Неудачная шутка

На кухонном столе застыла смелая натюрная композиция из грязной посуды, объедков и пятен соуса. Свинарник посреди привычной идеальной чистоты и опрятной упорядоченности - значит, Джек где-то поблизости. - Альфред? - удивленно позвал Брюс, не найдя дворецкого у плиты, на его обычном для этого времени суток месте. - Его нет, - суховато отозвался тот из угла, из глубины кресла, прежде проследив за заинтересованным взглядом хозяина. Такой нелогичный ответ запросто мог быть принят за шутку или стать причиной недопонимания, но не в их ситуации. - Неужто вы не встретили его по пути? Он только что вышел вам навстречу. Вы не могли разминуться. Брюс расправил плечи и шагнул дальше от входа, к окну, стараясь не слишком радоваться новому ловкому побегу, совершенному прямо у него под носом. - Нет? Ну и отлично. Мне все равно недосуг с ним нянчиться, а в это время года он невыносимо сварлив... Как, впрочем, и в любое другое... Не важно. Я был в городе, встречался со старым знакомым... он тут проездом. Ему приходилось угадывать происходящее, не задавая вопросов, потому что адресовывать их он должен был тем, кого хотел обмануть - так было с самого утра и до этого момента, так было и теперь. "Знакомый" и правда остановился в Готэме ненадолго - и, судя по всему, был бесполезен. Как бы то ни было, Альфреда это выданное невзначай объяснение должно было удовлетворить - и так и случилось. Тот задумался на несколько секунд, но было видно, что новая информация вполне согласовывалась с его собственными выводами. - Безусловно, сэр, вы правы, - с достоинством кивнул он, искоса глядя. - Со взрослым человеком нянчиться - неблагодарное дело! Эта мини-победа была не критична и весьма удобна, отчего Брюс без промедления почувствовал себя гнусным предателем, разменивающим искренность на собственное спокойствие. Ветхость любимого старика снова уколола его в сердце. Маленький, высохший... Какой же он хрупкий, как же он постарел... - Вот, купил тебе цветов, ты же любишь, - объявил он, с предусмотренным эффектом отгибая плотную темную завесь небрежно хранимого на сгибе локтя пальто, чтобы достать и раскрыть иссиня-белую упаковочную бумагу, в которой хранился до скрипа тесно собранный пучок подснежников. - Не вставай, не вставай, - запротестовал он, когда Альфред, не меняя своего невыразительного лица, выпрямился в кресле, - я сам все сделаю. Он попытался утаить, как доволен своей оригинальной предусмотрительностью в заботе о нем, но получилось не очень. Блуждая громоздким беспомощным гостем по враз ставшей меньше кухне, он стал искать вазу, и сразу же потерялся среди множества полок и обилия ящиков. Альфред недовольно откашлялся, нейтрализуя непочтительность цементированием на губах вежливейшей улыбки. Главное действующее лицо (локальная причина его мигрени) сменилось, но принципиальных различий не обнаружилось. Прямолинейность бывала не менее назойливой, чем подлые игры. Возросшее в последние годы внимание хозяина к его незначительной персоне было немного... обременительным, и он язвительно подумал в который раз, что эту энергию можно было бы пустить в область, остающуюся безбожно запущенной - на заботы о будущем. К тому же, непробиваемый аутичный кокон не самого легкого для окружающих характера не позволял тому заметить, что интерьерные украшения, равно как и любые другие не самые обязательные вещи, в этом доме появляются исключительно для его комфорта. - Как вы и велели, сэр, мы обсуждали визит к доктору, - педантично отчитался он о проделанной работе, все же вставая, чтобы в два движения разрешить хозяйские затруднения. Брюс, незаметно и неотвратимо оттесненный в угол, обнаружил себя отвергнутым, но только рассеянно улыбнулся, разыскивая телефон. - И как? Понадобился ключ? - поинтересовался он, в ответ получая отрицательное покачивание головой. - Ясно. Но это не гарантирует, что он действительно отказался от этой идеи. Это всего лишь значило, что Джек не пошел по красной дорожке, подстилаемой ему под ноги. Да, лучше всего было бы, если бы он счел, что это широкий жест в его сторону. Доведенное до абсурда своеволие, обязательное демонстративное неподчинение - вот что отличало его, обычно бесформенного, неизменно. Этим можно было пользоваться. - Ты ведь сменил пароль, я прав? - отрешенно бросил он следом, безуспешно пытая мобильный на предмет наличия новых сообщений, хотя Фокс ни при каких обстоятельствах не стал бы записывать то, что должно было быть произнесено только между ними. - Правильно. Усиль охрану. Он позволил себе немного помечтать - но как хорошо, если бы можно было расставить простую ловушку: наследить по информационным каналам, что у Пугала хранится макгаффин, чрезвычайно таинственный и крайне необходимый, и просто дождаться, пока Джокер, пройдя по трубам вентиляции в своей неподражаемой крысиной манере, влипнет там на срок, достаточный, чтобы можно было успеть решить все проблемы, не отвлекаясь на его жаждущую приключений корму... Что за детские фантазии... Но в реальности следовало только купировать этот путь мнимой вседозволенностью: не хватало еще разбираться с вечеринкой воспитанников дурдома, если Джек поставит себе целью найти путь к башне с этой пучеглазой принцесской самостоятельно. Он все еще ненавидел Крейна, заливаясь внутренним лаем при одном упоминании о нем - завидовал популярности его потенциала среди безумцев, и даже не пытался это скрывать. - Вы, должно быть, проголодались, - спохватился Альфред, превратно истолковав молчание, в которое погрузился его хозяин, легкомысленно размечтавшись о том, к чему нельзя было относиться несерьезно. - Я сервирую тотчас же, прошу меня извинить. Он споро разобрался с посудой, и даже позволил себе протереть стол чуть большим количеством взмахов, чем было нужно, хотя твердо придерживался старомодного убеждения о том, что уют должен создаваться так же скрытно, как осуществляется кража под покровом ночи. - О, не стоит. Я плотно позавтракал, - уверенно отмахнулся Брюс, хотя фактически не пил даже придирчиво выбранного кофе. - Та ваша утренняя встреча не прошла незамеченной, - парировал все потенциальные возражения Альфред, обличая его ложь. - Так же как и этот ваш... плотный завтрак. Брюс неловко засмеялся, цепко усваивая информацию. Джек все-таки последовал за ним! Поразительно. Не имея возможности избежать этого (судорожные попытки предотвратить это возымели бы взрывной эффект, обратный желаемому), оставалось притворяться, что ничто ничего не значит. Но он и сам не знал, сколько позволил ему увидеть - и что именно. Это было опасно? Не исключено. Но это было необходимо. Он должен был использовать все возможности. - Мне надо в город. Опять. На весь вечер. Может, на ночь. Если ничего экстраординарного не произойдет, то до конца недели, - осторожно сказал он, ласково глядя, как двигаются в заботах о нем неравнодушные руки старика. - Не беспокойся. Поем, когда приеду. Там наверняка будет что-нибудь прямо на месте. - Канапе! - с демонстративным отвращением выругался тот, подзакатывая глаза. - Ладно-ладно, останусь на обед... - тут же сдался Брюс, но с места не двинулся. - Как его теперь зовут, ты узнал? Альфред ответил немедленно и непринужденно, не переставая хлопотать по хозяйству: - Разумеется, сэр. Бланш Морнингвуд, - он произнес это, не удушая свой акцент, и на слух из его уст это сочетание (имя, будто насильственно отсеченное от шаловливой личности подруги какого-нибудь гангстера, и язвительно-эротическая фамилия) прозвучали так же горделиво, как благородное имя