«Ударник»

Нонну, с его тонкой талией и фигурой, которую легче поломать, чем сжать, не составило труда привлечь на колени и притиснуть к себе одним движением руки. Нонну, с его смешками между покусыванием губ, было несложно пристроить ближе настолько, чтобы его широко расставленные ноги позволяли паху прижиматься к низу живота. Брать. Вести от крестца до лопаток, сбирая ткань. Удивлённо-заискивающий выдох из носа в нос оповестил лишь о правильности заданного плана. Нонну, с его смешанным с чем-то приятно-вкусным алкогольным вкусом, не составило труда занять нахрапистым поцелуем, который Диме приходилось редко когда практиковать, но который на удачу хорошо получился конкретно в этот момент. Нонну, который весил поразительно немного, было несложно начать поднимать вместе с собой. Притискивать и обнимать. Кусать его губы и дышать в щёку. Несколько нервозный стон и усмешка сопроводили первый шаг. — Стоило просто расслабиться, правда? — пробормотал парень ему в губы. Одна только проблема — в штанах стянуто. Болезненно, предательски, не по плану. Дима знал, что ему предстоит лишь как можно быстрее покинуть заведение, прикрываясь шлюхой, зажимая ей пасть, чтобы не кричала о помощи. Ему всего лишь необходимо сбежать. — Расслабишься тут… — Дима поспешил снова занять пухлые губы, изо всех сил прижимаясь к лицу напротив и сдавливая тело в объятиях. Второй шаг сопроводил поворот головы в другую сторону — и Нонна снова накрыла его рот своим, придерживаясь пальцами за скулу. — Куда?.. На диване… мм… не удобнее?.. — шепнула она сбивчиво — он старательно перекусывал губы, не давая рту выпустить связных звуков. Заместо ответа грубо передвинул ладонь к пояснице. Можно ли быть уверенным до конца, что удастся? В чём вообще можно быть уверенным до конца? С рыком и безосознанным толчком ближе к теплу бёдер он врезался в завесу из бус, проскользивших по голове и звякнувших в ушах. Резче углубился в рот. Нонна замычала, сдвинув брови. Он попытался вытянуть улыбку как можно более напоказ — возможно, так у бармена не возникнет вопросов? — и опасно убрал руку с её спины, перекладывая к горлу. Большим пальцем надавил в кадык. Прикусил самую малость чужой язык. В голове стучало, на коже выступал десятый пот. Не теряя надежды упустить равновесие, приоткрыл глаза на самую щёлку. «Пожалуйста», — послал сигнал. Он не видел выражения лица парня-бармена с красными губами. «Прошу, умоляю…» — слезился взгляд. Дыхание сбилось, Нонна распахнула веки и загнанно выдохнула, опаляя кожу. Он не знал, выдвинут ли уже из ящика увесистый шотган. Зелёные глаза напротив блеснули и укололи. «Я очень тебя прошу, — мысленно, но усердно вталдычивая эти слова взглядом, выдыхал он. — Прошу, молю, пожалуйста…» Это был самый отчётливый и смазанный момент его жизни. Тонкая нога резко встала на пол, прекращая движение. Вторая на миг притиснула, но в следующую секунду отпустила и последовала за первой. Накрашенные глаза сузились, пальцы на лице пролезли в волосы, за ухо, где гуще, с давлением спустились к линии челюсти, и Нонна, стоя перед ним, изогнула шею, приспуская веки. «Пожалуйста» — он почти произнёс это вслух. — Всё в порядке? — рявкнул парень за стойкой. — Да, конечно, — пропела Нонна. Её глаза впаивались и вопрошали. — Так в чём дело? На улицу собрались? — Бармен со скрипом протирал бокалы. — Мальчику душно, — не оборачиваясь к парню, произнесла Нонна. — Мы ненадолго. Я держу всё под контролем. — Ну, смотри. — Из худощавой руки бокал приземлился на столешницу с негромким звоном. Дима приоткрыл рот, распахнул глаза и почти выдохнул благодарность, но пальцы Нонны крепко сцепились с его ладонью и потянули. Восторженно дыша, он задвигал ногами. Между рёбер раздувался шар горячей. — Спасибо, — прошептал он, едва дверь хлопнула. Потянул руку на себя, но парень настойчиво переплёл пальцы. — Ты не можешь уйти, — сказал он. — Тебе некуда бежать. — Через лес, по дороге, да как угодно; я доберусь до города, — затараторил Дима, приблизившись и вперившись в его лицо. — Пожалуйста, отпусти меня. Он убьёт меня и многих других. Ты что, не понимаешь? Нонна склонила голову вбок и наскоро провела языком по губам. — У него есть все возможности скрыться, — глухо проговорила она. — Все нужные знакомства, точки давления. Раз ты — его некая цель, раз он до сих пор не прихлопнул твою несчастную башку — ты имеешь гораздо больший для него смысл, чем простой человек. Мой