«Ударник»

Очнулся он спустя вечность. Окружение бочилось, пол уходил из-под ног — на самом деле рук, которыми он упирался в нечто смутно похожее на бетон, — да и в ушах звенело сверчками. Он глядел в мелкие трещинки и сор, и в глазах пульсировало. Человечина. Вот почему мясо было горьким и странно волокнистым. Он ел чью-то руку или ногу… И Дон, такой заботливый Дон, подкладывал ему ещё, говорил, мол, поешь, оголодал… Дима сморщился: желудок точно шевельнулся. Куплинов присел рядом, положив ладонь ему промеж лопаток. Ненавязчивое молчание с его стороны давило. Молчащий, спокойный, а оно, этот Нинимуша, эти несчастные, мучаются у него за спиной! В желудке снова толкнулось. Он едва сдержался и, заправляя волосы за уши, тяжело глотая воздух, низко произнёс: — Почему ты не избавишь его от страданий? В серых глазах и не дрогнуло. — Что, две головы сложнее одной? — продолжал, распаляясь, Дима. — Как ты можешь видеть их… Сам он не смел больше и взглянуть в сторону еле дышащего вспухшего тела. Полутемнота подвала, царящая в нём сырость, запах плесени и, боже, крови — реальность толчками покидала его и возвращалась. Горечь и жар ярости, резко взросший в груди, полезли наружу: — Как ты можешь?! Куплинов тихо покачал головой и отвёл глаза. — Я не могу их убить. — Ты двадцать девять убил, блядь! — огрызнулся Карпов. — Двадцать, блин, девять! Женщины и девушки, парни, мужчины — и всех без видимой причины, так почему тебе просто… — он вдруг зашипел шёпотом, словно боясь, что «Нинимуша» услышат, — почему просто не избавить их от мучений?! Ладонь на его позвонках чуть погладила. — Ты так говоришь, будто убийство — это так просто. Дима в ужасе выставился на него: притихшего и задумчивого, продолжающего говорить так, словно его, Димы, нет: — Это интимно. Ты разговариваешь с человеком, узнаёшь его. Невозможно взять и убить. — Ты меня слышишь? — вдруг осмелел Карпов. — Они мучаются! — развернулся и встал, глядя на Ударника сверху. — Им плохо, ты… ты не видишь? — Он взглянул на полуживое тело. Обе головы рассеянно, безжизненно наблюдали за ними. Из груди точно воздух выбили. — Это не моя работа, — прошелестел тот, — это Дональта. Он их сшил, ему и решать, что делать с ними дальше. Пойдём отсюда. — И он тоже поднялся с корточек. — Ты совсем того? — Дима неожиданно впился глазами в худое лицо и двинулся на него, выставляя вперёд сжавшиеся кисти. — Убей их! — Врезался слабеющими кулаками в его грудь и дёрнул рубашку. — Убей!.. Куплинов перехватил его плечи и слегка отстранил. — Пойдём, — произнёс он твёрдо. — Убей! — взвыл Дима, и наплевать ему стало, как это выглядит. — Убей их, пожалуйста, ты же серийник, тебе ничего не стоит, это у тебя в крови… Вы рождаетесь такими… Вы даже усилий не прикладываете… убей… Между рёбер сжималось и рвалось, дыхание участилось. Он грузом повис на нём, раздражённо повторяя: «Убей…» Он не помнит, как его вытащили из подвала, как поднимался по лесенке вверх. Не помнит, помогал ли ему Куплинов, угрожал или нет, не помнит, рвало ли его снова или он сдержался. Помнит лишь хриплый полустон Нинимуши — и вздох, самый мучительный, больной и обречённый из всех, что он слышал в своей жизни. Вздох безысходности. Эти покрасневшие, заплывшие глаза, шрам, нитки, кровь, мясо… — Почему «Нинимуша»? — в нос спросил Дима, плевав, абсолютно плевав на всё. Его плечо и бок прижимались под куртку Куплинова, в тепло его тела, одна сторона лица нагло стирала текущую из глаз влагу о впитывающую её рубашку, шаги бессильно шуршали по траве. Его ищут, быть может… Развесили скромные объявления и один раз посмотрели камеры наблюдения в местных магазинах… — «Нинимуша» в переводе с индейского — «милый друг», — ничуть не громче пояснил Ударник. Напряжение от него вдруг иссякло, но и Дима понимал, что бежать не сможет. Может, физических сил нет, может, ментальных, а может и тех, и тех. Он еле перебирал ногами, нос опух, перед глазами стояло издыхавшееся тело с чернеющим посередине шрамом. Мысли не вязались. Как будто они — вода, льющаяся далеко мимо ведра-черепа. Будто окружающая действительность — пограничный сон, а ему критически лень поднять веки и заставить себя проснуться. — Твои руки… — проговорил