа за окном обещала ясный солнечный день, уже понемногу начавший уничтожать мучившую их сырость, стирать все следы вчерашней ночи, не дотягиваясь только до четырех глубоких розовых полумесяцев от его ногтей на белой шее - взамен приобретя слабость под менисками, легкое бессилие, проистекающее из устья последнего позвонка, из таза, из проломленной ласками поясницы. - О, - окликнул его Джокер, глумливо округляя рот, лоснящийся от обильно натекшей за ночь слюны. - Еще вот чего. Ужасный стояк, - пожаловался он, скидывая ловким движением верткой ступни одеяло, и обличающим жестом указал на свой действительно перетвердевший член, который немедленно растер в томном потягивании, демонстрируя с таким примитивным пафосом, будто это было драгоценное древнее или ультимативное новейшее оружие. - Даже больно. Какая провокационная покорность! На самом деле это стоило понимать так - "Не помню, чтобы разрешал за собой подглядывать". Совершенно развратно оттянутый лихим движением орган, безвлажно краснеющий на фоне белого льна его руки, звучно шлепнулся по животу, лишаясь поддержки. Брюсу показалось, что он издевается. Показалось? Да с ним всегда так - поспешишь следом, он уклоняется. Захочешь скрыться в укромном темном месте - он уже там, следит, поджидает, согласен на все... Правда, сейчас в этих однозначных салках чувствовалась примесь иной тревоги, не самой тривиальной. Его руки загодя ощущали объятья и захваты - о, он еще вчера мечтал что-нибудь сломать, и надо было позволить себе это. - Это не в твоем стиле, - не почувствовав по-настоящему тонкого места, процедил он, сжимая непослушные пальцы в кулаки, чтобы остановить их от движения в сторону гипнотизера, встал и принялся бродить подле гардеробной, напряженно обдумывая предстоящее: если он хотел выйти из этой ситуации без потерь, сперва ему необходимо было одолеть этого назойливого клоуна. - Для настоящего дискомфорта здесь не хватает хотя бы горсти битого стекла. Если есть, что сказать, говори прямо, я не в настроении. Он услышал смех, зная, чего от него ждали - выражения покорности у этих ног, сжатия между губ, похвал размеру и уму - и, конечно, полного подчинения. - Ух ты, мощно. Отшил меня! Дашь телефончик? - воодушевленно ляпнул Джокер, пристреливаясь к нему глазами. - Я так далеко ни с одним подручным не заходил! Началось все с того, что я не дал тебе имени, вот точно... Задуманная дерзостью, эта неудачная издевочка шлепнулась оземь, как сдувшийся шарик, изрядно сбрасывая напряжение в комнате. В молчании, про запас выделенном на неисполненный нажим и неслучившиеся касания, едва заметно почувствовалась неловкость - такая земная, что Брюс, вместо негодования от задержки, почувствовал что-то схожее с жалостью. Но любую шутку, брошенную этими губами, метко воткнутую ли, или такую же бесполезную - все равно - он привык считать содержащей как минимум одно предупреждение. Один из самых полезных навыков, что он освоил. - Поиграй, пока папочка на работе, - участливо посоветовал он, делая остановку около выкатной тумбочки у книжных полок, и швырнул добытым из ее недр тераминксом в сторону кровати, целя неудачливому шутнику в нос. - В город не ходи, сегодня показательные выступления ГПУ, они крупно облажались в начале недели. Чем будешь сегодня заниматься? - Убью парочку добропорядочных бюргеров, - вспыхнул тот, без труда подхватывая пущенную в него головоломку прежде, чем она могла бы нанести ему хоть какие-нибудь повреждения. - А ты? Снова собираешься носиться со своим бесполезным хобби? - Бесполезным? - не сдержался Брюс, застегивая ширинку и, освободив руки, занялся рубашкой. - Иногда я забываю, что ты просто дурачок. День льстит тебе, знаешь? Ты выглядишь почти нормальным. Джокер хмыкнул, разглядывая белизну его рукавов. Да и нестандартная для этого мужика ребячливость... особенно в такой неприятный ранний час... Поездка, похоже, не самая прозаичная. - Да я простой парень, Бэт, - тем не менее миролюбивым тоном сообщил он, сдерживая раздражение от возмутительного нижнего положения после гандикапа, устроенного новым днем. - Самый простой из простых. Вскрой мне грудь! Там одно легкое усыпано звездами, другое - полосатое, мм. А что? Я не прав? Думаешь, постараешься и принесешь людям радость? - Что ты все время несешь? Радость? Практически каждая моя ночь стоит жизни. А то и нескольких. Не кривись, ты только что сам считал по этой формуле, - словно пораженный таинственным заклинанием, Брюс замешкался, и вступил в ненужный спор прежде, чем успел спохватиться. Несносный клоун умудрился его раззадорить всего парой фраз. Как же избавиться от него?.. Неисправимый ублюдок. Почуяв секрет, вон как закрутил своей прожорливой пастью. Нельзя даже думать правду. Верно - никакого секрета не существует. - Если я захочу, каждая моя ночь будет стоить сотни, - явно холоднее, чем собирался, ответил Джокер, спуская ноги с постели. Он стал оглядываться - очевидно, в поисках облачения на сегодня - и впору было ожидать, что одеревенелое от грязи исподнее и несвежий костюм вернутся, но этого не случилось: пара движений, и из-под кровати на свет явилась запасная одежда, скатанная в рулон - будто тут он на привале, в лесу, на марш-броске. - Но запомнить тебя будет некому. Ты ведь даже не понимаешь, что война больше не окружает тебя, да? - задумчиво проговорил Брюс, опять отвлекаясь: Джокер заткнулся, вяло путаясь между горловиной и рукавами. Эту привычку он находил не менее экстравагантной - возмутительно жестоко с его стороны сперва натягивать подкладную футболку, оставаясь с голым задом и закрытым лицом - медленно. Ме-едленно. И эти нелепые позы - покатые плечи, спина горбом, вогнутая грудная клетка, когда он ленился искать тепла, и так справлялся всеми своими силами... И все эти повадки - в борьбе с усталостью, например, закрывать глаза тыльными сторонами ладоней. Изготовление тех эпатажных коктейлей, поголовно называемых им "техасскими" (очень смешно!) из дешевого, дурно отдающего Крейном гиннессоподобного пива и старого красного вина из главного погреба, с размахом намешиваемых в благородных коньячных снифтерах, обсыпанных по ободку "эфедриновым сахарком". Или хотя бы вот это пристрастие по-армейски катать свертки из поношенных тряпок, пока по этому телу плачет туго набитый шифоньер, отдельный и неприкосновенный, чтобы исключить эффекты территориального неприятия, и полный всем самым припадочным и цветным на его вкус - но винтаж, экзотика и штучный эксклюзив только зря притворялись веселыми дешевками, он на них так и не