The portrait of Harry Styles

Приятная сонная нега окутывала все тело юноши. Сено неприятно кололо нежную кожу ног сквозь тонкую ткань домашних хлопковых брюк, но все равно было более приятным, чем скрипучая кровать на чердаке. Сквозь прикрытые веки пыль, витающая в воздухе, будто светилась, находясь напротив небольшого окна в стене, служившего для переброски сена, сквозь которое в стоило попадали лучи восходящего, как тогда показалось юноше, солнца. В помещение было намного теплее, чем на улице, ведь тяжелое дыхание лошади согревало его, но в то же время телу было довольно прохладно, и легкая сонная испарина, присутствующая обычно, отсутствовала на коже юноши. Гарри недовольно фыркнул, изгибая шею и отмахиваясь рукой, ведь в его оголенное плечо уткнулся влажный нос, которой мог принадлежать исключительно Алексу, оставляющий неприятный мокрый след на участке обнаженной кожи. Гарри мягко улыбнулся, закидывая голову назад и обвивая руку вокруг шеи животного, почесывая коня за ухом. Алекс на этот жест лишь ближе прижался к хозяину, потираясь мордой о его щеку. Альфа был уверен, что если бы конь был собакой, как, например, уже покойный Мик, он бы непременно облизал его лицо шершавым языком, радостно виляя распущенным хвостом и повизгивая от близости своего хозяина. - Малыш, я, конечно, вчера сказал, что надо будет рано вставать, но не на столько же, - улыбнувшись, произнес Гарри, наконец-то распахивая заспанные глаза и потирая нос рукой. Морда животного была расположена прямо перед его лицом, и юноша отодвинулся в сторону, ведь, как бы он не любил Алекса, всегда блюдил личную гигиену и никогда не обнимался с конем, как это происходило минуту назад. Конь недовольно фыркнул, поднимаясь на ноги и отходя к поилке, опуская морду в кованую чашу. По стоилу стали разноситься приглушенные жестяными стенками хлюпанья, и Гарри снова улыбнулся, подкладывая руку под голову и довольно выгибая спину, ведь сейчас, по его расчетам, была примерно половина шестого утра, а это значит, что у альфы было еще несколько минут до того, чтобы незаметно пробраться в поместье, возвращаясь в свою комнату под чердаком. Стоило юноше прикрыть глаза, как противный солнечный луч попал прямо на закрытое веко, и Гарри недовольно зажмурил глаза, переворачиваясь на правый бок. Его тело пробыло в таком положении буквально несколько секунд, и альфа резко распахнул глаза, подскакивая на ноги с мягкой копны. Его глаза расширились от ужаса, когда до затуманенного легкой дремотой сознания альфы наконец-то дошло, что в марте в половине шестого утра солнце не бывает так высоко, чтобы его лучи могли светить в глаза. Юноша мгновенно пересек небольшую площадь стоила и ловко вскарабкался по деревянной перегородке, легко перекидывая ногу через нее. Двадцать метров, отделяющие стоило от выхода из конюшни, показались Гарри бесконечными, и хоть он и пересек их всего за пару секунд, ощущение того, что прошла целая вечность, никак не покидало его. Обычно мрачный сад был, как на зло, залит солнцем, что только подтверждало догадки альфы по поводу того, что сейчас уже намного больше семи часов. Еще не вернувшие свою густую листву деревья были освещены яркими лучами, и их голые стволы мрачными пятнами выделялись на фоне светлых стен поместья. Каменные дорожки, петляющие мимо временно не работающих фонтанов, были залиты солнечным светом, заставляя альфу бежать быстрее. Обычно после охоты Уильям любил проспать до обеда, а если накануне в его горле побывало пару бокалов виски, мистер Стайлс мог встать только к ужину, и его настроение даже позволяло слугам спокойно вздохнуть, но что-то подсказывало Гарри, что в отношении его деда никак не стоит рисковать. Окно в голубой зале было, как и всегда, распахнуто, что позволило альфе беспрепятственно проникнуть внутрь поместья. Сердце Стайлса застучало быстрее, когда его взгляд пал на небольшие выполненные из слоновой кости часы, привезенные из Индии, которые показывали сорок минут