Куплинов чуть слышно. — Тоже индейское занятие. Они пускали кровь, заверяя, что с ней уходит их душевная боль. Дом Дональта отдалялся. Куплинов вёл его самой обычной дорогой, которую он и не приметил вчера в темноте. Пыльной, окружённой с обеих сторон лесом, неширокой дорогой. Тучи размазались, и грома не было слышно. Птицы прыгали по веткам. — Куда мы?.. — сонно, немыслимо отчего, пробормотал Дима, не поднимая даже взгляда на Куплинова. — В бар?.. Тот лаконично кивнул. Пресное и саднящее поселилось во рту остаточным привкусом «завтрака» и впечатления от дома, фотографий и рисунков. Дон, с его добрыми глазами и широкими ладонями, Дон, у которого на втором этаже мягкая постель под накатным потолком из древесины. Этот чёртов больной ублюдок. — Значит, меня спасло положение «игрушки Ударника», так, что ли? — Дима всё никак не отставал, вперившись изнуряющим взглядом Куплинову в лицо, так назойливо бегая зрачками в провалах глазниц, что любой бы не выдержал. За эту черту он не раз получал подзатыльник от Саши, раздражённое «Карпов, иди работать, если ты знаешь, что это слово значит» от Никитича, и насмешливое «Ты как ребёнок!» от его очередной влюблённости, от которой он-таки добивался взаимности. Любой нормальный человек бежал бы напрямик через лес прочь, а он жался к теплу чужого тела покрепче и давал всё больше поводов для размозжения своей башки. Куплинов молчал долго, хоть настойчивый взгляд и то и дело дёргающая, якобы ненавязчиво, рука, держащаяся пальцами за его рукав, не уставали напоминать о себе. Птицы в зазеленившихся совсем недавно лапах деревьев скакали с ветки на ветку, преимущественно каркая наперебой; тучи расползлись, но продолжали висеть тягучим полотном в небосводе. Однако налетевший буквально недавно ветер словно сдулся. Такие ветра — горячие, сильные — бывают только летом. Для кого-то лето началось с пикников на примеченном заранее местечке в глубинке леса, на поляне. Для кого-то… — Зачем ты повторяешь мои же слова, дурак какой? — подал голос Куплинов и слегка покосился на него. — И вообще — что жмёшься, нормально идти не в состоянии? Дима вспыхнул, но не отстранился. Странный он, Куплинов. В машине же доказал, что прекрасно видит возникшую неровность Карпова к нему, а тут строит из себя этакого недоумевающего красавчика… Дима чуть заметно поджал губы — в таких ему приходилось влюбляться. — Что? — теперь уже не отступал Куплинов. — Настолько нравлюсь? — презрительно вытянул он. Кажется, кровь приливает и к ушам. Дима стоически промолчал, хотя хватка заметно расхрабрела. Свободой не пахло. Деревья, что расходились Моисеевым путём так широко в начале тропинки, теперь нависали над их головами и время от времени задевали плечи. Он вообразил, как они выглядят со стороны, и рука, что обхватывала руку Ударника, ослабла практически совсем. — Пока есть «время», — копируя этот презрительный тон, произнёс Дима, — может, объяснишь мне свой план касательно меня, остальных? Или твоя игра настолько загадочна, что ты не снизойдёшь до объяснений? — вдруг смело протараторил он, но тут же вкопанно уставился под ноги, раздумывая: а способен ли мужчина пришибить его прямо сейчас за такие выпады? Впрочем, подумал он тотчас, наплевать. Теперь наплевать. Его не ищут. Это очевидно. Он никому, никому не сгодился. И его фотографию, без сомнений, Саня приклеит на свою картонку над столом, рядом с другими жертвами. — Ха, — ожидаемо выдохнул Куплинов с самых низов груди, — ни то что бы «снисходить» не хочется. Всему своё время. Дима в свою очередь выдохнул насмешку. «Всему своё время» — фраза сопровождала его всюду. «Всему своё время», — вздохнула мать, имея в виду его не блистательный аттестат, над которым Дима даже не старался. «Всему своё время», — кокетливо подмигивала понравившаяся ему в десятом девчонка, отказавшаяся пойти вместе на дополнительные. «Всему своё время», — твердил Саня, когда он спрашивал, даст ли тот ему взглянуть со своей точки зрения на фотопортрет убийцы или нет. — Легко тебе, наверное, — отчего-то заговорил Дима тихо, не надеясь на ответ. — Тебя не удаётся поймать, полиция не знает твоей внешности. Да и, скажем так, они и не способны догадаться, что