Неудачная шутка

- На человека, Джек Эн. Ты сейчас так похож на обычного человека... - Брюс прикрыл глаза, почти паникуя. Какой-то уродливый уроборос из ощущений прокатился по нему, попирая. Тяжелый, мускулистый питон, в экстазе стиснувший себя клыками, под мощной плотью несущий железо костей, шипя, раскаленный, огрел его прямо по грудине, вышибая дух, шипами чешуи срывая и кожу, и мясо. Кто мог знать, что такие слова тоже могут ранить?.. Один шанс на миллион, как говорят, но у него был особый случай. У всего, как водится, была только одна причина. Джокер, Джек Нэпьер. Даже если это просто шутка, издевка. Даже если ложь или уловка... Уступка, скорее, это была уступка... Даже если он произнес это с тем выражением, с которым когда-то, полуобнаженный, устроившись на кухонном диване вверх тормашками повернутым на йоге жеманником, смотрел про размножение жуков-трилобитов по престарелому, нежно любимому дворецким телевизору, потому что обронил за подушки пульт и ленился его искать. Его точеные щиколотки в дурацких "тетрис" гольфах, виднеющиеся из-под задравшихся штанин. Живот, свитый из жилистых, свирепых мышц, приобретший поверх них едва заметную, робкую мягкость, действительную лишь до первых холодов, в жаркую пору солнечных дней, пока он сонлив по сиестам крытых беседок, мансард и лужаек. Безо всякой поэзии насквозь мокрый рукав пестрого атласного халата, назначенный рваному рту... Или с тем, с которым высмеивал саму идею любого лосьона или крема, раз за разом чопорно принюхиваясь к содержимому под крышечкой неотесаннейшим из деревенщин, хотя сам всякий раз бывал уязвлен, не сумев аргументировать целесообразность ежедневного облачения в брючный костюм - тройку, с жилетом! - в любой, даже самой неподходящей для этого обстановке, или обоснованность необходимости такого количества ножей по носкам и карманам, или вот этот то и дело невпопад рекламируемый убер-функционал подтяжек, или свои нетрадиционнейшие цветовые предпочтения... Или с таким же, как когда, подсунув ему в отложенные на вечер бумаги на подпись еще теплый после принтера, дотошно составленный контракт о безвозмездной передаче ему души, получил на том осознанный автограф, отчего тут же скис в обиде испорченной шутки... - Это слова для наготы. Для отдельного часа наедине. Для спальни, для постели, - вдоволь насчитавшись чего-то в уме, возразил этот чертов клоун, непонимающе подаваясь вперед ужасной бестолочью, по-птичьи пригибая голову, облизывая воздух, щурясь. - Неуместно? Брюс? Это потому что мы не в спальне? Не в постели? Между его серых бровей, еще сохранивших кое-где следы грима, образовалась аккуратная озадаченная складка. Он был осажен так, словно ему щелкнули по носу, и этот вид, быть может, был и забавен, но... Вот-вот. Именно такой, когда его застигли врасплох, и жестокие наклонности и страсть к несуразным розыгрышам на грани в нем борются с исключительно марсовым, досадно для него нормальным стремлением к рационализации своих поступков. Ему это необходимо - быть продуктивным в бессмысленности, иначе он рискует потеряться в темноте кроличьих нор, ведущих его в страшные, уютные бардаки пыточных камер, карцеров и изоляторов. И он не желает, чтобы про него это понимали, чтобы знали о нем это. Он чересчур целен в своей пустоте, чтобы быть сумасшедшим. В нем слишком много содержится, чтобы он оставался в себе, для него самого там недостаточно просторно... Его травяные кудри чиркнули по голой шее, почти перерезая сонную артерию, когда он придвинулся ближе. - Для этих слов не нужно специальное место, - остановил его Брюс, отводя кровожадные вьюнки подальше от своего горла: ему они были совершенно серьезно опаснее серпов любой остроты. - Их можно сказать и в выгребной яме, у операционной и в хосписе, и над обрывом, и между полок с консервированным супом в Уолмарте. Можно не следить за своим ртом, когда они звучат. Но получать что-то, называя этот пароль - не просто пошло, но и глупо: так они теряют свое значение. В сочленении над солнечным сплетением - в самом центре - заболело-затошнило. Такое бывало с ним - в детстве: страх и предвкушение. Там зияла дыра, пустая с одной стороны, с другой - со скоростью света высасывающая его, норовящая изничтожить его без остатка. Больно, больно, небывало приятно. Джокер фыркнул, то ли мастерски скрывая взбалтывающее его раздражение, то ли не менее ловко изображая отверженность непринятого признания. - Пфф, - он изогнулся, плавно, но отмашисто ударяя вплетенные в его волосы пальцы плечом. Движение было агрессивным, до крайности характерно для него точным, но почему-то завершилось их еще более плотным сближением. - Философствуешь. В чем разница? Пресловутое... намерения, а не дело? Он, вероятно, этого не планировал, потому что, еще не договорив, отодвинулся сердито, медлительно отсаживаясь вполоборота чуть поодаль утомленной капризами сорванца нянькой. Брюса потянуло за ним, примагничивая. Ох, этот ужасный лис... - Нет, Джей, - он вдруг ощутил неприязнь к нему, был в таком виновен. - Делом ты тоже попытаешься чего-нибудь добиться. Пауза ушла на жар, тошноту и головокружение, а когда он, понурясь, еле выбрался из темноты, доказала, что бесплодна. Обессиленный, он совсем опал, прикладываясь щекой к обещающей утешение лопатке, обжигая ей подмерзшую, остывшую от водяных капель кожу, и Джокер вздрогнул, хищно ощетиниваясь - в буквальном смысле: прозрачные, но жесткие светлые волосы, покрывающие его предплечья и голени, встали дыбом, приметные под утемнившей их влагой уже не душа, еще не испарины. - Кипишь, - всполошился он, вертясь от сожаления о своем поспешном отступлении, чтобы взглянуть на него. - Допрыгались. Все, абсцесс? До мозга уже дошло? - Джек, ты придурок, - ужаленный стыдом за свое горе, Брюс попытался улыбнуться - да и повод был - но вышел лишь унылый полувсхлип вкупе с кривоватым лицевым спазмом. - Не слишком ли ты вживаешься в роль представителя Красного Креста? Когда появляется возможность, само собой. Это какой-то из механизмов отождествления? Идентификация с санитаром. - Нет уж, дай посмотреть, - Джокер заерзал активнее. - О, да ладно. Давай уже. Брюс хорошо знал все его замашки, и был в состоянии препятствовать ему даже особо не напрягаясь, просто выставляя руку под правильным углом. Она одна была способна, пусть и с задержкой на самопреодоление, среагировать вовремя, к тому же, половину тела почти парализовал вывих, но даже так он был значительно сильнее. На него шикнули, а когда и это предупреждение не было им учтено, к подмышке полетел настойчивый локоть. Он предугадал и это, но попыток заблокировать удар не предпринял. Острая кость вмазалась промеж ребер, но без достаточного энтузиазма лишь слегка помяла его, острастка вышла невпечатляющей. Этот урон он понес не из бахвальства, не из жертвенности. Чтобы угодить ему. - Ты не такой уж эксперт в манипуляциях, - притворяясь невозмутимым, прошептал он в чуткое ухо, предлагая ему свою руку. Брошенная невзначай и без его ведома у впалого живота, та прошла нелегкий путь вверх, пересчитав ступени пресса, приютилась у прохладной неровности щеки, клокочущей скрытым хохотом: зверь был раздражен, вот и унимал себя так, как умел. - Признался мне. Это было неожиданно, вот я и покраснел. Это румянец, Джей. Я счастлив и смущен. Он не слукавил - в ином случае его разбил бы инсульт на месте. Джокер поперхнулся, вдыхая так возмущенно резко, что раздул щеки. - Счастлив?! Ты? Не дури меня, Уэйн. Границы есть у каждого лжеца, - комично стравив воздух, когда те затрещали от его избытка, вознегодовал он. - Свои ты перешел! Брюс свел брови, побитым псом пряча нос в сыром беспорядке его волос. Шампунь был бессилен - не успевшие еще обсохнуть, те, плохо промытые, пахли уже так спело, что это не мог прикрыть даже надежный экран ароматизатора. Как можно было такое сказать? Так и есть. Какая же это правда? Но - надо же, и точно. В нем еще жив тот легко краснеющий мальчишка. Ну еще бы, он-то тогда не умер, ему пули не досталось. Не хватило на него пули... - Почему все всегда бранят меня за то, что я считаю единственным выбором... - даже не пытаясь маскировать сказанное под вопрос, прориторил он устало. - Сам, ты сам так и не ответил. Ты все еще несчастлив, Джей? Чувствуешь ли ты печаль? Это было так мучительно... Этот человек, такой опасный и гордый, хранит плечо так близко к нему. Но расслабляться нельзя. Он не думал, что это приманка, нет, и ни за что не отдал бы права на это рукопожатие, но... ...звук тогда был такой: будто хлопнула крылом огромная птица. - У меня смешная маска, - не смог противиться ему Джокер, без конца обкусывая свои слюнявые губы. - Моя маска смеется. Брюс кивнул, как можно незаметнее подбирая костяшками пальцев очередной ливень слюны, хотя обзор застил пот, и стоило бы утереть себя - он проделал такое уже несколько раз, но тот, такой бдительный обычно, сейчас, кажется, совсем не замечал этого. - Бэтмену она ценнее твоего настоящего лица, - не умея быть хоть немного мягче к себе, признался он, массируя уголок его рта, чтобы помешать ему грызть самого себя. - Подонок, верно? Паскуда. Грязный маньяк. Ему всегда было интересно, как можно так легко переключаться между настроениями - то, что какое-то из них (или все разом) фальшивка, было бесполезной подсказкой. Постигать его снова и снова было так важно, так восхитительно, бедуя без новых крох познания так по-нищенски безысходно... Но он был не посмел, больше нет. Смерть терлась в их укромном углу, но не от присутствия ее смешливого наемника: это он сам водил ее за собой, призывал, меченый. Верно, подцепил эту заразу еще в детстве. Джокер, конечно, его слабину почуял тут же. - Не смей говорить так о нем, Брюс Уэйн. Нельзя. Даже тебе. Я, - протянул он, скрупулезно копируя, - я в него влюблен. Поэтому - не смей. Без сомнения, ужасно неуместно. Все хорошо, о чем речь? При всей своей смертоносности, как же этот клоун бывает иногда нелеп... Брюс потряс головой, прогоняя туман сотрясения - та была тяжела и кружилась. Впервые за этот долгий день он сумел остановиться. Теперь было ясно - он все бежал, бежал, тягал и перебарывал, словно в какой-то извращенной Олимпиаде, эстафете, в, как вышло, чертовой королевской битве... В нем было лето. Перелетали с дерева на дерево, ища ночлег, разносортно серые птицы, которыми так богат надел Палисайдс, шуршали тяжелыми ветвями по-рождественски нарядно украшенные штрифельными, кремовыми и шартрезовыми шарами яблони, на краю зрения шнырял окрест безукоризненно запакованных Альфредом мусорных баков разочарованный енот. Чудился протяжный сигнал парктроника, закат, занудливое стрекотание-сверкание сварки - или это были сверчки, светлячки? Точно, была ночь, укрытая темнотой куща на задворье, до кислотного ярко-свежий в электрических лучах газон невдалеке, каштаны и вишни, мошкара у белой колбы фонаря, остывающий от дневного солнца бетон гаража, и ждало его лишь неотвратимое утро и неизбежное похмелье. Там - нешлифованные доски, безымянная ячейка, стерильная и темная, номерная бирка, где-то рядом - заводной куклой отшагивающая последние дни прелестная мертвая Джилл, незабытая, но незнакомая. Эхо отца, зовущее его быть смирным и смиренным, патина бальзамировки на лбу матери. Ее шелковая кожа, полупрозрачная, почти просвечивающаяся пленкой, как полиэтилен, лишившаяся того самого розового на скулах, выдающего ее радости и печали, что было ей этим так не мило; выцветший парик ее волос, улегшихся наконец послушно. "Не смотри" и "Смотри внимательно: это в последний раз". Блестящая хитрость кукольника, настоящего профессионала. Похожая плутня. - Если бы ты знал, Джокер... - повторил он отупело, глотая мольбы "не тронь", "не кощунствуй", "пощади". - Если бы ты знал, какой Бэтмен на самом деле... Он давно сошел с ума на почве той своей первой трагедии. Никак не мог перестать мерить все этой меркой, перекрыть хлещущие из этой раны студеные слезы. Это ненормально, быть таким перепуганным уже три десятка лет, но... - Я понял не сразу, - воодушевился Джокер. - Мазохист, вот ты кто. Я должен был догадаться, не встретив заборов и сигнализации на пути к твоему дому. Ты такой предсказуемый... Владеющий, - улыбка, непрочно подвешенная в его голосе, исчезла, фразу он завершил быстро и громко, - золотыми тарелками не поставил на свой амбар исправного замка! - он отвернулся, равнодушно приваливаясь виском к стене, но нажима не убрал. - Мало, Бэтс. Мало. Этого не хватит. - Мало? - Брюс также стал ставить тон тверже - надо было и обвинить его, и извиниться, и даже если не удавалось ни того, ни другого, и ничего из этого не хотелось, надо было хотя бы начать. - Я тебе задолжал? Тот, не глядя, пустился пересчитывать его ребра колышком локтя, ловко, по памяти маневрируя мимо повреждений от взрыва и штампов от своих ботинок. - Скорее это я переплатил, - с явной неохотой ответил он через паузу. - Не по карману. Я не так качественно снабжен, мм, не так снаряжен, как ты, надо признать. Брюс сдерживал натиск его плеча нехотя, чуть ли не насильно. Гнев топил его - на ледяной глубине, но алыми углями - он был чуть ли не в бешенстве, но мог еще скрывать это под убедительным заслоном усталости. Та была велика безмерно, но под веками хранилось пророченных, назойливых ужасов поболее, чем суждено содеять этим рукам: на жестком надкрылье этой спины, на мерклом его полотне, у хрупкого изгиба ключицы, горели грубые бурые кровоподтеки, в которых нельзя было не узнать след чужой ладони. - Как ты забрался обратно? - смуро спросил он, когда молчание стало невыносимым. От вкуса обеззараживающего геля тошнило, но свежий шов еще помнил касание, которым тот наносили, и он с усилием заставил себя отвлечься, посасывая чуть менее пострадавшую нижнюю губу, разбитую в ходе мало ему запомнившейся, но определенно безобразнейшей склоки на холме. Джокер нажал сильнее, провернул, забавляясь. Резь с электрическим треском прошила свернутый сустав, проискрила выше, прошла насквозь. - Первый или второй раз? Не выхожу на прогулку без линемета, - с перечащей самому себе охотой сообщил он, давая себя ограничить, когда понял, что выбраться будет проще, чем ожидалось. - А потом пришлось подорвать лифт. Повезло, что конструкция нетипичная. Все в том здании через жопу, если хочешь знать. - Приятно? - вздохнул Брюс, переводя дух у зеленого виска. - Это было так опасно. Улыбаешься, ну конечно... Тебе приятно от этого? Он, наверное, один такой, самый верный предатель тут. Физическая боль, быть может, ни на что не влияла... если бы он еще мог вычленить ее из этого огненного коктейля эмоций, чтобы утешить хоть ей, хоть это. Джокер помолчал еще, не менее тщательно вылизывая зубы - под платом щеки часто юркал крупный язык, поднимая наросты рубцов. - Приятно, - звонко чмокнув, признал он недовольно. - Я не девочка, а полубезумный преступник. Я хорош, не так ли? - он оглянулся, показывая истекающие слюной клыки. - Всегда готов, и в этом смысле тоже. Надо изменить имидж, чтобы в него вписывался вингсьют. А-ля летучая мышь, эстрада, опера! Хотя есть парашюты такие компактные, что их непостыдно носить, как дамскую сумочку. Как рюкзачок трехлетки! Уморительно, разве нет? Я буду пританцовывать, и эта блятская ноша будет подпрыгивать вместе со мной - весело! Его плечи задвигались беспечно и ритмично, словно без этой пантомимы было вовсе не представить, как он бежал бы вприпрыжку, и в клети душевой вдруг стало