десятого. Альфа, прислонив руки и корпус к холодной стене, прокрался к выходу из залы, выглядывая в просторный холл сквозь дверной проем. Слуги уже вовсю сновали, занятые своими делами, и Гарри подбежал к широкой мраморной лестнице, минуя двух гувернанток, и широкими шагами, перескакивая через несколько ступеней за раз, поднялся наверх, тут же заворачивая направо. Военная галерея всегда была любимой у отца Гарри, и юноша относился к этому помещению точно так же, частенько прогуливаясь по ней и с интересом разглядывая старинные рыцарские доспехи, которые, как любил говорить Джеймс, принадлежали еще людям, сражавшимся за Ричарда Львиное Сердце, и хоть альфа со скептицизмом относился к таким историям, принимая их за обычные сказки, всегда испытывал некоторое восхищение, поглаживая кончиками пальцев старинные латы и шлемы. Красные партеры, которыми были украшены все окна в пол, находящиеся в галерее, придавали ей некую торжественность, а портреты военных деятелей, занимающие пустое пространство на стенах, создавали ощущение присутствия на настоящем поле боя. Гарри быстро миновал галерею, аккуратно перебирая босыми ногами, кожа которых была совершенно не приспособлена к такому долгому пребыванию без обуви, а поэтому была изранена и нуждалась в срочном уходе, ведь паркет, которым был устлан весь пол в помещении, должен был быть отремонтирован еще пару лет назад, поэтому это было одно из самых трудных для перемещений мест в доме. Деревянная лестница, ведущая на чердак, была очень мрачной и неприятной на вид, потому что здесь не было канделябров или же простых подсвечников, которые бы освещали ее, ведь липа, из которой был сделан этот участок поместья, была старой и уже давно высохшей, а значит легковоспламеняющейся, со свечами избежать пожара было практически невозможно. Гарри легко взбежал по лестнице, тактически минуя не очень ровные участки, которые успел выучить за эти долгие шесть лет. Пошарпанная дверь его комнаты, которая никак не подходила под это определение, да еще и для юного лорда Стайлс, была все ближе и ближе. Альфа с одухотворенным выражением лица, обрадованный тем, что Уильям не встретился на его пути, а значит, скорее всего, еще не проснулся, распахнул дверь и вбежал в чердачное помещение. Лицо Гарри мгновенно поразило выражение полнейшего шока, когда он увидел, что происходит в комнате. - Ну здравствуй, внук. Вот как ты платишь за одолжения, - произнес старший лорд Стайлс со злобной ухмылкой на испещренном морщинами лице. В руке Уильяма был зажат еще дымящийся револьвер немецкой работы, который Гарри, будучи еще совсем ребенком, с восхищением разглядывал в стеклянном футляре на стене в парадном кабинете отца. Альфа перевел взгляд на ноги деда, и зажал рот ладонью, медленно опускаясь на пол и стараясь подавить в себе шокированный вскрик. Прямо у ног Уильяма лежала Кэтлин, как всегда прекрасная, с разметанными в разные стороны светлыми волосами и распахнутыми карими глазами, блестящими, будто отполированные драгоценные камни, и все бы было хорошо, если бы кожа девушки не была такой неестественно бледной, а прямо посередине лба не зияла алая дыра, из которой на аккуратный нос стекала тонкая струйка крови. - Я, как бы не хотел этого, не могу нанести тебе тяжелых увечий, что уж говорить об убийстве, ведь обществу прекрасно известно о твоем существовании, в отличие от этой, - Уильям скривился, кивая в сторону девушки, и Гарри почувствовал, что первый раз в жизни хочет задушить человека собственными руками. - Зато я, как и обещал, сделал тебе очень больно. Тебе пора уже запомнить, что я никогда не отказываюсь от своих слов, - с ухмылкой произнес мужчина и, похлопав альфу по плечу, покинул комнату, аккуратно притворив за собой дверь. В тот вечер внутри у Гарри Стайлса что-то оборвалось, уже никогда не занимая свое законное место в сердце юноши, и если бы в дальнейшем кто-то спросил альфу о том дне, когда его жизнь пошла по наклонной, он бы без колебаний назвал этот день.

