***
До церемонии остается около десяти минут, и они отходят в сторону, наконец, свободные от вспышек фотокамер и интервью. Шелби и Эстер пошли припудрить носик, и Гарри очень не хочет чувствовать облегчение из-за этого, но он чувствует. Ему немного стыдно. – Я проголодался, – Мэтт подпирает стену спиной. Его длинные ноги заставляют проводки внутри черепной коробки Гарри замыкаться и коротить. Он н е с м о т р и т. Не смотрит. Вот так. Контроль. – У меня есть энергетический батончик, если ты очень голоден, – Гарри тянется к карману. Мэтт воодушевленно кивает и принимает лакомство, вмиг разрывая обертку зубами. – Ты лучший, – жуя, сообщает он. Гарри делает вид, что не слышит эту реплику. Он смотрит в другую сторону. Для него это с л и ш к о м.***
– Да ладно? – Да ладно. – Да лаааадно! Мы сделали это! Мэтт говорит себе «я просто на эмоциях, это нормально» и хватает Гарри за шею, чтобы крепко обнять. Они только что забрали эту гребаную награду, и на душе так легко, так хорошо, что хочется обниматься. Да, с Гарри, потому что это и его заслуга в том числе. Вообще-то, Мэттью считает, что это в первую очередь заслуга Гарри. Ему нравится в с е. Нравится то, как Гарри смеется ему в плечо, как проводит ладонями вверх по его спине, а потом опускает их и задерживает чуть выше линии пояса. Ему нравится, как сейчас, без камер и сотен взглядов, Шум расслабляется, успокаивается, радуется. – Ты верил в это вообще? Мэттью больно дышать, когда Гарри расцепляет объятие и пихает его кулаком в плечо. Ему больно дышать, потому что он тонет. Снова. Опять. В очередной раз, черт. Он тонет, он не может налюбоваться, Гарри весь состоит из красоты, и этого так много, что у Даддарио отказывают ноги и немеет язык. Особенно сейчас, когда Гарри лучится счастьем, смеется и улыбается ему так искренне. Я соскучился, хочет сказать он. Я так соскучился за эти ненавистные недели, когда мы пересекались только во время съемок, когда после команды «Стоп, снято» ты исчезал в трейлере, а потом мчался в аэропорт, чтобы через шесть часов запостить свежее фото с Шелби. Я так соскучился по тебе расслабленному, смеющемуся, такому вот светлому. Я. Так. Соскучился. Он не замечает, когда говорит это вслух. Гарри молча смотрит на него целую бесконечность. Мэтт со страхом в глазах ищет в нем намеки на разочарование, огорчение, печаль. Ищет, но – спасибо, Господи, – не находит. Гарри выглядит ошарашенным, но не злым, и Мэтт начинает думать – а вдруг? – В общем, – Мэтт отводит взгляд и трет шею. – Не знаю, что еще сказать. Гарри набирает воздуха в грудь. Мэтт снова поднимает на него глаза – что он ответит? Ответит ли? – Девочки идут сюда, – говорит он. А потом нежно улыбается, и Мэтт знает, что это е г о, а не чья-то еще улыбка.***
От громкой музыки у Мэтта кружится голова, а от мерцания сотен огней вокруг жжет под веками. И еще от Гарри. Его вид вызывает слезы, потому что он так безбожно прекрасно нетрезв, что смотреть на него очень и очень больно. Он много говорит и жестикулирует, он общается, знакомится, т а н ц у е т. Много танцует. Мэтт любуется каждым его шагом, каждым вздохом. И после третьего коктейля ему откровенно плевать на то, что его взгляды может увидеть кто угодно – даже его девушка, что сидит сейчас рядом и боится съесть лишний кусочек, потому что сотрется помада. Здесь нет СМИ, здесь нет никого, кто посмеет осудить его за это, да и откровенно говоря – танцующего Гарри сейчас не разглядывает разве что слепой. Потому что он прекрасен. Он з а в о р