тесно, даже потолок вроде бы накренился, опускаясь - суета раздвоилась, размножилась: боковая стена хранила на себе зеркало, и то, поймав его извив, подобострастно заобезьянничало вслед за ним. Уморительно... Брюс отшатнулся, виновный, опуская глаза, поскольку так и не смог привыкнуть к испытаниям этого мима, что уж говорить о зеркальном двойнике в нагрузку... Он не жалел о том своем поступке - если бы не то время на промедление, все могло бы кончиться раньше, и не факт, что не хуже. Да, он держал тяжелое, и - да - выпустил сам, вот что случилось, его руки остались пусты. И он не жалел. Не жалел. - Не думай, что я стану объясняться. Сделанного не воротишь. Не девочка, да, тут меня в злословии не обвинить... - из всей вываленной информации он усвоил самое зерно, причину, по которой все это было сказано. - Отомстил мне сполна. Уничтожил меня, так что не жалуйся... Что это? - его тон изменился прежде, чем он смог проконтролировать его. Ниже лопаток на клоунской спине уродливо царствовали распухшие гематомы, выглядящие самую малость, но более поздними, чем отметина от вражьего интереса; левый бок был выкрашен цветистым бордово-малиновым овалом. - А ты глазастый, - поддел его Джокер, рассерженно задирая нос. - Не воротишь... У каждого свои представления о необратимом. Брюс сбить себя не дал. - Кто это сделал? Джек? - нажал он обозленно. Он был так невнимателен, что не заметил этого сразу, вел учет убытков, но этого в его реестры внесено не было. - Не мой почерк, - предупреждая свое отношение, засталил он тон, прессом ладони вынуждая придурка прогнуться: сгорбленность мешала его инспекции, и он поторопился обеспечить себе прогиб, ее противоположность. - Как это случилось? Тот, почувствовав его касания, нарочно ссутулился. - Иди к черту, - вконец разозлился он, не удерживая мнимой легкомысленности, когда те стали настойчивее. - Копы, у них от меня несварение. Мне повезло, - неожиданно резво сменил он тему, - что Фокс такой медлительный. Мне не нравится радоваться по этому поводу, - задумчиво понял он вслух. - Тошно. - Он не хотел в этом участвовать, - Брюс не позволил себе увлечься этим отводом от вопросов про судьбу Джима: его отчетливо подталкивали к поспешным выводам на этот счет. - У тебя не должно быть к нему претензий. Как давно он сам избавился от стыда за подобное удовольствие? Но Джокера было не остановить. - Ну хоть кто-то не хотел! - всплеснул он руками, и дискомфорт от его локтя умножился. - Ну и что, что ему стоило наябедничать Фреду? Ве-ерность! Нечто особое, мм?.. Докладывать будешь, сколько наворотил за день, - неверяще хмурясь, прошипел он вдруг, подскакивая. - С заднего двора не выйдешь! Он выглядел взбудораженным, возбужденным. Брюс окосил его стороной, снова чувствуя тревожную антипатию к его внешности. Те контрасты, что так влекли в нем всегда, конечно же, непременно оказывались ужасной ловушкой... - Голосить в консервную банку на обочине? - усмехнулся он, сам насаживаясь на надоедливую конечность. - Тебя никогда нет в конце этого дня. Нет, нет, это не мои проблемы. Это ты не выйдешь. Сиди в библиотеке, мисси, украшай собой антиквариат. Оскорбительно. Но вместе с обидой странная медовая духота, аналогичная той, что охватывала его каждый раз, когда он был готов сдаться этому лесному разбойнику, накатила на него еще пуще. Он жив. С ним все в порядке, он почти не пострадал, ни считая помятой гордости и пары синяков. Он все еще здесь, шутит несмешно, вульгарно и избито, щерит свои желтые зубы под каждым прикосновением, беспомощно злится на то, как подкупает его каждое из них... - Нонсенс! - захихикал тот, обманувшись сбавившимся накалом, наивно, но в пределах своей скромной мании величия решая, что его силки сработали. - Я еще не выгулял мой новый фуксиевый смокинг. Чего уж там. Брюс обнаружил себя увлекшимся этой ерундой, так кстати подкинутой ему на растерзание... но он бы солгал, если бы стал отрицать, что наличие розового в клоунском гардеробе немыслимо и что не волнует его абсолютно. Какие пустяки... Все хорошо. Можно радоваться. Можно, теперь можно было быть счастливым... вместо этого он раскалывался надвое - одна часть занялась зеленым, ядерно реагируя на острое чувство несостоятельности, другая - зрелый ушиб, подкожное кровотечение - посинела до сиреневы, набираясь мутной, липкой темнотой. - Ты всегда сверх всякой меры любил внимание, есть у тебя такой недостаток. Как, - уступил он призыву, не удерживаясь, - как ты догадался? Я был неосторожен, быть может, но... разве я понимаю тебя меньше, чем думал?.. Я был уверен, что ты заскучаешь, и уедешь снова. Смех затих, он попал в точку. Джокер потирал верхней губой нижнюю, похлюпывая слюной. - Я был начеку, - однозначно припрятав настоящую причину, которой можно было похвастать, солгал он насмешливо. - Надзирал. Курировал, мм. Я же предупреждал. Некоторые вещи очень заразны. Можно подцепить, если не предохраняться. Брюс, опешив, поперхнулся. Он так старался, но лишь добился появления в горле склизкого, жидкого ощущения. - Ты ведь не хочешь сказать, что вот такое... - он проглотил с мокротой остаток "едва не разрушило все", произносить это было бы бессмысленно. Джокер осмотрел его искоса, кривляясь. - Ты не полез, вот что, - нехотя объяснил он чуть погодя. - Не полез лизаться. Делаешь это, как щенок всегда. Делал. Даже вопя в отчаянии, в глубине души ты хотел приблизиться. Всегда. Ты так делаешь всегда, кричишь ли ты, просишь ли... Даже если цели отличались - спустить с меня шкуру или брюки. Видишь меня и лезешь ко мне тут же. Тогда - нет. А-а, до сих пор обидно. - Щено... за словами следи. И я не всегда "лезу", - сконфузился Брюс. Потугам не дать этому высочеству и повода усомниться в его достоинстве хозяина были посвящены все его дни, но, вот, эту маску ложной непреклонности сорвали так легко... - И ты не обижен. Не ври. Какое раздражающее ребячество. И это тоже было его проблемой: заносчивость этого человека доставляла ему слишком большое удовольствие, при сложении с ней он был выше, нужнее, державным и щедрым. Может, маяком, который хотят погасить недруги? Убедил себя, что может ей потворствовать. - Я не обижен? - призадумался тот, закинутой назад рукой обшаривая его торс по противоожоговой повязке, проверяя и оправляя бинты, хоть та, умело наложенная, сползать под его расправой и не собиралась. - Мм. Я чувствую гнев. Можно было продолжать ловить тени его побуждений хоть к чему-то, пусть слабые, мимолетные - без устали, непрестанно, не из привычки, но в необходимости использовать каждую. Брюс удержал его на месте, поджимая предплечьем под живот. - О-о, - складывая кулак у его подвздошья, даже восхитился он, шалея от такой наглости, - это что-то новенькое! - Прекрати паясничать, Бэт... - его попрек сработал. - Проклятье... - Ага, не нравится! Мне тоже, представляешь? - Не нравится? - Не знаю, - попятился он, вздыхая. - Может, и нравится. Я так много лгу в последнее время... Все хорошо, пока я остаюсь единственным источником твоих редких минут просветления, - зверь, таящийся у него в руках, зарычал на него самым натуральным образом, но он не устрашился. Ничего хорошего, впрочем: все завибрировало от этого звука, и он ахнул от пробравшего его импульса, электрического и плотного, еле сдержался. - Черт, как же сильно... Сделал мне больно. Мне так больно, Джек. - Это не соответствует действительности, - желчно обличил его тот, наморщивая нос так, что натяжение обнажило хищный оскал. - Ноешь. Расскулился. Поверю я тебе, шпала ты дубовая. Давай по делу. Ты мне не часто интересен настолько, чтобы так много сплетничать о делишках наших таракашек. Брюс пусто уставился в стену, походя отправляя пальцы к выступившей от отповеди слюне. У него бы не вышло отстоять эту правду, это право на печаль. Не так, не перед этим человеком. Но если отпустить его, он упадет. - Ты знаешь это ощущение, оттого я это так и называю, - пояснил он рассеянно, отвлекаясь на рефлекторно дернувшийся шрам. - То, что я... чувствую к тебе. Ожог все сильнее беспокоил его - кожа донельзя стянута, и если не смотреть, на ней, кажется, неудержимо играет пламя. В этом, однако, был один плюс: Джокер был к этой области отчего-то заметно неравнодушен. Тот встрепенулся - яркая пигалица, безмозглая пичужка, возле залежей падали обнаружившая, что питательны и вкусны не только жуки и ягоды. - Пятишься, едва... Ты о том, что втрескался в меня? - приценившись достаточно, грубо рубанул он, тупой и жестокий. - Неужели так тяжело? - Прекрати эту херню, - хмыкнул Брюс, изнывая от лезущих наружу колкостей, которых он не желал бы, постыдился бы озвучивать. - Ты, машина для наблюдения за людскими слабостями, прекрасно знаешь, как я к тебе отношусь. Готов кудахтать вокруг тебя, как неразлучник перед своей дорогой подружкой. Жаль, тебя не интересует, насколько эксклюзивные и дорогие веточки я могу добыть в твою честь. Джокер повернулся так, что он смог увидеть его профиль. Левая щека, иссеченная глубоким шрамом, была растянута в без оговорок обаятельную, хоть и подпорченную, ископанную им улыбку. Та аж растеклась - неподдельная, залившая все морщинки и линии, трещинки рубцов, кратко, но окрасила прежде сероватую бледность в живой бежевый. - Я не убью тебя, мышь, о, нет, конечно, нет! - он, кроме прочего, был сейчас весьма нежен, пусть и в соответствии со своими представлениями. - Но если еще раз сравнишь меня с самкой, покалечу. Сильно, до кровавых ссак. Так шутить можно только мне. Такое приятно, посмотри-ка... Мм, так, - он не смог побороть любопытства, и даже его праведный гнев отступил, столкнувшись с господством этого побуждения, - каково это? Он нетерпеливо размялся, предвкушая свою реакцию, и утихомиренный его вспышкой Брюс наклонился так, чтобы он не мог заметить явившейся ответной той особенной улыбки, которую вызывало подобное образное мышление неизменно. - Как схлопотать пулю в грудь июльской ночью, - сообщил он учтиво, галантный у навостренного уха. - Именно так, Джей. Не иначе. Можно было морщиться на свою и правда отвратительную дикцию - язык уже начал отекать, прогноз этого "доктора Клоуна" оказался неточным. Во рту стояла горечь - не протолкнуть, но он смог себя пересилить. Сколько он себя помнил, его преследовал то вкус пепла, то полыни, как было не привыкнуть? Одно имя этого мужчины вязало на губах почище недозрелого плода, травяное. Чего ему было ждать, как не слез по упущенному?.. Впрочем, он не мог даже оплакать потерю "спокойной жизни" за ее неимением. - Будто ты, мм, изведал, каково получить маслину, не смешно. Июль? - поскучнел тот. - Не июнь? Почему мы вообще говорим о тебе, а не обо мне? - спохватился он. - Вот теперь мне точно обидно. - С какой стороны посмотреть, - пожал плечами Брюс, в бьющем его все пуще ознобе тихонько отдыхая в тенечке его любознательности. - Нет, июнь непричастен. Мы сейчас говорим о тебе, все о тебе, даже если ты этого не понимаешь - но, нет, июнь ни при чем. Все не настолько запущено, чтобы это было об одном из твоих имен. Не такое... не такое давнее время. Не понятно? Догадайся сам. Ты же скромный гений. Я уже пытался тебе растолковать, что к чему. Ничего не получилось. - Качество моего интеллекта напрямую зависит от степени приложенного усердия и принятых препаратов, - Джокер неожиданно показал подлинную скромность, даром что это была только объективная само-оценка. - Пенни сказал, что я не знаю языка, - минутный внутренний самоконсилиум, видно, постановил считать выданное все же банальным, пусть и до поры непонятным. - Пуля? Звучит бессмысленно. Но это не о предательстве, верно? И не об ожидании его. Уж точно, календари тут ни при чем... Болтун. Ломака. Отводит глаза от себя, чтобы тут же запричитать, что его не замечают. Брюс слегка попрезирал его в сторонке, и стал вставать. Его начинание не удалось: предупредительный тычок обратился в настоящий, попал прямо по нерву. - Ох, черт, Джей... - его сложило пополам, встряхнуло как следует. - Полегче... Завязывай со своими путешествиями в чертоги неведомого, - хорошенько скрыв новое округлое междометие, едва не высеченное болевым, разъязвился он с переполоху. - Проклятье... Позабавился и ладно. А то я не в курсе, как ты ненавидишь любые загадки. - Если знаешь, что я не выношу головоломок, зачем суешь их мне одну за одной? Так и есть, извращенец. Нравится массаж почек стальными стельками? - не успокоился Джокер, с наслаждением размахивая шпагой локтя в надежде на новую победу. - Мм... это неразрешимое противоречие? То, что произошло между нами в эти сраные сутки. То, что изменило тебя. О, да о чем я. Ты всегда охотно поступаешься собой. - Я не... речь шла о тебе, - с трудом отмахавшись от карающего мосла, Брюс попытался уклониться и от конкретики в ответе, но в этом не преуспел. - Я не рисковал. Это был осознанный поступок. Вынужденная мера. Я ни о чем не жалею. Это было несколько бессвязно, но его поняли - Джокер окаменел, замирая перед бурей. - Вот ты о чем. Так ты меня воспринимаешь? - продавил он сквозь зубы. - Сукой слюнявой, мм? Бесполезно. Брюс снова попробовал подняться, высвобождая увязшее на почетном месте неподалеку от белой шеи предплечье, протянутое там с высочайшего позволения. - Нет. Нет, - против стремлений заспорил он, пытаясь убрать его, но запястье прочно засело в цепких пальцах, и это псевдоединение было не отменить, - неправда. Черт, Джек... Вот хотя бы поэтому я и не хотел, чтобы ты знал... Сам он не сжимал челюсти, но все равно ощутил, как взвизгнула, заныла эмаль. Этот бесконечный карнавал, смесь смеха, абсурдных поворотов, кувырков и виражей, боли, нежности, страха, счастья и унижения... Чертов клоун блистал, правя этим роскошным кавардаком строгим, но радушным хозяином. Давно не было необходимости, но он все еще тащил его на спине, присвоив, без всякого намерения возвратить... - О, правильно, лучше бы мне было узнать у тебя на похоронах, - он был непохоже на себя суров теперь, невероятно серьезен, но обертка высказанного, как всегда, была из пусто шуршащей, блестящей мишуры. - Никогда не бывал на последнем просмотре у миллиардера, ух, наверное жуть как шикарно и торжественно! Но ангажировали бы такого средненького артиста на такую важную вечеринку? Ох, все возможно, учитывая мое давнее, ммм, знакомство с местным комиссаром. Мне нравится креветочная паста, запомни, - он выставил перед собой указательный палец, и стал грозить им непричастной итальянской плитке, бесформенной кляксе своего отражения в ее глянцевой, разобранной на ровные квадраты глади. - В таких маленьких слоеных корзиночках. Внеси меню в завещание на всякий, чтобы не пришлось давиться картофельным салатом. Кто у тебя поверенный? Знаю, приказчики у таких, как ты, лишних вопросов не задают, но... - Я не собирался умирать, - набычился Брюс. - Я бы не умер. В ответ локоть втерся поглубже - прямое нападение, ни тени чего-то шутливого и дружеского, точное, мощное и эффективное. Джокер давил его, размазывал. - Никогда, Бэт, - проскрипел он разъяренно, но так до конца и не обернулся, и выражение его лица осталось тайной, скрытой под занавесом его волос. - Никогда. Никогда не пытайся заставить меня сомневаться в реальности происходящего, произошедшего и даже, мать его, того, что только может произойти. Я там был. Тебя должно было запечь, рассервировав по блятским тарталеткам. О, нет, возражаешь? Не согласен? Намекаешь, что я разучился думать? Брюс стушевался, разборчиво