«Ударник»

Было время, когда он не отказывался от стакана. Смутные времена. Это продолжалось всего полгода с официальной даты вступления в силу его права на употребление алкоголя, и счастливыми их назвать не повернётся язык. Обжигав горло, он из обычного истерика превращался в нечто заторможенное и крайне унылое, ноющее, обругивающее всё на свете. Он чувствовал всё: каждое движение воздуха, слышал осторожнейшие звуки. Это было ужасно. Он не берёт в рот ни капли уже несколько лет подряд. Но… — Вообще, выпивка у меня имеется. Но мне не хотелось её доставать. Если бы ты её выпил, то анестетик бы, скорее всего, не подействовал. Что думаешь? Ударник предлагает ему выпить? Дима теперь может держать голову и крепко давить руками в верёвку, он даже закричать в силах. И всё-таки — выпить? Наверное, парень издевается над ним. Пять минут назад он сорвал глотку. Пять минут назад он самому себе доказал, как призрачны его решения. Едва действие хлороформа спало, он попытался сделать всё, что было возможно. Теперь у него на левой щеке разливается синяк. Тело с левой стороны в целом ноет, он приземлился именно на неё. Однако ему удалось только убедиться: Куплинов отлично управляется с узлами и нисколько не боится шума. «Однажды мне надоест выслушивать твои вопли», — это единственное, что он сказал ему, обеими руками беря стул и направляя его в обратное положение. Карпов пытался кусаться — не вышло. Кричать у Димы получалось отменно. Но Куплинову, видимо, было глубоко похуй, как громко он способен рвать связки. Пять минут назад Дима задыхался от безвыходности и рёва. Глаза до сих пор пульсируют и текут. Только молча. — Давай, мы всё равно не выйдем на улицу раньше ночи, — продолжил Ударник, вытягивая с полки ловкими пальцами бутыль тёмно-жёлтого оттенка. — Глотку погреешь. Какое великодушие. Портвейн явно недешёвый. Бледный, со взмокшими волосами и горящими щеками, Дима недоверчиво кивнул. Ударник достал из морозилки упаковку со льдом и громко ударил ею по столу несколько раз. Дима заворожённо наблюдал. Пульс неровно бился по мозгам. — Прости, руки не могу развязать, — пожал плечами Куплинов, наклоняя к нему низкий стакан с теснящимся внутри ледышками и крепким орехом. Карпов напряжённо раскрыл губы, приникая к толстому стеклу. Сморщился. Куплинов поспешно убрал. — Зачем ночью? — заодно выдыхая горечь, спросил Дима. Парень налил себе второй стакан и пригубил к нему. — Я похож на еблана, который пойдёт с трупом средь бела дня? — отозвался он, сделав пару глотков. Пока Карпов в ужасе уставился на него и ринулся биться на стуле, он хрипло рассмеялся. — Шучу. В конце концов, я не такой деспот, чтобы лишить тебя последнего желания. Но тут тоже придётся действовать поздно, а от тебя требуется полное повиновение. И в нём-то я и сомневаюсь. Ты всё-таки хочешь жить, иначе бы не дрался. Дима, приводя в норму дыхание, остановился. Он сам с собой играет злую шутку. — Мне передавливает руки. Какой смысл держать меня привязанным? — нашёлся он. — Смысл есть во всём. Легко так говорить. Тогда любой проступок становится оправдаемым. — Значит, раньше ты работал на «Большевике»? — отдышавшись, спросил Карпов, точно не имея понятия, чего ради заводит разговор. С его стороны логичнее было поливать парня ругательствами и проклятьями, грызть верёвки, а не мило беседовать за вином о прошлом Ударника. — И полиция не взяла тебя на мушку? — Полиция весьма тупа. — Куплинов встал бёдрами к столу, мирно потягивая портвейн, и внимательно следил за Димой. — Особенно ваш отдел, уж извиняйте. — И как ты… оправдался? — Я уезжал к матушке на выдавшиеся выходные. Вы не учли детали: мать у меня старая, память её подводит, и она часто путает дни недели. Убил я во вторник, а приехал к ней в среду. Убедить её в том, что мы встречались во вторник, не составило труда. Она подтвердила полиции мои слова, и я остался не при делах. Спокойная откровенность парня не предвещала добра. Живым Карпов не выберется… И отчего он вновь так смиренно принимал сей факт, будто надеялся, что одно звено в целой цепочке оборвётся, и всё обернётся