лорда. - Одного этого достаточно, чтобы арестовать его за нарушение общественного порядка... - вздохнул Брюс, растирая потяжелевший висок кончиками пальцев. - И где он в этот раз отметился? А вот этот вопрос заставил дворецкого помрачнеть. Для него эта часть обязанностей всегда была самым большим бременем. Он уже следил для мужчины за младенцем, познающим мир, и не то чтобы он не мог делать это снова, но... одного все еще хватает по горло. - Мистер Джокер был так любезен, что взял на себя труд осмотреть проблемные участки дома - границы электрической изгороди, а так же дымоходы и печные трубы, где он, полагаю, уничтожал птичьи гнезда. После... я сожалею, но с вашей коллекцией иллюстрированных рассказов возникли некоторые... неприятности. Боюсь, не все экземпляры можно будет восстановить. Брюс хмыкнул, показывая жестом, что эта потеря не стоит обсуждения. После того, как Джек поддавался приступу практичности, следом в нем непременно просыпался неудержимый мелкий пакостник. - Проверь потом, не изменилось ли напряжение на этих его баррикадах, и снизь до безопасного, если потребуется, - терпеливо распорядился он. Альфред кивнул, едва заметно хмурясь. - На этом все, - без выражения закончил он. - Кроме того, что у вас теперь есть кот, мольберт и несколько кило парижской штукатурки. Чересчур много эксцентрики на квадратный метр его несчастного родового гнезда. Заслышав о близящемся завершении эпатажного списка, Брюс с облегчением кивнул, немного оживляясь. Это было непросто терпеть - призрачная заноза вошла глубже, в мясо, в ту область, где царствовала совесть - все эти безмятежные разговоры, о которых, по-хорошему, надо бы мечтать, вызывали у него только раздражение. - Кот? - утомленно удивился он, не особенно вникая. - Его разорвут собаки. Они все еще не разобрались с филиалом зверинца, в одну из ночей организованного между старой оградой и новым бетонным забором, где с легкой белой руки заселилась диковатая бродячая стая. Когда эти животные бывали голодны, они были весьма злы, и вели себя соответственно, а голодны они бывали почти всегда. Бедным тварям промыли мозги, и те ели толком только из рук Джека. После серии последовательных сражений раздавалась награда в соответствии с заслугами - и только проигравшей каждой другой особи не причиталось ничего. Эта дрессировка казалась ненадежной, чересчур трудоемкой и занимала много времени - и существовала, похоже, только потому, что доставляла охочему до дурной власти злобному клоуну немало удовольствия. Что дальше? Пиратский порт как пристройка? У них как раз под боком пристань, а в подвале антикварные мортиры времен гражданской войны... Такие мелочи ясно показывали, как он собирается вести дела, а главное - кто из них двоих на самом деле не в себе, но эти экстравагантные меры безопасности можно было еще терпеть, пока город ограничивался лишь насмешками над менором и его хозяином. - По-видимому, нет, сэр, - величаво ответствовал Альфред, с видимой радостью заканчивая угнетающий его отчет. - Кот назначен менеджером по полевкам. В действительности, я не совсем уверен... он так незаметно появился в саду... Кхм. Комиссар воспользовался условленным местом, чтобы передать вам кое-что, я оставил это в вашем кабинете. Кроме того, это тоже для вас, - оставив сомнения, он покосился на небольшой бумажный сверток, оставшийся на столе после уборки, - насколько я могу предположить. Брюс, опознав бумагу, разворачивать тот не спешил. - Не видел в округе ни одной мыши... - беспомощно пробурчал он в сторону, ненавидя себя за побуждение в жесткой тяжести, налившей его спину, поясницу, плечи и руки. - Где он будет в ближайшее время? Какие предположения? - Полагаю, он покинул город и отправился в другой штат, - не медля отрапортовал Альфред, не упуская шанса даже в этом отсутствии проявления эмоций показать их наличие. - У меня сложилось впечатление, что это будет Мичиган и его столица. Он тоже находился в неведении и не мог требовать отчета, но тоже был взволнован, даже если его это не задевало так сильно, как могло. - Мичиган? - призадумался Брюс. - Почему ты так думаешь? Довольно неочевидное направление. Могла ли невинная утренняя сцена оказаться более эффективной, чем предполагалось, и разозлить холодного ублюдка? Вряд ли. Он готов был поспорить, что Джокер почти вывихнул от скуки челюсть, а из города отчалил только из вредности. - Он просматривал карты тех мест. Не могу ничего гарантировать, но предварительная проверка подтверждает это, - старик заколебался, сощурясь, будто испытывал боль - но они оба знали, что это не более, чем неловкость. - С вашего позволения, сэр, я хотел бы... - Хватит, - оборвал его Брюс, рассматривая свои руки. - Ты можешь говорить со мной о чем угодно и когда угодно. Он сказал это, хотя они оба знали, что стена, давным давно воздвигнутая дворецким, отчего-то непременно желавшим и желающим остаться в пределах системы хозяин-слуга, должна была быть использована по назначению. Они уже и так порядочно проходили вокруг да около, изо всех сил делая вид, что незначительное куда важнее самого главного. Альфред посмотрел на него без интереса, и даже не сделал попытки скрыть неодобрение в голосе. - Почему вы не используете вербальные способы общения? - получив разрешение, спросил он. - Ведь это так просто. Просто сядьте и поговорите с ним. - С ним... - повторил Брюс, скептично усмехаясь, но, подняв глаза, понял, что речь о Джокере. Погрузившись уже в предсказание смутного будущего, к тому же ожидая услышать совсем другое, он умудрился так промахнуться... - Вы собираетесь ограничить возможность его передвижения? - вдруг хватко застал его врасплох Альфред. - Я видел некоторые ваши приготовления для его фиксации. Если позволите - я бы не рекомендовал. Брюс тоскливо вздохнул, охлопывая ладонями карманы - будто искал что-то, и никак не мог найти. Хитрый старик ломал между ними преграды так же легко, как и возводил. Они оба молчали, замалчивая одно и то же, хоть это и явственно проступало в каждом жесте и слове: недоверие. Может, это им стоит просто поговорить наконец открыто? Но как он мог? Ему пришлось бы отвечать на ужасные вопросы. "Страх ли это? Мастер, неужели вы напуганы?". Он не мог позволить себе отчитываться. Нельзя было и игнорировать неприятную вероятность того, что старик, руководствуясь собственным мнением, обязательно в той или иной степени оповестит обо всем Джека. Ох уж эти его железобетонные идеалы и уверенность в том, что всего можно достичь верностью и единением... И Брюс бессильно злился, вынуждаемый признать вслух, что не все может контролировать, и принуждаемый просить помощи - он делал все, чтобы защитить их, и щадил их гордость, но они никогда не подчинялись ему должным образом - беспрекословно. Он не считал, что не прав. Он мог надеяться, что в условиях этого тупика, срочности и внезапности все делал правильно. И всегда - Джокер. Всегда, чтобы он ни делал, в любой колоде, даже предназначенной для гадания, была эта переменная. Стоило ли быть таким осторожным и пытаться оттолкнуть его? А прося его довериться, стоило ли доверять ему? Но когда говоришь ему "пожалуйста", он слышит взамен этого "надери мне зад"! И, конечно, нельзя было бросать его без присмотра - он жаждал привязать его к себе, и не выпускать - но он так же не мог остаться в Готэме. Он дал обещание уйти, зная и без договоренностей, что на данный момент это - самое разумное. Ему вдруг стало казаться, что свобода, доверие и уважение к пусть хрупкому костяку клоунской личности - блажь и