«Ударник»

потерявшиеся мечты о любви, и время, когда ничего не было сделано… у нас осталась целая жизнь для того, чтобы плакать и теперь мы такие одинокие placebo - protege moi *** Дима был где-то между ничем и чем. До него доносились слова Нонны и визг Оли, щелчки зажигалки Куплинова, поскрипывание кожзама, когда тот в него опустился, шорох своих сухих пальцев по бумаге, но вместе с тем в ушах лежала толстая вата, а те самые, собственные пальцы предательски ослабли. Он с силой сдавил ими лист. Девочка ускользнула прочь с дивана и защебетала о чём-то, но целостности предложений не удавалось уловить. Куплинов сидел тут же, растянув одну руку по поверхности спинки, а ноги — в длину, скрестив в районе лодыжек. Довольно вкусный в сравнении с отечественными, которые курил Саня и Никитич, запах парламента вкрутился в лёгкие. Он курил видно сдержанно, замедляясь с затяжками, не желая казаться оголодавшим до табака. Видимо, про рисунок предпочёл и промолчать, и забыть. Он безучастно смотрел за девчонкой и Нонной, то отодвигал, то вновь захватывал губами папиросу. Дима просто размяк и отложил жуткий рисунок. Возможно, думал он, Куплинова действительно смутило творение девчонки. Нонна привстала и наклонилась ближе к зеркалу, прогибаясь в спине. Оба невольно уставились на натянувшуюся ткань. Дима перевёл глаза к Куплинову — тот мигом взглянул на него в ответ с учтивой спокойностью. Нонна прогнулась сильнее, вздыхая и поправляя штрих на веке. Распрямилась. Встормошила затылок. — И всё-таки я не могу понять, как ты позволил Диме заночевать у Дона. Куплинов приподнял брови и отстранил папиросу. — Что? — переспросил он. — Ты оставил его на ночь у Дональта. У Дональта, в доме которого живёт ужас и процветает безумие, — она уставилась в зеркало чётко в лицо Куплинова, — хотя мог забрать. — Обязательно распыляться на дальнейшие дискуссии? — съязвил тот. — Твои игры не нужны. Они ничего не решат, сделают только хуже, ты слышишь? — Не тебе мне указывать. — А кому? Я вижу тебя и понимаю! — Нонна развернулась. Сигарета зажалась зубами и проехалась вдоль губ, застревая в их насмешливом углу. Ноздри Нонны вздулись, но она быстро вернула маску расслабленности и лёгкой лишь беспокойственности. Чуть сжала край стола, опустила голову. — И что, Даниил всё не отвяжется от тебя с тем предложением? Неужели не нашёл ничего сам? — Ему нужны свежие, — протянул Куплинов и желанно затянулся. — Свежие что? — буркнул Дима зачем-то. На него наконец обратили внимание. Нонна приподжала губы, отводя взгляд, а Куплинов напротив, повернулся к нему и, выпустив дым, произнёс: — А сам что думаешь? Он испустил нервный полусмешок. — Мозги какие-нибудь. — Ого, вот это, блядь, проницательность, — на полном серьёзе похвалил Куплинов. Губы вновь захватили скрутку. Дима предпочёл затолкать охуевшее «что?!» поглубже в грудь. Впрочем, чему он удивляется… Новокаин успокаивал, однозначно. Его действие расправляло крылышки онемения в желудке. — Он точно нарывается. Говорит, я должен присутствовать сегодня. — Серые глаза прикрылись, он наконец опустился на спинку дивана и расправил судорогу плеч, приподнимая нижней губой папиросу и коротко выпуская сизые облачка. — На этой блядской тусовке, соображаешь? Я. Куча пьяных уголовников. Педофилы. Я бы ещё понял, если бы он уговаривал тебя, ты как-никак шлюха. Но это… Небось, будет пытаться споить и уломать на сделку. Нонна прошагала, молча, с нечитаемым выражением на лице и безразличием к фразе, и склонилась над ним. Рука потянулась и проворно влезла в передний карман брюк, пошарила. Куплинов застыл и прищурился. Нонна невозмутимо вытащила — вышло туго — пачку и спросила зажигалку. Он изогнул бровь. — В