соизволил даже посмотреть. Манера игнорировать удачные обстоятельства, при которой он это незамеченное-важное не только никогда не забывал, но и не ленился использовать. Умение поднимать предметы с пола не наклоняясь, цепко ухватывая их пальцами ног, и все эти непременные стояки, что эти ноги вызывали, зудящим летним днем шагая по пропитанным жаром доскам террасы... Ах, нет... Это уже его собственные дурные замашки. - Почему тогда меня помнят все равно? - вклинился в его мысли нахальный голос. - Почему любят? Почти допрос - и ведь какой пустяк... Отвлеченный выбором обуви Брюс грубо рассмеялся, все еще зачарованный, и шагнул обратно к кровати нехотя, и потому сердито: на тумбочке оставались его часы. - Тебя? Ты свихнулся? - звук оборвался, низкий, и он захлопнул рот с характерным клацаньем. Сам загнал себя в угол, и проиграл первый раунд вчистую. Но пора было научиться сдавать позиции без сожалений, если он хотел в конце концов получить большее, а значит - теперь стоило чем-то пожертвовать. - Я ухожу. Эта встреча так важна, что пришлось даже... - Собеседование? - ядовито перебил его Джокер, делая вид, что благородно не заметил удачного для него чужого затруднения. - Брюс Уэйн, властный хозяин Готэма, ищет нижних ролей? О, да ладно. Ты известный лежебока, ты никогда так рано не вставал. Смотри, испортишь себе цвет лица. Неужели этот приятель из тех, кто может диктовать такому, как ты? Такие вообще существуют? Брюс задохнулся от этой отравы, падая вниз и порывисто прижимая придурка к постели. Хороши были любые средства, чтобы отвлечь его, проницательного. Хуже всего то, что он наконец задает вопросы, наконец интересуется чем-то. Еще пару недель назад это было бы приятно. Но не теперь. Теперь - опасно. - Я не всесилен. Будь это так, ты бы сейчас бегал штрафной кросс... В таких, знаешь, коротеньких белых шортиках. Кроме того, ты из таких, мой господин, а ты определенно существуешь, - через силу улыбнулся он, не полагаясь, однако, на свое и без того слаборазвитое притворство, лишь на безлимитный заряд властности. - У меня кое-что есть для тебя. Я проспорил тебе, помнишь? - солгал он вдогонку, поскольку у них обоих отсутствовал опыт нежности, и привычные шипы, шлепки и шипение были эффективней прочего, и протянул руку, мечтая дотронуться до левого шрама. - Ты тогда условий не назвал. Отвлекся. Я отработаю на свой вкус. Мрачнейший Джокер, злобно рассматривая его, увернулся от протянутой руки. Влажные взъерошенные волосы, только накинутая, но уже измятая рубашка, потемневшие губы, нездорово блестящие глаза, и даже строгие скулы покраснели - куда он собрался в таком виде? - И что это? Неужто жираф? - равнодушно отреагировал он наконец, поглощенный пожирающей его ревностью, объектом его вожделения оставшейся незамеченной. - Давай поживем немного, как обычные люди, - игнорируя его, бросил Брюс, поглядывая на Гамильтон, еще не заключенный за замком манжетной пуговицы. Это было непозволительно откровенно? Да. Но ему надоели уловки. - Дам тебе шанс, Джек Эн. Выбери меня. Он не хотел этого - но все равно взглянул Джокеру в лицо. Там было пусто, и только розовые бугры шрамов вяло подергивались, следуя за движениями челюсти. - Если победишь меня до захода солнца, - серьезно пообещал тот, обкусывая себе щеку. Брюс отвернулся, будто ничего не произошло. - Ладно. Кстати, ночью мы уезжаем в Вегас, - приглушая в голосе мстительное удовольствие, декларировал он общие планы, распределив ставки между черным и красным: всего пара часов, чтобы доказать свою не невиновность, но невинность, и сделать это до первой крови. - У меня там небольшой домик, если ты не любишь отели. Хотя ночевать и так не придется, наверно... Подойдет? Много лишних глаз? Но они нам не помешают, не бойся. - И играть против меня будешь? - ему похоже, удалось заинтересовать этого несносного клоуна. - Нет, ограничусь подбадриванием из-за плеча, бряцая бриллиантовым колье у тебя над ухом. Сам как думаешь? Конечно буду, Джек. Если будешь паинькой. Идет? Джокер беспечно пожал плечами. Брюс увидел, как непонимающе дернулся уголок его кривого рта, передавая судорогу левому шраму, и его захватила волна презрения. Невыносимый кривляка. Высчитывает, думает, они все соревнуются. - А ты горячий паренек, Бэт. Рисковый, - до чего-то додумавшись, придурок неожиданно стал весьма вкрадчив и томен, и его темные глаза сузились в две проницательные щели. - Сечешь фишку, заставляя меня фантазировать о том, как будешь течь мной на коленки бизнес-партнеров. Это был снаряд, доверху забитый ядом, и довольно мощный, хоть и с несуразным сердечником, предназначенным повернуть этот осторожный разговор в обратном направлении, на главное событие сегодняшнего дня. Но Брюс был не сильно ранен: о том, что кое-кто уязвлен куда сильнее, чем он сам мог бы быть, ему сказал капризно сложенный рот, растянутый океанической чайкой шрам на нижней губе, навязчиво прямые белые пальцы - верные признаки каждой из его побед, а значит - и этой. - Я решил эту проблему пару часов назад, когда вставал отлить, а ты свои проблемы решай сам... Разве должно быть по-другому? - он успешно скрыл гнев от этой пощечины, стремительно наклоняясь, чтобы жадно присосаться к этому рту на прощание, и самым натуральным образом сбежал, не оглядываясь, лишь пропустив пару шагов на пороге, чтобы захватить пиджак и сказать ему правду. - Ты ужасный садист, Джей, ты знаешь? - Ага, - вслух проворчал оставшийся наедине с собой Джокер, целясь в сторону ушедшего конструкцией из трех пальцев, над которыми можно было взвести воздух. - Что и требовалось доказать. Кофейня располагалась в самом сердце Петли, за крохотным парком скульптур, даже теперь, в зачин дня, оживленным и многолюдным, в подоле у бывшей парадной церкви, на верхних этажах забитой теперь ассорти из адвокатских контор и сувенирных лавок. Темно-серая, массивная, та была уродлива, как и вся своеобразная готэмская архитектура, и хромированная, остекленная отделка заведения арендаторов, огромные витрины и широкие белоснежные ролеты, золоченые вазы-клумбы смотрелись на ее теле, полном оплывших от времени до потери родной геометричности каменных блоков, регентских балконных балясин из черной стали, и потертых лепнин из грязно-белого гипса, как гламурная опухоль. Это было нарядное заведение, но недостаточной марки (хотя бы потому, что организаторы не попытались отсечь приток нежелательных личностей с помощью швейцара или хотя бы охранника), и полупустым оно оставалось как раз по этой причине, и не важно, насколько