***

Все в этом мире подвластно разрушительной силе времени — будь то человеческая жизнь или же более долгосрочная душа, не говоря уже о вещах, которые имели способность ломаться даже в процессе изготовления, что уж думать о длительных годах эксплуатации. Шикарное поместье семьи Стайлс, которое когда-то завораживало умы всего высшего Лондона в частности и всей Англии в целом, ныне больше походило на заброшенную усадьбу, в которой уже давно никто не жил. Прежде роскошный сад, в котором ежегодно цвели ароматные липы, зарос сорняками и бурьяном, а цветы, которые больше никто не окучивал и не поливал, уступили свое место безобразному чертополоху. Пруд, где раньше плавали разноцветные рыбки, а иногда, когда того желала леди Стайлс, покойная уже долгие девять лет, на воду выпускали гагар, и они своими громкими переговорами поднимали настроение омеги, пришел в полнейшее запущение и зацвел, источая очень неблагоприятный запах. Внутри старинное поместье выглядело ничуть не лучше, чем снаружи, ведь для ремонта дома требовались немалые средства, которых сейчас не было у Уильяма, и стены, полы и шикарные мебельные гарнитуры выглядели так, будто пробыли без реставрации более ста лет, вместо тридцати имеющихся. Разноцветные залы, которые всегда были настоящей гордостью Стайлсов, конечно, выглядели немного лучше, чем остальные помещения, но все равно не так роскошно и празднично, как прежде. По зеленой зале, как и все эти тринадцать лет, разносилась мелодия, издаваемая старинным фортепьяно из вишневого дерева. Этот инструмент, пожалуй, был одним из немногих предметов, напоминающих о былой роскоши, ведь о нем ежедневно заботились, аккуратно натягивая струны и протирая белый полированный корпус. Тонкие пальцы, которые совершенно точно могли бы принадлежать одному из ведущих пианистов Европы, быстро нажимали на клавиши, и звуки, издаваемые ими, сливались в прекрасную в своей трагичности мелодию. Если бы какой-нибудь не обладающий музыкальным вкусом человек заглянул бы в этот момент в залу, он бы, не особо задумываясь, сказал, что исполняемое произведение принадлежит какому-то известному классику, от Моцарта до Шопена, и никому из них даже не могла бы прийти мысль о том, что это чистейшая импровизация. Шоколадные кудри, свободными волнами спадали с головы по обоим сторонам от лица, и их ухоженные концы находили себе пристанище на широких плечах, облаченных в домашнюю рубашку из черного шелка. Аристократичная бледность лица заставляла малиновые полные губы и зияющие пустотой зеленые глаза выгодно выделяться на нем, и если бы просвещенное общество тех времен, считающее себя всезнающим, хоть немного верило в мистику, этого юношу могли легко принять за вампира, и его проткнутое осиновым колом тело тем же вечером сгорело бы дотла. Сосредоточенный взгляд зеленых глаз был уставлен на черно-белые клавиши, и если вы не видели этого человека до этого, никогда бы не поверили в то, что когда-то они светились жизнью и всепоглощающим интересом к ней. Печальная, лирическая мелодия, которая медленно лилась из фортепьяно, тронула бы до самой глубины души любого слушателя, поднимая самые потаенные травмы и переживания, запрятанные в закромах сердца, на самую поверхность, обнажая израненную душу. И кто бы мог подумать, что пианист сейчас находиться в ничуть не лучшем положении, изнемогая от переполняющих его чувств. Именно поэтому у такой прекрасной музыки и не было своего слушателя, ведь оставшиеся в доме слуги, которых осталось не больше десятка, не смели побеспокоить молодого господина в такие моменты, ведь он совершенно не контролировал себя и свои эмоции, находясь на грани лезвия самого тонкого в мире кинжала. Именно поэтому мелодия тут же прервалась, а тело юноши напряглось, когда он услышал, что дубовая дверь, ведущая в залу, распахнулась, ведь уже три года никто кроме Уильяма не смел появиться здесь, когда Гарри играет, а дед в это время находился на самом севере Англии, охотясь на кабанов, и он никак не мог вернуться раньше будущей недели. По местами прогнившему паркету стали разноситься тихие, неуверенные шаги, и альфа распрямился сильнее, готовясь к неприятной информации, ведь без особой причины, его бы никогда