перекапывая содержимое айспака. - Ты голоден, что ли... Ладно. Ладно. Этот нюанс может показаться непродуманным, - сунув одну из выбранных льдинок за щеку, лучшую, самую крепкую он определил на середину ладони. - Как-нибудь... Джек, трос... почти уверен, что это сработало бы... ну да, без ущерба бы не обошлось... - вырубленный прямонаправленным, он ненавидел юлить, и теперь не стал тоже, разрешая себе избежать этого дискомфорта. - "Прощай, если мы больше не увидимся". Нет, я бы вернулся... в любом случае. Даже обожженым обрубком, но приполз бы обратно. Можешь считать, что я был не в себе, помешался. Что неразрешимым противоречием было быть как можно дальше от тебя, как можно ближе к тебе, что оно свело меня с ума. Смешно, так ты говоришь всегда... Его никак не замаскированная апатия фатализма не могла не встретить осуждения, он это хорошо понимал, но и скрывать не счел нужным. - Сдохнуть за такую хер'ню! - недоумевал Джокер, пораженно качая головой, будто только что получил эти возмутительные новости. - И все, лишь бы мы с крошкой черри не воссоединились! - Ты, в свою очередь, - прикладывая лед к его бедру, завздорил с ним Брюс невнятно и надменно, - и в самом деле погиб бы, если бы не обстоятельства. За такую херню, как условная, гипотетическая угроза моей жизни, вот за какую. Я могу о себе позаботиться сам, больше не лезь, а вот твоя задница - тоже моя проблема. Простая концепция, осилишь? Бесполезно, он знал. Но с этим мошенником гордое молчание как правило выходило боком. Джокер на эту открытую попытку демонстрации власти не обратил никакого внимания. - Кто был ближе к провалу, так? Вот и загвоздка, - рассматривая его искоса сквозь опущенные ресницы, осклабился он, непримиримый в этой частности особо. - Не ждать милостей и бороться своими силами - достойно без сомнения! Для тех, кто фанатеет от всех этих мерок, конечно же. Но сколько нужно могущества, чтобы однажды сказать: "Прошу, помоги"? Знаешь? Вообще нисколько! Слабаки только это и твердят, не замечал? Даже бродячий пес, занозив лапу, способен обратиться за помощью к людям, хотя ничего хорошего от них никогда не видел. А ты не смог выдавить из себя что-то сходно элементарное, хотя величаешь меня своим союзником? Что, не можешь поверить, что тебя накрячил кто-то с замашками бойскаута? - он презрительно насмехался, не сдерживаясь. - Бери пример с меня. Я вот смирился с подобным довольно быстро. Мы уже это проходили. Мы с тобой. Разность, разность методов, мм... Брюс скривился. Ему стало так тошно, будто его принуждали к чему-то противоестественному. - Мы не будем это обсуждать, - тем не менее сказал он, решая не гадать, до какой степени Гордон был осведомлен и насколько смог просветить этого проныру. - Ни сейчас, ни когда-либо еще. Меня плохо слышно? Я тебе в это лезть запрещаю. "Мы". Он продавил в горло новую порцию слюны. "Мы" - Джокер объединял их так легко - вслух, без колебания. Он так много играет, чтобы получить информацию, кроме этого ничем не интересуясь. Его привычные проволочки, паутинки и петли, козни и поддавки, сачки и сети, все пошло в ход, он использовал даже флирт и перепалку, не погнушался даже неприкосновенным - их связью, шутя о потаенном... Крутится, вертлявый, подманивает. Даже не скрывает... Он так не думал, но... закрадывалась мыслишка. Для него есть забавы привлекательней здешних. - Я, видите ли, амбициозен и, уж извини, не думаю, что есть что-то, что можешь ты и не смогу я, даже если речь идет о покупке острова-другого, - надулся тот. - Хоть с последним придется повозиться, мм. Не рассрочка, не. Наличными. - Ты не знаешь всего, - скрепя сердце, Брюс заставил себя поступить по совести, - то, что он сделал, по существу... Он пожертвовал своими принципами ради тебя... как минимум. Нет, собой ради своих принципов. Он совершил подвиг ради жизни. Ради... тебя. Когда все случилось, враг не колебался. Бросился вниз. - Как трогательно, - прыснул Джокер ядом, транслируя свою цель все яснее: ему нужно было вызнать картину событий досконально, больше ничего. - А ты устроил на него покушение за то, что он разоблачил твою настоящую личность! Бывает же такое, мм? Впервые ты опустился до таких мер, а он... Какой сарказм! - С чего ты решил, что если я не хочу... убивать, то никогда этого не делал? - Брюс поморщился, ненавидя свою гончую участь: догонять без конца, не достигая. Всегда, бесконечно. Всегда так - рядом с этим злодеем нельзя забываться. Даже если кое-что стоило предать забвению. Красный подклад, вспорхнувший подрезанными крыльями, не способными взлететь, даже парить хоть секунду, даже миг - нет, не способными - та пустота в провалах глазниц под черной сажей грима, изящный фиолетовый изгиб, хранящий белое... - Тц-тц, - зацокал на него Джокер, - посмотрите на него! Я такого и не говорил, Бэтси. Это твоя легенда, Темный-темный рыцарь. Это - новейшая история, но вечная летопись этого города. Кроме того, "пожертвовал"? Мой старый знакомый любитель красивеньких слов... Он не сдох, - оглядываясь в параноидальном приступе скаредности, затишил он, не желая давать ему ни ключа, но снисходя до этого. - Живучая скотина. - Я знаю, - можно было удивляться своему спокойствию. - Знаю, Джек. Подачка. Дело дошло до подачек... Он не мог бы откреститься от собственных кулаков, но руки были слабы, по плечу плавала лава, и он не сжал их, избежал этого. - Да? А я думал... как всегда... что-то вроде: "я не стану, как вы, не буду убийцей"... а сам весело пошел вразнос, - Джокер жадно сглотнул, выгнулся, противоположно недавней скупости щедро выставляя наборный позвоночник, хрупкий и гибкий... - Не трогай огня, Джекки, - пригрозил он ему, медля у плотины. - Взгляни на меня - он оставляет ожоги. - Ох, ты зол, - тот не смотрел, но видел его насквозь. - Я разозлил тебя сильно-сильно... Ты натворил кое-что куда запретнее, чем предосудительные ночные игры с лучшим другом. Зная, что этот поступок будет разрушать тебя, сожрет изнутри, что сам себя съешь за него. Аутофагия! Нет-нет, я здесь не для того, чтобы осуждать тебя, не-ет. Напротив - для того, чтобы никто никогда не посмел тебя осудить. Знаешь? - он использовал панибратский, расхлябанный тон, и, разумеется, тут же стал выглядеть гаже. - Они будут визжать, что метишь в самодержцы. В этом краю равенства, прав, свобод и возможностей! Так кто теперь... мм... Звучало как утешение, и Брюс надменно осклабился, коря себя за это доверчивое заблуждение. Он ведь даже не дал себе труда вести этот разговор лицом к лицу - еще бы, дрессирует, показывает ему его место... Пускай... Пускай. Это одержимость, мания, почти психоз, но ничего, ничего, это пройдет... Он мог бы успокоиться гораздо спешнее, отругав себя, подзадорив или вынудив, но не захотел этого. - Не надо, - он совсем посмурел, лишаясь последних опор из холодности и рассудка. - Ты бы не подчинился. Ты лжешь. Он не позволял себе и полудвижения, боясь своих рук, вибрирующих гневом, и это логично топило его - чем дольше он бичевал себя, тем безжалостней становился. Это ли не настоящая опасность для этого дракона? Видовые враги, и можно было мечтать о независимости и свободе воли, но они были обречены терзать друг друга. От Джокера ничего из этого не укрылось. - Ага-а. Я с'оврал. И ч'то? - брякнув южно, он замолчал, но было понятно, что он продолжит. - Это все бесполезно. Но я не искуситель, Брюс. Не инфернальная шавка из преисподней с экстремистской идеологией. Я - та твоя часть, которую тебе нельзя, которую ты себе не разрешаешь... Черт... Если кто и должен ревновать к твоему альтер эго, так это я, - удивленно и непритворно обескураженно пришел он к неожиданному выводу, да и колебался вполне ощутимо... - Похоже, этот твой недоношенный коллега впечатлен твоим влиянием на гениальных артистов, - практичность победила, он снова рассчитывал и вымерял. - Думаю, Бэтмен больше не под угрозой. И тут надо поблагодарить - кого? Иисусе, я так крут, что даже неловко... - К черту Бэтмена, - заколдованного манежа было не покинуть: допрос будет идти по кругу, пока дознаватель не получит желаемое. - Это все моя вина, Джей: я напал первым. Глупо, да. Стоило переубедить и себя. Нельзя было быть настолько высокомерным с угрозой. Но что ему делать, если за пределами этой уютной пещеры, оббитой бархатом клетки, все так же бурлит черная яма реальности? Лопаются нефтяные пузыри экономики, одинаково высыхают что от жадности, что от жажды пустыни, сходят с ума сели и лавины людских толп. Он подготовлен лучше, он держит удар, у него есть власть и ресурсы, но... он один. А ведь для потери не нужен кто-то всемогущий. Чтобы сокрушить это-непрочное, достанет даже нелепой случайности. - Опиздюлился, - без вопросительной интонации фыркнул Джокер, демонстративно позевывая. - Что он сделал? Брюс отвернулся, но зря: сбоку его взгляд снова невзначай попался отраженному темному взгляду. Они столкнулись в зазеркалье, будто избежать встречи не могли никак, в каком бы измерении не находились. - Ничего, - это было опасное направление. - Всего лишь разозлил меня одним своим существованием. Видел же, какой это эгоцентричный мудак... - доступный для обозрения левый шрам истянулся в сочувственной усмешке, красно полыхая на светлом, но он и сам знал, что от засранца так просто не отбрехаться. - На моей территории... - тогда попробовал он. - Довольно лапши, - Джокер, нескрыто млея, подмигнул и принялся тереть губами ему по предплечью. Ничего нежного: в его глазах стыло расположение ящера, вылизывающего еще свежую добычу, чтобы распалить аппетит - даже зависимый от этой кормушки, он был готов ждать, предпочитая мясо "с душком". - Он убил кого-то и ты воспылал. Ох, чего это я, "покарал". Сильно повредил? Защитнички... Не так значимо. Все, не продолжай. Нет, все же палитра пущенного им в дело арсенала не так уж разнообразна - вот только он был деликатен недотепистым подлетком, теперь ушел в другую крайность, величественно мрачный на вараний лад - но, в конце концов, птицы и ящерицы не так уж отличаются. Это правосудное возмущение было бесстыдным, но стоило признать, что даже самые беспардонные эскапады не мешали ему выходить сухим из воды. Как можно было пытаться донести до него что-то чистое, одновременно высмеивая его людоедские потуги к познанию нравственного, даже если те были откровенно деланными? Это будет не менее лицемерно. Знакомые шахматы. Сложнее классических только тем, что в любой из раундов игры доска по повелению этого неизменно предприимчивого всеобщего протооппонента может разлететься на куски. - Я обязан был оградить от него Готэм, - легко согласился он: эту версию можно было принять безразлично. - Он неадекватен. Если бы он знал, ради чего стоит... Люди не должны терять. Я не даю им терять, вот в чем разница между нами. Однажды я чуть не забыл о своем предназначении... И это тоже было о тебе, все подобное всегда для тебя... - И это тоже пустой треп, - с помощью беглого анализа понял Джокер, с подозрением ощериваясь. - Ты действительно стал много вертеть. А раньше ведь всегда был честен со мной! Мм... Это неправильная ссора, Бэтс. Ненужный, невозможный конфликт. Нам полагается не спорить, а биться. Не за высказанные убеждения, а за твоих, вот этих, - он глухо хлопнул в ладоши, - та-да! Любимых людишек! С таким звуком ветер расправляет полотнище флага. Брюс немного остыл - ничего хорошего: особая боль охладила его. Это все был сон? У него был такой кошмар когда-то. Очень давно, при обстоятельствах почти забытых: из декораций - ресторан на крыше одной из принадлежащих ему высоток, и он, пресыщенный и беспечный, проходит мимо высокого худого мужчины, черт знает как попавшего в это дорогое и закрытое место. Его костюм так неподходяще их параллельному существованию в одном помещении дешев, что он невольно опускает глаза, желая утолить свое любопытство по поводу марки его часов - и замечает нацеленное ему в печень дуло. Он даже не особенно встревожен, но так зол, что ударяет - кулаком, не задумываясь, импульсивно и мощно - и, разумеется, поражает цель. Сокрушает ее. - Тебя. Я должен был защитить тебя, - грубо принужденный к честности, он, при всем прочем, в таком случае тоже мог позабыть о скромности. - Вот единственная причина, вот ответ на твой вопрос, он не изменится, перестань меня мучить, другого нет! "Есть еще что-то, о чем я не знаю, мм". Нет, больше ничего нет. Прекрати извиваться, и приступай к следующему этапу. Возьми клещи и начинай выдирать мне ногти, добывая то, что я еще скрыл. Не можешь поверить, что мы делили тебя? Придется, Джек. Тебе придется. - Я же просил, не передразнивай, - Джокер притворился, что смущен его взрывом, - неприятно. - Как и в оригинале, - но Брюс смутиться был не в состоянии. - Знал бы ты, как виноват. Ты - все, что для меня важно. - Какая чушь, - его прямоту высмеяли безотлагательно. - Ты для меня важнее всего остального, - поправил он себя. - У меня все есть, но лишь в тебе я нуждаюсь. Это тело еще не достигло асфальта, тот получит его обломки мгновенье спустя (длинное бедро, перевернутую японской пиалой коленную чашечку, полую, меловую, шершавую и пыльную, клин грудной клетки, отколотый по белоснежной ключице, тонкую порцелановую маску с неряшливо вырисованным ртом), но он уже удивлен себе: это был водяной пистолет - неоново-оранжевый пластик, и очертания были карикатурны, а вместо магазина жидко булькал усыпанный матовыми синими блестками пузатый резервуар - когда-то он видел точь-в-точь такой в руках ребенка. Как можно было принять это за что-то опасное, может, внутри заряжена кислота, отравляющий газ, колдовское зелье, крайне заразные инопланетные споры, хотя бы помои?.. Нет, не так. Как так вышло, что это так сильно разозлило его? Джокер остался безэмоционален, но у его рта наметилась сухая, презрительная складка. - Я не очень разбираюсь, - он повернул голову, взвешивая услышанное, - но разве не так говорят эгоисты? - Эгоисты говорят "я" чаще, чем "ты", Джек Нэпьер, - терпеливо парировал Брюс. - Такое должно даже тебе быть известно. Хоть с тобой можно вообще позабыть о себе... - Там одинаково. Местоимений, - язвительно посмеялись над ним. - Ты-меня. Я-в-тебе. С тобой - о себе. Я хорошо считаю, у меня отличная кратковременная память. - Знаешь, как еще говорят эгоисты, Джей? - окончательно обозлился он, дрожа у изящного перехода шрамированной спины в ягодицы животом и бедрами. - "Убей меня". "Выбери меня или эту импровизированную семью". - Как говорят? Какая разница, кто как говорит? Быть может, - пресек Джокер его чистосердечные маневры, - если тебе скажут: "Бэтмен, Брюс Уэйн, ты не существуешь" - и все, все что ли? Как принято - не работает! Нет ни бога, ни дьявола, но ведь - говорят же! Прибавил, убавил, ничего не осталось, лишь Готэм, да и тот - один шаблон. Но все не так плохо. Как разорвать этот круг? Подспудно ты мечтаешь, чтобы твоей связи с этим городом, с этими любимыми тобой людьми не было, это избавило бы тебя от стольких хлопот! Тот, кто способен уничтожить мир, интересует тебя именно поэтому. Ой, а я-то думал, ты запал на мои фокусы! Брюс когда-то уже слышал подобное. Страх, все тот же страх. - Опять, опять, опять, все тот же кошмар, - вздохнул он, подавленно опуская плечи. - Любимые мной люди, Джек, это... О, ты худший из тех, которому я могу попробовать объяснить такое. Я не должен был падать снова. Не должен был. Это все моя, моя вина, я же не отрицаю. Упал, и подпустил тебя так близко... Лучше бы ему было не уловить той простой и краткой мысли, что скрывала вся эта обильная болтовня - но он все прекрасно понял. "Если тебе не хочется терять, не имей. Как только появляется что-то, от чего не можешь отказаться - избавься от этого". Какой же страшный человек, какая глубокая преданность разрушению... Никого ему не жалко, и даже себя - и даже не в последнюю очередь. Джокер замер, словно был удивлен. Словно был уверен, что с ним согласятся. - Ты не можешь дышать от мысли, что не все контролируешь, - недовольно буркнул он. - Фред обвинял меня в этом, но это не мой изъян, твой. Знаешь? Никто не контролирует. Это иллюзия. - Кроме тебя. Ты был таким, пока не связался со мной, - неуверенно улыбаясь, Брюс поворочал во рту язык, устраивая тот на волнах боли, пока запаздывало действие анестетиков или те просто не справлялись... - Мог влиять на любое событие. Управлял каждой минутой каждого своего дня. - Именно поэтому я и связался с тобой! - вспыхнул Джокер, тут же сворачиваясь скрытно и досадливо. - Вот она, та устрашающая даже меня ирония. Я - личность, куда более склонная к порядку, чем ты. Мой мир морозен и пуст. Полые кубы образовывают коридоры. Если есть что-то нестерильное, так это только серый иней и дорожная пыль, - он вдруг загремел, заорал - внезапно, необузданно, некрасиво, - налетевшая в углы со! сраной! вечной! скуки! - Джей... - Брюс, подорвавшись, сграбастал его за плечи, прижал к себе, но что он на самом деле мог сделать для него? Это он... он был влюблен, ничего нового. В мужчину - ничего, ничего. В безумца - пускай, разве он сам так уж здравомыслящ?.. В преступника, поделив с ним все, сам равнозначно виновный. Ничего. Ничего, но... Он любил того, кого не мог не ненавидеть. О, он ненавидел так сильно!.. Самоугроза, самобремя, самогрех - Джокер негромко засмеялся, тут же совершенно трезвый и невозмутимый. - ...