ошибка. Ну и пусть бы вернулся тот пустой взгляд. Пусть. Пусть бы он потерял все, чего добился за эти годы - улыбки, исполненные хитростью и похотью, а не яростным отчаянием, и те подложки из невинного интереса, прикрывающие черноту на дне его глаз... Его непрочную личность, оформившуюся только под влиянием минутного порыва - "мы одинаковые, ты - такой же", и хранимую терпеливым санитарным надсмотром в тепле ладони, в умеренном причинении боли его мании величия, в подчинении ему и его подчинении, в гротескной имитации семьи, наконец... Это было болезненно - выбор. Между собственной слабостью и собственным страхом потери. Может быть, прямо сейчас распорядиться все же захватить его?.. Какая глупость. Время для этого прошло. Мало того, что это оповестит его об аларменности происходящего, даже в случае успеха это даст контроль над ним чужакам. Коррумпированные, простые полицейские, честные, даже Джим - насколько они могут быть безопасны для него? Не важно, но Джокер этого не простит. Верно, он должен был захватить его вчера... Вот только помедлил, и не сделал этого. Нет, уже поздно, поздно. Пока все шло хорошо - он был достаточно искренним и, одновременно, неразоблаченным. Джек точно знал, что это важно. Джека такое не заинтересовало и заинтересовать не могло. - Не собираюсь, Альфред, ты же видишь - я здесь, он где-то там, - так же откровенно ответил он, и продолжил, не удосужившись осмотреть действие своих слов, - знаешь, заборы и собаки не такая плохая идея. Надо было еще много лет назад так огородиться. Он пустился на скользкий путь уловки, прикладной только для обширных сетей и многочисленных сообществ и, стоя на освещенной сцене, не мог быть уверен в том, что в тени за кулисами не произошло ничего непредвиденного... В жизни всегда слишком многого стоят на первый взгляд ничего не значащие совпадения и спонтанные эмоциональные решения, а тот, кто заявляет, что может учитывать их все, врет или выделывается. В конце концов, долгое планирование в состоянии неизвестности по опыту всегда наносит лишь вред, и не приносит никакой пользы, даже несоразмерной. А сейчас ему нужно было выйти в город, и быть Брюсом Уэйном, гарантируя этим, что Бэтмен остался не у дел. В его положении невредно быть подальше от изоляции - он собирался тянуть время, а делать это желательно на виду у всех заинтересованных личностей. Отрекшийся от новых попыток сопереживания Альфред едва удержал себя от негодующего покачивания головой. Его всегда поражало, каким контрастом друг для друга были эти двое - бессердечное чудовище, так точно узнающее сердца людей, только чтобы нагадить в самое чистое место, и этот благородный человек, достойный и желающий обнять мир, но не умеющий видеть потребности и не растоптать гордости даже самых открытых ему. - Но я думаю, вам не стоит уезжать. Он ведь вас, - посоветовал он так непосредственно, будто речь шла о чем-то несколько менее важном, - все равно не оставит. Эти слова, в светском общении излишне сентиментальные, в этом контексте звучали жутковато. - Но как будто у меня есть выбор, Альфред. - Вы можете попробовать надеяться на его... - Нет, не могу, - категорично оборвал это бесполезное бодание Брюс, и наконец обратил внимание на оставленную для него посылку. Ему бы очень не понравилось, если бы такой почтальон ходил по другим домам. Бумага легко развернулась, и обильно иссыпала из себя что-то сухое и пыльное. Он раскрыл ладони и увидел: кричаще-лиловую деталь от самого детского Лего, полированный осколок устричной раковины, стреляную пистолетную гильзу с расплющенным дульцем, четыре новеньких пробки от безалкогольного виноградного шнапса - яркая фиолетовая жесть; три прозрачных стеклянных камня для аквариумного дизайна, замутненных сиреневой слезой красителя, все в облупившихся коконах серой глины; ворох сушеных смертью жучиных панцирей - надкрылья самых обычных бронзовок, но такие золоченые, сливовые и изумрудные... Вся эта ерунда не могла быть собрана в одном месте, то есть копилась какое-то время. Это пока все, что он мог предположить. Альфред, повернувшийся на его голос, задумчиво вскинул брови, разглядывая кулек с мусором. - Идите в столовую, мастер, - резко сказал он, будто потеряв терпение. - Мне еще нужно закончить с делами. Надеюсь, вы извините меня. Брюс, уже полагавший, что с сумасбродством покончено, все еще осматривал странный "подарок". - Что это? Предупреждение? Черная метка? Произошло ограбление детской сокровищницы? - сконфуженно вопросил он после продолжительной паузы, с неожиданным для себя отвращением встречая привычную клоунскую несерьезность, и поспешил упаковать ее следы обратно с глаз долой. - Как сорока, боже... Что-то случилось? - удивился он повысившемуся в их атмосфере уровню раздраженности. - Тебе помочь с чем-нибудь? Судя по всему, старик тоже устал от всего этого. - Просто вспомнил кое-что смешное, - с холодной сдержанностью важно ответил тот, совершенно непочтительно отмахиваясь. Брюс озадаченно моргнул и остерегся продолжать расспросы. Даже с излишком напробовавшись специфического чувства юмора Джокера, абсолютно точно не стоило и тщиться представить себе, что могло показаться забавным Альфреду. Пообедав, приняв душ и вздремнув пару часов над книгой, он отправился в город, хотя впервые не хотел покидать дом надолго. Ничего не должно было случиться. Вообще ничего не сулили ему следующие несколько дней. Если бы он мог, он просто лег бы спать дальше. Ему не нужно было выбирать место, в котором он был бы заметнее всего - сейчас, во время Недели театров, к тому же в субботний вечер, куда ни сунься, попадешь на концерт, бал или званый ужин. Время близилось к восьми, спектакли уже вовсю шли, и он, дрейфуя в железной скорлупе авто в ярко-желтом океане такси, просто свернул в сторону первого попавшегося культурного центра, не заботясь о билете или приглашении, а как только оказался внутри, мгновенно стал мишенью для взглядов даже пуще обычного - он постарался сам, выбрав на вечер светлое и бежевое, чтобы бросить вызов приличествующим случаю черным пиджакам и надоевшим галстукам. Что это, литературный конкурс, премьера новой дерьмовой книги? Только бы не благотворительная пьянка... Хоть такие вещи не сильно отличаются. Обстановка внутри напоминала вечеринку в студенческом братстве с тем же насущным "Каноном ре мажор", что и в общих гостиных в родительский день, с той же саморегулируемой распутностью, с похожими интригами за место под солнцем - только с большим размахом, с более дешевым алкоголем, и с наросшими за эти двадцать лет складками жира на шеях массовки. Брюс сразу же приуныл, поскольку предполагал уговорить себя пробыть тут как можно дольше. И почему он стал вспоминать свое бестолковое юношество... Выставка. Должно быть, это вернисаж. Что-то стандартное, без позы и затей. Он слышал скучающие похвалы, без шепотков и недоуменного хихиканья, которые непременно сопровождали бы что-нибудь более авангардное. Он выбрал позицию, с которой мог бы быть максимально заметным - между струнным квартетом, забытым в углу, и выходом к экспозиции. На него косились без устали. Здесь собирались, чтобы заключать сделки, обменивать то, что не может быть куплено, на что-то столь же трудно получаемое, и он был здесь лишним. Но к нему все равно подходили, и он отвечал, и отвечал, и отвечал, выговаривал приветствия, возвращал лишенные смысла комплименты, рискуя стереть себе язык и сатанея под вынужденной улыбкой, утомляющей губы. Это случилось почти через час, как раз тогда, когда он, стратегически