непроходным был этот утренний час: удачное место губили чересчур высокие цены для обывателей и эта бесхитростная простота, не влекущая показушников и элиту. Джокер, не заботясь о сохранности одежды, ввинтился в вечнозеленые заросли магонии, удобно воткнутые на грязно-сером газоне через дорогу, и неуклюже пристроился там на одном колене, проникновенно заглядывая в перепуганную кошачью морду. - Пикнешь - урою, - ласково предупредил он животное: если позволить здешней фауне визжать и царапаться, этот наблюдательный пост, так придирчиво и основательно выбранный им после веков сомнений (бесконечно долгих трех минут от начала представления), легче легкого мог стать из укромного открытой сценой не только для опытных глаз Брюса, но и для сальных зенок всех остальных. - Мурло в пол, Бандит. Ага, твоя первая кличка! Я слишком часто первый у кисок, мм. Кот, вдумчиво избранный за экстремальную худобу, пыльную шкурку, в целом уродливую внешность, и в особенности за отсутствие левого уха, потерянно мигнул. На этом стоило остановиться - предварительно как предельно суетливый и порождающий излишнее умиление материал уже были отвергнуты раскабаневшая на парковых подачках рыжая белка, а также два излишне пушистых и доверчивых щенка. Над головой, над бывшим подворьем, шумно стрекоча, кружились верткие черные пичуги, на которых его ультиматумы не подействовали бы. Скворцы сновали, безмозглые, но целеустремленные, будто им было до его чертова куста дело. Кружили над ним, будто он был падалью! Со своей репутацией в этом городе он не мог, не скрывая лица, появиться даже у помойки, и вот теперь не скупился на маскировку, подошел к вопросу привычно - тщательно и легкомысленно - и теперь настраивал бинокль, кутаясь в бежевый дафлкот, натянутый прямо на незаменимое фиолетовое пальто (из всех доступных ему тряпок только он был укомплектован капюшоном, который практично прикрывал тылы). Он даже расщедрился на покупку порции макиато вызывающего размера экстра, и там же, в кофейне, у стойки забытого и потерянного разжился приметным полосатым чехлом с переносной треногой для рисования. Объемный шарф, экспроприированный из запасов менора с целью маскировки шрамов, старательно душил его своим длинным серым телом, и свел бы его с ума, если бы это не случилось в момент его рождения. Обзор был так себе. Стоило выбрать камеру? Но он ненавидел, когда его принимали за папарацци, и удавился бы на этой чертовой тряпке, если бы ему пришлось платить за взгляд на Брюса Уэйна. В блистающей бронзовой раме-витрине окна, под натертым до полной прозрачности слайдом его стекла тот уже здоровался за руку со своим загадочным незнакомцем (разочаровывающе неприметным сутулым простаком, прибарахленным с канадским шиком в клетчатое, джинсовое и холщовое), уже располагался за столиком, уже делал заказ. Он приехал сюда открыто, по прямой, прилежно подчиняясь каждому светофору и не превышая скорости. Еще полчаса назад расхлябанный, растрепанный и нагретый ночлегом, теперь он был солиден, строен, строг и с таким излишком классичен, что его небрежно элегантный синий костюм обманывал взгляд, чернея и заостряя брючные стрелки. На другой стороне жизни он казался самодовольнее обычного, и был закрыт так, как не запирались двери самого жирного из местных деньгохранилищ. Холоден и надменен. Не донес чашки до рта, уже требует, чтобы ее заменили. От запонок на его рукавах, зеркальных, начищенных до блеска, ярко отражался белый свет, матово мерцали черные оксфорды, достойные своей отдельной огранки в квадрате-раме подстолья. Все же как по-светски все это выглядит - просто встреча в городе. Хоть и, судя по выбору места, назначал ее явно не он сам. И как спокоен - достоинство, осанка, свободно расставленные плечи, твердый взгляд... Вся эта хуета, лишние фантики. Как это возможно? Остро чуялось, как бурлят у него под кожей кровь и сомнения. Он пропах подставой, и легко можно было узнать, как он был рассеян, расстроен и разочарован - а теперь вот, позирует на парадный портрет. Теперь он, выходит, владеет собой. Ушло смятение. В самый раз было не заметить, что он побрился - учитывая отвлекающую внимание аккуратную короткую стрижку, сменившую неряшливо отросшие пряди. - Да тут работа целого спа-курорта. Времени у него не было, значит! - присвистнул Джокер, вспугивая свои кусты. - Что же ты тут делаешь, Элли? Не так уж и плохо для начала. Осталось понять, что происходит. Почему эта встреча так важна, почему она вообще состоялась. "Ваш черный кофе с ..спанским виски", - прочитал он по губам официанта. Брюс Уэйн, хлещущий в начале девятого крепкий "Пасодобль"? Этот идеальный герой, ворчливый чистюля, любимая жертва и... смотрит прямо сюда. Джокер поерзал, обнаруживая вдруг, как неудобно устроился. Так кто это с ним? По виду слишком беден даже чтобы быть подставным представителем в деловых вопросах. Консультант по чему-нибудь нестандартному? Язык, сдающий очередного казнокрада? Уэйн был пристрастен и лаком до подобных дыр, в которые неизменно совал нос в обход любых приличий локальной общественности. Это что-то стоящее? Что-то, связанное с его альтер эго? Но причины, почему Брюс тогда не пошел бы на эту встречу, даже не стоило упоминать. Ни нависшая над ним угроза шантажа, ни перспектива выгоды не могли заставить его. Это стало бы социальным суицидом, учитывая, что его имя уже звучало рядом с его героическим прозвищем, столь одиозным. Может, так проявляла себя третья сила. Стремящаяся занять пустующее место Крейна, например. Не его собственное, конечно, кто бы что ни говорил, у него никакого места не было, никогда. Брюс вдруг встал, отчаливая, но направился не на выход, а вглубь помещения. Оставил смартфон на столе, как опрометчиво. Тот трезвонил без остановки, так сильно вибрируя, что едва не подпрыгивал, но покушений на себя не вызвал: незнакомец чужими секретами не соблазнился, не сделав ничего подозрительного. Все стало еще унылей. Но это было неизбежно - когда главному герою понадобилось взять паузу, это равнялось принудительному антракту для всех участников событий. Джокер хихикнул, промакивая набежавшую слюну своим маскировочным шарфом. Хотелось бы думать, что это так. Что за спиной нет какой-нибудь хитрой ищейки. Однажды он провел в засаде восемнадцать часов, двигая лишь глазами, и мог бы больше, и мог и сейчас, но должен ли? Конечно, нет. Изнывая от подозрений в бессмысленности своей затеи, он весь извертелся, делая такие ненужные вещи как подсчет блох в кошачьем подшерстке на ощупь и фиксацию в памяти моделей