тебе совет: не рыпайся, — рука стиснула его жёстче, и никогда бы Карпов не подумал, что в ней есть столько силы, — не то вляпаешься по самые уши. — А как бы поступил на моём месте ты? — прошипел Дима. Веки с хлопьями теней сощурились. — Ты не можешь сравнивать. Я бы никогда не оказалась на твоём месте. — Да вникни же в ситуацию, ты содействуешь убийце! — Он дёрнулся, крик назревал в горле. — Детка, продышись и вздохни, прекрати визжать. Стены бара — тоньше некуда. — Нонна выпрямилась и притянула его руку ближе к своей груди. — А теперь выслушай меня. Дима, задыхаясь, дрожал. — Если я отпущу тебя, и ты убежишь, то нам обоим крышка. — То есть ты не до конца против? — Он потянул руку. — Я сказала: выслушай, — надавила она. — Ты не знаешь слишком многого, чтобы пускаться в бега. Они найдут тебя. — Кто — «они»? Зачем я вам всем нужен, блядь?! — Дима, успокойся. Я дам тебе покурить. Помогу расслабиться. Но теперь моя просьба: не рыпайся. Я же добра тебе желаю. — Ты — парень-шлюха в долбанном платье. Я — ебучий помощник следователя, и в данный момент представляю закон! — Он шагнул навстречу, выплёвывая слова. — Или ты отпускаешь меня, и я потом выкручиваю твою задницу из всей этой передряги, или я так и так бегу, но тебе не поздоровится. Проституция плюс содействие — это круглый срок, не знал? — Один взгляд сверлил другой. — Представляешь закон, значит? — Нонна улыбнулась. — Какой хлипенький, какой поразительно слабый и незначительный у нас закон… — мурлыкнула она ему в ухо, качнувшись вперёд, проходясь носом по отросшим волосам на виске. Дима занёс ногу и вдарил коленом ей не то в живот, не то ниже. Раздался громкий восклик, рука на его ладони ослабла и упала, парень согнулся, хватаясь за пах, раскрывая немой пока что рот. Карпов попятился, громко вдыхая. — Прости, — сказал он, выпустив резнувший по слизистой воздух, — прости! Но ты сам виноват! — Идиот! — прохрипела Нонна, поднимая блестящие влагой злые глаза. — Идиот! Дима развернулся и припустил, путаясь в ногах и давясь вдохами, прочь. Это в точности походило на всю его жизнь. Бежать. Бежать от проблем, искать пути выхода из комнаты со сложностями, изворачиваться в колючих ветках обязанностей, стараясь не оцарапаться. Бежать и падать, падать в мокрый мох, пачкая брюки и сбивая колени до синяков, лишь бы не попасться в ловушку жизни. Всё, что попадалось в поле зрение, было серо-чёрной мазнёй с выкрученной в минус контрастностью, он не понимал ничего из происходящего, в черепе гудело, переполнялось, сжималось… Это походило на его попытки быть нормальным, это походило на его старания не ударить в грязь лицом, но он падал и спотыкался, еле успевал хватиться дерева, сплюнуть и небрежно заполнить лёгкие кислородом, чтобы обмен веществ в организме продолжился и он смог бежать дальше. Глаза уже не видели ровным счётом ничего, только изредка — полосы тёмного цвета, будь то зелень или камни, чёрт знает. Это походило на его существование в точности — жертва в лабиринте нескончаемых страхов и мучений. В каждом шорохе был заложен образ. Лёгкие болели, глотка пересохла, глаза бесконечно влажнели и видели урывочно, силуэтами, пятнами. И звон в ушах стал привычной тишиной, чем-то насколько непрерывным, как звук собственного дыхания и ощущение бьющегося под одеждой сердца. В районе груди ныло и кололо, казалось, даже несчастная кофта идёт ходуном. А впереди только темень, колючесть, мягкость под подошвами, образы, образы, образы… На руках вспухали мелкие порезы от веток, щёки горели, ноги гудели и словно бы рвались в них мышцы. Дима упал наземь, на локти и колени, повалился набок и страшно громко втянул воздух сорванным горлом, влажно, с одышкой, уставляясь в тёмное пространство раскрытыми до отказа глазами. Не прослушать ни шороха, не пропустить ни движения — он не должен поддаться порыву прикрыть глаза и отрубиться. Рваные мышцы, болящая слизистая в глотке и голова, крошащаяся с треском. Он везунчик. Он сбежал. Сбежал… Сбежал… Сердце выколачивалось прочь и отбивало пульсацией в шею, под самой челюстью. Словно передоз транквилизаторами. Под руками хрустели мелкие ветки, он упирался коленями в мох. Откуда-то гаркнула ворона и треснул сук. — Господи, господи… — шептал он, задыхаясь. В висках лежали гири. Дима приложился головой о землю, широко открыл и закрыл, снова открыл рот, набрёл рукой на вздымающуюся рывками грудь. Сбежал! Сбежал… «… это наиболее опасный