и возьми себя, - оттирая его спиной, он повел запястьем, разглагольствуя уже вроде бы с большим удовольствием. - Шкворчит, трещит и пляшет, ты пылаешь. Тебе не нужен бензин, ты обходишься без сигнального выстрела. Я требовал: "поделись!", но кончилось банальным пищевым отравлением. Дотронулся, и теперь я без тебя не могу даже отвердеть! Это не неприятно, да - то, что я чувствую сейчас. О, вовсе нет. Но ничего хорошего - в долгосрочной перспективе. Меня тошнит, мой желудок полон так, что плещет всякий раз, когда я уговариваю себя откушать еще - я уже по горлышко сыт! Это все - о смерти. Вот с кем ты сношаешься, когда гасят свет. Брюс нахмурился, обнаруживая, что крик ему почудился, что уши обманули его. - Оставь, теперь мне не добыть огня, - медленно начал он. - Все, что я делал, было ради... Он старался не смотреть в темноту, но вот, зазевался, и вновь увидел: красный подклад изнанки, белый живот, суженые в две веселые схематичные щели прорези маски несуществующей, но хранящей в черном провале глазниц теплое-медное, такое южное, что... - Никому не нужно, чтобы ты был "ради", Бэт, - поворот этот был пустячным, никуда не вел: Джокер прочно оседлал любимую псевдоморализаторскую тему. - Всем на это насрать. Никто не будет тебе благодарен, все твои жертвы останутся незамеченными. Черт, ты, даже разъебывая полгорода, не моргнул глазом, потому что выписывал чеки на весь этот парад, и так нечего было тебе предъявить, не в чем тебя укорить. Одно ворчание и мелочные наветы... Но кто хоть раз отплатил тебе добром? Джим? Вычисти мафию и Айсберг получше, я отблагодарю тебя так же корыстно, но куда щедрее - за свое увеличившееся влияние. - Не начинай. Всегда звучит так, словно ты обижен, - отмахнулся от него Брюс, - что меня недостаточно ценят. Надоело обсуждать это без конца, но скажу еще раз: мне достаточно сохраненной жизни. Джокер свел лопатки от злости, но какой смысл в бесконечных повторениях его накладной мимики? Узнать о том, что перед броском он, развязный и драчливый в беспечной обыденности, превращается в степенную, затаившуюся глыбу льда, можно было в первые пару часов знакомства с ним. - И того бы не осталось, если бы я не успел вовремя, - наигранно праведно воскликнул он. - Вот. Видишь? Брюс задохнулся, теряясь в обступивших его лабиринтах тревог и сомнений. - Прекрати свистеть, - рассвирепел он, сипя рассаднившимся горлом. - Непростительно. Я тебя за это никогда не прощу! Под веками не было черно - все сияло фиолетовым и красным. Взмывала тяжелая шерстяная ткань, вмиг невесомая - легче самой тонкой шали, да куда там, неосязаемее самого слабого дуновения... - Твою мать, - грохнул Джокер, резко разворачиваясь. - Да все уже, все! Я знаю, что болтаю зря, и мы так много, много, много об этом спорили, но ты невыносим, невозможно тебя терпеть! Их лица оказались слишком близко. Брюс еле-еле успел откинуть голову, опасаясь заполучить перелом. Он подозревал, что удар этим натруженным хитростями лбом в переносицу вполне возможен - месть, что же еще, они ведь так и не рассчитались за "енотовы очки". - Осади, - брюзгливо попятился он, отстраняясь еще, чтобы видеть его полностью, но тут под затылок ему шлепнулась ладонь, нещадяще жестко удержала его, и он забыл, о чем хотел сказать. В него смотрело темное, но теплого цвета. Как в момент падения. На свету и в искренности эти глаза иногда кажутся медными, но толку? Это же металл. - Достаешь! - мелко поплевывая, прошипел Джокер, нажимая сильнее, провоцируя, провоцируя его! - В печенках у меня засел! Брюс на всякий случай давлению не поддался. Он был так рассержен, что накинуться на него мечтал, что уж там говорить о готовности... Но только не теперь. Не в этом случае. Он был таким навязчивым? И правда, достал его. Касаться было так хорошо, так эффективно снимало боль... Они так и застыли друг напротив друга, коленопреклоненные, как в чертовой молитве. Если бы был смысл отпускать грехи. Будто было достоинство в том, чтобы просить о несбыточном несуществующее. И вновь, вновь, по кругу: пустота, крикливо-алая тафта подбоя, бледная кожа, фиолетовое крыло, не способное... - Ну что с тобой, Брюс... - заскрипел Джокер, исследуя его так придирчиво пристально, что уткнулся своим внушительным носом в его скулу, - ну что?.. От его взгляда любого бы окатило ледяным, но тщетно - жар было не унять, этот огонь был неугасим. Столько всего сказано, столько ран открылось... Как можно быть таким глухим?.. - Что мне делать с тем, кто берет мое, Джек? - давя тоскливый вздох, выплюнул он, не желая, но вновь тянясь к нему за пониманием. - Что мне сделать с таким наглецом? За утешением, и в самом деле... Какая вздорная идея, какое бесплодное, эгоистичное желание... Слабак, вот он кто. Трус и размазня. Одни обещания, а дошло до дела - так ничего и не смог, только умолять. "Не надо. Только не снова". Джокер просиял: еще бы, наконец вопрос, на который он предполагал ни больше ни меньше, а точный ответ. Кто бы сомневался, что все это для него - не более, чем викторина. - Укоротить ему хваталки, что же еще, - потираясь внутренней стороной предплечья о его шею, самодовольно пожал он плечами, благосклонный к любому насилию. - Под корень. Крак! - он, похохотывая, издал подражающий указанному звук, придавливая язык к щеке, и рубец на ней тоже, кажется, затрещал, сползаясь в толстые, страдающие складки. - Но если тот, кто обставил меня... - удрученно засмеялся вместе с ним Брюс, позволяя себя сдержать. - Тот, кто покусился на самое важное для меня, им и является, что тогда? Что мне делать, Джек? Как мне быть? Смех споткнулся, укатился прочь. - С этой точки зрения, мм... А, ну ясно. Это наезд? - засопел Джокер, смешиваясь. - Простимулируй мою общительность еще. Такие животрепещущие вопросы, а я не уверен, что мне не лень отвечать... Гадать, мне придется гадать, разве нет?.. Ах да, - вильнул он, - что это было? Шмякнул мне по носу! Он картинно скуксился, когда его не удовлетворили извинениями тотчас же, но добычи не выпустил. - Я бил не тебя, - Брюс не счел нужным изыскивать объяснения складнее, и просто экономично воспользовался предыдущей доходчивой формулой. - А того, кто позарился на мою собственность. Кроме того, я беспокоился за тебя. О том, что с тобой будет впоследствии - после того, как ты проделаешь во мне, как бы ты сказал, лишнюю дырку. Джокер усмехнулся, пуская слюну. - Испугался, что чудовище узнает муки вины? - даже если это противоречило фактам, он стал вести себя так, будто никакого ножа, готового для удара, не существовало. - Какой добренький. Задолжал мне? Думаю, тогда я могу позволять себе с тобой чуть больше, чем другие. Ох, не оттого, что мы делим изголовье. Из-за того пустячка, что отныне я твой спаситель! Брюс обнаружил, что любуется этим зашкаливающим нахальством, но одергивать себя не стал. - Испугался, да, - запретное слово, но для кого помельче, он такое себе мог позволить. - Того, что чудовище будет жалеть такого непрактичного поступка. Ты всегда так огорчаешься незапланированному, да... Ну все, прекрати. Прекрати, - непонятно, против чего завозражал он, истрепываясь во внезапном, но непреодолимом порыве. - Как ты мог со мной так поступить? Как мне отплатить тебе? Как наказать? Как ты мог, Джек?.. - Да я прямо как ваша порода шпарил, - доверительно сообщил ему Джокер, сияя чинно и самопочтенно. - Вот никто не оценит... - он приметил, что имеет успех у публики, и выставил грудь колесом. - Мм, может, это я - герой? Это было кое-что нетривиальнее, чем его стандартные кривляния: тон был добродушным, смешливо-бравурным, но у края голоса уже наросла зазубренная ледовая корочка. Брюс поджался, подтягивая его под себя. Разве сейчас он не чувствовал, как опора планеты отвергает это пространство? Пол заскользил, норовя сбросить их, сшибить страйком безвольными кеглями, пустить по какому-то чудовищному конвейеру прочь, и он угрюмо насупился, еще, еще, загребая свое недовольно и пугливо. На реальном поле боя не было места всем тем замысловатым пируэтам и красивым позам, что так любят противостоящие ему подлецы - но он был готов поклясться, что был очевидцем того, как замедлилось время, как разом потускнело небо, а убийца - стал полотном гениального художника. Перед самым падением приковавший его взор силуэт был изящнее достойного музея шедевра. Золотое сечение в пропорциях и линиях - поднятые под острым углом колени, полная, округлая ягодица, размашистый разлет плеч, голая, непокрытая шея. Кто-то невидимый держит этого мужчину на руках, вот как это было. Мажет ладонью февральских туч по бедру, под колени; подложил припозднившийся полумесяц локтя под талию, склонил над ним лицо, искаженное плотоядной гримасой обожания... Он был слаб, и этим сам передал ценное в ветряные, сотканные из ничто руки. - Мой герой, - процедил он, взъяриваясь так ядовито, как не мог даже сам от себя ожидать, - ты разбил мне сердце. Этот миг настигал его снова и снова. Тяжелое, жилистое тело - длинные ноги, гибкий хребет, хрупкие, хрупкие плечи, разгневанный, возмущенный взгляд, лишь секунду назад превратившийся в торжествующий; обсидиановый обелиск города, весь из лимонных, лиловых и лазурных огней, облитый темно-синим, неспящий, геометрично остроугольный - красивая безделушка, подходящий аксессуар - ему впору, ему враждебен до такой степени, что только и ждет, чтобы разбить его о свои шпили, магнолии, авеню, караты, бассейны, витрины и биржи. Джокер нахохлился так, как если бы он напомнил ему о чем-то неприятном, но хватки не разжал, все сильнее надавливая на основание черепа, будто в попытке вырубить его по какой-то мудреной восточной методике. - Да я мигом соберу, - на его тоне это, между тем, никак не отразилось. - У меня хорошо развита мелкая моторика. Сестра Катерина меня хвалила. Я выглядел круто тогда? Я был великолепен, не скрывай. Скажи. Скажи это. - Это было худшее, что я видел в жизни, - Брюс понурился, цепенея. - Знаешь, почему тебе всегда холодно? Так и есть, у тебя внутри мороз. Зима. Там зима и ночь, и ни одной звезды... - Миленько, - Джокер уже снова улыбался, ползая пальцами по его затылку. - Ты в настроении все романтизировать, с тобой такое бывает. Как ты мог. Так. Со мной, вот что. Но это тебя не волнует, мм. Широко, открыто - чересчур: можно было рассмотреть все зубы, даже самые дальние, даже некоторую их порчу или недостачу, розовую подушку языка, даже преддверие глотки. Брюс остался невосприимчив к этим передергиваниям. По выражению его глаз он понял, что облажался, показался жалким, неспособным, что разочаровал его... Он так устал от этого каната. Вечная балансировка, вечная угроза падения. Видение краха охолащивало его раз за разом. Парадоксально, но от этого он больше не мог справляться с желанием - и вот, то уже не остановить. Не так уж странно, с какой стороны посмотреть: за тотальным дефицитом, как правило, следовала гиперкомпенсация. Джокер сдавил пальцы и его внимание в одной точке, словно приказывая себе поклониться. - Твоей маскулинности можно позавидовать, Бэт, - загнусавил он, не получив ответа. - Устроил писькомерство даже с самим собой. Победитель еще не определен? - он стал крутить подбородком любознательно и суетливо, и как было не пропустить пару вдохов, глядя на него? - Брюс? Не определен? Темные зрачки торопливо двигались, изучая. Он призывал к немедленному ответу, был строг и властен. Смешно... - Определен, - сознался Брюс так хрипло, что тот, хотя был не заячьей породы, дернулся, потревоженный, но ничего удивительного - голос будто прошел через исказитель. - Определен, Джек, - прочистив по-быстрому горло, повторил он, поднимаясь, чтобы смахнуть прикосновение, но случилось что-то неочевидное - он встрял, каким-то образом сам пойманный осязанием разрезанных щек в ладонях. - Ты же знаешь. Но как он мог обвинять этого человека за его природу? Постоянная настороженность, да, вот что требовалось в обращении с ним. Но будто он не был об этом уведомлен загодя... Это сводило его с ума. Неподчинение. Мятежность. Заточенное, ждущее его там, где он искал податливой мягкости, чтобы отдохнуть хоть немного. - Это, я так понимаю, не обязательно хорошо? - небрежно повел тот подбородком на его затруднения. Как что-то доказать ему? Бесполезно. При всей своей плавности и текучести самый косный из непрогибчивых, чем он мог быть убежден? Даже боль не была для него стоп-сигналом. - Это плохо. Ты - горе, - в предплечьях образовались стальные арматурины напряжения, и теперь Брюс побарывал собственный остов, не меньше него нуждаясь в острастке. - Вызов, ужасный выбор, та самая смерть. Речь о тебе - речь об истине, неприглядной и укрываемой, о самом большом стыде и вине, о неизбежности. Хуже того - ты надежда и удел. Страх потери, жуткий счетчик счастливых дней, обреченных закончиться... - Не понимаю. Скажи нормально, - Джокер легкомысленно подначивал его, не скупясь на ужимки, но захвата так и не отменил, обрекая их пребывать в этом положении сверх допустимого - держать лица друг друга в ладонях на время признаний. - К черту, к черту этот ваш диалект. Брюс дернул его на себя, чуть не сворачивая ему шею. - То, что ты натворил - ни что иное, как вариация суицида! - скалясь, словно был весел, он сам стал кричать у его рта - не мог сдержаться, был готов рвать, выкручивать, вгрызаться. - Почему не вернулся со мной на крышу? Почему, почему оттолкнул меня? Смотришь на меня свысока, я противен тебе, моя помощь мерзка? Тогда... Почему не попытался спастись сам? Предпринять что-то... хоть что-нибудь! Его скрутило - сцепились