и регистрационных номеров всех машин, задержавшихся в поле его зрения больше, чем на тридцать секунд. Он вдруг захотел видеть Крейна. Не стоило отдавать его так легко, даже делить не стоило, нужно было оставить себе одному - чуть поднапрячься, и хранить не в бэт-сокровищнице, а в доступном месте. Хоть бы и под кроватью, по испытанной технологии... Двинулась прозрачная дверь, в зал вплыла первоклассная самка, слишком роскошная для этой модной дыры. Вернувшийся за столик Брюс стал еще надменней, наконец проявляя хотя бы часть своих обычных реакций. - Хороша, - щелкнул языком Джокер, отчаянно скучая. - Хочешь оттаскать ее за волосы, мм? Хороша, хороша, просто превосходна. И кроваво-алый рот, и оливковое полотнище щеки, и угол плеча, и нежная линия ее позвоночника требовали насилия. И он все же оказался недостаточно внимателен, раз не заметил, как она появилась у входа. Задумавшись, он стал рассматривать руки Брюса, взрыхляя землю найденной тут же хворостинкой, чтобы развлечь себя. Передатчик на Гамильтоне, стыдливо укрытом не по этикету удлиненным для этого белоснежным рукавом, оставался выключен с того момента, как эти драгоценные полужопия расположились на мягкой коже салона очередной шикарной низкой тачки. Все могли слышать их разговор - его таинственный визави, эта сладкая тонкая цыпочка, официанты, полудохлый еврей в синем плаще за соседним столиком, администратор - но не он. Не он, ему было нельзя. Это возбудило его, пустило ему по губам агрессивную улыбку, наполняя его предчувствиями незаконных вторжений и смертельных дуэлей, где он мог бы заносчиво выбрать сторону (соратника или занозы в заднице, не важно), но лишь на миг - потом он вдруг понял, что видит: рядом с ним - журналюга! Этот душок дерьмеца он чуял так явственно, будто рядом коптила навозом звероферма. Это было нечто - Брюс таких на километр к себе не подпускал, что уж говорить о бизнес-ланчах! Тот откинулся на спинку стула, вальяжно укладывая ногу на ногу, но глаз с незнакомца не спустил, и Джокер снова цыкнул, ненавидя ветки декоративных туй, высаженных у витрины, мешающие ему следить за руками переговорщиков своим беспрестанным следованием за порывами ветра. Единственные губы, по которым можно было читать - но они пока плотно сомкнуты. Он слушает? Или за их столиком пока царит тишина? Ну так, значит, деловая встреча? Но это мелкая сошка, куда мельче допустимого. Не стоит ни гроша, журнальный клерк или фотограф. Нет? Он ошибся? Может, сутенер? Джокер осмотрел женщину еще раз. Дорогая. - Это какой-то кофе-брейк уже, - недовольно пробормотал он, с усилием втирая окуляры бинокля в глазницы: не удовлетворившись одной чашкой, его темпераментный герой широким жестом предложил собеседнику, похоже, испробовать все меню. - Молчишь. Слушаешь его? Или... О чем ты можешь молчать с чужаком, Бэтси? Репортер был красив, предельно мужественен, но мягковат и, одновременно, грубоват в лице - волоок за рамами сильных диоптрий, но с тяжелой челюстью и круглым лбом, прямо молодой бычок. Впрочем, рассмотреть его толком не удавалось, и никак не узнать, о чем он говорит. Бэт смотрел на него загадочно - с интересом, а ведь мужики редко удостаивались такого взгляда. Исключениями являлись лишь соперники, осмелившиеся бросить вызов не Уэйну, но Бэтмену, да нуждающиеся, по его мнению, в защите сопляки и древние старцы. Любопытно, но не более того. Была еще одна версия происходящего - если это не бизнес, не криминал, значит, это что-то личное. Что-то, что касалось Брюса так глубоко, как он предположить не мог на своем нынешнем информационном уровне. Очередной Томми? Похоже на то. Может, дальний родственник пришел поплакать ему в жилетку? Было бы не так уж и плохо - по сравнению с этой ледяной скукотищей происходящего. Тут наконец хоть что-то случилось, да еще и перечеркнувшее предположения о деловом оттенке этой чудной встречи. - "Предупреждение", - прочитал он вслух по тонким темным губам, растянутым на невыразительном лице Брюса в благодушную улыбку, пока тот пожимал протянутую ему руку - неестественно, одними только пальцами, в этом жеманном движении выражая что-то неясное, но удивительно ему несвойственное. - "...ий раз". "Последний"? "Следующий"? Проклятый мидвестский говор. - Эй, пацан, что у тебя там? - произнесли сверху и слева, и над ним склонилась тень, зашивая собой солнечные дыры в листве. - А-а, котик. Бедненький какой. Не мусори тут, окей? Джокер скривился, испуганно складывая рот, чтобы получился нужный звук: даже самые грязные и уродливые существа, оказывается, временами вызывали сочувствие, тут он просчитался. - Да, офицер, конечно, - он покосился на форменные ботинки ГПУ, потревожившие его убежище - но те остановились ненадолго, и все, отправились дальше. Ну или нет, основы мироздания все еще незыблемы, и это всего лишь - и как всегда - слова. Лицемерное выражение сострадания явно не то, что поможет добиться успеха - и возможности его перемещения остались так же легки и свободны, а кто-то лишился возможности пропустить пару ступеней вверх по карьерной лестнице. У бедра замурчал пригревшийся Бандит, выглянуло зимним лучом солнце, пустившееся совсем уж ослепляюще мерцать на зеркальной, заполненной прозрачным белым светом сцене - бокалах для воды, стеклах витрины, даже, кажется, на идеальной эмали геройской улыбки... Брюс Уэйн открыто, беззаботно улыбался. Бэтмен беззвучно хохотал, самопомещенный в светлое той самой непробиваемой, неприступной тихой роскошью, в другом, враждебном измерении. - Да ты поимел меня, сученыш... - прошептал Джокер, надуваясь от обиды: почувствовал себя круглым дураком. - Ах ты бл'искучий кусок говна! Это было сокрушительное разочарование - здесь ничего не было. Все это было достойно его внимания еще меньше, чем внимания миллиардера с забитым графиком. Это ведь просто шахматная партия, верно? Глупая игра. Правда такова, что после мата, за пределами игры, победителя можно заставить ссать собственными зубами. Он давно искал это - разрешение противоречия. Должна была быть какая-то прослойка между "правами на жизнь, свободу и стремление к счастью" для всех, к которой Брюс так необоснованно уверенно стремился, не достигая, и тем фанатиком в черном, переполненным жаждой насилия, которого этот город терпел по ночам. Но там не было ничего. Разницы между этим - не было. Впрочем, он скоро уже одернул себя: всему этому недоставало настоящего вкуса и цвета, и Бэтмену, пожалуй, было не под силу переиграть его такими ерундовыми методами. И чего он так завелся с этой