его свободой? Ха… Безалаберный идиот. — По какому только методу вы пытаетесь отлавливать? — И Куплинов прикончил стакан, оставляя лёд таять на дне. — Поведай, ты же помощник следователя. Грудь задвигалась чаще. — Это издёвка? — Нет, мне интересно, — невинно произнёс Ударник. Кисти рук белы и колются. Ноги занемели, болят. — Портрет, улики. Вероятные места, где может произойти ещё одно убийство… — Нет, это всё я знаю. Но у вас нет улик, нет догадок, где я в следующий раз оставлю тело, мой портрет обобщён. Чем вы руководствуетесь? Дозорными по всему городу? — И всё же то была издёвка. Куплинов хищно улыбался, потягиваясь за бутылью, насмешливо взглянул на Карпова. — Тогда я не понимаю, чего ты ждёшь… — тот поразмял закостенелыми руками, мученически смотря в ответ. — Лишний раз доказываю, какие вы жалкие, — пригубил. Он садист, это точно. Небрежно-аккуратный, спокойный, холодный. Слишком мудак, чтобы жить, слишком редкостен, чтобы сдохнуть. — Развяжи, — Дима проводил взглядом вино, скрывшееся между тонких губ и незамедлительно спустившееся вниз по горлу с толчком кадыка. — Я уже не чувствую ими. Куплинов посмотрел на него с полминуты, вздохнул, поставил свой стакан и отошёл к навесному шкафу. Едва он вынул некую упаковку с синими и красными полосами текста, Дима невольно отшатнулся. — Это на всякий пожарный, — «успокоил» его Куплинов, вскрывая пачку. То оказались крупные белые таблетки. — Что это? — У Димы были опыты с таблетками. Багаж знаний тяжелее, чем кажется. Успокоительные, профилактические, снотворные, витаминизированные… — Обычный «Декарис». — Что это? — повторил Карпов настойчивей, а парень уже щёлкнул тем временем и выцарапал таблетку из ячейки. — Ешь, или я не развяжу тебя, — охладил его пыл Куплинов, подходя ближе и протягивая таблетку. — Выбирай. Карпов покосился на таблетку. Взглянул на Ударника. Снова на таблетку. Руки ныли. — Ладно, — тихо произнёс он, приоткрывая рот. Куплинов вложил таблетки ему меж губ и отстранился. Глаза пронаблюдали, как декарис неуверенно исчезает за зубами. Карпов скривился, несмотря даже на то, что к применению лекарств был привыкшим. — Через полтора или два часа отвяжу. Потерпи. — И с этими словами Ударник преспокойно свалился в стул и обнял ладонью стакан. Взгляд его оставался чистым. «Надеюсь, это всего лишь успокоительное. Сильное успокоительное. Господи, хоть бы это было так…» — Я угадал причину, по которой ты за мной увязался? — от нечего делать поинтересовался Куплинов. Ответить «да» — окончательно признать себя неудачником. Открытой книгой, которую невероятно легко прочесть. Ответить «нет» — признать себя упёртым ослом. Промолчать — тоже. — Это был твой план? Заманить меня? — Да. Всё очень просто, — парень подлил себе ещё. — Я видел тебя два года назад. Ну, во время шумихи вокруг училки. Я же тогда особо внимательно следил за шестнадцатым отделением. — Ты мог бы выбрать кого-нибудь покрупнее. Ударник промолчал. — Что, не по зубам? — улыбнулся Дима. Дурковатый, загнанный, наглый, рехнувшийся, огрызающийся. Полный набор для человека, в следующий момент получившего резкий взгляд. Это был лучший исход. Подхватив бутыль, Куплинов вышел из кухни. Да ладно, обиделся? Ох, чёрт, а может взбесился? Ничего. Карпов остался в одиночестве в кухне убийцы с неизведанной таблеткой в желудке и скрученными нервами по всему телу. *** Как ни странно, он погрузился в полудрёму. То ли хлороформ продолжал напоминать о себе, то ли Дима настоящий идиот с отсутствующим инстинктом самосохранения. Кожу под верёвками обдавало незыблемостью — занемела. Его подбородок утыкался в плечо, веки то слегка открывались, то снова падали, и тогда начиналась пустая темнота. Куплинов шелестел в соседней комнате, так и не вернувшись в кухню. Полная, беспросветная пустота… Страх, нерешительность, подозрения. Он изучил матовые обои в деталях. Закрыл глаза. Открыл. Неожиданно что-то мелькнуло под безмятежными веками и тотчас исчезло. Что ж, всякое бывает… И опять вспыхнуло, ярче. Дима заморгал, а голова его была грузной, качающейся, непослушной. Веки стремились упасть