«Ударник»

Когда сигарета соприкасается с сухими губами и в лёгкие бьёт спазм, от которого те начинают судорожно сокращаться, стараясь выплюнуть едкость, — Дима вновь убеждается, что всё идёт, и стремительно, без тормозов, по пизде. Поэтичное выражение. Точное, как нельзя раньше. Углы рта Нонны поднимаются, мягко и ненавязчиво, тёплые пальцы бережно просовывают скрутку Карпову в руку окончательно. Тот поспешно взял и согнулся в сторону, давясь дымом. Курить — не его искусство. Зубы свело от непривычности. Кажется, и в животе стянулся клубок. — Первый раз? Он поднял слезящиеся глаза. Конечно, нет. — Что ты можешь рассказать о Куплинове? — выплюнул он вместе с дымом. Нонна откинулась на спинку и всунула пачку обратно между бедром и тканью юбки. Кожа на скулах натянулась — улыбка расширилась. Веки оставались тяжёлыми и спокойными. Голубой под ними, бледный-бледный и с узкой точкой зрачка, плыл. Нонна задумалась. Дима ткнулся в сигарету опять, опять подавился и закашлялся, точно больная собака на перекрёстке. В руках все сухожилия дрожали, нервный ритм чеканил в груди и бился наружу, в горле сидел зуд, а фаланги напрочь промёрзли и мало что чувствовали. В височных долях пульсировало ого-го. Накатывающий сон и безрассудные размышления о побеге соревновались друг с другом подобно заправским бойцам на ринге, а мигание лампы над столом будто кричало: «Давай! Давай! Давай!» — криком сотни зрителей. Такой умиротворённый и несомненно накуренный чем-то покрепче табака парень в платье напротив подбавлял жару в пекло. Едкие слова, вроде подколов в сторону его женоподобности или отсылок к знакомству с Ударником, ползли по языку и чесали его, однако Карпов стискивал зубы и нагонял кровь в вены на напряжённых руках. Худой и ослабший, забитый и забившийся. — Одно могу точно сказать. — Нонна заговорила так неожиданно, а ведь сидела невероятно молчаливая, что Диму почти подкинуло. — Дмитрию Куплинову совершенно не впёрлась твоя любовь. Дима закусил фильтр, чуть не отгрызя его и вовсе. — Я не… — Я всё вижу, не продолжай. В него невозможно не втрескаться, такая лапа, — махнул на него рукой парень. Дима закатил глаза и поморщился. Манера речи этой бляди… такая блядская. — Но, знаешь… — он затянулся и наскоро выдохнул, — может быть и не просто так вы встретились. Я перестала надеяться на его вразумление уже давненько, но то, что он не убил тебя, кхм, что-то да значит. Обычно он не медлит с таким. И уж тем более не таскает их в «Стеллу». Выходит, ты особенный. — Он притаранил меня в какой-то блядушник, вот это честь! — вышипел Карпов. Хоть на кого-то в этот вечер у него есть возможность пошипеть. — И какая-то шмаль втирает мне про его неотразимость, ну надо же, ждал этого всю жизнь. Захлопни напомаженную пасть, не то, если найдётся настроение, я сам тебе её чем-нибудь займу. Нонна иронично вскинула брови. — Мальчик осмелел? — улыбнулась она. — Хотя да, больно надо иметь дело с таким, как ты. — Дима сплюнул на пол. От тошнотворного вкуса сигарет его всегда тянуло к унитазу. Он не был уверен, что ему не влетит за дерзости и плевки, но, господи боже, какая нахуй разница. Он на волоске от смерти уже два дня. — Ты спускаешь на мне пар? Я привыкла. Но вообще-то мне хотелось нормально поговорить. — Ты себя в зеркало видел, «нормально поговорить»? Она убрала прядь за ухо. — Я выгляжу так, как хочу выглядеть в душе. Это лучше, чем всю жизнь скрываться от настоящего «я». Как делаешь ты. Как делает Дмитрий Куплинов. — По фамилии и имени? Научили на курсах «Как быть вежливой певичкой»? — Дима свёл брови и затушил сигарету. От неё только хуже стало. — Ма-альчик разнуздался. — Нонна склонила голову чуть вбок. — У него красивое имя. «Дмитрий». А с фамилией звучит, как выражаются все крутые парни, заходящие сюда, «брутальней». И ты так и не сказал своё имя… — У меня оно такое же. — Дмитрий? Ого, вы разные. — Она искренне удивилась. Тон охнул на октаву выше и глубже. — И что же такого скрывает этот «Дмитрий Куплинов»? — фыркнул Дима. Что можно ожидать? Что он крючком в свободное время вышивает или, быть может, специализируется на раскапываниях могил? Поступало им такое дело в отдел недели две назад… Естественно, оно имело