глупой слежкой? Как-никак, были куда более важные вещи. Война давно закончилась, верно. Пока он договаривался с собой о пересмотре базовых методов, Брюс встал и попрощался с собеседником, на ходу прижимая телефон к уху. Он наконец выглядел недовольным, будто этот звонок замедлял его, будто спутал ему все карты. Джокер фыркнул, приподнимаясь, чтобы размять затекшие ноги. Их желания все еще пересекались в некоторых точках. Он все же дождался, когда тот покинет место встречи, и лишь тогда снялся с места и неторопливо пересек улицу наискосок, подозрительно оглядывая оставшегося за столиком журналюгу. Потягиваясь, ускорился, обошел здание сзади, остановившись только у черного входа, чтобы спустить капюшон и пригладить волосы. Риск облысения становился все более реальным. Еще несколько лет, и он станет обладателем целомудренной тонзуры. Можно было уже сворачиваться, но он помедлил, заваливаясь в заведение через кухню (шеф, которому он кивнул с подчеркнутым отсутствием почтительности, растерянно и приветливо улыбнулся в ответ, и путь был свободен). Все еще ничего интересного. В сортире было чисто, безлюдно и безжизненно, как в морге, и он, не марая рук и не отвлекаясь, беспрепятственно обследовал единственную урну на предмет компромата, однако единственным его трофеем стал кусок бумажного полотенца, которым Брюс вытирал руки. Отличить такой мусор было несложно: тот всегда, закончив, складывал любые салфетки в условный треугольник тремя движениями. Бумага еще пахла тем одеколоном, что он выбирал неизменно - дубленая кожа, благовония и вымоченная в цитрусовом сиропе пряная деревяшка. Он вытирал лицо? Шею. Взмок, что ли, от того, что наконец сумел подшутить над ним... Вряд ли это достижение - результат этих поисков в любом случае оставался неясным, хоть и диапазон находок оставался один на все времена: от обличающих чеков и безопасных на первый взгляд записок, до капель крови, горя или удовольствия. Джокер развернулся на выход к концу улицы, полностью теряя интерес к окружению. Нет, Вегас - херня, им стоит махнуть в Атлантик-сити. Он уже жалел о своем упрямстве, не желая рисковать самым сладким куском - возможностью доминировать над сильнейшим в приватной обстановке, а главное, на территории без штрафов. И тут как раз журналистишка намылился восвояси, хотя сперва казалось, что он останется надолго - но почему-то даже не взглянул в сторону дороги, и не предпринял попытки поймать машину. Неужели кто-то по-настоящему занятой еще пользуется городским транспортом? Или ему близко, и он пойдет пешком? Если у него новая встреча, с небольшой вероятностью она может заслуживать внимания. Искушение было велико (никакой награды в конце, но и затрат минимум) - и слежка продолжилась. Вести его было легко, даже очень. И недолго - пара поворотов, и вот этот фраер завернул в междудомье. Джокер высоко оценил его выбор. Неопрятно отплевываясь прямо в шерсть шарфа, втек в подворотню следом, томно осматривая обстановку из-за шершавого и серого кирпичного угла. В таких местах приличные мальчики отовариваются самыми запретными из удовольствий - если не могут сами добыть себе шлюху на разделку или трехлетку для супружества - а такие гандоны, как этот бульварный писака, стало быть, все это фиксируют для вечности. Одно хорошо: по старинной традиции Готэма даже его стены могут щипануть бумажник-другой. Знакомая атмосфера. Но стоило ему оценить окружение, как его расслабленность сразу прошла: в узкой каменной кишке, ожидаемо завершающейся тупиком, абсолютно неожидаемо никого не было. Джокер оторопел, потому - сразу же рассвирепел. Такие фокусы он терпел лишь в исполнении Брюса, ну и сам проворачивал с удовольствием, но остальные... Мордами не вышли. Дурить его вздумали! Прохлаждающиеся на помойном обеде вороны, встревоженные его появлением, в панике встали на крыло - будто он первый, кто прошел здесь сегодня. Обстановочка так себе - все сыро и склизко от вечной затемненности, срань по углам, вонь, обитающие в двухметровых мусорных баках толстые крысы с палевыми спинками, пластиковый хруст и шелест под ботинком. На асфальте под его ногами дрожали от ветра мутные лужи - шоколадное молоко - и ни одного выхода к канализации, кроме того, что был за его спиной. Джокер прильнул к стене, внезапно и неприятно удивленный. Кирпичи под его пальцами, темные от влаги, сыпучие наростами грязи, монументально не содержали не то, что двери в какую-нибудь китайскую кухню, но даже зазора, позволившего бы поразмышлять о романтичных, но в жизни мало встречающихся тайных проходах. И даже если Готэм уже раз подарил ему такие двери, здесь, наверху, все было обыденно обычным, повседневно будничным, и ровным счетом ничего в себе не содержало. Ближайшее окно на четвертом этаже, и ни одного выступа. По меньшей мере четырнадцать метров, а то и пятнадцать. Что это за трюк такой... Он уныло зыркнул по сторонам, впервые не наслаждаясь погоней, и поднял крышку ближайшего контейнера. Ничего. Следующий показал ожидаемое. Ничего. Ничего даже более-менее достойного внимания тут не существовало - за спиной не исчезло то чистенькое кафе, отмеченное золотым (в двух плоскостях кассы и писсуара) прикосновением Брюса Уэйна, и город был, никуда не исчез: за углом кого-то подзывали-подсвистывали, все так же голосили птицы, гоняли покрышки по двухполоске, в облаках пара тонкошеий студентик на подработке кипятил сосиски для биф-догов, кто-то праздный или бездомный удивительно фальшиво напевал на черный манер, наперерез ему завывал своей тоскливой шарманкой уличный виолончелист, окруженный спешащей на работу гремучей людской массой, вышел, совпадая по времени с показаниями Брегета на его запястье, утренний выпуск "Готэм-спорт", первородный крик которого уже звучал из горла газетчика-киоскера... Все - реальность. Сойдет. А вот журналюга испарился. Джокер вернулся к лужам и осмотрел самую глубокую, орудуя концом телескопической дубинки как щупом. Ничего. Исследования ливневого спуска в десяти метрах от бермудского места тоже ни к чему не привели, прохода не было, и он стянул с себя перепачканные прятками перчатки, до трясучки отвращающие его, скомкал, запустил ими в ровную говноподобную жижу, жидко покрывающую выемку слива. Фиолетовая кожа осталась на поверхности, впечатанная в грязь, не утонула и утонуть не могла. - Папуля шмальнул себе в рот из любимого дробовика, когда узнал, что я возвращаюсь домой, вот как сильно он не хотел, чтобы мы с семьей воссоединились, - не показывая носа из своего шарфа, позже, уже сидя в