ты выглядишь так… — Он запнулся, не решаясь перевести глаза к Куплинову, мозоля их о землю и мелькающие носки своих ботинок. — Что тебя заставило пойти на такое? От хорошей жизни ведь не убивают. Нонна… И он умолк — Ударник внезапно развернулся к нему практически целиком, разрывая контакт между их боками. В пространстве меж висков резко зазвенело. Серые глаза сцепились с его, всматриваясь, кончик языка быстро прошёлся по тонким губам: — Что «Нонна»? Он нашёл точку давления? Дима принял безобидный вид: изогнутые слегка брови, невиннейший взгляд. — Нонна рассказал мне. И вдруг Куплинов остро улыбнулся, насмешливо взглянул в сторону и вернулся к нему: — Ничего она тебе не сказала. И они так и стояли посередь тропинки, под давящими на психику кронами деревьев в окружении карканья ворон — Дима с грохочущим сердцем и убийца с лёгкой усмешкой на губах. *** Пока они шли, удалось рассмотреть, где именно расположился незатейливый бар. Сомнений не оставалось — им заправляет некто достаточно богатый, чтобы прикрывать тылы, и кто-то достаточно больной, чтобы позволять внутри заниматься транссексуальной проституцией. Заведение примостилось не так далеко от полужилого района с серыми девятиэтажками, в которых угадывалось что-то от Новокузнецка и близлежащих к нему городков. По-прежнему не имея понятия, куда его привезли, Дима вопреки любопытству молчал, отчасти просто ленясь выдавливать звуки. Горло осипло от крика и молчания, в голове зудела тишина, и он мог лишь перебирать ногами, прижимаясь к медленно, из-за него, идущему справа Куплинову. Тот перестал задавать вопросы, видать, смирившись с «бонусами» своей «кражи». «Настолько нравлюсь?» — «Я нравлюсь тебе?» — «Насколько сильно ты привязался ко мне?» Он изначально давил на это, изначально видел, и Дима в очередной раз, вдруг дойдя до этого окончательно, злостно выдохнул под нос. Проклятая влюбчивость. Проклятая мимика. Проклятые… глаза, что могло выдать его? Лесополоска была неширокой. Конечно, если бежать через неё в темноте и страхе, она покажется бесконечной. Но на деле это было километра два, не более того. Пустынная дорога, тянущаяся от одного конца к другому, и мигающий красной вывеской бар. Ничего не успело измениться, даже тучи — и те тем же войлоком распростёрты сверху. — Нонна здорово ворчала на тебя, — неожиданно сказал Ударник, чуть косясь к нему. — Я и сам, хах, не ожидал от тебя такого, помощник следователя, блядь. — Мне ничего не мешает вырваться сейчас и сбежать… — зачем-то вздохнул муторно Дима, но тут рука стиснула его крепче. Низкий голос прозвучал в самое ухо: — Парочка сотен деревьев и головная боль от плача, разве нет? Дима крупно вздрогнул: в паху потеплело, и он вспыхнул, хоть и остался бледным внешне. От чужого дыхания защекотало шею. Шевельнулись волосы на виске. Он проглотил набравшуюся слюну. Время затянулось… Сердце гулко отдавало в мозги. Сейчас… Сейчас, когда терять нечего… Сейчас он повернёт голову… Он повернулся, но Ударник к тому моменту уже отстранился и ровно чеканил шаг к двери в заведение, смотря вперёд и только вперёд. Дурак! Мог бы успеть… хоть какая-никакая «радость» от последних двух дней… Или скольких? Всё смешалось. Тепло. Запах свежести, такой щадящей, вкусной, и немного — пота. Шуршание ткани по телу, куртки — по хлопку, и скрип сначала ручки, а потом и двери в целом. «Надо было написать записку, — подумалось Диме. — Что бы я в ней написал?» В заведении густо сливались голоса. Парень с тонкими красными губами услужливо наливал двум за стойкой. Многие пристроились под центральными лампами, в их желтоватом свете, с банками пива или энергетика, кружкой коньяка или рюмкой. Витало послевкусие рабочей недели и, отчего-то, безбашенности, какой-то ошалелой пятницы, общего застолья. Несколько раз посетители одного столика обращались к другим, соседним. Все точно были знакомы. И снова Нонна печально трахала губами микрофон, кутая ломанные руки в тонкую шаль. Девушка с бордовыми губами и цепочкой, соединяющей ухо с краем носа, улыбается мужчине с выбритыми висками. Полоса волос гладко приглажена к черепу. Отощавший человек в майке на выступающих рёбрах внимательно слушает друга со вставным