а ж и в а е т. На нем нет пиджака и галстука, верхние пуговицы на белоснежной рубашке расстегнуты, а рукава закатаны до локтей. Слишком много голой кожи, Мэтт сдерживает порыв прикрыть его чем-нибудь – желательно собой. Гарри кружится и кружится в танце. Шелби снимает его на видео первую минуту, потом просто смотрит, отбивая ладони в аплодисментах, а потом увлекается разговором с кем-то из ребят за соседним столом. Мэтт шепчет Эстер на ухо «приду через минуту». Эс сдержанно улыбается, кивает и вынимает из сумочки телефон, полностью исчезая в интернет-пространстве. Чтобы добраться до Гарри нужно обойти дюжину танцующих людей. Никто здесь не трезв, все слишком румяные, веселые и возбужденные, поэтому пропускают Мэтта охотно, даже будто расступаются перед ним, пока он не доходит, наконец, до пункта назначения. Или своей личной точки невозврата – тут как посмотреть. Гарри совершает очередной разворот и утыкается прямо в его грудь. От неожиданности прекращает танцевать и смотрит, широко распахнув глаза. Вокруг столько народа и ни один из этих людей не является идиотом, поэтому такой длительный контакт телами и глазами (особенно, если в своем шоу вы играете влюбленную пару) вполне может показаться подозрительным. Гарри отстраняется смеясь. Мэтт хочет разбить себе лицо в кровь, чтобы глаза перестали функционировать – может, хоть так удастся перестать смотреть на него. – Ты танцуешь? – Гарри перекрикивает музыку. Мэтт мотает головой и старается улыбаться, но улыбка выходит пьяной (не от коктейлей) и натянутой. – Подари мне минуту, – просит, наклоняясь прямо к уху. Кожа Гарри так близко. Не «удели мне минуту», не «дай», а по-да-ри. Пожалуйста. Гарри непонимающе хмурится. – Что? Хочешь вернуться за столик? Мэтт снова мотает головой, вытирая вспотевшие от нервоза ладони о брюки. – Нет. Пойдем со мной… пожалуйста. Он указывает на узкий коридор, ведущий к мужским уборным. Гарри, наконец, понимает, чего от него хотят (хотя, вряд ли до конца понимает), и следует за Мэттом подальше от музыки, танцующих гостей и их спутниц.***
– Такой красивый. Гарри хлопает ресницами и молчит в ответ. Вот только что они стояли у зеркала, а сейчас вдвоем в кабинке, и они явно здесь не для того, чтобы отлить. Мэтт и сам удивлен тому, что внезапно стал таким смелым, но он больше не может. Он бы хотел, но его терпение не вечное. Он не наглеет, не напирает, стоит, подперев стену спиной, и смотрит на Гарри. Смотрит. Смотрит. Бог мог бы даже не пытаться создать существо красивее – у него бы просто не вышло. Мэтт охает, ему необходим ингалятор, потому что Гарри, зацепившись на секунду за его взгляд, сглатывает, а потом р а з д е в а е т его глазами. Мэттью в жизни не видел такой откровенной похоти в чьих-то глазах, а он повидал немало. Гарри взглядом снимает с него каждую вещь. Поэтапно. Сначала галстук – рывком, почти душа. Разрывает пуговицы на рубашке – все так же, взглядом. Мэтт почти слышит, как они падают на пол со стуком. Потом ремень на брюках, пуговица, молния – все рвано, спешно, голодно… – Гарри… От возбуждения шатает. Мэтт откидывает голову назад, утыкаясь затылком в стену, на секунду прикрывает глаза, а, когда открывает, Шум снова смотрит только в лицо. Хочется ударить его. Потому что сейчас наедине он показывает, как м н о г о он чувствует на самом деле, хотя там, при всех, почти замораживает своей холодностью. Как он справляется? Мэтт бы хотел у него поучиться, но прямо сейчас больше всего ему хочется запретить Гарри выключаться. Смотри, хочет