перемещаясь между балконом и пирамидой из шампанского, в очередной раз нагрел в ладони один коктейль и высматривал официанта, чтобы торжественно сменить его на другой. - Что-то особенное... Секрет... На юго-востоке, следующей ночью. "Луна", - они назвали место, и он зажмурился, вздрагивая от неиллюзорного приступа гнева. - Какое совпадение, - улыбаясь сквозь зубы, восхитился он, сжимая пальцы на ножке бокала как мог бы на непослушном запястье, которое хотел удержать, и заслужил пару недоуменных взглядов, потому что в данный момент ни в какие беседы его не приглашали. - Детройт в той же стороне. Ты мог бы найти способ попроще, если хотел передать мне сообщение. Но так или иначе он узнал бы сегодня. Эта территория к западу и югу от озера - его территория. Таких совпадений не бывает... Напротив, чувствуется ужасно знакомый стиль, невыносимо небрежный, мрачный, преисполненный самодовольства и специфичной игривости... Хоть он и ожидал чего-то подобного, и даже в какой-то мере желал этого (это отдаляло настоящие проблемы, сдвигало их в сторону), у него сразу испортилось настроение. Да что там, его почти подбросило над полом от приступа злобы, быстро сменившегося апатией. Ничего. Если Джек занят своими обычными проказами, имея своей целью поквитаться с ним, все нормально. Пока он видит только Бэтмена, все под контролем. Но какое разочарование - только он начал думать, что хоть немного свободен... Могло же ему повезти - хоть раз? Чертов клоун так часто покидает штат, так надолго, он мог бы сделать это и в этот раз - но нет, конечно, нет, он вредит даже в незнании! У лифта он осознал, что все еще сжимает в пальцах твердую ножку фужера, и аккуратно пристроил тот на постаменте, за вазой с розами, неестественно изгибая руку, чтобы не коснуться рукавом ни шипов, ни бутонов. Бездумно разглядывая в зеркало циферблат часов на своем запястье, попытался и не смог вспомнить, бывало ли такое, что клоунские выходки не производили на него впечатления. О чем он думает, так оповещая всех... И что, завтра там будет многолюдно? Нет, они побоятся. Эти разговоры для них уже и так дерзкий поступок. Но даже один - это больше, чем нужно. И каждый новый - головная боль. - Мне все это снится, - пробормотал он себе под нос, усаживаясь в машину, укладывая ключ в паз и заводя мотор... Не успел он устроить себя в кресле, как пассажирская дверь отворилась, и в появившуюся щель втекло что-то грациозное, душистое и сияющее, но тем не менее материальное и антропоморфное. Девушка, вся золотая от превосходных точеных голеней до рыже-радужной пластиковой чешуи подола бесконтрольно короткого платья. - Сегодня обещают много снега, снегопад, - она звучала так своеобразно, что он сперва решил, что слышит диктора оповещения. - Вы так быстро ушли. Вечер только начинается... Подвезете на третью улицу? Я, - в ее голосе наконец появилась человеческая глубина, хоть и обозначенная каким-то мелким удовольствием, - хочу вас угостить. Он молча повиновался, лихо трогая с места: пока ее рука, посверкивая острыми металлическими когтями, плавала по его бедру, ему было немного лучше. - Не думал, что выгляжу настолько одиноким, - добродушно проворчал он, в меру сил поддерживая курс беседы. Боже, что стало с его имиджем буяна и алкоголика?.. Но никто еще не догадывался звать его в гости к Освальду. - Вчера я проводила время на "Взморье" у Энвила, - сообщила она следом, промакивая губы салфеткой, чтобы убрать помаду, словно собираясь сейчас обедать. - Он отличный хозяин, чрезвычайно предусмотрительный. Вот только там слишком много говорят. Например, о том, что вы позволяете себя сопровождать неоднозначным людям. Только не надо притворяться хамом, Брюс, - возмутилась она, не дожидаясь реакции с его стороны. - Вы старомодны и вспыльчивы. В знак нашей прежней дружбы хочу предупредить вас об этом. У нее не было с собой ничего, чтобы прикрыть от холода беззащитные ноги, спину и плечи - но ей это было не нужно, остатки зимы не тронули бы ее сквозь покрывала теплых салонов автомобилей, чилаутов клубов, широкие ладони, пиджаки и шкуры самцов помельче. - Не нужно, - отверг ее Брюс, покачиваясь в мутной дреме, в которой ласкался о вибрации мотора, о его звук, чудесный в плену прочно закупоренного дверного стекла. - Могу себе представить, что обо мне говорят на кокаиновых вечеринках. Он никак не мог составить из ее внешности полноценную картинку - только крупная, мягкая грудь, только короткие выбеленные волосы, только одежда, только рот, розово-раздраженный, весь в темно-алых следах от краски, забившей его нежные трещинки. - О, точно, - просияла она, щелкая пальцами и, закачавшись у нежной шеи, в реальность проникли длинные вертлявые серьги. - Вы искали Одетту, но случайно поцеловали Одилию? Итак, все обязательные условия соблюдены - она знает, что ему приятно, когда его о чем-то просят; думает, что он ненавидит ханжей, и даже догадывается, что в таком случае он сам в той или иной степени нет-нет, да фарисействует; шутит в его стиле, называя людям общие для всех имена, и, наконец, так немыслимо смела, что заявляет права на оплату его счетов! Пока это был самый приятный претендент. Самый честный из всех. Она и впрямь славно его угостила. Он был добр со слабыми, поэтому немного подумал и все же ответил: - Нет. Я веду дела с Ротбартом без посредников. Это было так смело и глупо, но он любил такое, он в таком нуждался - хотя бы изредка, украдкой, пусть не как хозяин, как вор, но показать, что тот неизвестный, безликий мужчина принадлежит ему, главное - назвать его хотя бы безымянным, доказывая словом, что он существует. От этой ерунды сердце наконец шевельнулось, и он поспешил включить радио. - Зря стараешься, - участливо указал он направление, когда ее осмелевшая рука проскользнула по ширинке его брюк. - Бумажник в другом кармане. Неудачливая шантажистка сделала вид, что смеется, рассерженно повышая голос, чтобы перекричать рекламу центрального канала. - Злюка. Ничего себе... - картинно надулась она. - Ну, так ты ничего не помнишь? Мы встречались немного. Я паралегал у Смита. - Нет, не помню. Может, потому, что ты слишком хороша для такой работы? Дай угадаю. Ты та, что любит рождественские мюзиклы? - Нет. Я та, у которой самая узкая киска из тех, что ты пробовал, - она замолкла, и больше не издала ни звука. Он не заметил, как она исчезла из салона, но видел ее удаляющуюся спину. Когда распахнутый птичьим клювом рот "Айсберга" проглотил ее, гордую и бесстыдную, ему сразу стало скучно, и только оторванный захлопнутой дверью, едва заметный клочок шлейфа старого-доброго "Восклицания", знакомого спутника всех ящериц и стрекоз, остался таять у бардачка и подголовников кресел, и на него можно было еще какое-то время морщить нос. Это все для него ничего не значило - все эти пересуды. Даже неделей раньше он вряд ли стал бы беспокоиться об этом. Теперь это все казалось ему просто смехотворным. Там, в настоящем мире, далеком от этих пустых игр, он поклялся себе больше никогда не попадать в положение беспечной неосведомленности - но потерял маску в буквальном смысле. Его застали врасплох, но вряд ли кто-то мог его осудить. Нужда была такой сильной, что, отъехав всего ничего, до первого перекрестка, остановился, не заглушая мотора, за парком, у мексиканского развала. У стен, щедро украшенных граффити, среди керамических кофейников, ярко-розового и лаймового шмотья, рестлерских масок, леопарда и толстых золотых цепей, он увидел то, что нужно, и поспешил рассчитаться, пока продавцы не разошлись. Свежеприобретенный