блеклый вид перед делом «Ударника». — Такое чувство, что ты его практически не боишься, — прошептала Нонна с прищуром. Дима хихикнул. Как же. Нонна вздохнула, стёрла окурок о край стола и облокотилась о колени, сосредоточенно вглядываясь в Карпова. — Изначально я знала его вовсе не таким, какой он сейчас. Дима поджал губы и тряхнул головой. «Продолжай, продолжай» — читалось в его взгляде. — Ха, знаешь, никто не мог бы предположить, что в баре объявится такой… самородок, — Нонна пригладила волосы, — и уж тем более никто и подумать не мог, что он впишется в компанию. — Компанию? — рассеянно переспросил Дима. Чёрта с два, он наверняка ввязался в преступную банду, и они собираются если не изнасиловать его, то пытать — вероятнее всего… Руки сцепились в замок. Унять дрожь. Унять дрожь. Унять… — Пришёл, даже ввалился сюда, весь истрёпанный, промокший — в тот день лил дождь — растерянный. Неясно было, что такой человек захотел найти здесь. Впрочем, он и сейчас не вписывается в здешнюю атмосферу. — Она мелко взмахнула руками. — Заказал сорванным голосом выпить, простуженный был, похоже, ну и засел в самом дальнем углу с рюмкой. У меня был выходной, но я по привычке пришла сюда. — Нонна снова поправила прядь. — Ну, я и решила поговорить с ним. Он казался таким недоступным, знаешь, это ведь всегда подкупает. — И подмигнула. Дима зло зыркнул в её лицо, кулак зудел. — И что? Всё-таки было желание… — Он не успел договорить. Нонна высоко хохотнула. — Это смешно, потому что ты не видишь, как сам смотришь на него. Думаю, надо бы сделать снимок. — Её пальцы устроились на широком, но аккуратном подбородке. — И сейчас он болтает с какими-нибудь головорезами, я правильно понял? И они обсуждают мои мучения? — Мальчик мой, конечно нет. Ты явно нужен ему для больших целей, чем жалкая игрушка для битья. Хоть этот мужчина тот ещё орешек, но в этом я убеждена. Карпов выдал вздох и упёрся лицом в ладони. Если он до сих пор не истерит, значит, точно потёк крышей. — И? — просипел он из рук. — Ты подош… ла к нему… — Он оказался неразговорчивым. Пришлось долго уламывать. Тогда он был таким ранимым, таким доведённым. Знаешь, когда человека доведут до белого каления, у него душа наружу и нервы. — И… — Голова набухала. Ударник сейчас с кем-то разговаривает. «Дела»… «Компания»… «Вписался»… — Да, в тот вечер он был прямо-таки не в себе. Ругался много, бегал глазами, просил повторить… Мне он понравился. Честно понравился. Он говорит, что предпочитает женщин, но скажу тебе по секрету — у него стоит на меня. Пузырь в лёгких, такой давящий и горячий, раздулся и упёрся в рёбра. Какого чёрта он слушает его? Зачем ему вообще знать, как Куплинов оказался убийцей, что произошло с его мозгами, как он пришёл к своим методам, за-чем? Ему надо бежать, идиоту! Бежать к хренам собачьим, уносить ноги что есть мочи, а не раскрывать варежку на рассказы шлюхи! Мало ли, как у человека заскакивают шестерёнки, ему бы не знать! Бежать надо, бить и до последнего бежать. — Но он смышлёный. Очень смышлёный парень. Я не одобряю его поступков, направь он свои способности и энергию в другое русло… Но я не указ. «Прямо сейчас, Карпов, ты слышишь, прямо сейчас ты встаёшь, да, отдираешь задницу от дивана и что есть сил, хоть падая, хоть трясясь осиновым листом, бежишь прочь отсюда». Ему бы не знать, как сходят с ума. Ему бы не знать, о чём говорят голоса в голове. Ему бы не знать, какие вещи можно услышать от своего подсознания. Если Куплинов обезумел, это никак не касается его, его жизни, его мнения о нём. Он убийца. Он на протяжении двух лет забивал людей, его никто не поймал, и совсем недавно он убил парня у него на глазах. Чем не радость — пускаться в подробности его мышления, когда сам стоишь на тонкой грани между смертью и существованием? Если Куплинов раньше был хорошим, это никак не влияет на отношение к нему теперешнему. Будь он раньше хоть гринписовцем, хоть учёным, разрабатывавшим лекарство от рака, оно не имеет значения. Он психопат. Он убийца. Он заслуживает собственной смерти, не то что приговора к заключению. Вот только законы поменяли. Чикатило застрелили, но вот уже Пичушкину дали срок. При том, что оба они заслуживали первого по