глазом. Хриплый смех курящей длинную папиросу блондинки перекликается с низкотонными замечаниями выбритого до седого ёжика мужчины в конце зала. — Perdus les reves de s'aimer, — картавила по-французски Нонна, опустив томные веки, — le temps ou on avait rien fait, — Кисточки на шали, словно маленькие маятники, отсчитывающие Димины последние часы жизни, раскачивались из стороны в сторону. — Il nous reste toute une vie pour pleurer, et maintenant nous sommes tout seuls… Дима шмыгнул следом за Куплиновым, удерживаемый его цепкой хваткой за локоть, и опустил голову, занавешиваясь патлами. — Protect me from what I want, — вскинула голову Нонна, — protect me from what I want… — Орехово-зелёные глаза недобро сощурились, найдя среди присутствующих помощника следователя, так нагло ударившего парня по самому больному. Едва почувствовал под собой жёсткую обивку стула, Дима съёжился под этим взглядом и тут же заозирался, неловко осматриваясь. Рука неуклюже опустилась на столешницу. Вторая стойка, меньше основной, более массивная и твёрдая. К горлу вдруг подкатило. Он прижал ко рту кулак, сгибаясь, и тут же прохладные кончики пальцев убрали со взмокшего лба упавшие волосы, после сразу пропадая. Дима вопросительно посмотрел на Ударника, который, впрочем, остался невозмутимым и свободно расположился спиной к стене и вытянутой рукой на стойке, небрежно постукивая по ней. Раздался хохот. — Ты не собираешься убивать меня? — хрипло спросил Дима. Минутой ранее ему заказали виски, и сейчас стопка мозолила глаза, мигая янтарным мёдом. — Дим, ты не та цель. Расслабься, я угощаю. Понимаю, тебе сложно привыкнуть, я буквально выкрал тебя… — Куплинов разоткровенничался только ли из-за уже отпитого стакана или из-за мурлыканья его любимой певички со сцены? — Почему ты сказал, что я труп? — буркнул Дима. — А ты не чувствуешь? Внутри холодно, не так ли? И Карпов медленно, мучительно качнул головой. В самом деле холодно, как холодно бывает внутри мертвеца. Умерла душа, измучившись? — Явился? — Знакомый голос внезапно прошипел над самой макушкой, и Дима запоздало заозирался. Он не заметил, что колыбельная Брайана Молко стихла, а заместо неё заиграл размеренный джаз. По плечу скользнуло прикосновение, звякнула подвеска на шее, и, огибая его стул и вытаскивая от ближайшего стола ещё один, пониже, Нонна налетела на шаткую спинку, обвивая её руками и прожигая Куплинова не самым доброжелательным взглядом. Карпов открыл рот, убрав от него кулак, и было собрался поздороваться, слабенько, не в тему, но всё же поприветствовать её, как она заговорила, словно бы продолжая прерванный диалог: — Ну допустим, это тебе далось легко. Дальше-то что? — Плохое настроение, Нонночка? — Дмитрий сощурился котом, говоря прямо в прозрачную кайму и оставляя на ней помутнения. Карпов решительно перетянул взгляд на Нонну. Гордые плечи расправлены крыльями, лямки чёрного платья свободновато обнимают размах ключиц, красные губы сжаты. Утолщённые, но изящные стрелки только подчеркнули суженные глаза. — Выпей с нами, развлекёшься, — бросил Куплинов. — Ты с ума сошёл, Дима, — холодно отозвалась Нонна. — Я не могу поверить, что ты делаешь это. Ладно, я могу понять, как оно выдумалось в твоей больной голове, но… — У меня-то голова больная? — Он мальчик, Куплинов, — она давила, приподнимаясь со стула и наклоняясь к самому лицу Дмитрия, — не окреп и не встал на ноги. У него чуткая душа. Неужели, неужели ты собираешься… Дима свёл брови. Ненавистный виски обжёг слизистую, он вздохнул, поморщился и, подняв голову неожиданно храбро, начал: — Что вы… — «обсуждаете меня?!» хотел выпалить он, но не удалось. — Рот закрой, — пригрозил ему пальцем Куплинов и обратился опять к Нонне тихим, бормочущим тоном: — Ты красишь помадой веки и пользуешься одними и теми же ресницами по две ночи подряд, а бывает и дольше. И тебе никогда не хватит денег, чтобы убрать промеж ног член. Ходишь здесь, по этому задрипанному бару, где собираются только больные и извращенцы, весь скромный и понимающий, очередной мальчик-шлюха. Нонна медленно отстранилась и присела обратно на свой стулик. — Ты думаешь, я не помню, каким ты был два года назад, когда гормоны не начали