машине, удрученно, предельно честно признавался он в спину пожилому таксисту-пакистанцу, покачиваясь на заднем сиденье тяжелым и напряженным сгустком досады, но развеселить себя не удалось. - Останови у кладбища, раджа. Я покажу, где. - Я такой застенчивый, мм, - патетично объявил он прямо с порога кухни, которой обычно избегал из-за яркого хирургического освещения и специфического приторного запаха. - Я должен был заставить его проглотить эту сахарную косточку, даже если бы пришлось вбить ее прямо ему в горло. Некоторые люди не созданы для того, чтобы быть счастливыми - они просто не осмеливаются на это! В руках он держал увесистый атлас города, графства и инфраструктуры, твердо намереваясь вычислить тайну странного тупика, так ловко накрячившего его. На лице дворецкого не отразилось ничего, помимо вежливого приветствия. - Прошу прощения, сэр, с годами у меня сильно испортился слух, - невозмутимо проговорил тот, настойчиво принимаясь выставлять на стол нагруженные тарелки. - Что? - заиздевался Джокер, плюхаясь на стул. - Что? - не смутился Альфред, на самом деле втайне эпатируясь, но в основном о сочетание бордового бархата его брюк и слишком простой рубашки цвета зеленой воды. - О, мне снова стоит извиниться. Полагаю, мне стоило отдать должное вашим исключительным способностям. Вы ведь никогда не делаете ничего прямолинейного! Спросите у него сами, - тут же бросил он будто бы невпопад. - И без угроз ножом или в каких-либо подобных условиях. - Я и у тебя ничего не спрашивал, - справедливо заметил Джокер, пускаясь качаться на стуле, да так интенсивно, что рисковал обрушить стол со всем содержимым. - Но ты мыслишь в правильном направлении, торопыга. И весь в делах! Похвально, похвально. - Готовлюсь к празднику, который никто не будет отмечать, - ответили ему коротко. - К какому? Дню президентов? - неудачно пошутил он, и сразу же затух. - Любите вы ритуалы. Что у тебя там? Смола и ладан? Куропатка на грушевом дереве? Часы в парадной прихожей пробили двенадцать раз - звук, в этой части дома еле слышный, но почти осязаемый под пальцами для особо чутких - тем более в условиях спешки. Альфред вновь любезно изобразил, что ничего не замечает. К тому же, его уже заждался заваренный чай - подходило время дневной радиодрамы, которой он очень не хотел бы пропустить. - Если бы вы исполнили свою мечту, и воцарились в Белом доме, тогда бы мы отпраздновали, - назидательно покачал головой он. - Первое издание Шервуда Андерсона, если хотите знать. С автографом автора. - Мм, - Джокер закопался в атласы, быстро двигая пальцами по мелованной бумаге будто слепой в поисках рельефа Брайля. - Правда? Я вот работал в архиве, но это оказалось ненужной тратой времени... О, я такой перфекционист... Эти репереживания меня доконают... После того, как было объявлено, что в бэт-игровую он не допущен, он нашел в себе некоторую потребность к реабилитации. Но у него никак не получалось сконцентрироваться - он становился нетерпеливее с каждой минутой, а вчерашняя по-бумажному одноразовая и пустая идея, родившаяся от столкновения его запутанных суждений о своих и чужих желаниях, так искушала, что приходилось признать ее господство. - Мне нужны транки! - осенило его: единственный путь - мир с собой, но он недостижим без специальных средств. - Искрометаю тут почем зря... Гренни, тащи свою аптечку. Альфред не ответил, глубокомысленно помешивая бульон. Казалось, он даже отсчитывает повороты черпака. - Желаете, - наконец заговорил он, с неудовольствием осматривая крохотное пятнышко на своем белоснежном фартуке, - получить доступ в ту лабораторию, мастер Джек? Это было сказано так колко, но беспристрастно, что Джокер даже не сразу заметил главной дерзости. - Не называй меня так, - рассеянно огрызнулся он, подпирая лоб рукой в крайней задумчивости: старик никогда не делал ничего лишнего, и главной загадкой всегда оставалась его непредвзятость - никаких поблажек, но и Брюсу тоже; никаких подсказок, никому. Но разве теперь это не было намеком? И, выходит, Крейна с ним все же разделили. Как благородно! Он чуть не блеванул. - Я знаю свое место, - в это время завел свою пафосную волынку старик, неприкрыто наслаждаясь поездкой по его ушам. - Не забудьте съесть свои овощи, вам не хватает клетчатки. Нет, это не "зеленое нечто", как вы предпочитаете это называть, это спаржа. Довольно того, что вы отказались от первых блюд, и нет, нельзя все время питаться только кукурузными хлопьями. Принято думать... Поспешно переставший слушать Джокер бросил забавляться с картами и принялся за еду. Под аккомпанемент добрых советов он изнывал от темпа местной жизни, и теперь все ускорялся ему назло, свирепо орудуя ножом - так, будто неприлично непохожий на все заботливо приготовленные этим старым лисом завтраки стейк на его тарелке отказывался терпеливо сдаваться ему на съедение. Полуденная пища. И он не собирался задавать вопросов, к которым его подталкивают, избегая настоящего разговора. Ему понадобились уточнения по поводу того, что же он на самом деле видел утром. - Он знает про мои делишки? - наконец слабовольно спросил он, расточительно разрешая себе любую подлость и непрочность. - Или он как всегда... мм... нашел проблемку для изучения? - Мастер - человек, склонный к созерцательности, - уклончиво подтвердил Альфред, доставая из буфета бутылку кирша. Болтовня прямого ответа не содержала, но не была отрицательной. - Значит, грузится опять чем-то понапрасну, - деловито оборвал его Джокер, одобрительно подставляя стакан. - Я не знаю про его делишки? А молчание всегда было красноречивей, чем согласие. - Я его себе на кулак натяну! - счастливо прорычал он, самодовольный. - Сделаю себе браслетик из его жопы. Фенечку! - непроницаемый для всего мирского Альфред глубокомысленно приподнял брови, и его перекосило. - Мы поругались, - стеснительно объяснил он. - Между нами скрытый конфликт. - Как же так! - саркастично воскликнул дворецкий, энергично всплескивая руками. - Не может быть! Ах, как жаль. А ведь вчера был Валентинов день. - Деда-а, - нажал Джокер, маслянисто глядя. - Будто нам всем не срать на это. - Нет, - заартачился верный слуга. - Вы за ним следите, - вдруг насмешливо сказал он, едва улыбаясь. Джокер самодовольно нахмурился, облизываясь - его крупный розовый язык прошелся по линиям губ и рубцов неторопливо, щедро нагоняя в низины и трещины слюну - и стал нападать еще активнее. - Злорадствуешь, Бригелла! - почему-то обрадовался он, параллельно брезгливо разглаживая на столешнице смятый комок линованной