не потревожили. - Господин, - тихо произнес старческий голос, и Гарри заметно расслабился, ведь Кристофер был его любимым слугой, которого взял на работу еще Джеймс, и он точно не мог сказать ничего плохого, слишком сильно любя юношу, поэтому альфа немного кивнул головой, давая мужчине право продолжить свою речь. - Мне очень жаль, сэр, но вашего деда, Уильяма, убил дикий кабан в лесах под Сандерлендом, никто из охотников даже не может сказать, как это произошло, - начал соболезновать слуга, но почти сразу замолчал, ведь увидел молниеносно вскинутую в воздух руку альфы. - Спасибо, Кристофер, я понял. Это все, или есть еще какая-то информация? - спокойно спросил Гарри, и мужчина буквально замер на месте, ведь он помнил младшего лорда Стайлса с самых пеленок, помогая Энн укачивать ребенка в колыбели, и тот улыбчивый мальчик не имел ничего общего с этим юношей, который так холодно отреагировал на смерть своего близкого родственника. - Это все, но сэр, - снова попытался мужчина, но мгновенно замолк, когда наткнулся на пронзающий нутро взгляд зеленых глаз, в которых плескалась чистейшая ярость с примесью абсолютного непонимания. - Я, кажется, сказал тебе, Кристофер, что не хочу больше ничего знать, так какого черта ты говоришь мне все это!? И вообще, как ты посмел войти сюда, ведь всем прекрасно известно, что нельзя трогать меня, когда я играю? Со смертью Уильяма я официально становлюсь новым лордом Стайлс, так что мгновенно выполняй мой первый приказ — выметайся отсюда! - практически прорычал Гарри, сам себя не узнавая из-за тона, принадлежащего его словам. Кристофер, возможно, хотел добавить что-то еще, но вовремя понял, что сейчас лучше всего будет оставить господина в одиночестве, поэтому он, поклонившись, покинул комнату, понуро качая головой. Несколько секунд Гарри неподвижно просидел в абсолютной тишине, а после по зеленой зале снова зазвучала грустная мелодия, и только надрывные звуки, издаваемые слишком резкими ударами молоточков по струнам, выдавало в ней то, что в жизни альфы только что произошло кое-что очень серьезное. С того дня имя Уильяма очень редко звучало в поместье, а если и звучало, то никогда не срывалось с уст молодого лорда Стайлс.

***

По комнате тихо разносился звук раскачивающегося из стороны в сторону маятника, который с небольшим эхом отлетал от стен цвета медвяной росы. Многие люди, которые впервые попадали в поместье Стайлсов очень удивлялись их пристрастию к разноцветным комнатам, но лорд, кто бы тогда не имел этот титул, всегда с гордостью говорил, что такого дома нет больше ни у кого во всем мире, что уж говорить о Лондоне. В большом кожаном кресле восемнадцатого столетия восседал тот самый лорд Стайлс, держащий в руках бокал с французским виски и задумчиво смотрящий на висящий на стене масляный портрет. Его большие зеленые глаза пристально разглядывали каждую уже давно изученную черту на картине, тогда как тонкие пальцы поднесли бокал к пухлым губам, и он сделал небольшой глоток, задумчиво прикрывая глаза. В первый же день после смерти деда его портрет, висевший на этом самом месте, был заменен на точно такой же по размеру, но изображающий Джеймса на фоне шикарной бригантины с дымящейся трубкой в одной руке и с тростью из черного дерева в другой. В этот знаменательный день Гарри Стайлсу исполнялось восемнадцать, и эта дата означала не только его официальное совершеннолетие, а также то, что все оставшиеся у семьи владения совместно с денежными средствами теперь целиком и полностью стали принадлежать ему. Альфа довольно улыбнулся, вспоминая про это, ведь этим утром ему пришло письмо из главного лондонского банка, в котором говорилась, что накапливающийся веками банковский счет семьи Стайлс, теперь полностью доступен Гарри, и тому даже не захотелось жаловаться судьбе о годах, проведенных под гнетом деда, ведь сейчас она поднесла ему самый лучший на свете подарок. Сто двадцать семь тысяч фунтов стерлингов полностью принадлежат альфе, а это значит, что с этого дня его жизнь безвозвратно измениться. В счастливой неге, размышляя о своем будущем, которое обещало быть просто превосходным, Гарри жалел лишь об одном. Кэтлин не застанет момент его абсолютного триумфа.