действовать? — Куплинов отпил из рюмки. — Ты думаешь, мне не знать твоего имени? Помолчи, пока я добр. — Или что? Разобьёшь мою голову о стол? — воскликнула Нонна, бацнув руками по спинке. — Быть может и да, — отрезал Ударник. Повисло молчание. Дима недоумевал, но после последней фразы окончательно потерял контроль над нижней челюстью и закрыл её усилием. В груди сжалось. Глаза распахнулись. Нонна?.. — Ты отвратительный человек. Хотя конечно, тебе же взбрело, что ты имеешь право отбирать жизни. — Нонна плавно поднялась, сверивая его презрением из-под густых накладных ресниц. — Ты не вершитель судеб, Куплинов. Ты просто слабый. Тот пилил её взглядом. Странным, угнетающим, неморгающим. Она вдохнула немного воздуха, распрямила плоскую грудь, глянула на Диму и продолжила: — Ты чувствуешь зуд. У тебя уже не желание справедливости, а чистая маниакальность в жилах играет. Ты не сможешь остановиться. Тридцатый, тридцать первый — оно по накатной идёт, понимаешь? Тебе нужно прекратить. Оставить. Серые глаза резанули. Рука на столе, так близко от локтя Карпова, напряглась. — Пожалуйста, остановись. Тебе больше не нужно, — Нонна наклонилась вперёд. — Ты не представляешь, на что способен. Не губи это. Тот подорвался, брякнув донышком стакана по столу, и буквально поднял её с места, удерживая за волосы на затылке и приближая лицом к лицу к себе. Дима тоже встал. Не зная, может ли помочь. Вернее, зная, что точно нет… Однако рука сама собой отнялась от туловища и приподнялась. Пульсация возросла. — Женщин бить не принято, — тупорыло донеслось откуда-то сбоку. Нонна ровно смотрела ему в глаза. — А она не женщина, — не поворачиваясь, процедил Куплинов, заводя едва податливую голову ещё дальше назад. — Обвешался красивыми хуйнями и воображает то, чем на самом деле не является. Ты жалок, ты не можешь даже смириться с собой. — Он резко направил голову вперёд, но в последний момент отпустил и, едва не опрокидывая стул, вылетел из зала в уборную вихрем, оглушительно хлопая дверью. Нонна опустилась, массируя затылок, поправляя волосы и опустивши взгляд в пол. — Сука, — выругалась она на Куплинова и, взяв его недопитый стакан, осушила его. Она задела его. Она. Задела. Его. Слова повторялись в голове водоворотом, Дима осел на свой несчастный стул, смотря на неподвижную поверхность захлопнувшейся двери, и во рту было абсолютно сухо. Неподвижная дверь. Разводы на ней. Давно не мыта… И никто, ни один человек в зале не отреагировал на хлопок. Снова хохот. Снова истерический пьяный смех. Мужчина с перекошенным лицом — один глаз больше и ниже второго, — прикладывается к желто-белой субстанции и щурится на приятеля-оборванца, рассказывающего взахлёб и негромко. Мёртвое судно, мёртвые пираты. Женщина в белом поло испепеляет глазами парня в очках. — Что ты только что сделала? — Он обернулся к Нонне — к единственной, кто оставался живым. — Я в порядке. Он будет в порядке, — сказала она с паузами, кусая нижнюю губу в задумчивости. — Он просто не в себе сейчас. — Ты знаешь, зачем я ему? Она посмотрела на него. Рот раскрылся, губы отлепились друг от друга, но закрылись в следующую же секунду. Вздох. — Найдём место потише, ладно? — пробормотала она и потянулась к затылку. — Иногда этот шум достаёт. Дима приподнялся и, дождавшись Нонны, что, слабо качая бёдрами, последовала куда-то мимо столов, двинулся за неширокой спиной, вздрагивая от выпадов хохочущих пьяниц. Голова вновь раскалывалась. Словно бы он надрался и теперь осознал весь «кайф» дури, всунутой ему навеселе. И Куплинов… он только что схватил её за затылок. Только что он мог расшибить ей лоб. Только что, у него на глазах, опять. Нонна распахнула неприметную дверь и легко впорхнула внутрь, сразу заворачивая в сторону. Дима неуверенно подтянулся следом, перешагивая низенький порог. Комната с приглушённым светом, зеркалом и небольшим столиком неподалёку от него, двумя тёмно-синими диванами и остролистными искусственными папоротниками вокруг. Но… Широко распахнутые глаза его заставили Нонну иронично изогнуть брови и обернуться к дивану, испуская насмешку. На кожмазомовом сидении, болтая ногами, весело щурилась девчонка. Пухлые щёки, ручки, ножки — она была кукольно