челюсти, сам собой враждебно выставился лоб, сжались на надрезанных щеках пальцы, познавая по-новому, в который раз, под грубой кожей, под скользкой прокладкой изнанки, плоские зубы, вздутые полумимические корневища, нежные десна. Похрустеть сахарной костью? Отличная идея. Этот клоун горазд на свежие находки, вот чего не отнять! Это было прямолинейно, только подставился. Что толку от всей это откровенности? Это бессмысленно. Ни слова не дойдет, ни звука - он в вакууме. Пустота... Как с ней справиться? Он был неумел, здесь ему не могло помочь знание о том, как разбивать лица и взбираться на горы. У него не было ни одного навыка, способного подсобить ему теперь. Джокер снял с себя улыбку, строго складывая губы. - Я не смог бы, - ему тут же все опротивело, он говорил холодно, равнодушно - и как было пусто без всех украшений - без единой блестки, вкрадчиво-грубой смешинки, мазка красного грима, лоскутка сиреневого батиста... - Прости, мисси. В тех обстоятельствах это было невозможно. - Тогда ты должен был сделать невозможное! - Брюс максимально снизил громкость, но отчего-то вышло куда больше похоже на крик, так яростно он рубил слова. - Не ври мне, хватит мне врать, ты не попытался, даже не подумал об этом, хотел... меня... - Да по-шел ты! - Джокер звонко шваркнул ладони ему на грудь, и от разумного и печального в нем не осталось и следа. - Я цирковой уродец, а не отважный смельчак. Приятно, конечно, что ты считаешь меня таким крутым... Как непривычно обжигающе они были, сухие и тяжелые... Чего он пытался добиться? Этот жест, пригодный разве что для отбрасывания, лишь намертво слепляет их кожу. Какой-то чудовищный, фантастический молекулярный клей. Тишина задрожала, и могло бы стать хуже, но он вдруг шмыгнул ртом понизу и принялся лизать ему - урча, широко, мокро и дико - у горла, у кадыка, по грудине... Брюс, ненавидя себя за каждую из слабостей, приподнял подбородок, открывая ему доступ. - Не могу, Джек. Не могу, - позволяя ему править своими руками, как уключиной или штурвалом, засетовал он, часто сглатывая, - так давит... Он раздвинул плечи, расправился, возвышаясь - не наперекор, тело само отреагировало так, он тут был ни при чем. Можно быть уверенным - как бы верно не было испрямляться у этого просвета, это разъединит их. Увы... Это было очень хорошо знакомо ему, и он уставился в сторону, чтобы не глядеть в карее - не важно, что там, надежно укрытая досада, властная сумрачность, даже раздражение, то уклончивое намерение приблизить его и к нему приблизиться, уничтожая все на своем пути лишнее, что плескались там последние полчаса, или даже ясные проблески приязни, это еще ничего; но та особенная, неосознаваемая этим человеком печаль - вот что было страшнее всего. Озябшая кожа поблекла сильнее обычного, отчетливей выставила разнородные полосы шрамов. Глаза вдохновенно блестели, отражая испод пиромана. Эрекцию он скрыть бы не смог, даже если бы пытался - набухший (нет, какое-то время назад поникший) член стремительно наливался, распрямляясь. Брюс был готов обвинить его и за это. Он предпочел бы сейчас не получать признаний от этого тела. Настоящий дурман - его запах, его возбуждение - ужасный упрек, и на его губах ждала лишь отрава... Он так долго мечтал о взаимности, смешно - теперь она приводила его в бешенство. Именно она чуть было не разбила это его стеклянное сердце вдребезги! В ледяную крошку... Но на кого здесь злиться? Он сам виноват. Большие пальцы трогали до предела вывернутые бугры рубцов, запястья давили граненую челюсть, но дальше отвести их было нельзя - таких эксцессов не предполагало само устройство скелета. Альтернативная анатомия: он скроен иначе, эти несколько лет перестроили его тело так, что он не смог бы отказать телу противопоставленному, и он разрешил себе увлечься, даже если... Нельзя было позволять себе такое. Нельзя. Быть с собой настолько жестоким! Он будет проигрывать и впредь - лишь дав ему волю. Губы, сосредоточенно меряющие его кожу, были настойчивы и прохладны, не пропускали ни дюйма, следуя налево и вверх. Он напрягся, с натугой, но успешно оттягивая их от себя, пока ему чудились рвань и лай, чтобы, тут же непоследовательно тоскуя по отброшенному, заглянуть в это лицо. Прежде он боялся узнать, как оно выглядит без шрамов. Отчего? Влипнуть хлеще, чем он уже попался, было трудно. И все же, всякий раз трепетать, когда этот рот скрывает край одеяла, шарф, воротник или даже просто густая, мрачная тень полудня или полуночи... Ладони почти закрыли щеки. Разве не намордник?.. Как низко. Он сдвинул их еще, смыкая в неприятно темную при сложении с этой выстиранной ненастным сезоном белизной полумаску (ужасную, уродливую: живую), и, вот, не ограниченный эксцентричностью увечья, бессменно ревниво забирающего весь первый план для себя, снова увидел его целиком. Как лживо прям этот крупный нос, обсыпанный золотом веснушек, как хитер разрез этих глаз (вот, вот кто толкает его на проделки!), но как пасмурно мудро выверены их псевдовеселые разлеты... Джек Нэпьер, Джокер. Ждет, затаился. Ужасный, чудесен неизменно. Как же холодна эта южная миловидность... По венериному холму вдруг прошелся водяной всплеск, и безупречно прекрасная картина распалась. До поры затаившийся, вновь явился зубастый хохочущий рот, брызжущий приветственной праздничной пеной в честь своего возвращения, разъездился широко и мажуще настырный язык, вывороченный из этого провала длинно и туго, растянулись бойкие губы... Он засмотрелся, благоговея перед этой возбуждающей, возвращающей истину метаморфозой, и потерял пару пальцев на левой руке - их поглотило, засосало, вылизало. Тепло, узко, влажно, остро, нежно. - Джек! - он отдернул руки поспешно, излишне послушно. - Это все-таки месть? Он был небрежен, и не сразу осознал, что те предали его так же самоуверенно, как этот человек недавно: ринулись (то ли в отместку, то ли из благодарности за эту ласку) трогать тонко-выпуклую венку на шее, ключицы, твердые, как тот самый фарфор, облитые до гладкой нежности глазурью кожи, плоские грудные мышцы, подвижные, плавные... Джокер скривился, мнимо незаинтересованно наблюдая за ними. - Я говорил о мести? Ничего такого не помню, - выкручиваясь из-под несанкционированных им касаний, он соизволил отступить, но действовал так величаво и вальяжно, что опоздал, и так и застрял, обездвиженный, прижатый под поясницу. - Неужели? А, это все брожение в твоем волшебном мире Главного Героя. Я тут ни при чем, сеньор мой, не-а. Я всего лишь антагонист. Довольно второстепенный, мм? Недавняя напористость властолюбца, которой был пропитан каждый его жест, последовательно сменилась презрением победителя. Брюс сжал зубы. Глупая крапленая пустышка. Он должен был доказать - ни аппетитная височная косточка, ни дергающийся тиком серп улыбки, ни крохотный сосок, сжатый от остывшей влаги, ни ранение от "суннитского штыка", ни напряженный ствол, дрожащий от невнимания его губ и пальцев, увенчанный массивной головкой с самым изящным выгибом уздечки на всем... сраном белом свете... не... Он утробно расхохотался, в поклоне ввязывая их в объятия почти непорочные. Забыл, что там... Солгать, он пытался себе солгать. - Обожаю твое смущение, Брюс, - Джокер вдруг стал тише, ослабленнее - хватка была чересчур крепка? - Твое лицо, когда ты зол, приводит меня в восторг. Посмотри... черт, опять ты... Посмотри на меня. К черту Бэтмена, да. Слышишь? Брюс упрямо помотал головой, стремительно пьянея у его виска. Что ж, он был слишком занят, силясь и снося. Пусть атлант и не держал небесного свода, но он-то не мог удержать собственного органа - и это даже не двусмысленно ничуть, несмотря на то, что выбор был между отказавшим ему, заплетающимся языком, не способным даже на внятность, мятущимся сердцем и диссоативно индифферентным к его возвышенным душевным терзаниям членом - ну и позор! Пах сладко свело теплом, и он прижался теснее, ластясь этой агрессивно нацеленной твердостью о выставленное поближе худое бедро, удостаиваясь насмешливого вздоха, осторожного встречного скольжения, нервного всхлипа слюной. Его сносило, он был бы этому рад, но... Закрывая глаза, он видел, как порыв ветра сдирает прочь шерстяную ткань, тяжелую и объемную только на первый взгляд. Куда приложить этот ужас? Он был напуган, да, а потому зол. За его новый уход от реальности Джокер бортанул его плечами, хорохорясь, как ретивый молодчик. Как будто кто-то мог поверить в то, что он тоже был юн когда-то, что он тоже мог совершать необдуманные, спонтанные поступки... - Условия, Бэт. Ты не назвал. Скажи уже, чего тебе хочется? Опять какая-нибудь херь, которой занимаются обычные люди? Ладно, хорошо, - он сказал это так, словно сдавался после долгих уговоров. - Закажи, мать его, столик, я подрихтую морду и окажу тебе честь пожрать и выпить за твой счет. Но не увлекайся. Я недолго пробуду таким добрым. Чего... чего еще? Брюс уныло улыбнулся этой эмоциональной глухоте. Предлагает сказать о желаемом, но этим, что, должно быть лишь что-то угодное ему? Делает вид, что может ставить условия. Не понимает, что не может ставить условий... - Получи от меня все то, чего не получат все остальные, - назвал он свое самое с некоторых пор заветное желание. Но звезды падали впустую, и в его прошлом - тоже. - Охуевший ты ублюдок, Уэйн, беспросветный кретин, наглый, тупой баран! Не уповая на волшебство, да, о чем речь? Он не подходил для этого: все, что он не мог получить, было незначительным сегментом из разряда тех, что не продавались за деньги, не добывались упорством, не более. Но разве этого мало? - ...вместо того, чтобы торговаться, как панельная девка, Джекки, - закончил он, позволяя себе немного самодовольства по поводу такой бурной реакции. - Тебе это не идет. Это было слишком? Джокер рванул в надежде схлестнуться с ним, и его желание было немедленно удовлетворено - их врубило друг в друга, лишило воздуха, когда он приложил его об стену, прижимая собой - столкнулись плечи, скрестились замахи. Что-то знакомое - он уже был в таком положении сегодня? Стычка придавила у живота каменный клоунский стояк, и его собственный орган, притертый подле, жалобно запульсировал, отзываясь. Он умрет, испустит дух тут же, если не будет к нему ближе. С ним - тоже самое? Очередное заблуждение... А ведь они оба не терпели иллюзий. Он - тоже... Думать о нем, как о своем-составном было стабильно волнительно, и он, с противоречивым нежеланием отводя таз назад, сиволапо ткнул кулаком между стиснутых белых бедер, чтобы завоевать их расположение. Те напряглись, отзываясь ему приливной волной рельефа, распахнулись, расставляясь. Его необходимо одолеть. Он должен быть обезврежен - это усилит того, кто совершит этот подвиг. Кишки дикаря... - Надо же, - прошептал он в сторону, не умея справиться с расстучавшимся, разошедшимся сердцем, - как это было метко... Тихо ты... - не выдерживая накала, цыкнул он на дебошира, подсаживая его под задницу к себе на бедра, чтобы владеть безраздельно. - Хватит мне лгать... Хоть раз, Джек, хотя бы раз скажи мне правду, черт... Его тут же огрели по бокам опасные палицы коленей, сдавили сильно - даже потеряв возможность полноценно использовать руки, Джокер отказывался бездействовать. Он зафиксировал его привычно - прижал поперек грудины предплечьем. Большой палец с комфортом устроился слева, возле потемневшего соска, чем он и воспользовался, мерно растирая тот полукругом. Они застряли в упрямом клинче: он, преклоняясь перед своей нуждой, его драгоценная кукла - разложенная, распластанная, но не сдавшаяся, клокочущая смехом, извивающаяся... Его бы не стали просить - "отпусти", но он счел, что может читать между строк. Сам он, однако, не претендовал на вакансию джинна или чертовой голубой феи. На щеку, подстрекая и насмехаясь, посыпались неожиданные, колкие поцелуи, но он, не желая этого подаяния, мстительно намекнул на кстати припомнившийся ему крюк из пальцев под ребра, не поддаваясь жестокости, лишь обозначая ее. Как обычно малообъяснимо кардинально сменивший настрой Джокер захохотал, рывком возвращая себе руки. В дело, однако, их не пустил - красуясь, заложил за голову, выставляя влажные подмышки, цветные пятна ушибов, вспухшие под кожей гребни мышц, разбуженные беспокойной ночью, тяжелым утром, днем недоверия и дрязг... - Щекотка, Бэтси... знаешь же, как я боюсь щ'екотки, - только он мог принять такое за заигрывания. - Ты сейчас не в себе, - невнятно, но точно заметил он, посвечивая медным сквозь серые ресницы. - Как олень в свете фар. Брюс удержал себя прямо, напрягая колени. Разве он не был уверен, что научился чуять эти неуловимые оттенки его эмоций? Ничего. Джек тоже совсем не чувствовал его. - Еще бы. Мне же выдалась честь встретить охотника, - темно полыхнул он, укладывая ладонь на меченую ягодицу, пусть и снижая этим обороноспособность, но стоило доказать себе, что он может обуздать его и так. - Самого меткого из прочих. Его, раздавленного, напустившего липкую лужу, низвергли перед ним, идеальным соперником, надламывая за эту руку, вот о чем он должен помнить отныне. Пользоваться ей было неосмотрительно и довольно болезненно, но он просто не мог избежать этого. Не тогда, когда она была виновна, пусть вынужденно, но оскорбив это тело на глазах у чужого. - Поступая правильно, - Джокер посуровел, но то, как приятна ему подобная дерзость, скрыть не смог, - ты даже не замечаешь, как выигрываешь... - Это не было правильно. Не в такой категории. Это твое новое любимое слово, да? Оставь ты эту игрушку, - тут же подостыл Брюс. - Не так, не правильно или преступно я поступал, а делал все это, чтобы ты был... Ты не поймешь. Он его никогда, никогда не достигнет. Не дотянется. - Не пойму? - вскинулся тот. - Все я понимаю. Мне обрыдло играть в претендента... это ты такой. Соискатель, мм. Слова ничего не значат, и сегодня ты нарушил испытательный срок. - У тебя кишка не тонка, клоун, обвинять меня в неисполнении обязательств, - нет, им не примириться. Все шло по кругу, хотя они накопили достаточно "первых раз", чтобы иметь практический опыт в том, как выбираться за пределы колец, венков и пентаграмм. - Повтори это еще раз. Он нуждался в том, чтобы переубедить и себя - о, как он желал этого! - поэтому подался вперед, бесцеремонно ощупывая его от паха до живота и обратно. Увесистые гроздья-плети колючей проволоки, обвязавшей, обернувшей подгрудье, едва ослабшие, тут же опять затянулись, сковывая его еще пуще. Длинные пальцы симметрично забавлялись, цепко выдирая из него ребра, переполненные, выступившие под кожей вены, что-то еще, по мелочи, распарывая ногтями трицепс, угрожая кадыку нешуточно злыми щипками. Боль была мерзкой и надоедливой, но ему вдруг стало легче. Он наслаждался освобождением от мук совести до конца мысли, пока не понял, что его покровительственно незаметно поддерживает на белом плече. - Если бы... - он пригнул голову послушным ездовым животным, подзывая скучающую в этих жестоких играх руку к себе на загривок. Его приглашение было проигнорировано, и он склонился еще ниже, легко, будто не имея преград из обнимающих его торс ног, махом поднимая придурка на подносе ладони под захваченную ягодицу повыше, чтобы несколькими сосредоточенными нырками жадно натереть ему по стволу от округлости поджатой мошонки до спайки венца плотно сжатым ртом. - ...