набалдашник рычага передач представлял собой хромированный череп, украшенный в районе глазниц двумя громадными пластиковыми рубинами. Он заходился от отвращения при одном взгляде на этот китч - отлично, самое то. Последние полгода в качестве антистресса он по большей части провел в гараже, вылизывая-пересобирая тощенький Джавелин семьдесят первого года, купленный в несвойственном ему припадке поиска разнообразия. Дело шло туго, в основном потому, что он уверенно избегал самопризнания в том, зачем он это делает, но после того, как в одно сошлись такие совпадения, как фиалковый цвет кузова, красная кожа салона и крашеная под изумрудный мрамор мореная приборная панель, врать себе стало бессмысленно. Это уместно, незачем сомневаться. Он делает это для себя. В последний раз чертов клоун угнал катафалк с покойником, когда ему приспичило в одно мрачное утро "испить сангриты" в соседнем городе... Все верно - продолжать в том же духе, и этот чертов день кончится сам по себе. Можно было быть довольным собой - он соблюдал осторожность, оставаясь спокойным. Надо же, еще вчера он почти достиг грани, а сегодня уже чувствовал себя гораздо увереннее... Но весь выбор, что ему предоставлен, был не лучше самооскопления, пусть и под угрозой пистолета, хоть и неизвестно, заряженного ли. И это все еще излишне тревожило его - а как иначе? Некий аноним предложил сделку, не став даже придумывать отговорок. Цена была ощутимой даже для его кошелька, это произошло очень быстро и требовало от него моментального решения. Результат его не разочаровал, но он был уверен, что в какой-то момент ему придется расплатиться за это еще раз, и гораздо крупнее. Он чувствовал себя разменной монетой в чьих-то играх, но все это было не важно, пока он мог оставаться на своей стороне. Осталось только дождаться звонка от Фокса. День уже почти отшумел, из парков расходились последние дети, утаскивая с собой велосипеды. Шустрые маленькие мальчики, под длинными цветными куртками облаченные в футболки и кальсоны "Готэм Кабс", дразнили малыша помладше, еще раннеупитанного, мрачносложенного и светлокудрого, излучающего такое сокрушительное отчаяние, что Брюс дал себе немного замечтаться - как дает им на конфеты, и вся задиристость испаряется в смехе и предвкушении жвачек и вкладышей. Он подозревал, что его взгляд на подобные вещи идеалистичен, но это было не так важно: такому, как он, нельзя приближаться к детям. Злые языки, тщательно вылизывающие по светским раутам слухи о неком мужчине "сопровождающем его", с этой информацией моментально сделают его извращенцем и преступником. Но это забавляло его. "Мне не одиноко". Тому, кто норовит создать себе фальшивую дурную славу, не пристало на самом деле попадать в неприятности. Устав от себя, он открыл окно и рявкнул что-то грозное, всполошив всех троих, бросившихся врассыпную под требовательные окрики жертвы, опасающейся отстать от своих мучителей. Как выглядел Джек, когда был его возраста? Брюс закрыл глаза, и в самом деле задремал. Худющий от недоедания. На распухших щеках пузырится-кипит гной, лопается на трещинах разрезов. Беспокойный поганец, одичалый, испорченный, истеричный от бессилия - и жестокий, безмерно, чудовищно, бесчеловечно жестокий... Его смешной нос, узкий разрез глаз, необозначенный рот... Как же он надоел, как тяжело быть им переполненным, как страшно, как грустно... Он точно остался за гранью - круглые желтые головы фонарей превратились в кресты, как бывает, когда в глаза попадает дождь или клонит ко сну. Становилось все темнее. Ему снилась дорога, снились алые и зеленые огни светофоров, яркие бело-быстрые монолиты экранов на щеках высоток, продающие картофель фри, женщин и билеты в музей на прерафаэлитов. Снились выезды и повороты, окопы кюветов, чернота обочин, бездомные со своими неизменными тележками, доверху набитыми картоном и тряпьем, снились смурые, узкие низины и вольные и просторные возвышения, с которых разом и ненадолго вдруг открывался вид на Пирс, неживой еще до первого тепла, с мертвым колесом обозрения, не зажегшим еще своих разноцветных лампочек, снились ему, само собой, и транспондеры, и альпийские горки, что отчего-то так любят здесь, снились уставленные безделушками крылечки и пригородные оградки... - "Спасибо, было весело", - прощались с кем-то колонки, и он вдруг ощутил такой сильный подъем, почти восторг, почти счастье - не то маленькое, хлипкое, сникшее и измученное, что он преследовал, без конца пожимая, сжимая, разжимая ладони, будто в какой-то из них мог быть ключ или билет, а оказывался леденец от кашля вместо обезболивающего - а то страшное, алчное, огромное, черное, когда ему, и только ему одному грозила опасность. Он не думал, что ему однажды понадобится быть слабым. Он этого не умел, это было так отвратительно... За границей Готэмленда была та же дорога, те же деревья - копии друг друга - одинаковые дома, а дорожные баннеры выплывали из разбавленных электричеством сумерек так, будто кто-то создавал их только в эту минуту, и они, недолговечные, были нужны лишь для того, чтобы он увидел их и не заметил. Он не хотел останавливаться, но этой поездки не планировал заранее (почему? он же знал, что из всех искушений это его точно доконает), поэтому ему привиделись и пистолеты заправки, ее тусклые лампы, специфический запах, и то глубокое отишие, какое бывает только в рест-стопах, являющееся из дальних звуков скоростных трасс, шуршания оберток от шоколадных батончиков, гула ветра и гудения труб в пространстве душевых и туалетных кабинок, существующего только для того, чтобы устрашать одиночек. Не утруждая себя знакомством с небогатыми красотами приюта, он, однако, задержался ненадолго у вендинга, почему-то еще опутанного рождественской гирляндой, где приобрел сэндвич, такой маленький, что скорее тянул на пресловутые канапе. Серый хлеб, серый лист латука, серая ветчина. Потрясающе... Ему приснился и вкус дрянной минералки, за которую он заплатил, как за бутылку дрянного же, но вина. Слишком сладкий зеленый чай (почти литровая жестяная банка, снабженная многообещающими надписями "лунцзин" и "без добавок и консервантов", содержащая в себе крашеную воду с мощным привкусом подсластителя) тоже так разочаровал его, что он начал думать, что его обманули. Естественно, это все не серьезно. Просто пустое, ненавязчивое путешествие, которого он не совершил бы сам по себе. И вот, он прибыл сюда, в Индиану, за Ренселаер, дальше, мимо города, названия которого он не запомнил, в заброшенные нивы между тюрьмой, шоссе и рекой, угрохав на это полтора часа. Если Джек в Детройте... Единственная возможность защитить его - быть неподалеку. А если он здесь, разве он сам быть здесь не должен? Он сделал все, что мог, разве что жалел, что не удосужился взять менее приметную машину. Это всего лишь отговорки? Но если неизбежное должно свершиться... Он все предусмотрел: расстояние, скорость... Нужно только переждать эту ночь. А потом? Что потом? Любая самая подробная карта становится неверной, если на ней самообозначается этот темноглазый ориентир. Мысли путались, мутные, слоистые, неповоротливые. Затерянный где-то в середине то ли нигде, то ли просто не здесь, он все с усилием удерживал себя. Все это должно было беспокоить его. Он должен был изнывать от воплей интуиции, должен - но та молчала, ноя совсем не о том. Все это - не его вина. Когда звук двигателя стих, он совсем осоловел (начал переходить на иной уровень сна?), разочарованно рассматривая еще не изведанную местность через запотевшее