мила, с чёлкой до глаз и парой дырок в ряде зубов. Дима так и застыл в дверях. — Привет! — крикнула она и улыбнулась шире прежнего. Нонна, качая бёдрами, подошла к ней и потрепала по светлым волосам. — Это Оля, знакомься, дочка одного из местных постоянных посетителей, — произнесла она. — Проходи, что стоишь? Дима неуверенно прикрыл дверь и сделал два медленных шага внутрь, точно в комнате сидела не десятилетняя девчонка, а кобра в кувшине. Он уставился на Нонну — силой взгляда старался подать сигнал о незамедлительно нужной помощи. — Всё сейчас объясню. — Нонна легко наклонилась к прозрачному столику напротив дивана и заполнила свободный стакан розоватой жидкостью. — Это пунш, — с этими словами она протянула его Диме, — вишнёвый. Тот с опаской взял стакан, ненароком коснувшись холодных пальцев — таких же, как его собственные. Девчонка, вертя головой, наблюдала за ними. — Ей место в таком заведении? — тихо поинтересовался Дима, склонившись на миг к лицу Нонны. — Знал бы ты, кто её отец, — хмыкнула она. — Присаживайся. Ой… У тебя на лбу… Зелень её глаз оказалась близко-близко: сосредоточенная и щедро обведённая чёрным. В нос ударил сладко-горький аромат щекотных волос. — Надо промокнуть спиртом. Дима притронулся ко лбу — зажгло. Кажется, ссадина, порез. Наверное, ветка по лицу ударила. Малышка загадочно хихикала и катала по рту жвачку. Дима морщился и шипел, порываясь вырваться из-под заботы, но Нонна поставила колено в то крошечное расстояние между ним и девочкой, которое оставалось, и непоколебимо стирала кровь. Рукой он чуть не смял раскраски и фломастеры — пытался найти опору. Нонна почти что валила его на спинку своим напором. — Так ты был у Дональта? — проговорила она. — Дима практически тотчас догадался. Тебе просто некуда иначе было бежать. По дороге ведь не пошёл? — Меня могли выследить «его люди». — Ну вот, милый, видишь, — она вздохнула, — а выследили так или иначе. Что я говорила? — Ты не обижена? — усмехнулся он. — Я тебя понимаю, — спустя паузу выговорила она. — Дорогая! Девчонка выставила напоказ все тридцать квадратных зубиков. — Не ёрзай, я не могу аккуратно обработать царапину, — ласково пробормотала Нонна ей. — Это Дима. — Друг Колюченького? — оживилась Оля. — Да, именно. Дима не выдержал и крутанулся на девочку — «Колюченького»?! К горлу подкатил нервный смешок. — Она любит всех целовать, — негромко пояснила Нонна и с силой повернула его лицо обратно. Не церемонясь и не видя недовольства, опустилась бёдрами на его ногу. — А у него щетина. Сам знаешь, колется. — Да я понял… Господи, «Колюченький»! «Ударник» отдыхает! — Ты был у Дональта? — По-детски говорящий слегка по слогам и искренний голосок зазвучал поближе, подлезая под руку Нонны. — А правда, что он людей кушает? — Дорогая! — цокнула Нонна. — Какого хрена ты мне про этого лесника не сказала? — ухватился за нужное Дима. — Я бы не попал к нему, если бы ты рассказала о нём! Нонна отстранилась, но с ноги не слезла. — Делаешь из меня виноватую? — Да я… я… — А у него в подвале живёт монстрик? — Блядь… — Милая! Усталое и укоризненное смешалось в единое. Дима плевал на сидящую на нём шлюху и сполз на подлокотник, закрываясь ладонями. В лопатку упирался бойкий фломастер. Нонна встала и ушла к туалетному столику. Девчонка накинулась на него с вопросами: — Живёт? Живёт? — Ну серьёзно, мог… ла бы сказать про этого долбанного лесника… — прогнусавил Дима в щели меж пальцами. — Кто же знал, что ты спятишь и на самом деле побежишь? — Открылся ящичек, второй, третий. — Он на завтрак потчует человечину, замечательно, ага… Щёлкнула упаковка таблеток. — На, выпей, это после Дона самое оно, — подошедшая Нонна протягивала ему пластинку, — запей пуншем. — Алкоголь же. — Я им ребёнка угощаю. И не настолько ужасна, чтобы спаивать с детства, — выразительный взгляд. — Он без алкоголя. Дима приоткрыл лицо. Новокаин. Листы бумаги вкруг него были сплошь измалёваны. Оля охотно протягивала рисунок за рисунком, болтая без умолку и оглушая внезапными выпадами. Нонна и не вздрагивала. Стальная закалка. Только умилённо улыбалась, смотря, как девочка увлечённо тычет очередным творением чуть ли не в глаза Диме. Красные, чёрные, зелёные, желтые