если бы я действительно запретил тебе пропадать черт знает куда надолго, что бы ты ответил? Ответ ему был не нужен: этот вопрос он задавал, чтобы поскорее получить от ворот поворот. - Иди в пекло, вот что, - приглушенно, но с веселой слезой заворчало на него поверху. - Свихнутый... Налакался. Если бы я знал, что ты так мощно разогреваешься, напоил бы тебя раньше. Брюс был уверен, что ему послышалось. - О? Есть что-то, на что я еще не шел из-за тебя? - поразился он, тщась разжать сведенные кислой корчей челюсти. - Иначе для чего тебе расширение, так сказать, моих горизонтов. Ты никогда не просишь, да. Но есть ведь еще что-то, чего ты никогда со мной не пробовал? Поторопись и скажи, что это. Я безотлагательно тебе это предоставлю. Ты мечтал о бое насмерть, помнишь? По чьей вине он там отменен, не подскажешь? "Остановись" - вот чего Джокер никогда не говорил ему, вот чего в виду не имел ни разу. Он был бы не прочь услышать такое однажды. - Отъебись, - выбранил его тот, выгибаясь, распахиваясь, чудовищно прекрасный в хищном, завлекающем сопротивлении. - Ограниченный репертуар - какая скука... Надоел. Надоел. Скука. Брюс помрачнел, выпрямляясь, и они уставились друг в друга глаза в глаза. Сдерживать темноту было уже невмочь, но позволить видеть себя в нужде - распертым по глотку, расширенным, ждущим - он не мог. - Кто знает, почему наши стычки чаще всего заканчиваются такими масштабными разрушениями... - продавил он сквозь онемевший от пустобрехства рот. - Видимо, наши отношения и впрямь такие роковые, как все говорят. Он вжал его в себя, складывая их по пазам и выступам наглухо, без единого зазора. Круглый мосол плеча надставился у его виска, составились изгибы, колени устремились вверх в бессильной попытке отместки, член тесно зажало в пропотевшей впадине, промеж вожделенных ягодиц... - Опять говорят... Кто так говорит? Кто - все? - закрутился Джокер, невоспитанным невежей непринужденно ставя локти ему на плечи, как на обеденный стол. - Кто решился сунуться за закрытые двери этого дома? - он стал было смеяться, но вдруг поник, поблек. - Я не... не знаю... Брюс, послушай... если так подумать... Жалеешь? Вот что с тобой, вот что... Мы могли бы быть совершенны. Мы могли бы быть, Бэт. Как весы, как гравитация. Вместо этого мы больше не можем даже... Жалеешь? Я прежде не думал, но сейчас... Привычно помпезно нескромное, это было чересчур отвлеченно, но Брюс отчего-то понял его моментально. Он говорил о той первой ночи на крыше у Института Искусств, о ливне в шиповнике у старой кухни, о той темной милуокской буре, когда он сам, пробитый в самую середину желанием найти для них более-менее приемлемый способ коммуникации, принялся питаться от этого источника. Сам разрушил баланс, вот и пришлось без конца разыскивать равновесие... Почему сейчас?.. Будто он не знал... Лишенный даже самого базового инстинкта самосохранения, он, тот самый немилосердно щедрый со всем разрушительным, сокрушался о том, что был открыт с ним. О том, что связался с ним. Джокер сожалел о том, что был с Бэтменом! Вот как он, Брюс Томас Уэйн, был плох, вот насколько он был жалок! Он рванулся вперед, вздергивая подбородок, когда не нашел достойного ответа. Бесцветные губы цинично скривило, и он, переча сам себе, усмирил их своими, приручая вовремя, чтобы не услышать зла. Это признание... выйдет ему боком. Не сломает ли оно ту непрочную иллюзию власти над этим человеком, которой только и оставалось тешиться? Он не мог этого позволить, и ринулся вперед, еще, еще, отлавливая изящные запястья, выпуская их, поднимая снова, растирая везде, где мог дотянуться, проверяя каждую секретную точку. Ременная мышца шеи обожает нажим, кивательная - требует к себе уважения, трапеция - простодушно меркантильно берет мимо кассы сувенирами поцелуев. Каждая отметина ранения на этой дубленой шкуре максималистично или орден, или клеймо, никаких средних значений - дремучий лес, если нет дарованной хозяином карты. Шепот на ухо оттянет его недовольство на многие минуты и разведет его кожу на сотню-другую мурашек. У сосков можно снискать популярность штурмом, у рубцов Улыбки - ненавязчивостью. Слева на бедре ждет приметное пулевое, которое так удобно использовать как фиксатор... И никто, никто к этим тайникам не допущен, лишь он один. Эгоист, он такой эгоист... Но возле него... даже не видя его лица... прячась у его плеча, около возлюбленного страшного шрама, там, где... В рот ему ударилось теплым и влажным. ...где бездна, высота отступала. - До чего же ты избалованный говнюк, Уэйн, - сорвав уравнивающий счет поцелуй, скрипнул Джокер, и в тембре его голоса разлилось что-то тягучее, совсем не схожее с гневом. - Еще, - путано объявил он следом. - Возьму свое сам, можешь не напрягаться. Еще. Превознемогая сопротивление, приложился еще, нападая дробными, частыми клевками, изощренно колкими и жаркими. Летела слюна. Брюс был сокрушен вчистую, но хватки не ослабил. Растревоженный, сжал челюсть, давя дикий рык. Веки отяжелели, напряглась каждая жила. Он хорошо умел сдерживаться, он был выучен терпению на отлично - объективно. Любое облегчение, полученное мольбами - временно. Покой недостижим, пока он так слаб, но к чему это знание? Чем еще он может быть усилен? Его апогей давно настал, не помогут ни гаджеты, ни грубая сила, его способностей недостаточно, чтобы покорить этот точный механизм, не сломав хрупких шестеренок... Но эта пряная горечь... Он не удержался, и попробовал еще немного. Так вязко, аномально сладко, даже если под каждым елейным глотком скрыта терпкость лекарств и алкоголя... - Как же невовремя, - пробормотал он разочарованно, складывая фразу прямо на грубые губы, притворно лениво скользящие по его губам, - что я не могу... по-настоящему... - Не можешь, а? Лучше поберегись, - захихикал Джокер, в подложке взгляда, однако, имея нож не менее острый, чем любой из его коллекции, - загноится. Не боишься остаться без язычка? Не забывай, что меня бы это устроило! Ах, как невовремя, и правда, как же невовремя! И ничего ведь не поделать, да? Как и со всей твоей никчемной жизнью! Не можешь четко высказаться, тяжело тебе? Какая очевидная метафора. Предпочту считать, что это о том, как ты лишился права голоса. Он был чересчур раздражен оковами из объятий, сдерживающими его, да и понял превратно, но толку - это даже так было низко. Кого винить, это был самый злой клоун из существующих, не какая-то выдумка из дешевых хорроров... - Ты так заботлив, - поморщился Брюс. - Мизофоб. Я давно про тебя это знаю. Не переживай, я чист. Не запятнаю твоей репутации, палач, - подстегнутый брошенным вызовом, он, забывшись, сочинял меры противодействия. - Для тебя я... всегда... Можно догадаться, что будет дальше. Какой удачный момент, чтобы отвергнуть его в ответ... Или нет: на него вновь поделили дыхание, и следующие пару десятков секунд все было не важно. Рты соединились снова, еще. Еще. Ограниченный онемением, он чувствовал себя мнительным девственником, попавшимся похотливому хулигану. Кипела вспененная слюна, сталкивались зубы, язык был шершав и смел, он едва мог поспевать за ним. Но он должен был поторопиться, иначе мог опоздать. Поймав, после серии коротких проб, это ехидное жало между губ, стал давить его и мять, не отвлекаясь ни на боль у неба, ни на ее сокрытие, оставшееся явным в деталях - во взлете бровей, в гортанном стенании горла. Кожица этого плода была так тонка, укрывала сок слишком ценный для того, чтобы тот мог пролиться, и он был осмотрителен в той же степени, в какой был потерян и жаден. Скорее, скорее. Всего-то, протянуть руку - сделано; дотронуться, завладеть - готово; удержать, и не отпускать... нет, зачем? Все бессмысленно. Лишь длить муку... Джокер, испробовав на себе его инновационный метод, способный заменить зарекомендовавшие себя засосы, занервничал. - На вкус как морская вода, - процедил он, разглядывая его через оценивающий полуприщур. - Ох, Бэтс, так вот о чем все это... Жалость! Вот что лежало в тенях у излучины правого шрама, у морщинок подле глаз, в медной радужке. Жалость! Очистив, Брюс открыл рот, чтобы продолжить, может, суметь что-то, хоть что-то доказать, но едва успел подобрать выплеснувшееся, захлопываясь - шов снова закровил, и так интенсивно... - Прости, я испортил твою вышивку, - заткнув подальше гонор, повинился он и в особом проступке. - Сейчас смешно? Я кажусь тебе смешным... Прежде я много рисковал на воде, пока не научился плавать. Одержимый ей, сбегал, чтобы доказать себе... И тонул. В реках, в озере у дома. В океане. Обжигая легкие, обдирая горло. С тобой было подобное? Джек, ты тоже пережил такое? Он подтянул его на себя еще, приподнимая на педали бедра, чтобы вложиться навершием к горячей дырке. Все содрогнулось, колыхнулся поднятый возбуждением член, пуская густую прозрачную каплю, судя по последующей мощной судороге, кипятково обжегшую белый живот. Пошатнувшись сам, он бросился туда, зажимая ему рукой. Гладкая плоть была привычна ладони, и это отчего-то разозлило его еще больше, и он стал давить и гонять ствол в кулаке, притирая уздечку большим пальцем; сотрясаясь, как теряющий прибыль скряга, поскреб ее ногтем, слишком надменный и разъяренный, чтобы быть обходительнее. Мышцы снова сократились, сильнее заблестело темное устье. Он, напротив, был иссушен, и все эти безвлажные, пустые глотки - как могли утолить его жажду?.. Лед, которым он унимал воспаление, давно исчез, истаял, и даже его назойливый холодок уже забылся. - Я не разрешал, - Джокер улыбнулся так обезоруживающе, что это было даже жутковато... для тех, кто был пониже рангом, пожалуй. - Руки ко мне тянуть я не разрешал. Он все таился, но уже не выжидал. Его рот теперь был ярок, от узорно выписанной особой краской декоративной купидоновой арки, до самого дальнего края рубца: там стыла кровь бросче, чем грим, гуще, чем помада; он был бел до белоснежности, прозрачно-фиолетовая саржа полумрака заботливо укутала его плащом, к алой ржавчине на надрезанной щеке налип сырой светло-зеленый локон... Брюс согнулся, пробитый в грудь, но нанесший этот урон был виновен лишь косвенно: тот пришел изнутри, из самой середины. - Не такое большое дело, - отозвался он болезненным оскалом, протяжно прорывая швы, чтобы улыбнуться ему тоже. - Не такое уж большое. Руки он потерял - правая ублажала твердое, левая стала троном для сиятельного седалища - поэтому он бросился с поцелуями на белые плечи, каждым оставляя на светлом неровные карминовые пятна. Колени сдавливали торс все сильнее, мучая рану, пока он, мечась в лихорадке от куска к куску, против воли расписывался в собственном бессилии. Как банально... Нейтрализовывая себя памятью о том, как упруга соленая кожа, обтягивающая мелкие косточки позвоночника, надкусывал по подставленной шее, едва ли не скуля от несбыточного; маясь, поджимал губы, чтобы смочить, но это все только усугубляло, их склеивало смесью из слюны, крови и лимфы. Он сглатывал так часто, изжалясь в вертящемся, шатающемся, пляшущем мире, что в итоге и вовсе осушил себя. Во рту было склизко и солоно, скрипели изнуренные суставы, головокружение было не остановить... - Давным-давно, в одной далекой стране, жил-был маленький шепелявый вампирчик, - красный рот открывался, но звук, кажется, не совпадал с движениями губ. - У принца розовые щеки и черные волосы. И вот, как-то в июле, в одну из ночей, гуляя по саду своего шикарного фамильного замка, наткнулся он на симпатичный осиновый колышек... Брюс взрычал, просовывая руку вниз, в сосредоточие жара - между окаменелых ягодиц все неистовей страдал его член, вложенный туда позой и обоюдосопротивлением, и он хотел бы помочь себе успокоить пожар, но кого он обманывал? Его не существовало. Он был ополовинен, воплощенный в слепом подчинении этой воле, но своим страхам. Щелкнуло что-то, у него перед глазами вдруг появилась бутылка шампуня - какая-то малознакомая, нейтральная, какие они заказывали в гостевые ванные, чтобы выдержать до конца срока годности, и выбросить прочь. Перевернутая: ее содержимое, сочась нитевидно, нахально простерлось до истянутого напряжением клоунского члена неподвижным пластиковым шнуром, и только у венца становилось заметно, как бойко оно течет. Прозрачно-бирюзовая жижа, добираясь до пункта назначения, торопилась, проворная, мерцая, обволакивала головку, смешиваясь с прозрачным секретом этого тела, непростительно надежно пряча тот с глаз долой. Под гортанью что-то треснуло, и он сглотнул всухомятку, косясь на бестактный сосуд. - Нужно с'добрить. Чуточку соуса, мм? - Джокер потряс тем, будто шейкером. - Ты так прилежно соблюдал рецептуру, что я не мог не поучаствовать, - и, убедившись, что он смотрит, раздавил в железном кулаке, выжимая громкий лопающийся хряск, мокрый всхлип и бурную, быструю струю. Плотная цветная пена взбесилась, ледяная на контрасте, вдарила туго, не зная прицела - обдала, взмылила кожу, запуталась убористым кружевом в гладких светлых волосах на его лобке, окатила бедра и животы... Сам собой разгневанный, он дернулся швырнуть опустевшую тару об пол, но Брюс поймал его за запястье, и, всполошенный этим взрывом, стал нежен с его пальцами, будто остатки флакона или истерика могли им навредить непоправимо. Орудие укора сразу же стало бесхозным, о нем тут же позабыли. - Хочешь... - он нырнул глубже, тесня ствол у отверстия, и гель хлынул туда, торопливый. - Хочешь, Джек... добиться того, чтобы я не смог даже смотреть на хот-доги? Джокер подзакатил глаза, но замаскировать это под зазнайство или негодование сейчас было нереально даже для такого ловкача, как он. - Ну извини, что мешаю твоему трауру, - оскорбленный, он плевался кислотой, смертоносной для любой органики. - Это так сильно отбивает аппетит? Это так противно? Брюс понимал его без труда, лучше, чем даже хотел бы. "Такая мелочь отвращает тебя?", так? Но ведь это были его слова... - Нет! Нет. Нет, - гордости не существовало, даже похожего понятия еще никто не придумал. - Но я теперь всегда буду думать не о том, стоит мне увидеть передвижной прилавок на улице... - Это всего лишь мыло, - Джокера его скидка не устроила. - Весь этот беспорядок может показаться неопрятным для такого формалиста, как ты, но от него впоследствии станет только чище. Даже если никто больше... слышишь? Пусть все, все в твоей жизни будет таким. Измазанным, оскверненным, изгвазданным!.. - Похоже на поздравление с цветочной карточки, - услышав такое, он спал с лица, теряя контроль: сложно было не заметить, что это была цитата. - Меня не интересует фастфуд, ты же знаешь. Правящий двумя парами рук, сделавший все и даже большее, жертвенный и не принимающий жертв, в своем собственном доме он был одернут упреком другого героя. Сперва обожгло кожу под ногтями - туда прищемило склизкий шелк этого нутра, и он засипел через открытый рот, пока высвобождал это-нежное, хотя был дик, почти неистов. Порастерялся в сладкой дрожи, бившей их то ли обоих одновременно, то ли с подачи кого-то одного, тыкаясь к разминающим пальцам почти бессознательно, совершенно безвольно, и головка запульсировала так буйно, что пришлось пережидать этот приступ, трепеща согбенным под беспокойно-быстрыми темными взглядами, метаемыми ему в лицо на манер камней или дротиков. Мир был телесен, очень жарок, стучал жгучей болью, но он подсунул к ней и указательный до фаланги, чтобы показать, как много доблестей он может даровать ему. Так узко и тепло, что он мог бы кончить без движения, без развития-продолжения, кульминировать, не смея большего... - Давай же, - но он был самым