дверное стекло, прежде чем, накидывая пальто, выйти наружу. Это не займет времени больше, чем он мог выделить. Ему нужно только подыгрывать придурку, пока это будет выгодно. Горько пахло костром, за заборами соседнего городка-общины выше по дороге на надтреснутую белую луну ругались собаки, в железнодорожном ритме ветра бились друг об друга голые ветки деревьев, обступивших поле на севере и северо-западе. Ничего примечательного - островок поскрипывающих стволами лиственниц, где он остановился, справа, примерно через километр - застывшая вдали небольшая дубрава, пустая на исходе зимы, матовая и синяя от тумана и темноты. Дороги не найти - ни одного фонаря, только темное поле. Но потом он что-то заметил за земляным оплывом - что-то белое выброшено? Нет. Трава светилась. Он подошел ближе, и стал различать все яснее. И точно: на приглаженную влагой, будто бы нехоженую осоку и редкие камни распылили люминесцентный спрей, молочно-голубой, судя по силе свечения, нанесенный около пяти часов назад, на заходе. Две худосочные, неровные, пунктирно-прерывающиеся черты, как уродливая взлетная полоса, вели вперед, за холм. Наследили так, будто тут мимо проходила криминалистическая экспертиза. Как все сложно. Он почувствовал неприязнь, потому что почувствовал волнение. Он сам был слишком заметным в своей светлой одежде - но предпринимать что-либо по этому поводу было бы глупо, раз уж он принял приглашение прикрыться бледной тенью светского слуха. Это было отличное место для стоянки - естественный рельеф создавал из местных полей подобие долины. Он нахмурился, оглядываясь по сторонам. С его холма был отличный обзор на лежащий чуть ниже лагерь, где расположились навесы и палатки, у "дикой" стоянки - пара джипов и несколько передвижных домов, прицепы-коневозы, даже небольшой ангар на колесах, украшенный в стиле девяностых потертыми пятиугольными звездами из радужной голографической фольги. Как видно, они только прибыли, и планировали остаться тут надолго. Несмотря на позднее время, при ближайшем рассмотрении луг оказался живым - на деревянных ящиках у стойки, которую днем, очевидно, намеревались использовать в качестве кассы, в обнимку с засаленным плюшевым зайцем дремало рыжеволосое андрогинное существо в полупрозрачной, блестящей на сгибах локтей и коленях лиловой паутине нейлона. Поодаль важно прогуливался по коридору из полураспакованных зеркал старый хромоногий цыган в дорогой шелковой сорочке, в тени расставного козырька трейлера курил уже вторую изящный вертлявый человек в бухгалтерских нарукавниках, что-то без остановки рассказывая оседлавшей низенький табурет растрепанной старухе с татуированными губами, невдалеке звучало-пофыркивало, переступало подковами, лоснилось крупами. Казалось, еще немного, и они, эти люди, не немые или черно-белые, но неозвученные и неокрашенные, замрут совсем, окажутся частью декорации, станут силуэтами на фанере, частью фона, превратятся в рисунки на белом полотне, вовсе окажутся фикцией. Но ведь ничего особенного. Он был разочарован. Он спустился слева, по пологой стороне, стараясь держаться подальше от случайных глаз, прошел, никому не интересный, мимо корыт-поилок и ящиков с песком туда, где виднелись влажные волны прошлогодней травы, у задней площадки приникшие к земле под многими, но недавними шагами. Ярко размалеванный стальной штендер, еле удерживающий на себе массивную связку гелиевых шаров-таблеток, украшенных дурно пропечатанными изображениями принцесс и волшебных зверей, красочно сообщал одним словом, что тут есть тигры. Брюс был уверен, что это обман. Чего добивался Джокер, оставалось неясным. Зачем он привез их сюда с такой громкой рекламой? Хотел, чтобы он все это увидел, верно. Зачем? Какое отвратительное представление ему еще предстоит лицезреть? И путь тут недолгий, и в его распоряжении достаточно средств, чтобы сделать его еще короче - вернуться оперативно не составляет никакого труда... Все это было похоже на что угодно, только не на то, чем являлось и что он ожидал увидеть. Община чахлая, сонная, чем-то напоминающая об оборотне, не желающем скрывать свою суть, но не нарушающем традиций. Это место как-то раз уже снилось ему - и осталось незнакомым. Подсознание, конечно, ошиблось во всем. Никакой тайны, кроме самой тривиальной, окрестности, заваленные старыми жестяными листами, обломками кирпичей и гнилыми досками, унылы и неухожены, а прямо у импровизированной открытой кухни сухо развалились лошадиные яблоки. И, уж конечно, никакой музыки - даже случайного удара литавров (кроме одного, который можно было не учитывать: это был звук, вызванный небольшой цистерной для воды), только груды нераспакованных грузов, ленивая недотишина, и несколько пар покосившихся кабинок-биотуалетов. Наплевать на законы природы, здесь должно быть всегда солнечно - переносные прожекторы, без особой системы расставленные то тут, то там, не справляются. И даже если так, эта угрюмая заброшенная пашня даже самым светлым летним днем будет только сумрачнее от этих людей и тени того, кто всегда фальшиво улыбается. Главная достопримечательность - шатер-шапито - был полосат, как и положено, но бледен, вытравлен временем почти до белизны, тонкостенен и зачинен до заплат. Скучные темно-серые тени бродили в его утробе, приближаясь-отдаляясь от центра к краям, и луч внутреннего света то уменьшал их так, что головы и руки слеплялись с торсом в один прозрачный черный комок, то, увеличивая, враз делал их шестиметровыми. Что это, игры в "захвати объект"? Ведь это еще не все. Должно быть еще настоящее место. Где оно? Еще в кузове, сложено в стопку, будто простыня, еще не приняло своей формы? Или вот оно, прямо перед ним, и он должен только сделать шаг вперед? Он не стал подходить ближе, и только машинально сунул руку в карман брюк, чтобы коснуться свертка с мусором. "Шалаш" - разве не это было обещано? Что в ящиках, подписанных "апельсины из Флориды"? Что-нибудь крупнокалиберное, галлюциногенное или на самом деле цитрусы? Он не стал больше понимать устройство этого места, аккуратно попытавшись сдвинуть один из них. Он параноик, это просто фрукты. В чем же подвох? Все женщины, что он примечал по дороге, не казались истощенными или напуганными, и их лица в самом крайнем случае содержали печать скуки и суеты, не более. Есть смысл отправиться в Детройт прямо сейчас. Если раньше это было риском, теперь он был почти уверен, что это стоит того. Так что это было, просто демонстрация владений? Он отвернулся, решительно отправляясь назад к машине. Сколько раз он уже так тратил время? Отпуская его, и потом пытаясь найти... - Дегенераты пиздоглазые, вы чем там заняты, проверьте лошадей, слышите же, что те волнуются! - начав почти со смехом, но в конце накатом перейдя на полувизг, тоном провинциального отца семейства повелел кто-то невидимый, но властный, и Брюс понял, что и правда уже какое-то время слышит тревожный шум, исходящий с запада. Но разве не было чего-то еще? Одновременно. Другой тональности. Это было нечто вроде робкого, неуверенного плача. Слушая его, можно было признать всю совокупность звуков, весь амбитус этого зова нечеловеческим - механическим или животным - если бы от него не оставалось неуловимого ощущения спора сообщников. Запах гари стал явственнее, приобретя отчетливый пластиковый привкус. - Твою мать... - расстроился Брюс, пасуя перед лицом новой задержки, и, наплевав на собственную приметность, повернул немного левее, обратно на возвышение. Над центральной частью поля, в районе трейлеров едва заметно