тип, ты знаешь? Максимально завышенная уверенность и желание прославиться. Точка кипения чаще всего находит шанс стать достигнутой. Не важно, это психология: здесь множество факторов влияния, которые мы навряд ли сможем узнать, будь этот тип ханжой. Наша задача — продолжать». Продолжать… Дима протяжно взвыл, вставая, — сотни иголок вонзились в мышцы, в висках загудело. Сбежать — одно дело, а добежать — другое. Он нашёл рукой дерево, оттолкнулся, опёрся на следующее, и хромающей походкой зашатался прочь, едва видя что-то в темноте. Ветки с летними, только-только переставшими быть такими свежими и липкими, как после распущения почек весной, листьями касались макушки, резали по шее, трескались изредка под ногами. «… они так или иначе были рождены с этим. Предназначение убивать. Ты, конечно, не в курсе, ведь ты не учился, — звучал голос Сани воспоминанием в ушах. — В них это заложено. Проведено множество исследований. Мы можем утверждать точно, что, как только удастся создать наиболее схожий с методами убийств портрет, и нам несложно будет отследить его». Они отсканировали так много портретов и характеристик, ха! Хоть бы что! Катились бы эти физиогномики к чертям собачьим! То и дело выдавали будто назло заученное: «У серийника должен быть грубый подбородок, низкая посадка глаз, маленькие уши и редкие зубы…» Он смеялся бы, хохотал во весь голос — но лишь загнанно шарился по темноте, не зная, выйти на дорогу, не выйти — его могут искать уже сейчас, не чувствуя того удовольствия, того приятного мандража, настигающее рассудок от страшных фильмов. Чистый, первобытный страх: стучащее в глотке сердце, мокрая шея и плечи, ладони. Деревья попадались реже и реже, сухие, изломленные, под ногами зашуршала высокая трава. Шум её, смешанный со стрёкотом, одновременно и успокаивал, и настораживал. Из-за его плотности можно не расслышать преследователей. Лес перешёл в степь. Разгребая руками осоку, Дима, заходящийся вдохами-выдохами подобно дзен-буддистам, глубоко-глубоко, медленно, сумасшедше вертел головой. Запах. Этот непередаваемый, свежий, не влезающий в грудь запах СВОБОДЫ. Возможно, можно присесть и затаиться в случае чего. Вполне вероятно, можно отоспаться, найдя отдалённый угол и положив ворох травы под себя, или уйти к тем стокам сена, зарыться туда и сопеть тихо. «Пауки», — с горечью подумал он, шурша дальше, в неизвестность с горизонтом впереди, в самом далеке. Он был совершенно один в огромном пространстве. Отовсюду слышалась опасность, всё словно бы глядело точно на него. И вправду, глядело: отовсюду пялились глазами на белёсой коре тощие берёзы. В голову прилетали флешбеки о словах Нонны. О её предупреждении. О «прошлом» Ударника. Пересечь поле до дороги и сесть в любой автобус, рассказать водителю о произошедшем, выпросить телефон на один единственный звонок — когда это в планах, оно не кажется сложным. Но теперь… теперь… Теперь, в тёмно-синем, он задыхался. Заблудился. Мысли путались. Сумбурно толкались в черепе и верещали наперерез. И он, такой маленький, такой ничтожно маленький среди всего этого. Хрупкая фигурка пешки на шахматной доске, которую вот-вот съедят. В какой-то момент кожа на щеках ощутила мокрость — похолодевшую уже, он давно не подозревал о потёкшей из глаз мути, густой, непрекращающейся, застревающей в горле комком. Такой маленький, такой слабенький, борющийся за свои права — в точности, как описала Нонна. Идиот. Идиот, идиот, идиот, идиот… Он вздрогнул и шарахнулся, потому что в траве шевельнулся жук. Голова крутанулась в противоположную сторону — случайно и необдуманно. И тут он застыл. Если и существует тот опасный соблазн, то сейчас — боже, боже! — именно сейчас он на его пороге, смотрит, дрожа от нерешительности и ужаса. Жёлтый, отдалённый, невообразимо тёплый блик в глубине синевы, ближе к её краю, к деревьям. Чернеющие очертания домика — кособокого, несуразного — и крыльца, рамы в окошке, что покосилась от времени… Он сдуру шагнул навстречу — и тотчас одёрнул себя, вкопываясь в землю. Шаг этот — он так крошечен в сравнении с расстоянием до дома, но он сделан, уму не постижимо! Дима взглянул на ноги с осуждением. Этот дом — небезопасен, с чего он здесь? Лесник? «Дом в лесу, — думал он поспешно, — конечно это лесник, это логично! Не Баба Яга же, дурак…» И он, путаясь в ногах и траве, шугаясь от шорохов, поспешил, чуть не побежал на свет, как мошка, оголодавшая в темноте.