бумаги, исписанный, похоже, не чернилами, а с помощью какого-то острия и крови. - Странно. Почему ты так решил? - Вы отрицаете очевидное, разорив, будто дикий енот, корзину для бумаг из его кабинета? - удивился Альфред в свою очередь, изо всех сил стараясь держаться еще дружелюбнее. - Да-да, сэр. Из той комнаты, что единственная закрыта на ключ. Гипотетически. - "Глаза - рассвет, а кудри - мрак ночной"... - прочитал Джокер себе под нос, не переставая жевать. - Это тот очкарик-маньяк с загадками, его валентинка? Он стал писать куда лучше. - Не стал. Это называется плагиат. Причем бесстыжий. Джокер зыркнул по сторонам, прислушиваясь. Он так много ел последние несколько лет, что едва не дал охотничьему чутью, которым так гордился, покрыться слоем жира. Так он ничего не добьется. - Нет, это называется тщеславие, Фредди, - весело глядя, возразил он, но вдруг снял маску и изменился до неузнаваемости. Сгорбился, посерел, лишился красок - и только его яркий желтый оскал остался на поверхности, лицо - утонуло, и его холодные и невыразительные глаза заблестели, окрасились агрессией. Альфред с недоверием обнаружил, как тяжелеет воздух. Под сердцем закололо, по спине пошли мурашки. Он был недостаточно осторожен, взявшись играть по чужим правилам. Это была их первая крупная стычка - этого непредсказуемого человека, и его лично, безотносительно хозяина. - Вы видели его с мужчиной или с женщиной? - склоняя голову, смело спросил он, пряча настоящее любопытство за участливой его формой. Бояться было нормально, но куда там ему - непочтительный на свое счастье, он был чрезмерно отважен для уровня той ответственности, что беспробудно нес уже много лет. - С мужчиной, - не медля ответил Джокер, пренебрежительно отмахиваясь от таких незначительных деталей. - И с женщиной. Не важно. Думает, я люблю головоломки. Пфф. Ненавижу. Любые загадки меня неимоверно злят, понимаешь? Я считал, что мне быстро надоест, - шлепнул он правду, поражая Альфреда нестандартной для себя простотой и открытостью, пусть враждебной, но все же. - Выступать для него. - Вы собирались убить нас тогда? - не скрываясь уже, поинтересовался тот, в последние годы приобретя какое-то отчаянное равнодушие к собственной безопасности. Он действовал едва ли в рамках дозволенного. - Черт, старик, хоть немного верь в себя! - прыснул Джокер, не ожидавший такого глупого вопроса. - Ты еще можешь приносить пользу. Да вы все, в общем-то, довольно удобны. Существовала, конечно, вероятность, что его авторитет для вас не такой... мм... поразительно огромный... Я не испытываю трудностей с адаптацией, ты же знаешь. А раз так, ты расскажешь мне все, что знаешь! Может, ты хочешь защитить его, мм? Хочешь сказать, он без тебя не сможет, он в тебе нуждается? Думаешь, что никогда не ошибаешься? - О нет, сэр, нет! - горячо покаялся ему Альфред. - Я ошибаюсь чаще, чем хотелось бы. И, увы, по-крупному. Они остановились, схлестнулись взглядами. - Ты обо мне, мм, - отчеканил Джокер, недобро усмехаясь. - Жалеешь, что не попытался сдать мне копам. Жалеешь, что у тебя все равно ничего бы не получилось. Ну-ну. Так открыто перечишь мне. Не хуже, чем твой хозяин. Думаешь, я в тупике, мм? Думаешь, я теперь ничего не смогу?! - Прекратите, Джек, я ничего не знаю, - холодно отпрянул Альфред. - Не делайте этого. - Твоя проницательность граничит со слабоумием, дерзкий папа, - издеваясь, прогремел Джокер, и его рот на мгновение, казалось, превратился в зубастую пасть. - Не делать чего? Польщенный самоотверженностью старика, он разухался от смеха, символично забрызгивая стол изысканным дымным бордолезом. Ливень из крохотных, но густых красных капель покрыл глянцевую плоскость столешницы, непорочную прежде гладь салфеток, абрис зданий, улиц и дорог на раскрытых листах альбомов. Прежде сожалеющий об отсутствии скатерти Альфред рассеянно пожурил себя за то, что не выбрал для соуса иной основы, попроще. Нет, сошел бы и кетчуп, против которого он прежде упорно боролся и победил. - Понятия не имею, - честно признал он. - Но не делайте, прошу. Видите? Я испуган. Я вас умоляю. Простодушное подобострастничанье (правильное обхождение каждого, кто по своей глупости осмелился вызвать гнев этого существа) достигло цели. - Не суетись, - сразу же подобрел Джокер. - Я ничего не сделаю. Ничего грандиозного. Разве мне нужно повторять? Кроме того, я теперь в таком положении - незавидном, прямо скажем - в котором каждый мой промах ударит по мне вдвойне. Но так продолжаться больше не может. Разве ты не видишь, как он нестабилен? Думаю, я смогу его уравновесить... Всего лишь пустячок... Никакой крови, открытых переломов или заложников, только непогода, тени и резина, выражаясь иносказательно, но в результате каждый получит то, чего хочет. Чего заслуживает. Чего он хочет, Фред, и чего он заслуживает. Но Альфред знал, что этот человек совсем не так великодушен, чтобы не проверить намерения сдавшегося, и совсем не так устроен, чтобы на самом деле смягчиться. - Его представления о том, чего мы все заслуживаем, будут противоположными, вы же понимаете? - осторожно вернулся он к своей неблагодарной доле советчика, продолжая и прерванные неожиданным выяснением отношений домашние дела. - О, я в курсе. Он всегда не согласен. Но потом ему понравится. Ему всегда - потом - нравится, - Джокер замедлился, мечтательно поглядывая в сторону окна: он не лгал, у него правда не было никакого особенного плана. - Все равно мне уже надоело. Нудно. Он расставил акценты в своей речи так, будто обсуждать больше было нечего. - Прошу простить меня за эту обиду, которую я нанес вам от своей неосведомленности, - вдруг решительно заявил Альфред, поджимая губы, и стал нервно перебирать и протирать и без того чистые кофейные чашки. - Вижу, она сильна. Джокер обнаружил себя немного более раздраженным, чем это было необходимо. - Ого. Уверен? - переспросил он, прикрывая глаза, словно от удовольствия. - Твой аргумент? Альфред ответил ему полуулыбкой, полной выраженного усердия. - Не смейтесь надо мной, - потребовал он. - Я всего лишь слабый старик, а вы прагматичны в превосходной степени. Стали бы вы так бушевать без причины, без серьезного проступка с моей стороны? Я оказался не в силах даже понять, в чем повинен, а значит - полностью некомпетентен. Кто знает, быть может, однажды у меня совсем не останется сил, чтобы содействовать вам. И, случись так, что будет нужна моя помощь... - Угрожаешь мне. Интересно! - впечатлился Джокер, разглядывая, как под его напором тяжелеют в чехле тяжелого вязаного