кривые сплетались в одно чудовищное нечто. — Это папочка. — Она опять сунула ему в руку лист. Палка-палка-огуречик-человечек и множество зачириканных зелёным и синим кружков. «Папа» улыбается и грозно смотрит двумя точками. — Кто твой папочка, Оль? — участливо позвала Нонна. — Биохимик и патологоанатом! — гордо заявила Оля. Дима отодвинулся сантиметра на два. — А это кто? — пробормотал он, взяв случайно выпавший из груды других рисунок. — Это мо-о-онстрик, — пухлый пальчик тыкнулся в бумагу и наглядно очертил контур нарисованной фигуры, — про которого дядя с бородой рассказывал. Слюна застряла в горле. Два овальчика, две трубы, входящие в одну, две палки по бокам и снизу… Нинимуша. Нинимуша… — Она очень талантлива, — улыбнулась Нонна. — Ага… — Дима с трудом протолкнул комок. — Дядя рассказывал, что дядя Дональт отрезал им гениталии, — умно сообщила девочка. — Но мне почему-то закрыли уши, и я не знаю, что было дальше. А что было дальше? Ты знаешь? — Она бесцеремонно полезла на него. — Дорогая, Дима устал. Ему нужен покой. Не докучай ему, хорошо? Оля надула губки, сползая, но в следующий момент уже задумчиво болтала ножками, играя с маркерами. Дима мрачно глядел на свой стакан. — Я знаю, тебе плохо. Я понимаю, милый. Отдохни, можешь поспать. Хочешь, я освобожу тебе местечко? — Нонна подплыла к нему и приспустилась рядом, накрывая колено потеплевшими ладошками. — У него сдали нервы, за тобой не скоро придёт. — Спать, когда висишь на волоске от смерти, конечно, — буркнул Дима и вновь откинулся, складывая руки на груди. — Ничего ты не понимаешь. — Он не убьёт тебя, — тихо сказала Нонна. Детское бормотание заполняло уши. Печальные зелёные глаза неотрывно смотрели на него. Он вздохнул. — Я уже ничему не верю. — Мне не за чем успокаивать тебя. — Ну да, вы же все сумасшедшие. Сумасшедшим наплевать на чувства людей. Нонна погладила его. — Почему сумасшедшие, милый? — Ты посмотри на себя для начала. Может, ответишь на свой вопрос… — В этом мире нет ничего нормального, Дим, — она привстала и по-кошачьи ловко устроилась на подлокотнике, — абсолютно. Посмотри на себя. Ты же считаешь себя нормальным? Сидел в офисе, занимался нормальными делами, и тут… А, может, ты был в другом уровне безумия. Ты, человек, выводил на чистое дело таких же, как ты, людей — вот ведь глупость какая? — Ничего не глупость. Они могли навредить большому количеству людей. — Не-а, глупость. Вы ловите воришек и мелких убийц. Настоящие профессионалы остаются свободны, пока сами не захотят наказания. Чикатило, Печушкин, Мэнсон — хотели наказания? Разве? Что за бред он несёт, парень в платье? — Я не вижу смысла спорить. Я устал… — Знаю. Поэтому отдохни, хорошо? Зайка, давай ты присядешь за мой стол? Диме нужно поспать. — Окей! — Я не… — Подремлешь, — Нонна перебила его и сама пошла помогать девчонке. Её тонкие руки проворно собрали все листы, в отличие от неуклюжих детских, и фломастеры, и она перенесла всё это за туалетный столик, отодвигая к зеркалу у него тюбики с помадой и прочей лабудой. Дима с удовольствием сложил вытянутые ноги на свободное теперь сидение. Выдохнул. Стало полегче, но не слишком. — Он не убьёт тебя, я обещаю, — вдруг повторила Нонна, отвлекаясь от возящейся вокруг её узких бёдер девочки. Эта робкость, приглушённость голоса, манеры и черты: чуть приоткрытые пухлые губы, обеспокоенный взгляд, тонкий носик и мягкость изогнутых бровей, бархатность кожи, ласковые пряди. Нонна была восхитительной, дошло до Димы. Он не замечал, но сейчас, в приглушённом свете и вне шума, когда стало наплевать, когда почти прошла голова — он увидел. Эти линии плеч. Этот приятный тембр. Немного высоковат для парня, но слишком низок для девушки.