единогласному решению свидетелей и судей. Но нет. Законы. Корочки. Бумажки. Поеботня. — Он был хорошим, значит? — Дима накренился вперёд, всматриваясь в бирюзовые глаза. — Ты защищаешь убийцу. — Я защищаю только запутавшегося человека, — легко произнесла Нонна. Карпов, с дубу рухнув, выдал громкий смешок. — «Запутавшегося», — перешёл он на тихий тон, — да? «Запутавшегося»? Андрей Романыч тоже запутался, нравились ему детки, что с того?! Нравилось вот ему глаза вырывать и гениталии жрать, так что ж поделаешь, запутался человек! Нонна втянула воздух дрожащими ноздрями. — Он не запутался, — Дима приподнял бровь и усмехнулся с видом невротика, — он охуел. Поехал, чу-у-у-у… — медленно показал рукой от виска до неопределённой точки в пространстве. — Вы тут все охуевшие. Ты, эти люди. Вы все психи. Глаза блестели. Он резко встал. Нонна поспешила тоже. Её плечи выпрямились, взгляд твёрдо вцепился в него. — Я ухожу, и не пытайся меня останавливать, — выставив палец, проговорил Дима и сделал шаг в сторону, в то время как кровь била в шее, точно сумасшедшая, толчками, тиком. И наплевать, что парень с красными губами уставился на него. Абсолютно наплевать, что мужчина в конце заведения склонил голову влево. Прикусив губы, он сделал шаг вперёд, выпадом, намерением бежать. Пора. Нонна повторила его шаг, встав резко напротив, и столкнулась с его лицом. В нос ударил запах пудры и парфюма, мягкие кудри прикоснулись к его челюсти, тёплая рука легла на шею. Он дёрнулся, распахнув глаза едва ли не до звёздочек перед ними. Мягкие губы мазнули по подбородку, не принуждая к прямому поцелую, ладонь огладила загривок и сжала волосы в пальцах. Напористое давление заставило его попятиться: слабые ноги едва двинулись назад, щёки загорелись. Зажмурившись и промычав, он надавил рукой в бок парню, и давил до тех пор, покуда затылок его и плечи не столкнулись с шуршащими бусами. Парень склонился в сторону, к скуле, задевая ртом каждый сантиметр горящей кожи, и больно сдавил ткань на лопатках, собирая её в ком и впиваясь костяшками в позвоночник. По горлу поднимались сдавленный восклик, просьба немедленно прекратить, но неясным образом они сталкивались с некой перегородкой и оставались внутри, булькая. Дима провалился в пространство за проёмом: бусы звякнули друг о друга. Лицо полыхало пятнами, пульс нёсся, в брюках набухало. Уши заполнялись звоном и пустотой. — Им по барабану, не виноват ты или нет. Ты — тот, кого привёл Куплинов, и если ты намерен сбежать, они пустят тебе в спину пару пуль, — раздался щекотный шёпот в ухо. Дима рассеянно выдохнул, не смея двинуться. Дыхание с послевкусием сладости висело над его лицом, завитые волосы, короткие, но для парня довольно длинные, щекотали щёку, а рука теперь мягче, но лежала на позвоночнике, прижимая. — Мог бы поблагодарить, — сказал парень и неторопливо отстранился. У Димы предательски наплыла влажность на белки. Расходящаяся дрожь из середины груди направлялась по рукам к кистям, отдавала в колени. Он застыл, глядя точно на Нонну, слова по-прежнему булькали в горле, веки широко раскрылись. Побледневший, но с розовыми пятнами на лице. — Ты содействуешь преступникам, — выдавил он. Нонна закатила глаза. — Тебе не понравилось? — неожиданно проворковала она, снова наклоняясь к нему. — Можно продолжить. Карпов отпрянул. — Иди нахуй, — бросил он. Ширинку не скроешь, но он точно не настолько потёк крышей, чтобы позволять парню в платье, в такой ситуации, в таких мизерных шагах от верной гибели, трахаться с ним. Второй зал оказался шире и темнее первого. Здесь лампы светили красным, окна были зашторены, а диванов — куда больше, чем столов. Позади послышалось елозанье — Дима развернул голову. Переплетающиеся тела, одетые, по счастью, не заметили появления незнакомцев. Кто-то сидел на ком-то, чьи-то руки путались в чужих волосах, кто-то стонал, кто-то бродил ртом от губ до плеч. — Блядушник, — пробормотал Дима, делая неясные шаги подальше. Долгий удовольственный стон стал ему ответом. — Где Ударник? — обернулся он к Нонне. — Занимается делами, разве ты не знаешь? — подняла та брови. — Какими, нахуй, делами? Он должен был прикончить меня, отвёз сюда, а я теперь что, его личная