Станцуй для меня

Когда Доминик отрывается от губ фанатки, крики в зале становятся только громче, но, тем не менее, это не мешает актерам расслышать, как девушка произносит, наклонившись к микрофону Шервуда: – А можно теперь поцеловать Гарри? Ее наглости можно только завидовать. Ребята смеются, Дом фальшиво-обиженно уточняет, что не так с его губами, раз ей хочется еще чьих-то. Айзая пихает Шума локтем, подстегивая, тот смеется, а Мэттью чувствует, что у него эмаль на зубах сейчас раскрошится – так крепко он стискивает челюсти. Люди ждут ответа от Гарри, тот улыбается, вероятно, продумывая тактику побега. Доминик открывает рот, чтобы что-то сказать, и тут Мэттью выдает в микрофон: – Нет, нельзя. Он в ахуе сам от себя, поскольку – какого черта? Их никто не просил особо пиариться – поговорить о Малеке, дать пару намеков, показать, что в жизни хорошо общаются, вот и все. Но такие выходки? Серьезно, Даддарио? Доминик ржет куда-то себе в локоть – он все еще стоит рядом с поклонницей, у которой в данную минуту челюсть болтается в районе живота. – Нельзя, потому что он мой, – уточняет Мэтт и широко улыбается залу. Толпа взрывается визгами и топотом, уже через час это будет на тамблере, но теперь хотя бы все это можно замазать Малеком и перевести в шутку. Мэттью поворачивается к Гарри – тот улыбается, но у него на лбу неоновой вывеской светится «какого хрена, мать твою, ты творишь?» Проходит несколько минут до того, как толпу удается успокоить. Но фанатка успокаиваться, вероятно, не собирается. Она снова наклоняется к микрофону и говорит: – Может быть, вы тогда сами поцелуетесь? Наверное, от криков в эту секунду зал спокойно может разлететься в щепки. Они все так орут, что странно, как стаканы не трескаются на столах. Что ж ты делаешь, Мэтт, что ж ты делаешь… Выглядит так, словно Шум сейчас грохнется в обморок, когда Мэтт встает, и под вопли фанатов поворачивается к нему лицом. Он улыбается и поднимает брови, молча ожидая, когда партнер по сериалу последует его примеру. Гарри моргает, открывает и закрывает рот, но, в итоге, пару раз нервно кашлянув, говорит, используя интонацию Магнуса: – Тебе ведь известно, что я не умею тебе отказывать, Александр, – и встает, а в зале крики резко сменяются катастрофической тишиной. Мэттью смотрит на Гарри и слышит собственное сердце, которое отбивает ритм, подобно тому, под который Шум любит танцевать, разминаясь перед многочасовыми съемками. Мэттью любит глаза Гарри, которые светятся каждый раз, когда они натыкаются на улице на бродячую собаку, и Даддарио спешит сфотографировать ее, а потом затискать, несмотря на протесты и «брось, Мэтт, вдруг она чем-то болеет!» Мэттью помнит день съемок поцелуя Алека и Магнуса – у него тогда коленки были, словно из ваты, и с каждым новым дублем было все труднее дышать. И он не запарывал их специально, эти дубли, у него просто не выходило поцеловать Гарри так, как должен целовать Магнуса Алек – осторожно и сдержанно, с опаской, но теплой страстью и влюбленностью. Мэтт хотел целовать Гарри грубо и с языком, сминая его сладкие губы, прикусывая их, зарываясь пальцами в его волосы, обхватывая за затылок. Он тянется вперед, ждет, когда Шум подастся на встречу, и целует его, не прикасаясь руками. Гарри прикрывает глаза, на секунду крепко прижимается к нему губами (по залу проносится дружное «о-о-ох») и быстро отстраняется, не в силах сдержать истерического смешка. Мэттью проглатывает желание подтянуть его к себе и поцеловать, как следует. Зал снова орет, визжит, топает и что-то выкрикивает, но на губах Даддарио вкус Гарри, и ему не удается даже сделать попытку, чтобы сосредоточиться на чем-либо. Кажется, Гарри сам усаживает его на место, сам что-то быстро и бессвязно говорит в микрофон, агитируя людей смотреть серию, к нему подключается остальной каст и ведущий. Долгие минуты вокруг все еще шумно и стоит гул голосов, которые не могут угомониться, но скоро фанаты начинают задавать новые вопросы, и единственный, кто все еще в шоке от всего произошедшего – это сам Мэттью, потому что он почти уверен, что только что влюбился, как ненормальный.