расширялась серая дымовая туча, видимая только в лучах искусственного света фар и прожекторов. Начинается? Или это всего лишь совпадение? Это контролируемый огонь? Просто пожар или его выкуривают? Стараясь не поддаваться предвкушению, он замедлился, уже поворачиваясь, чтобы передислоцироваться, и приготовился звонить в службы, даже если это было нежелательно... Он не хотел помогать сохранять скрытность тем, кто не желал попадаться на глаза властям, но - увы - сам относился к подобным. Зачем он мучил себя? Даже если этим людям нужно будет протянуть руку - что он может сделать без своей черной шкуры? Впрочем, бэт-доспех ждал его в потайном дне багажника, и это было только отговоркой. Тяжесть, обуревавшая его, так и не прошла - недостаточно адреналина, чтобы завести избалованное переживаниями тело. Не стоило давать себе даже это условное право на отдых, на сегодняшний день. Он так настроился на скуку, что спал на ходу, а теперь все никак не мог собраться. Может, стоит начать что-то делать? С тем, что его не может взволновать даже чрезвычайное происшествие. Он мог больше не тратить столько сил на маскировку и стать менее осмотрительным - округа, и без того пустынная, сразу же обезлюдела, когда пожар, стремительно увеличиваясь в размерах, стал заметен для всех. Взамен ночь заполнилась роем голосов, и он с удивлением не услышал в этом шуме ни горя, ни паники, только знаки общности, удивленные ругательства и бурное негодование. Он обходил поле по кругу, двигаясь в сторону странного сигнала, почти потерявшегося за щелчками, клокотаньем и хрустом огня, набирающего силу, грохотом жести и шипением огнетушителей. Дыма становилось все больше, а прежде беловатый отсвет стоянки все теплел, насыщался, пока не стал совсем апельсиновым. Смрад был тошнотворен, и Брюс, обливаясь потом, прижал к лицу рукав, неловко расстегивая одной рукой пальто. Почти постановка по сценарию его жизни. Одинокий, по горло в чужом дерьме, стараясь не попасться, он шляется подле беды, полагая, что может кому-то пригодиться. Когда-то ему казалось, что это, должно быть, выглядит жалко. В этот момент раздался взрыв. Невольно пригнувшись, он сцепил зубы, закипая. Можно считать, что в лицо ему кинули визитной карточкой. Почему же ему все еще казалось, что это только совпадение? Пока он, все четче понимая, что ему здесь не место, по пути к тревожному сигналу сновал туда-сюда в поисках тех, кому могла быть нужна его помощь, пока, все еще незамеченный, подавал руки, прикрывал спиной и поднимал тяжелое, в пламени потерялась полночь - оно шипело все ближе, обзора почти не осталось, все заволокло серым. Вновь что-то грохнуло, и дальний лихо пищащий отголосок, и следующий за ним каскад щелчков, по умолчанию кажущийся цветным и мерцающим, подсказали ему источник детонации - очевидно, ящики с пиротехникой. Это не давало ему сконцентрироваться, но когда такое было, что он осмеливался не довести дело до конца? Почти достигнув источника звука, он начал чувствовать жар ближе - но разве тот не наступал сзади? Ветер разнес огонь. Впереди показался бежевый скелет стропил, накрытый попоной темно-коричневого брезента. Разборная конюшня? Очевидно, искра попала в отсек для фуража. Он ускорился, чтобы оценить обстановку, и - никого. Точно, никого нет. Только, ошалело порываясь разорвать привязь, отчаянно ревел у прикола насмерть перепуганный ослик. Вот так и возникают городские легенды: прежде он мог поклясться, что шел на человеческие голоса. После всех этих лет можно было подумать, что хотя бы животные что-то да значат для холодного клоуна. Чертыхаясь в глубине души, он вздохнул и занялся веревкой. Конная палатка, с виду невредимая, начала дымиться. Боксы были пусты, ценность сооружение представляло мизерную, и было понятно, что его отдали на съедение пламени. Да что там, весь лагерь был брошен: голоса истаяли, сменились на звук моторов, визг и грохот отъезжающих шин. Как у них тут все просто! Стараясь не смотреть в сторону достижений огня, он без сомнений сдался тоже, равнодушно расслабляя плечи. Все кончилось тем, что он прошел этот и без того быстротечный аттракцион насквозь, не задерживаясь. Глядя вслед улепетывающему четвероногому страдальцу, он счел, что и ему уже точно пора припустить отсюда к чертовой матери. В спину ему заговорил мегафон - прибыли службы, вызванные, очевидно, людьми из поселка. Пробираясь по обходному пути к машине, он все никак не мог отделаться от растущего недоумения. Что это было? Холодное спокойствие местных и очевидное отсутствие жертв охладило и его. Должно было произойти что-то, но случайность спутала все карты? Или же... Нет, ему никогда не постичь разума безумца. Этот груз невыносим. Он все тащит и тащит его, а облегчения не предвидится. Ничего. Ничего. Еще несколько лет, и все наладится. Этот день, следующий - и все будет по-другому. Если уж рассматривать случайности... Но все это так нелепо, что выглядит естественным. И, может, Джек все же ни при чем? В основном ни при чем... Какое новое, освежающее чувство! Когда все закончится, стоит наказать его. Он мог бы шлепать уродца, пока что-нибудь не начало отниматься - ладонь или костлявые ягодицы. Стоит хоть раз выразить все, что на душе, в этом звуке и осязании. Когда он понял, что успел возбудиться, было уже поздно - под животом разошлось тепло, отвердело в паху, и он втянул в легкие воздух, надеясь успокоиться, но только потравил себя, наглотавшись сажи. Задыхаясь, он плюнул на остатки конспирации, и весь отдался кашлю, то и дело рискующему перейти в нервный смех. Можно радоваться даже в таком положении, надо же. Псих. Он сам давно сошел с ума. Но это утешает - его присутствие, даже такое незримое. Ввергает в жгучее отчаяние, да. Наверняка - однажды или совсем скоро - станет причиной горьких слез, но... черт побери, если оно его не утешает! Перед тем, как вступить в травяное море высокого тростника-сухостоя, он притормозил, с подозрением осматривая его. Показалось? Нет. Даже несмотря на то, что обстановка была весьма беспокойной, то движение стеблей, что он наблюдал, обычным ветром не объяснить. Можно подумать, что здесь завелся призрак - сперва голоса, теперь явление. Он зашел в заросли, доходящие ему почти до пояса. Впереди зашуршало еще громче, и в этом звуке явственно различалось сердитое пыхтение. Еще какое-то животное, в панике сбежавшее из лагеря? Какая странная ночь. Он усмехнулся, с интересом ожидая дальнейшего развития событий. Действительно, пора. Он уже успел заскучать. Но ничего не происходило. Добравшись до скопления деревьев, у которого припарковался, он даже замешкался немного, отворачиваясь, но продолжая следить. Прежде он считал, что темно-серый, почти черный цвет машины гарантирует ее незаметность в укрытии из тьмы и кустарника, но, очевидно, это было не так. Конечно, он еще больше сожалел, что взял Рапид. Впрочем, по сравнению с тем же такси это был отличный выбор... Он знал, что в периоды максимального напряжения становится упрям и самонадеян, а значит - неосторожен. Но он уже решил быть тут под своим настоящим именем, и назад пути нет, так к чему сожаления?.. У водительской двери он достал ключи, чтобы, постукивая по чехлу декоративной номерной биркой, опустить руку. Цоп! Из-под днища выкатилось маленькое тельце, проявляя удивительное проворство, и рвануло к зажатому в его пальцах брелку. Брюс прицелился, и без труда ухватил воришку за шкирку. Мальчишка! Вот уж чего он не ожидал. Красное худи с капюшоном, запачканные на коленях протертой в пюре свежей глиной джинсы, такие узкие, будто на куклу. Сколько ему? Такой махонький. Не больше пяти-шести лет? Было слишком темно, и многого рассмотреть не удалось. Зато малыш с равной вероятностью не сможет увидеть его перекошенное от стыда лицо. ...