жадным из имущих, вставил глубже, растягивая упругое, пока закатывал в него по венец, сходя с ума от стыда, от гнева, от горя такого искреннего, что делало его еще более нестерпимым. - Давай, Джей, давай, - непонятно о чем все просил он, воровато елозя окровавленным ртом по скорбно изогнутому шраму-завитку. - Давай, я так... Нет в нем никакого пламени. Все ушло в выхлоп. Сдуло шквальным ветром с высоты, протащило по городу, гремя жестянками. - Дальше? Про сумасбродного высокородного кровососа? Дальше я еще не придумал, - по впалому животу, под кожей, протанцевала, извиваясь, тяжелая белая змея мышцы - Джокер попытался заслониться раскрытой ладонью, вдруг являя в этом вызывающе сонном движении незнакомую, свежевытравленную самость. Безликую, без отпечатков. Брюс расшибся об этот жест, и, хотя сам мечтал отвернуться, чтобы не видеть, как странно подрагивают в красноватой мякоти склеры карие зрачки, конечно, стал внимать им еще чутче, и это могло погубить его, но... - Джокер! - взвился он, лапая за нее пятерней, чтобы усмирить, и его наступательный марш снова превратился в кавардак: он схватил белые пальцы привычно и пылко, но те были такими ледяными... - Джек... - еще, еще позвал он, теряя голову, затягиваясь от его волос, сжимая его так, будто хотел обволочь собой, обернуть, поглотить. - Джокер... Пытаясь выбраться из этих сухих серых терний, поднес присвоенную кисть к губам и сложил их вместе по ее тыльной стороне. Он всегда искал силы. Но разве это не было чертой злодея? Получить могущество, чтобы устанавливать свои правила. - Не проси, - угрожающе закрутился Джокер в отчаянном отрицании. - Ты уже можешь не просить. Никого... Никого нет, - помедлив, назвал он их зарок. - Ты помнишь? Мы тут одни. - Верно, - пьяно одобрил Брюс эту расхожую мысль. - Никого не останется. Как мне быть тогда? Он вдруг встревожился, сжалось сердце. Пережал, переломил. Легко было оставаться незыблемым, когда его удерживал в реальности такой груз. Но что он будет делать, если отвратит его совсем? Такое вообще возможно?.. Как самонадеянно. Но... Может, это и ошибка. Выживший мальчик в нем выродился, растеряв невинность, и только этот единственный медиум, даже будучи простым шарлатаном, может вызывать ту чистоту собой. Так было всегда - его бездонное, темное зеркало... - Послушай, Бэт, послушай... - зашептало у его уха, и на каждое слово приходилось по полувздоху, по две судороги. - Скажу один раз, последний, поэтому слушай, слушай внимательно... Пойдем со мной. Прищучим этого гада вместе. Как тебе такое, мм? Такой, как он... Сильный. Необычайный. Исключительный. Непобедимый? Непревзойденный? Это мы еще посмотрим! О, это будет феерично... Поехали прямо сейчас. Давай, отпусти меня, и я помогу тебе встать. Приглашаю тебя, надень свой самый лучший костюм. Уже все забронировано. У меня есть, есть, есть, чем тебя удивить. Вот о чем все его мысли. Брюс уперто двинулся напролом, слепо вылавливая его губы своими, но как ни старался, заслужить их не смог. Его заколотило, и чудилось поочередно - красное, белое, фиолетовое, всмятку, в брызги, в треск, в хруст костей; тот - интереснее, тот - непобедимый и непревзойденный, и изыскать средство, чтобы затмить его... или развеяться прахом, трухлявым платьем старой куклы... А он сам - лишь вчерашний день. Нет смысла скромно уступать, лелея гордость. Этот чертов клоун в прямом смысле не достанется никому, если не будет принадлежать ему, если покинет его. Но больше он не опоздает. Больше никогда. Успеет схватить. Он вошел толчком - напорно, но с оглядкой. Хребет пронзило, воткнулся в горло обоюдный стон облегчения от проникновения, от его первой рези, от расширения. Джокер клацнул челюстью у его уха, закатывая глаза. Он вперился в его лицо, ища подсказки, но не встретил, само собой, ни одной, и тогда, бережно подтягивая его под талию неверной, пьяной от вывиха рукой, качнул сведенными приторным счастьем бедрами, всаживаясь осторожно, все зорче следя, как под голубоватыми от усталости веками двигаются глазные яблоки. Этого бедного зверя опять мучает нистагм, или он тоже все наблюдает что-то, обращаясь внутрь себя? Он так прочен, но так измучен в этих своих бесконечных салках и кроссах... Нет, даже теперь... не добраться. Он все дальше... - Джек, ты всегда, всегда улыбаешься, - он дышал так часто, так натужно и жарко, что еще немного, и мог поднять температуру в комнате на пару градусов, - но почему же рядом со мной ты так печален? Давай. Посмотри, как я жалок, и посмейся над этим. Давай уже, смейся надо мной, Джокер... Это обманка - как всегда. Улыбка никуда не делась, просто спряталась, он всегда рад играм, в любое время дня и ночи с ним можно развязать бодрящую свару, он всегда, всегда готов, всегда рад его видеть, примет его любым, он знает это наверняка... По спине потекла шершавая ладонь, кругом протирая испарину, но на последнем миллиметре распалась напятеро, вонзилась ему под лопатку иглами. Ничего, и это - сойдет: даже если он не стал прозрачен после этого, и не было характерного скрипа, и окна его тела не были из стекла или слюды, в нем стало немного яснее. Вот и кончилось тем, что они оказались на краю. Вперед (как иронично) - сорвешься; а назад пути не было... Он и в самом деле урод, а не спаситель, просто преступник, сеятель хаоса... Отлично: его драгоценный мучитель - такой же. Вколотые в спину ногти вошли глубже, срезая мясо с кости, но боли больше не было... как жаль, она была последним мостом в реальность: призрачный, мир распался мозаикой, в светло-серый, дымчатый калейдоскоп. Повсюду вставали тени и блики, плавился водяными потеками кафель, его окружило движение. Сбоку все отирался кто-то, смотрел на него с ненавистью, и в кружащемся хороводе четырех рук, отчаянно хватающих чьи-то плечи, его плечи, белые плечи, нет-нет, да проскальзывала лишняя конечность. Отражался, темный, взведенный, самодовольный. Звенело в подкорке, перед глазами, двоясь, стояли напряженные вены, вспыльчивый, сверлящий взгляд, упрямый подбородок, резные ключицы под чужими губами, завитки пшенично-травяных волос в чужих пальцах... Ему стали оказывать сопротивление - Джокер, фривольно влизываясь в рот его двойника, не только освободился, но и, упав всем весом, придавил его, пересиливая, рискуя повалить. Брюс прижмурился, слабея. Не может быть. Не может так быть, чтобы кто-то мог забрать у него это. - Нет! - взмолился он, конвульсивно хватаясь за него раскрытыми ладонями, но те сильно скользили, южная кожа отторгала его. - Мое. Не надо... - он требовал, не находя покоя. - Не смей... - Да похер, - изгибаясь, отводя плечи назад, играя их центром тяжести, загрохотал тот в ответ, но нажима, которым морил его все упорнее, не отменил, неодолимый, - похер, забирай... - Джек, я люблю тебя, - прошептал он тогда, вталкивая в него скудно, но с оттягом, пока боролся с изошедшими на жилы бедрами, норовящими перехватить инициативу. - Я люблю тебя, а ты жалеешь, что мы вместе, а не против. Я на все готов ради тебя, а тебе ничего, ничего от меня не нужно... В крови была летальная доза депрессанта, но вряд ли это был этанол - по венам струился токсин зеленый, яд фиолетовый. - Я готов на большее, - откликнулся Джокер, звуча злой, бархатной улыбкой. - Я люблю тебя лучше, но что у меня есть для тебя? Я, я не знаю, не знаю. Брюс... Как легко ему говорить такое... Брюс скрежетнул зубами, стоически сдерживая его тиранический напор. Лоб покрылся жирными каплями пота, щиплющего раны, застящего глаза. Тяжело, он едва мог терпеть. Еще немного, и он сдаст. Чертов клоун победит, поборет его - и что тогда будет? Он не хотел знать. Он ему не верил. Ни слову не мог поверить. - Прости, прости меня... - он должен был это сказать, обязан. "Не шути с этим". Он скажет это, и все закончится. Уйдет лукавое выражение - ну и черт с ним, столько хлопот. Эта печаль иного прикроется отвращением. Как же он пожалеет об этом тогда, но сейчас - пусть, пусть... - Это все моя вина... Совершенны... мы не могли быть. Это ты такой. Ты один такой, а я.... Член встал под опасным углом, растяжение высекло удвоенный взрык, двойной прогиб. Жертвуя собой, он сдал слишком много позиций и удержаться не смог. Хлопнулся назад, его отшвырнуло - в другую сторону, дальше, дальше от него! - и он, едва успев подставить под двойную тяжесть пятки, придавленный этим диким весом, почти целиком состоящим из когтей, клыков и сочащейся узости, шарахнулся о дверь кабины лопатками и затылком. Закаленное стекло прогудело, задребезжало кратко и низко, но ему было наплевать, он, зажмурясь, привычным движением ревниво прижимал свое к груди, до паранойи подозрительный ко всему внешнему. Сорвалось. Он проиграл. Тонкие пальцы были достаточно длинны, чтобы сомкнуться на его запястьях, достаточно сильны, чтобы держать их. Его вздернули вверх, готовя к крюку, распяли на глади аквариума в гвозде кулаков. Когда-то самый ретивый из тюремщиков, теперь он - узник, перед ним - умелейший из инквизиторов. Ритм, обреченный с самого начала, сбился, совсем затих, редко вспыхивая на самой глубине, взамен выращивая резонанс. Горячая полость, распертая его членом, растянулась экстремально, полностью отдала свою форму, не осталось ни складочки. Все трепетало, сладко стучало, вибрировало, и он придушенно застонал, крепчая, истекая, колотясь в этой бешеной обоюдной пульсации - его дергало, и влажные недра сжимались, вызывая новую судорогу, за которой следовал новый их спазм - и все по новой. Природа звала его громить и протыкать - но он, огромный и стальной, был подневолен, совсем прирученный. Над ухом дышало тяжело и хрипло. - Ненавижу, - Джокер склонился ближе, разгоряченной кожи коснулась прохлада его дыхания, но свежее, конечно, не стало. Слишком близко - но как было разделяться, соединившись так прочно? - Че-ерт... Ненавижу тебя... Бэтмен, Брюс Уэйн, я так сильно... Я печален? Что? Я жалею?.. Жалею ли я?.. Сука ты т'упая... Жалею ли я... Еще бы! - Заход солнца уже был, - сгорбился Брюс, роняя голову, - уже ждет следующий... Ты победил. Я проиграл, и теперь уже... Кандалы захвата исчезли, еще прежде уже какое-то время формальные, но он, даже сжимая кулаки, удержал руки воздетыми, будто было время ликования и танца, поднял их повыше, более не смея хапать ему не принадлежащее, нет, не способное ему принадлежать... - Конечно, я жалею, - звук звенел и был влажен - у мочки, у козелка. - Так теперь неловко выходить против тебя, так-ак много приходится крутиться... Может, сжечь школу-другую, чтобы ты учел меня?.. Нет, не сработает! - Ах, черт... Джек, пощади, - тогда захрипел он, заходясь, задыхаясь: преданность пережала ему горло, налила свинца в легкие, он снова чувствовал, что тонет, - я на коленях перед тобой стою уже столько ночей, пощади, умоляю... Я не смогу, но как... как мне сделать?.. ...белые бедра стали понемногу двигаться, сопровождая сотню его новых заветных желаний, рождающихся и исчезающих исполненными. - Не можешь, опять... Один ты ревнуешь, что ли? Да это чувство почти разорвало меня! - Джокер шипел, исплевываясь, но в разлете его стремительно оплавляющейся спины проявилась истомная мука; он ухватил его за подбородок, принуждая смотреть, но его пальцы не принесли боли, невесомо приложенные. - Пялишься в темноту - разве меня ищешь? - он ликвидировал всякое движение, удерживая его неподвижным, и только сам осторожно примерялся к ритму, выгибаясь медлительно, даже несмело. - Ползая по помойным подворотням, обнюхиваешь чужие следы. На твоей глупой... глупой... пробковой доске в подвале теория заговора другого злодея! Он мог быть опытным пауком, безропотными столетиями ткать свои ловушки, но в такие моменты всегда был нетерпелив - и то, что было громом, обернулось бормотанием. Вздыхая, задрожал на первом откате, и вернулся уже исступленный, горящий, сжатый; на втором, размашистом, был тяжел неимоверно; на третьем ослаб и разозлил себя этим, податливый еще пуще наотмашь... - Черт, черт, как обидно! - толкнувшись слишком резко, он увяз, удрученно сводя плечи, преодолевая сам себя - сокрушив препятствие, он никогда не знал, что делать дальше, и только сложение их губ удержало его на плаву - вот он и плыл. - Ты мудила, Уэйн. Слышишь? Ущербный. А раз так... так... придется мне вмешаться... Понемногу, но все быстрее, по течению, дрейфуя накатом; подпрыгнул, встретив порог, закачался поступательно. - Я буду там, Бэт, где твоя смелость подставит... - шептал между глотками кривой рот, хлебая в каждом подходе. - т'вою шею под нож... Брюс закрыл глаза, открываясь ему - и голод был такой, что тот, от души истерзав его губы, перекинулся на шею, острозубый, следом - на плечи, следом - принялся пожирать его. Это не было угрозами; это были не обещания. Даже если Джек был щедр и на те, и на другие... - Я успею, успею, - то ли клялся он, то ли клял его, - прежде, чтобы намылить ее х'орошенько! Его штормило все быстрее, размывало. Быстрее. Накачивалась жижей нежная узость, заполнялась и опустошалась жадная пустота - чтобы заполниться заново. Это - сейчас. Завтра он уйдет, и не сможет вернуться. Темп все нарастал, хаотичный, и пропасть была так близка... Каждый посул был ударом, падал булыжником, динамичным белым стихом, раскаленной оранжевой каплей - и Брюс, низко вздыхая под каждой фрикцией, прошибаемый молниями каждый раз, когда все более безумные толчки загоняли его член еще глубже, снова застонал, прерывисто и рвано. Заключившая их в плен прозрачная капсула душевой зашаталась, рискуя повалиться, разгреметься в жалящее крошево, рассыпаясь. Надежда, беспристрастная и жестокая, все сдавливала грудь, играючи вкалывая шипы. - Отнимая роль... - неоспоримым приказом зачитывался приговор, у скул, у виска, снова у горла, в яремную вену - ниже, басовее, - твоего врага по праву, по праву сильного, слышишь? Мигнула зарница, дальняя вспышка, на миг освещая блаженное постоянство окружения. - Ты слышишь? - Джокер бесновался, яростно вкусываясь в него, втираясь бедрами, отдуваясь, как на горячее, от боли всасывая острый воздух сквозь сжатую челюсть, поскуливая нетерпеливо и требовательно. Резервуар, ящик, тесный шкаф, летящий к черту в невесомости - их темный угол заполнился шумно, весь переплавляясь в звук сиплый в шепотках, вздохах и выдохах, отчаянно тихих вскриках фальшивой боли и неподдельной горечи удовольствия, звон разлученных губ и встречающихся бедер. - Твоя авантюрная... накачанная жопа... впредь не совершит ни одного... безнадзорного вояжа по приключениям... Все мерцало. Ярче, будто газовые, зажглись огни ламп. - Там... где твое милосердие роет тебе могилу, - он истязал его собой, сам взрыкивая от боли и крепости, шлепая тяжелым языком ему в губы, - буду я - и все сгорит еще до того, как ты... сможешь кого-то пожалеть... Слышишь? И Брюс вдруг правда услышал. Робко, издалека, затрещало костром, хихикнула бикфордова змейка, страстно дохнул подожженый фитиль: опасность. Расслоение пространства остановилось. Полутень, мелькая, расплылась, осветлела, озаренная проплывшей на периферии зрения искрой, еще одной, мириадами их - перенапрягся, это галлюцинации, у него сотрясение мозга, даже если легкая степень, но он же совсем не владеет собой... - Я буду тут, чтобы вернуть тебя с небес на землю, - Джокер изламывал спину, его глаза блестели зловеще и алчно. - Иначе... сгорит, слышишь? Он загнал в себя до предела - не рассчитал, увлекся, это его сломило - враз замер, запрокидывая голову