кардигана усталые старые плечи. Если бы дворецкий не исполнял бы свои обязанности с подобной страстью, можно было бы оставить его в покое. - Не надо, прошу, - с участием увещевали его. - Вы знаете почему? Любовь и ненависть находятся на расстоянии одного шага. - Как банально. Уродство. Вот поэтому он тогда пытался избавиться от тебя, и вернулся, лишь осознав, что на стирку его бэт-трусиков согласен только ты, - оскалился он. - Он не дорожит тобой так, как ты этого заслуживаешь, мм? Ох, смотри, не сожги лепешек, Альфред. Время для твоего участия еще не наступило. - О, уверяю вас, мне достаточно того, что он не ненавидит меня так, как я, как свидетель всех его слабостей, этого заслуживаю, - отмахнулся от него Альфред. - Вы следуете за вашими желаниями, мастер Джек, хотя прежде руководствовались лишь рассудком и... его желаниями, вот почему все проходило так гладко, и вы выигрывали раз за разом. Но позиция жертвы... И ваша мания не признавать, что вы желали бы все контролировать... Ваши аппетиты все растут. Это вас погубит. - Может, я просто ревнив, мм? - предположил Джокер, а когда ему не поверили, притворился, и стал печальным и честным. - Меня затрахала предсказуемость, которой вы с ним так ищете. Покой! Полное говнище. Но я и это могу. Я и это могу... использовать - меня-то все устраивает... Я тоже хочу знать больше - так расскажи мне, давай. Альфред вздохнул. Чай перестоял и был безнадежно испорчен, пьеса - пропущена. - О его слабостях? Это смешно. Вы не сможете понять, - пламенные глаза, дикие, бессовестные, жгли его, и он, поддавшись этому напору, чтобы облегчить эту запланированную пытку, стал перечислять нехотя, не ожидая ничего, помимо недопонимания. - Простосердечие, движения навстречу, сомнения, отвергнутые дни, в которые люди заключают друг друга в объятья, в которые тоскуют по кому-то. Дорогие сердцу забавы и игрушки, горькие, беспричинные слезы. Первую любовь, признаки взросления. Пробы подлости и зависти, страх, немощь болезней. Беспомощность, невозможную чистоту... Бессильный гнев у надгробной плиты, отвращение до рвоты... Джокер все же попытался понять его, но это, конечно, было для него непосильной задачей. - Игрушки? Что за чушь... - простонал он, пораженный тихим смехом, никаким образом не связанным ни с весельем, ни с торжествующей саркастичностью, и имеющим исключительно нервическую природу. - Ты о машинках в его гараже или о солдатике в его постели? Смешно. А если без болтовни? Но в этом что-то было, и он навострил уши. Это ленивое перебрасывание фразами напоминало драку очень толстых и очень усталых борцов, каждый из которых не знал, за что он сражается - но все же были признаки и страха, и силы. Вывешенный на кухонной стене дисплейчик домофона мигал безостановочно, заполненный неотвеченными вызовами. Уже прошло время дневного курьера, это время "лично в руки" и "не кантовать", а за воротами скучал садовник-немец, приезжающий следить за уродливым зеленым лабиринтом в северной, парадной части сада, от которой глупый старик все никак не мог отказаться... И когда такое было, чтобы тот забыл напрочь об их существовании? - Вы просто не знаете этого языка, - категорично отверг его тот, и все планы по введению его в истерику вдруг оказались несостоятельными. Джокера перекосило. По крайней мере пятьдесят лет, уложенные маскировочной сетью на лицо дворецкого, мешали ему читать по нему без ошибок. - И кто из них причина? - вдруг спросил он, наклоняясь вперед и хлестко шлепая окаменевшей от ярости пятерней по столешнице. - Ты остался тут из-за мамочки? Может, из-за папочки? По кому из них ты мочишь по ночам ладошки, мм? Чей запах ты выискиваешь на воротниках зимней одежды? Какой посуды касались эти губы? У тебя дитя этого человека, Альфред Пенниуорт. Представляешь иногда, что он твой сын? Насколько часто? Альфред не получил урона, и улыбнулся ему приветливо и мирно. - Я никогда не был особенно сильным, мастер Джек, - бесстрастно поклонился он. - Даже если впоследствии мне пришлось. Благодарю! Вы так заняты, но нашли время, были так любезны поразмыслить обо мне. И откуда в вас, мой мальчик, такое понимание предмета?.. - Ты и правда теряешь слух. Ты ведь не игнорировал меня, верно? Ничего никогда не исчезает без остатка, да, - не слез с горба могилы его горя Джокер. - Это самое чудовищное. Ох, жизнь куда большая сука, чем я! "Еще один раз, последний"... Он уже ничего не пытался добиться - просто вышел из себя. Альфред почувствовал, как усталость медленно сдавливает виски - и отступил, опустился в свое любимое жесткое кресло у окна. - Я вот что вам скажу... Желать счастья близким - базовая потребность, необходимый минимум. Но не напрягайтесь слишком, чтобы постигнуть такие простые истины: вы можете навредить себе. Каждый из вас двоих ищет смерти, чтобы выживший смог отомстить, вот чем вы оба занимаетесь. Признаться, даже не знаю, какие времена были для вас лучше, нынешние? Или когда вы молили его спасти вас, убеждая себя в том, что спасаете его от мистера Эллиота? Или в самом начале, когда мечтали, чтобы он научился хотя бы ненавидеть вас? Он позволил себе больше, чем следовало. Но, зараженный энергией этого зла, опьянел от тревоги противостояния, и забылся так глупо... Он не осмеливался сказать такое Брюсу - а должен был. Он не должен был говорить это сейчас - и осмелился... Джокер смотрел на него несколько секунд, прежде чем взорваться, и этот промежуток был поистине тревожен. - Ты сдохнешь в одиночестве, - негромко зашипел он, всхлюпывая пузырящейся слюной. - Обещаю. Я прослежу, чтобы ты сгнил в благотворительном паллиативе, способный лишь мычать, голодный, обосранный, протухший, в ужасе ожидая черножопого санитара, ежедневно приходящего выдать тебе дозу ботинка по почкам! Альфред в конце концов испугался - но не того, чего следовало. - Боже правый, Джек, тише! - понижая голос, с опаской зашипел он, по следу цепочки разыскивая часы в недрах кармана. - Что, если он услышит? Разве он не должен был вернуться как раз к этому времени?.. Глупый мальчик. Я никогда не осмеливался присваивать его, но счастлив был наставлять, когда он в этом нуждался. Я так долго был ему семьей... Куда больше, чем те, кто этого на самом деле заслуживает. Он не забывает добра, для этого он слишком благороден и совестлив, и ваших слов может и не простить. Джокер кисло хмыкнул, отвел глаза. - Если я захочу, он будет умолять меня об этом, - разом сдулся он, поникая на своем стуле, будто слабоумный ребенок. - Вот увидишь, он будет умолять меня, стоя на коленях.