Джокер! Это самая хреновая на свете шутка, вот что это было. И ему, конечно, как и всегда, было не до смеха. В любом случае, пока ему противостоит кто-то подобный, затруднений возникнуть не может. - Пусти! - немного придя в себя, прорычал его пленник, замахнувшись для удара. Брюс, впервые услышав, как басят фальцетом, лениво перехватил его кулачок. Мальчик, не имея возможности высвободиться, свирепо задышал, и вцепился свободной рукой в его одежду. Одновременно с этим, он вдруг резко оттолкнулся ногой от его бедра, совершая в крайней степени внезапное сальто назад. Грязь, покрывающая его кроссовочки, брызнула во все стороны, обдавая обоих мокро и мерзко. - Впечатляет, - дружелюбно произнес Брюс, хотя поразительной оказалась лишь его реакция, благодаря которой инцидент не закончился вывихом, а то и переломом этих тонких конечностей. - Но только, скажем, как элемент развлекательной программы. Ты ведь этим ничего не добился. Малец сердито задрыгался, даже сквозь мрак прожигая в нем дыры взглядом. - Не хвастайся, - грозно пропищал он. - Через пару лет я тебя уделаю. Да отпусти ты, сволочь! Грр! - Да без проблем, - Брюс не стал спорить, бережно опуская его на землю, чтобы точно ничего ему не повредить. - Но было бы странно, если бы я просто так отдал тебе свою машину, верно? Зачем тебе это, кстати? Не думаю, что так ты далеко уедешь. Мальчишка фыркнул, не пытаясь сбежать, но тут же ощетинился, увидев у него в руках телефон. - Ты что творишь?! Завязывай! - завопил он, однако тут же плотно сжимая губы - очевидно, боялся шуметь - и повис у него на локте, будто это могло предотвратить неудобный звонок. - Ну, я же не могу вас тут бросить, - строго возразил ему Брюс, открывая машину и зажигая фары. В их ненадежном свете он смог немного рассмотреть лицо мальчика, споткнувшись взглядом только о его странные желтоватые глаза. - Оставаться тут опасно для таких малышей. Верно? - он наклонился, будто разговаривая с землей под их ногами. - Не хотите ли показаться мне? - Не могу, - жалобно, но с удивительно неприятным взрослым вздохом ответила ему темнота мелодичным детским голосом, - я, кажется, застрял... - Дурак, - тут же надменно скривился желтоглазый. - Я же говорил, сними рюкзак. Ты никогда не слушаешь. Их собеседник, кажется, начал плакать, и Брюс, смутившись, поспешил вызволить его. Этот мальчик показался ему еще меньше, и он устало вздохнул, доставая платок, чтобы предложить его чумазым щекам. Братья? Нет, пусть оба брюнеты, коротко остриженные по одному шаблону, и кожа, и черты лица отличаются... Он осмотрел их еще раз. Синие глаза и белая кожа у одного, другой - смуглый и кареглазый, к тому же в оттенке кожи и дальних призраках черт имеющий что-то от ютов. Полукровка? Да, статистика против их родства. Он все еще держал руку на худеньком плече, одолеваемом дрожью, и даже через одежду чувствовал обильный холодный, даже ледяной пот, пропитавший ткань. Дети, похоже, ждали расправы, но виноватыми не выглядели. Не в полной мере. - Все... - начал он, и ужаснулся грохоту своего голоса, подбросившему их на месте. - Все нормально? - Да, мужик, - насупился мальчишка постарше, волнорезом выставляя перед другом плечо. - Иди куда шел. Вроде как спасибо. Воцарилась пауза, которую Брюс рассеянно пропустил, все еще переживая свою неповоротливую грубость рядом с такой удивительной нежной тонкостью. На шее его нового знакомого - того, что помладше - под воротником темно-синей флисовой рубашки едва заметно виднелась недостертая и уже давно засохшая белая краска. - Я отвезу вас к родителям, - наконец сказал он, нахмурившись. Не стоило все усложнять - он вполне в состоянии встретиться с парой погорелых циркачей-бандитов, не впутываясь в историю с представителями власти. Он ждал ответа, но получил только сопение: синеглазый мальчик горестно, почти беззвучно лил слезы. Брюс попытался поймать взгляд его товарища, но тот больше не знал, что делать, и только беспомощно смотрел себе под ноги. - Не надо, - многозначительно отмахнулся он. - Раньше были его... - он неопределенно двинул плечом. - Но теперь нет. Не надо. Такое расплывчатое сообщение, совершенное в своей эгоистичной форме (все должны знать об обстоятельствах этих мальчиков, даже незнакомец, видевший их впервые, а за промах - пламенный укор), разумеется, ничего не объяснило. Потихоньку стал накрапывать дождь. Как вовремя. - Садитесь, - решился Брюс, по очереди открывая задние двери. - На улице холодно. Вы простудитесь. Долго упрашивать не пришлось, и дети, оснащенные, оказывается, увесистой поклажей, уже зацапывали грязными руками дорогую черную кожу салона. Куда они собрались посреди ночи? Эти тряпичные ветровки и не назовешь верхней одеждой, особенно с учетом погоды хоть и уже скинувшего снег, но февраля. Рюкзачки, пусть и раздутые от вещей, не скрывали таких непрактичных предметов, как пластиковая нога робота и велосипедный руль. Но это точно был побег. Он включил подогрев сидений, но они все равно тряслись, поэтому он кинул им пальто и стал снимать свитер, чтобы укрыться смогли оба. Смирными они оставались недолго. - Вот это тачила! Да тут внутри как в звездолете! Что за марка? - похвалил антураж старший, вихрем прокатываясь по всем заметным карманам, дополнительным ящикам и удерживающим сеткам, не сумев только вскрыть мини-бар в их подлокотнике. - Никогда такой не видел. Эй, ты что опять задумал? - разгневался он, дергаясь на засветившийся экран смартфона. - Руки положи, чтобы я их видел! - Не думаю, что ты можешь мне помешать, - поморщился Брюс, сдвигая брови. Он и сам сомневался, стоит ли звонить напрямую с личного номера, иначе уже давно бы это сделал - да еще завидев дым. - Нет, нет, нам нельзя к копам! Я буду кричать и там услышат, что ты с нами делаешь! - взвыл непокорный сопляк, расшатывая спинку водительского кресла, будто это могло лишить сидящего там воли. - Заманил в ловушку! Только не к копам, только не в приют! Кто-то взрослый, видно, крепко их напугал. Да что это он - проинструктировал. Заводила начал, его прежде бесконечно печальный друг подхватил - казалось бы, даже нехотя - и окружение, прокопченное их одеждой и волосами, наполнилось гневными вскриками, незапланированно и без лишних предисловий став площадкой для акции протеста. Брюс все понимал: от добровольного участия независимого взрослого ему самому еще в детстве сделали убедительную прививку. Все эти бесконечные ласковые бабули, стремящиеся прижать сироту к груди, хваткие дядюшки - даже (особенно) его собственный... Не получив желаемого результата, они зарыдали в два горла, да так, что заставили его озираться по сторонам. Еще немного, и рухнет нерушимая сфера его педонепричастности. А ведь он зарекся от авантюр такого сорта еще в начале вечера... Такого Готэм ему не простит. Любое проявление чистосердечия, выставленное напоказ, непременно превращается под взглядами общества в пикантный нож в его спине. Как его будут называть в таблоидах? Вся соль в формулировке. Молох. Нет, скорее Баал. Более броско. - И что же это такое я с вами делаю... - с досадой съязвил он, перебивая фальшивые рыдания, но совесть забилась внутри пойманной рыбой - он обязан быть терпеливым, он не мог позволить себе эмоции. - Давайте так. Для начала объясните мне, зачем вы устроили поджог. В салоне сразу стало тихо.