на глаза и вынудить его задремать. В то же время в животе тянуло. Он широко распахнул глаза и попытался сосредоточиться, но мысли, точно стая воронов, разлетались кто куда. Настраиваться всё труднее. Рот напрочь сухой. — По времени уже как полчаса должно… — начал было Куплинов, размеренным шагом переступающий порог, и притормозил. Карпов зажмурился от нещадных вспышек, уклонился в сторону, сжимаясь от них в комок. Они были, словно выстрелы в его голове. Выстрелы конфетти. Куплинов приблизился, внимательный и тихий. Дима снова дёрнулся, на этот раз от вспышки ярче всех прежних. И вдруг его уши заполнил гомон. Он решил, что сходит с ума. На барабанные перепонки разом напали множества шепчущих голосов, громких и нет, низких и тоненьких, и они заползали в его сознание проворными пауками. Пауками… Внезапно под веками стало бело. Он сдавил челюсти, чтобы не вскрикнуть и тем самым не доставить Ударнику поводов для ухмылок, и открыл глаза. Тут же на белки будто наползла пелена. Чёрная, начинающаяся с краёв, и когда Дима вгляделся в неё, он всё же вскрикнул. Восьмилапые сплетались ножками и застилали его глаза, ползя к центру, к зрачку. Пауки. Пауки, пауки, пауки, пауки… — Убери их с меня! — закричал он, дёргаясь и впиваясь пальцами в стул. — Убери! Убери! — Вот теперь я, наверное, могу тебя отвязать, — голос Ударника звучал совсем рядом и заставил Диму остановиться на миг. Аккуратные руки легли поверх его и потянули узлы. Пауки набегали, разбегались, шёпот трещал в ушах, вспышки редкими птицами пролетали в этом аду. Едва стянутость от верёвки пропала, Карпов вздрогнул и вскочил, налетая на Куплинова, но не нападая. Цепляясь за его рубашку и яростно шепча: — Что ты мне дал?! — Декарис. — Что это?! — Дима впился в горячие плечи, находя темнеющими глазами его глаза и вздрагивая от новых галлюцинаций. — Наркотик?! — Нет. Считай, я устроил тебе профилактику глистов, — мягко улыбнулся Куплинов, снимая напряжённые кисти с себя. Дима не понимал. Если его так глючит, он способен на что угодно, почему парень не боится его?! И как это лекарство может действовать так… — А теперь честно, что это? — Он навалился на него окончательно, путаясь в онемевших конечностях. — Декарис. Путёвка в пекло за семьдесят рублей, — повторился Дима, улыбаясь и отходя в сторону. Карпов, дрожа и бросаясь прочь от ползающих по нему всему тварей, наткнулся на стол и задержался у него, широко открытыми глазами плавая по воздуху. Воздух. Он наполнялся чем-то ржавым. — Чем… чем здесь пахнет… — пробормотал Дима и обернулся. — Счастливого дня. — Куплинов порезал его улыбкой и опёрся о дверной косяк, собираясь и дальше наблюдать шоу урода. Нет, воздух слишком реально заполнило металлическим, сладковатым и старым душком, каким пахнет от бывалых железяк. Дима прошёлся ладонью по столешнице, задышал глубже. Не помогало. В следующий момент на него волной набросилось сразу несколько галлюцинаций: нечто растекающееся, зелёно-розовое, вязкое коснулось макушки и потекло по нему, и что-то серо-чёрное потянулось по полу. Он уставился себе под ноги и осел, не вынося обвала видений. Задней мыслью пожалел, что опустился на корточки. Но было поздно, когда он только разглядел, что на самом деле представляла собой тёмная субстанция на ламинате. — Блядь! — вскрикнул он, не ведая, куда кинуться от мягких, пушистых, легко давящихся пауков. Он боялся их с самого детства, но никогда не видел в таком количестве. Тело парализовало, а затем подбросило, и он слепо заметался на месте, а Куплинов спокойной фигурой смотрел на него от двери. Он кинулся к нему, опять хватаясь за ткань рубахи, и безумными глазами бегал по кухне. Опора в лице главного на данный момент убийцы Новокузнецка не успокаивала его, но зато он знал, что не упадёт. — Хватит, пожалуйста, когда это кончится… — бормотал срывающимся голосом он, вжимаясь носом ему в плечо и крупно трясясь, но глюки становились лишь хуже от того, что он жмурился. На него были устремлены миллиарды взглядов. Куплинов молчал и позволял ему к себе жаться. Дима обвил его руками и вдавился головой в