дворняжка, которую он будет таскать везде с собой? Да я могу позвонить ментам в любой момент, и всех вас, и вашу шарашкину контору, посадят. — Твой телефон у него. Дима открыл рот. — Я знаю его тактику, можешь не начинать, — перебила Нонна. — Говорю же, я его хорошо знаю. Он выпустил воздух через стиснутые зубы. — И кто же он, блядь, такой? Пай-мальчик? — поинтересовался он, подходя к ней. — Киллер-наёмник? Иисус Христос, сука? — Он запутавшийся человек, — безызменно произнесла Нонна. — И что из этого? Ему, выходит, всё разрешено? Почему он не убил меня?! — Запутавшимся людям, как потерянным псам, нужно тепло, — Нонна проговорила это тихо, почти ласково, приближаясь, — без него они умрут в холоде и пустоте. Вероятно, ты его печка. Дима расширил глаза. Парень наклонялся к нему вплотную, его взгляд проскользил к его губам, и Дима резко сдвинулся. — Ну охуеть теперь, — выдохнул он. Нонна вздохнула и зачем-то глянула на переплетающиеся тела. Тихие стоны с их стороны раздавались уже одновременно. — Оставь меня в покое, — проговорил Карпов. В незыблемо красном свете осветителей из дешёвой бумаги и лампочек, окружённый запахом стонов и сальности фраз, продрогший, с зачем-то давящими штанами и сорванными связками, с першащим до способной затмить память наркоты горлом, вставшими рогами волосами и в не самой лучшей компании — Дима охуевал, как прекрасен сей вечер. Пусть потом проблюётся до звёздочек — лишь бы надраться. Пусть будет ненавидеть себя — лучше забыться и не чувствовать ничего вечности три. Он провалился в диван, обрушился, пропал в его кожзаме и опрокинул затылок в нутро, вдавливаясь до гудящей башни, лишь бы пропасть. Отвернулся в запах кожи и перегара, закрыл веки и промычал долго-долго, притираясь к этому дивану, уживаясь с ним. Рядом сидение продавилось — Нонна опустилась следом. Он от её рук едва не шипел, а она ласково гладила плечо, стараясь разгладить в нём напряжение. — «Маргариту», может быть? — спросила. Дима оторвался и шлёпнулся лицом в руки локтями на коленях. — Или чего-нибудь покрепче? Стоны с другого дивана загустели и начали хихикать. — Ты серьёзно думаешь успокоить меня каким-то драным алкоголем? — прогундосил Карпов в ладони. Нонна приобняла и притянула его к себе. — Успокойся, ты уже труп. Он вторил хихиканью, задохнулся от навалившегося смеха, расхохотался от души до ещё более охрипшего голоса, хлопнул по коленке, запрокидываясь назад, упал в диван и протяжно заскулил, снова прячась в ладонях. Нонна улыбнулась и опрокинулась следом. — Так всё же, может, закажешь что-нибудь? Считай, у тебя скидка. И её белые зубы обнажились у него над ухом. Казалось, он качался в недотрезвости около сотни повторяющихся мгновений — ничего не менялось. Всё тот же щебечущий в шею парень, всё то же неугомонное елозанье на соседнем диване и всё тот же красный свет ламп. В ткань и кожу там да сям впивались иголки — от елей в лесу. Голову разболтало и налило чугуном. Он старательно держал глаза зажмуренными, молча позволяя чужой руке путать волосы, чужим губам мазать у мочки, чужому голосу занимать мысли. О чём говорил парень — этого он не воспринимал. Распевчатый тембр, нарушенный гормонами, раскатывался то смехом, то шёпотом, как всегда разговаривают дешёвые проститутки, и просто был, в то время как Дима напротив — пытался прекратить существовать. Подобное состояние — когда тебе охота блевать в одиночной крошечной кабинке без посторонних взглядов, когда тебе просто необходимо заглушить рассудок, — бывало у него и раньше. Но тогда он всего лишь сходил с ума и переставал, закинувшись слабеньким лекарством от лёгонькой шизы. Такое состояние — когда ты сначала пугаешься звука начинающей наливаться горячей водой батареи, словно ребёнок, а потом не реагируешь даже на пальбу под окнами, — накатывало с периодичностью в полгода и продолжалось около недель двух, градируя. Если не принимал таблетки в соответствии с режимом — возвращалось пораньше. — Я могу попросить что-нибудь получше? — промурчал он, оборачиваясь лицом на Нонну. Та потягивала что-то янтарное. — Что, например? Куплинов не появлялся уже минут сорок с лишним, если и того не больше. — Поцелуй меня? — Дима сделал брови домиком.