Эта двойственность и неясность, но притягательность. Он едва кивнул. Уснуть сразу не удалось. Оля то и дело начинала весело кричать, тут же заливаясь чудовищным смехом. Нонна гладила её, расправляя чёлку и заглядывая в лицо — а та вцеплялась ей в пряди и игралась с ними. Наконец, когда она опустилась на стул и предложила маленькому урагану покопаться в косметичке, наступила тишина. Оля мяукала что-то, сосредоточенно водя щёточкой от туши по ресницам Нонны, а вскоре и вовсе затихла, молча изумляясь, как рассыпаются по векам и ниже тени с блёстками. Последив за этим некоторое время с невесёлой полуулыбкой на губах, Дима вырубился, теряясь в смутном предчувствии и тепле в груди. *** — Ох, ёпа ма… — Колюченький! Колю-ю-юченький!!! Дима продрал веки и, не подумав, резко сел. В виски тут же вдарило болью, в глазах закружилось и побелело. Проморгавшись, он застыл, заталкивая поглубже все пожелавшие вырваться наружу ругательства в сторону посягнувшего на его сон — единственное спасение от реальности! — подлеца. Куплинов держался за ручку двери, не успев толком зайти в комнату. Позади него мелькали силуэты застольщиков и раздавался густой шум веселья. На его шее, крепко обвив её, висела девчонка, оторвавшись ногами от пола и, видимо, собравшись придушить главную сенсацию новокузнецких газет. Её громкий ропот оглушал даже Диму, не то что несчастного Ударника. Впервые на его лице Дима заметил проблески бессилия. — Я соскучилась! Нонночка сказала, ты придёшь вечером, но ты не пришёл, где ты был, Колюченький? — Отпусти, — только и проговорил Куплинов, — и расскажу. Девочка взвизгнула и подпрыгнула повыше, окончательно повисая на нём. Тот закряхтел, нехотя обнимая в ответ, и кинул убийственный взгляд на Нонну. Та раскинулась за столом и лишь пожала плечами. Её лицо — умытое. Дима выставился на неё, напрочь позабыв про Куплинова. Ни грамма косметики, одни только едва видные разводы. Лицо девушки. Да, парня, но… Нонна повернулась к нему и растянулась в ласковой улыбке. — Она меня измучила, дьяволёнок. Ты хоть выспался? Свежее, несомненно красивое лицо. Ангельски приятное. Оля оставила Куплинова в покое, лишь вдоволь наобнимавшись. Спрыгнула и потопала к столу, за рисунками, а он, распрямившись и потерев у затылка, взглянул на Карпова. Холодные серые глаза. — Спал? — Ты обещал рассказать! Серые глаза закатились. — Да, спал, — хрипло отозвался Дима. — Спустил пар? — поинтересовалась Нонна, наклонившись вперёд. — Дим? Он тяжело вздохнул и отошёл к стене — к небольшой раковине. Включил холодную воду, смочил руки. Сильно вжал достаточно поледеневшие пальцы в глазницы. — А где папочка? — неожиданно спохватилась Оля. — Папочка должен был прийти с дядей Димой! — Кстати, Дим, что с Даниилом? — Нонна приковалась к нему глазами. — Вот как раз с этим «папочкой» я и заебался, так что, пожалуйста, уволь меня от его назойливой дочки? — Куплинов опёрся о бортик. — Он ебёт мне мозги уже месяц. Как думаешь, спустил я пар в его присутствии? — А он в баре? Я думала, его и Савы… — Нет, Сава и он как раз ждали, когда я приду. И прилипли как раз тогда, когда я только начал ловить кайф со второй рюмки. За его настойчивость пора дать награду — к примеру, как следует натереть жопу ему и его помощничку свежей стекловатой. — Вау, а он сегодня в форме, судя по твоему виду. — Просто, ай… Что это? — Он прикрыто раздражённо снизошёл до девочки, уже минуту как тянувшей ему лист бумаги. Некоторое время стояла тишина. Он рассматривал рисунок, приподняв тот на уровень глаз. Затем бровь его пополза вверх. Острый край рта дёрнулся. Он повернул рисунок девочке и насмешливо спросил: — Это кто? Я? — Да! — воскликнула Оля. Куплинов на мгновение развернул лист обратно и посмотрел на нарисованное нечто ещё раз. — А это… — он на сей раз неприкрыто вскинул бровь, — это… — взглянул на Диму вновь. — А это Дима, да, — произнесла Нонна. Её грустные глаза устало воззрились на него. — М, а почему… — Куплинов присмотрелся и не стал продолжать. Нонна постукивала пальцами по столу. Дима уселся чуть поудобнее, вытянув из-под себя затерявшийся розовый фломастер. Куплинов прикусил щёку изнутри, пригипнотизировавшись к рисунку. Вдруг девочка подскочила, выхватила листик у него из руки и подбежала к Диме, запрыгивая рядом и подавая ему своё творение. Тот спросоня прищурился, фокусируясь на кривеньких человечках. Мгкнул. Сглотнул. Мимолётно посмотрел на самого Куплинова и опустил взгляд обратно на картинку. Один человечек — в очках и со странными полосками внизу овала-лица — обнимал за плечо второго человечка — с крестиками вместо глаз и красным пятном, закрашенным так, что едва не порвалась бумага, на лбу.