сказать он. Трахай меня глазами. Смотри с чувствами, вывали их на меня так, чтобы меня придавило к полу. Прекрати. Закрываться. Видимо, взгляд у Мэтта дикий, потому что Гарри хватается за ручку двери, намереваясь выйти. Мэтт сгребает в кулаке ткань его рубашки и вминает спиной в стену, придавливая собой так, чтобы он не то что выйти – пошевелиться не смог. И словами, как ударами прямо в губы: – Ты всех сегодня с ума свел и думал, что я буду смотреть спокойно? – Господи, как он зол. – Смотреть, как тебя все облизывают глазами, как рассыпают комплименты, как ты цветешь от них, словно подросток, а? Мэтт больше не может, он почти п р о г л а т ы в а е т его. Гарри не сопротивляется. Он отвечает на поцелуй нагло, жадно и нетерпеливо. Его руки зарываются в волосы Мэтта, его рот издает невероятный стон. Мэтт погибает. Каждый стон и движение языка Гарри у него во рту – это очередной гвоздь в крышке гроба. Господи, он так попал, так попал. Трогает в с е г о. Шепчет «Гарри, Гарри, ты такой красивый, Гарри». Такой красивый, помогите. Мэтт пьет его красоту через поцелуи, съедает ее, дрожащими руками расстегивая ремень на его брюках. Гарри не отстает, и уже не взглядом – галстук, потом рубашка. Только пуговицы не рассыпаются по полу, потому что крупицы, совсем крохотные частички здравого смысла еще колотятся где-то под пульсом. Мэтт хочет кричать, но затыкает себе рот губами Гарри, когда их члены соприкасаются. Когда Гарри смачивает ладонь слюной и спешно хватается за них. Сначала поглаживает, шипя от кайфа, от этих горячих, влажных прикосновений, а потом откровенно дрочит, переходя на какой-то ненормально-бешеный темп. Это секс руками на грани боли. Мэтту больно. Больно, потому что зубы Гарри ловят его губу и с силой сжимают. Потому что его рука, которая двигается на их соприкасающихся членах, слишком горячая, она о б ж и г а е т . Потому что Гарри весь – его личная боль, его опухоль, которую невозможно вылечить. Мэтт кончает, как подросток через минуту, закусывая кулак. Гарри догоняет его, толкаясь сильно и грубо, и утыкается лицом в его шею. Они вообще не шевелятся, только дышат и молчат, не в силах что-то сказать. Мэтту так плохо. Проходят минуты или часы – совершенно неясно. Гарри отстраняется и убирает руки. Мэтт чувствует себя пустым без его прикосновений. Он поднимает глаза, потому что ему нужно убедиться. Ему нравится то, что он видит – Гарри полностью обнажен перед ним, хотя его рубашка даже не расстегнута. Он голый сейчас, и все его чувства лежат на поверхности – бери. Взгляд мутный, губы опухшие от поцелуев. Они целовались огромное количество раз на съемках, но сейчас словно все впервые, ведь т а к еще не было – т а к на съемках никто бы не позволил. Мэтт неожиданно нежно обнимает его лицо ладонями, заглядывает в глаза и говорит тоном, который исключает какие-либо сомнения: – Не смей больше закрываться от меня, – Гарри моргает, в его взгляде столько черной боли, что можно купаться в ней. – Не смей, слышишь? Гарри крепко зажмуривается перед тем, как кивнуть.***
– Вы, мальчики, носы пудрите дольше девчонок, – по-доброму ворчит Шелби. Гарри укладывает руку на спинку дивана за ее спиной, наклоняется и шепчет в самое ухо: – Мальчикам тоже есть о чем посплетничать. Он улыбается загадочно, игнорируя страстный поцелуй Мэтта и Эстер, сидящих напротив них. В этом больше нет смысла – в ревности. Пять минут назад они доказали друг другу, в чем именно есть смысл. Остальное не имеет совершенно никакого значения.