в агонии, воспаленной, непроглядной, но сам такой лунно-бледный, что, казалось, это он отражал этот свет. Брюс крупно задрожал, опасливо подставляясь, чтобы принять в ладони его локти - до того, как прикосновение стало настоящим, он был уверен, что это невозможно, уверен, что поймает только дым - но разве тот мог быть таким тяжелым и теплым? Стучал, запинаясь, таймер - нет, его сердце, чье-то сердце. Он ошарашенно поднял глаза, минуя вздымающуюся грудь (сейсмическая тряска, нитроглицериновые самоцветы пота, потенциал взрыва), напряженную шею, украшенную объемной зеленой веной, беспокойный язык, нервно трогающий холмистый ландшафт центрального - его любимого, самого лакомого - шрама... - Неужели... - прошептал он зачарованно. - Не шутишь... Может, и впрямь... Джек, ты мой герой. Это правда... - Ах ты с'терва! - на него кинулась уязвленная клыкастая пасть, и он захохотал - с надрывом, так, как не смеялся обычно, как, может даже, не смеялся никогда. Это открыло слишком много доступа, и он, конечно, не мог этим не воспользоваться, у руля выбирая угол получше и поэффектней; трепеща в ответ, дотер по бедрам до мякоти ягодиц, чтобы начать мять их в ладонях, понемногу снова разгоняясь. Руки были полны силы, подходили парным так идеально, будто были вылиты под них. Пол был полом, держал их уверенно; они были окружены нерушимыми стенами. У дома был надежный фундамент. Палисайдс прекрасен и простоит еще тысячу лет. Его пещера никогда больше не станет одинокой. - Джек, - позвал он, и, когда на его клик отозвался полный истомы, млеющий под его касаниями взгляд, предупредил ответным, призывая смотреть так и впредь. - Топ из тебя, честно говоря, даже так средненький. Но веди и дальше... если сможешь. Джокер округлил глаза, раззуженный, и снова ломанулся на него. Приподнялся, опускаясь, врубаясь бедрами отрывисто и неосторожно. Урон был значительный, его скрутило, но он не отступился, строптивый и неуклюжий в неизбывной грубости, которой не мог преодолеть, ударил вновь... Вдоха никто закончить не смог. Проломились позвоночники, рты взвыли, серчая каждый на себя за недоверие, отлучившее их от привычных побоищ так надолго. Он тут же поднялся, несгибаемый, и намеревался уже вновь рухнуть, исступленный, но Брюс успел самортизировать удар, пользуясь верным стопором из подложенной ему под бедро ладони, чтобы он не делал зла, не причинял себе боли. Верно, вот так - правильно. Он был рад его нападкам: так у него появлялась возможность их отражать. Его готовы были презреть за это, но он не устыдился, выставился тверже, подсказывая нажимами и поворотами, как плавно и вкрадчиво может шествовать плоть, пронзая неподатливое, как нежна скользкость изгиба, незамечаемая, пока брызжет расплавленное, как сильно можно расширить, сперва сузив, что не все можно заполучить наскоком, даже если предварительно принял незаинтересованный вид... Сойдясь, они не могли избежать соперничества, но каждый раз был как первый, и он был счастлив по-настоящему, ничто сейчас не могло замутнить его прозрачности - он был щитом ему, он тоже был незаменим. Он был его важной частью, полноценной половиной чего-то большего. Они сразились и теперь - в скорости, на этом неординарном поле. Все то же, что и всегда - прямые атаки, вежливо предсказуемые; дикие выпады, подлые увертки. Он мог держать его, он ему подходил. Член сжигало - горячо, горячо - влага окутывала, вязкая. Джокер в очередной раз попытался насадиться слишком порывисто, и он поймал его под спину, затянул, уложил на себя, и более не отпускал, вдалбливая в него приказ послушания, директиву о подчинении. Покидая его в нещадном преодолении напора, тут же возвращался с величайшими предосторожностями, остро доводя слитие до точки; выбивал дыхание, менял угол, пробуя и попадая поугодливее. Терзал эластичное, пропускал вдохи, снова принимая, отпуская, и снова принимаясь посасывать тяжелый, плотный язык. Он был так старателен, что от поцелуев его в конце концов отлучили, и он, прижимая лоб к костистому наплечью, негодующе заурчал, пусть в основном и от досады, заменяя их слежкой за трущимся об его живот членом. Вовремя: заметив, как тот агрессивно дрожит, переполненный, он узнал еще прежде, и ускорился, под особым углом массируя нежное нутро головкой у самого входа. Налилась переспелая узость - и он, представляя из себя не более чем пару обрывков мыслей, заслоненных упоением обладания, заполнил ее толчками, на каждом замирая от предвкушения. Еще. Еще, до конца, через давление - и в легких не осталось воздуха. Семя брызнуло, оплеснуло его - теплый дождь. Слишком, и слишком тесно - он хотел предупредить взрыв, но не успел, спуская следом. Джокер взревел ликующе, шлепая ладонь на стекло у его уха, этой опорой снимая с него долю и веса, и ответственности, и он, скручиваясь от удовольствия в сутулое чудовище, ухватил ему освободившейся рукой; впечатывая поцелуй в его кадык, выбрасывал, выпускал в него, но позаботился и о нем, провожая его оргазм десятком тугих, но частых движений, крепко и усердно выглаживая набок от венца до основания. Сводило бедра, движение затихало, но длилось, длилось. Он получал награды - его губы хватали губы, его пальцам поддавались пальцы, его держало так прочно, так надежно... - Когда-то я... хотел, чтобы ты бросился мне на грудь, - подавая ему руки, трясся он, расцеловывая уворачивающиеся щеки по страшным шрамам. - Не учел, что это обязательно будет весьма болезненно... Джокер, царственно хмурясь, сцепил предложенную хватку со своей по предплечьям, будто в попытке вытянуть друг друга с глубины, но ограничился тем, что сопроводил ее к себе на пояс. - Ты хотел такого? - он звучал так ровно, что поверить в его недавний гром снова было трудно. - Когда-то. Он все еще непреклонно держал их слитыми, и Брюс, раздутый в нем, изжаленный близостью, изнуренный натяжением, издергался, активно ерзая прижатыми бедрами. - Когда-то, - он не мог остановиться, его все мотало, но уже в истерике восторга. - Это было еще вчера, мой господин... Не придирайся к словам. Но разве так я, - осторожно целуя излом злого рта, он стал давяще выглаживать ему по пояснице, все еще сотрясаясь смехом, - не становлюсь лучшим из прочих? Злодей стал моим героем. Это же золото, лавры, первое место... Мое самое выдающееся достижение в жизни? - Ва-ау. Видимо, это пик и моей карьеры? - Джокер, мелко и часто вздрагивая, обнял его за шею, подозрительно качественно перекрывая этим приток кислорода. - Я смог рассмешить самое унылое мурло во В'селенной... Брюс, припомнив правила освобождения от болот и зыбучих песков, расслабился, опадая на его плечо. Едва вернув себе зрение, покосился в сторону, преследуя там то, на что не мог смотреть прямо: член мокро выскользнул, доверчиво прижимаясь к округлости ягодицы. - Все никак не налюбуешься? Какой вид. Лишнее, когда в зеркалах не отражаешься, - вспугивая момент, Джокер кивнул на прогневавшее его зеркало, осмелившееся отнимать принадлежащее ему внимание. - Ух, черт, ну и еблище, - он был измазан в крови чуть ли не до носа. - Ночью встретишь, кошмары на всю жизнь гарантированы. - Что мне до этих видов, Джокер, - утирая ему рот запястьем, вздохнул Брюс, в звуке его клички сумев выразить почти все, что чувствовал. - Остался со мной, не ушел. Поосторожней, а то я возьму и поверю тебе. - Не смотри туда. Чего тебе еще? Замутим тройничок? Бладимэри-бладимэри-бладимэри! О, нет-нет, - не успокоился тот, когда его педантично выверенные кривляния остались без оваций. - Не окукливайся только в свой стандартный оскорбленный кокон, я пошутил. Может, кое-что все же стоило оставить за кадром. Брюс усмехнулся и включил боковой полив, подставляя тела под массаж горячих косых струй. От пара уже через несколько минут стало душно - но тут был кое-кто, кто так взмок, что со своим арктическим темпераментом непременно простудился бы, и стоило поступиться собой... Повязка на его ранении была из непромокаемого материала - лучшее, наивысшее из изобретений человечества: он мог остаться так близко еще, мог касаться его еще, еще, не нарвавшись на взбрыки сиятельнейшей практичности, не позволившей бы промотать дело, к которому снизошли эти руки. Тяжесть жестких бедер была приятна коленям, а в прогибе спины было столько неги, что он слегка запаниковал, когда стало казаться, что близости не продлить. Он дернулся распорядиться ситуацией по своему усмотрению, и осознал, что не может подняться. Слабость навалилась на него бетонной плитой, и оставалось только изображать, что все в порядке, лишь бы это не заметили. - А-а, все, сил нет, мм? - Джокер заметил, и чуть ли не раньше него самого - выпрямясь, рыпнулся качнуться маятником, чтобы сбежать, призывая угодную ему, пусть и заведомо скучно выигрышную, погоню. - Я все думал, когда же ты выключишься. Ты все-таки довольно прочный. Ох, тем любопытней, когда же ты сломаешься... Нарушая закон, особенно физический, нужно быть готовым к последствиям. Я вот всегда готов. Что насчет тебя, Брюс Уэйн? И сейчас тоже... Я та-ак болен. Недееспособен. А ты... - Как ты мог заметить, даже федеральные законы в этом доме не так уж и соблюдаются. Но ничего, - Брюс принялся смывать с него кровавые пятна, мыло и мутные брызги, смазывая те горстью, и, когда тот стал ускользать, двигаясь по распустившейся пене, лихо вернул его на место, резко выставляя колено под его бедром, - я тут закон. И ты ведь... никому не проболтаешься? На пути попадались соски, надутые перевозбуждением, и он, вкруживая ласку, затирал их, трогая губами порозовевшее ухо; плоское плато живота, урвавшее его расчувственной нежности, вовсе непричастные волосы в паху, не менее прочего сполна получившие его внимание... Всегда было жаль финала, но он нужен был, чтобы начать новое. Пользуясь оправданием гигиены, из прихоти вкрутил в него двойку пальцев, чтобы, тяжелой ширмой растягивая сжатое, выпустить наружу свое семя. Он смотрел за плечо бдительно, чутко доласкивая после предела, полагая, что вот этого паса точно не отбить. - Я тебя, - Джокер стал вырываться серьезней, но тоже был еще податлив и томен, и у него действительно ничего не вышло, - отхожу так, что ты мне тапочки по щелчку приносить станешь. - Сколько раз я уже это слышал, но где результат? Попробуй. Не откладывай, приступай, - не заскромничал Брюс, стискивая его плечи до хруста, до раздраженного ворчания - вышло грубовато, и он немедленно пожалел об этом. - Что, опять читаешь мысли? Не может быть! Не объятия - гарантия удержать его рядом. Нет, хрупкий. Хрупкий, он такой хрупкий иногда... - Да что там читать, - вопреки опасениям, Джокер вдруг сдался - оскалился, вжимаясь в него, и вместо холодного плевка на трепетный жест только скользнул взглядом. - Как всегда. Ты из высших сфер, и правитель, и рыцарь, - он повел запястьем, доставая из воздуха шустро увеличивающийся в размерах до невероятного замысловатый мыльный пузырь, перламутровый и цветной, начиненный десятью такими же, но поменьше, выстроившимися в его пустом брюхе аккуратной вращающейся пирамидой, - вот только до дна не достаешь при всех своих регалиях... Ни туда ни сюда. Я хотел бы... Но я так часто узнаю, как много мне недостает... Брюс знал, что должен бурно выказать восхищение и удивление продемонстрированным навыкам ловкости, но этот чертов клоун рисовался так хвастливо, выглядя при этом таким довольным, что сжималось в груди. Тяжело. Точно так же, как их предназначения - когда смотришь внимательно, ничего не остается поверхностным. Никто не знал, каков этот человек на самом деле, даже сам Джокер не знал себя до конца, убежденный, что его желания - все, что только и имеет значение. И лишь он один понимал его полностью, допущенный так близко. Все остальные могут думать что угодно, зря в корень или ужасно ошибаясь на его счет - он сам никогда, ни на минуту не забывал, кто его самый главный, самый заклятый враг. - Мне все кажется, ты до сих пор падаешь, - вздохнул он, темнея. - Но сорвусь тогда я один. Нет ничего важнее этого для меня. Свяжешь меня? Удержишь у берега? - на его губах сомкнулись искаженные улыбкой губы, но он, потирая их своими, все равно запротестовал. - Нет, нет... Ответь прямо. Ответь сейчас. Необычный пузырь погиб, подбитый шальной каплей. Ничего не изменилось. Ничего не изменилось. Как беспокойно на этом вулкане, и у него пятьдесят процентов заряда. Вечная дилемма: спешить, а то и на месте не остаться. Быть ближе, не приближаться слишком. Джокер помедлил, отворачиваясь. - Не смешно, - его лицо снова утратило всякое выражение. - Я... - Эй, Брюс, ты тут?! - оглушительно прозвучал звонкий детский голос совсем рядом, в двух шагах, за неубедительной преградой двери, которую никто так и не догадался хотя бы затворить до конца. ...Брюс нашел себя в углу, нависающим заслоном над запасником из чудесной мешанины угловатых коленей, выставленных в преувеличенном испуге граненых предплечий и скрещенных лодыжек. Сердце, безумно исколотившее все ребра, разом приморозило к ним. Он совсем забыл, как он мог забыть... Мозг снова успел вперед него, и он прикрыл эту наготу собой понадежней, запирая еще укромнее прежде, чем успел осознать это. - Простите, сэр, я пытался их остановить, - голос запыхавшегося Альфреда просто лучился иронией. Брюс явственно услышал "и еле успел". - Пойдемте, мастеру нужно еще пару минут... У меня, кстати, есть для вас еще кое-что... Ох, чего скрывать. Это мороженое! - Мороженое!!! - поднялся щебетливый гвалт, но стал быстро отдаляться, и скоро ничего было не разобрать. - Их? Что... Что за херня, Уэйн? Ну ты дал... Делегация? Экскурсия? Сдаешь особняк в наем? Я ценю свою приватность, моя личность одиозна, как я могу демонстрировать ее кому попало... Ребенок? Нет, серьезно, что за херня? Это твое? Почкованием размножаешься? Или это заслуги прошлого? Свежий, так сказать, результат? - удивленно бормотал Джокер, пытаясь заглянуть ему за плечо, такой ошарашенный, что ему невольно верилось. - Я растерян. Ты тоже? Тоже. Мы - растеряны! Некогда было изучать эти спорные реакции - собравшись с силами, Брюс торопливо бросился на его руки. Завязалась драка, он победил. - Пара минут, ты слышал... - проворчал он, искусывая его по шее, пока ловил его кулаки: отпустить его туда одного, без присмотра, равнялось катастрофе. - Тихо-тихо, - испуганно зашептал он в бессильно-угрожающем тоне, когда пленник нехило забился, своенравный и мощный, - уходить тебе никто не разрешал. Душ хлестал его, но он едва замечал это. Джокер - брови подняты аж до середины лба, растянуты шрамы, горло бьется смехом и издевками - используя его спину вместо зонта, прильнул к нему, притворяясь, что собирается поделиться секретом-другим с его ухом. Какой дешевый номер, какая затасканная тактика. Какая дикая эстетика... - Дурдом, - он, похоже, честно попытался придать лицу трагическое выражение, подобное тому, что списывал с него, но ничего не вышло. - Знакомая атмосфера. Смотри, что у меня есть. Я ебнутый, помнишь? Ничего святого! Брюс, рассчитывавший на более глубокомысленный подход, ахнул, почуяв подлетевшую к паху ступню - пока не больно, но ужасающе тревожно - и, отвлеченный необходимостью увернуться от нее, проворонил момент, когда еще мог помешать придурку смыться. На него даже усилий пожалели, его обошли простой угрозой! Раздвижная створка отворилась с таким рывком, что чуть не слетела с трека. - Сбежал, - сокрушенно простонал он себе в ладони, - опять сбежал от меня...