грудь, чувствуя, что по ногам прошлись чьи-то колючие прикосновения. Это всего лишь глюки, всего лишь глюки… — Декарис безобиден, — сказал Ударник. — Могу держать тебя на нём, зато не привязанным. Идёт? Дима взвыл. — Ну тише, тише, хорошо, — рука Куплинова вдруг потрепала его по спине, и сам Куплинов с силой отстранился. А Дима остался один, потому что размеренные шаги удалились в соседнюю комнату. Это было хуже алкоголя, первой сигареты, передозировки валерьяном и упрёков от окружающих вместе взятых. Это было хуже унижений, пощёчин и стыда. Это было настоящим адом на Земле. Добравшись до уборной и молясь, чтобы из неё выбраться, Дима глушил шёпот в голове собственным громким шёпотом. Три раза ему почудилось, что кто-то собирается откусить его член. Четыре раза он подумал, что рухнет. И ему всё-таки удалось выбраться в коридор невредимым. Однако он тут же отбил локоть, споткнулся, налетел на коленку, поставил синяк и чуть не разбил нос об угол, прежде чем доползти до комнаты с Ударником. — Давай обсудим, — как раз говорил тот, расстеливая на полу нечто белое, — каким образом мне осуществить твоё «последнее желание». Неужели ты считаешь, что я так просто теперь выведу тебя на улицу? Лучше умереть. Лучше больше никогда не жить после того, что наговорили ему голоса в ушах. Лучше позволить Ударнику убивать и дальше. — Пожалуйста, — взмолился Дима, преодолевая порог, — пожалуйста, только бы это кончилось, пожалуйста… — Тебе повезло, что твоя прихоть соответствует моим планам, — прошелестел Куплинов почти неслышно, но Карпов отчётливо различил его слова. — Дай мне что-нибудь от этого… — лепетал он, валясь с ног и уже не вздрагивая от появления новых глюков. На него устремлены триллиарды взглядов. Триллиарды и ещё один. — Можешь лечь. Не поможет, но ты не переутомишься и поспишь. Карпов дополз до него и вцепился в штанину. Куплинов одёрнул его. — Без этого. Ладно. Подумаю над твоим «желанием». Что-то, похожее на шерстяную сороконожку, застрекотало издалека. Дима вжал ладони в лицо и, практически не поднимаясь, добрался до не то простыни, не то просто какого-то покрывала, и забился в него. Белый цвет отпускал, расслаблял. — Вот тебе двадцать три, а ты уже на работе. И не где-то, а в полиции. Когда выучиться успел? — Отец… п-помог… — плохо соображая и заикаясь, прогундел Дима из своего укрытия. — То есть ты не прикладывал усилий? Шуршащие звуки приближения глазастых тварей раздавались со всех сторон. Даже закрыв глаза Дима отчётливо ощущал маленькие цепкие лапки. Дыхание участилось и рвало лёгкие. Он сам не понял, в какой миг начал по-настоящему сходить с ума. Голос Куплинова, пот на лбу и стекающий по шее, недостаток кислорода и страх, страх, страх. — Живой? Издёвки, снова тремор, снова волна испарины и… Дима почти крякнул. Воздух отказывался вдыхаться. — Дыши главное. Он пытается! Карпов хныкнул и постарался сделать глубокий, спокойный вдох. Со всех сторон что-то окружало, страшное, неизвестное. И Ударник рядом. Ударник… — Так что, действительно хочешь засвидетельствовать убийство? Может, нос не дорос? «Ну и идиот же ты, Дим». — Хочу, хочу… — он сжался в тугой клубок. — Скажи, когда это кончится?.. — Через два часа, если подфартит. Правда хочешь? — Господи… — Тогда поклянись, что будешь следовать моим указаниям. А я… я, возможно, оставлю тебя в живых. «Что за ересь он несёт?! Как он оставит меня в живых, если я видел его, знаю, где он живёт?!» — Ну что? — Куплинов очутился над ним, приоткрывая бледное безумное лицо. — Клянусь, — выговорил Дима. — Не давай мне больше… — Клянёшься? — Клянусь. — Ты два раза поклялся, гляди. А декарис… Раз ты поклялся, что будешь слушать, он тебе не понадобится. Через четыре часа на выход, помощник следователя. «Что я делаю со своей жизнью?..» Тени сомкнулись над ним и яростно зашептали в оба уха. Вместо глазниц Ударника он ясно видел две чёрные дыры, вместо рта — оскал чёрта. Проклятые таблетки… А, впрочем, и не нужно было тратить семьдесят рублей ради билета на конечную в ад…

«Все ваши религии лживы. Миром правит зло. Я смотрю на вещи реально»