левом. Она понятливо полезла в левый карман, не сводя с его лица настойчивого взгляда. Дима не сразу понял, что откровенно пялится. Ему кажется, или в брюках Ударника угадывается заметный бугор? — Тебе же всё равно надо подождать, в чём проблема — посиди в баре, выпей, — проговорила Нонна, стоя меж его ног, и чиркнула. — Всё не столь ужасно, как ты описываешь. Куплинов затянулся, выудил папиросу, выдохнул, запрокинул голову и хохотнул. — Они даже не разговаривают со мной, — улыбался Ударник, — а всё из-за вашего, — повернулся к Диме, — образа «жестокого серийника». Скучно, блядь! Скучно! — поворачиваясь обратно к Нонне, развёл он руками и постепенно затих в своих смешках. — Тебе легко говорить. Они тебе платят за общение. А со мной максимум, на что их хватит — если нажрутся в стельку — выспрашивать, как я так ловко избегаю полицию. — Можешь представить Диму как твоего протеже. — Ребят, а меня тут типа нет? — подал голос Дима, и Куплинов поспешил выдохнуть, хотя затянулся буквально миг назад. — А самому присоединиться к разговору кишка тонка? Их с Нонной взгляды невольно пересеклись. В ласковом болоте угадались нотки сожаления и понимания. Перенеся опору на одно бедро и отставив руку с сигаретой, она чуть наклонилась к Куплинову. — Уйди. — Он предупреждающе приподнял указательный палец, однако не поднимая руки со спинки. — Я-то пойду. Обдумай всё, о чём мы с тобой уже говорили. Поверь, идея хорошая. Доверие… — склонившись вдруг к самому его уху, выдохнула она и распрямилась. — Нонна! — заныла девочка и, подбежав, подёргала её за платье. Привычность её незаметности настолько устаканилась, что и Куплинов, и Карпов дружно вздрогнули. — Ау? — Ей пришлось отшагнуть от разведённых ног и развернуться к ней. Дима шмыгнул носом и отложил чёртов рисунок. Дьявольский ребёнок, не иначе… — А папа пришёл? — невинно спросила она. — Конечно, Оля, — оскалился Куплинов и, свешивая папиросу в пределах дальности от девочки, подвинулся вперёд, на уровень её глаз, — как раз в зале сидит, пойди поиграй с ним. Разъеби ему лоб от меня. Острая улыбка и последние слова добились милой ухмылки и глубоких ямочек на розовых щёках. Оля кивнула и вновь повернулась к любимой Нонне: — Папа сказал, чтобы я передала тебе о… о… — Она нахмурилась и ткнулась подбородочком в грудь — начался тяжёлый процесс вспоминания сложного послания. — О сдаче? — подсказала Нонна. — Да! Да! — экзальтированно воскликнула девочка и в порыве открытия даже подпрыгнула на месте. — Я сама ему передам, — произнесла Нонна. Покопавшись в сумке — как на него… неё в городе-то смотрят? — и зашуршав желтоватой купюрой, она в последний раз оглядела их и вышла, приоткрывая дверь сначала для девочки. Раздался хлопок. — Отец Оли хотел, чтобы шлюха передала сдачу ему через его дочь?.. — наконец проговорил Карпов, но поворачиваться к единственному оставшемуся в комнате собеседнику не спешил. Вместо этого он рассматривал надтреснутый кувшин с пуншем, пару-тройку липких гранёных стаканов и покоящееся плечами на спинке драповое пальто чёрного цвета. Куплинов зашевелился: подвинулся глубже в диван, ссутулился, кончая папиросу, и наконец попал в поле зрения, нагнувшись и оставляя окурок в пепельнице из толстого стекла. — Обыденное дело в этом баре. — Он повернулся к нему и состроил серьёзное лицо. — Что, всё ещё плохо от воспоминаний о Нинимуше? Забей, множество погибают в муках похлеще этих парней. — Ты их убить мог, — бросил Дима. — Просто и скоропостижно. — Не так и просто, — перебил Куплинов и растянулся в той же позе, какой встретил Диму тогда, на кухне, в своей квартире. — Это СМИ раздули из меня пиздатого убийцу, который «безболезненно» приканчивает людей. Хочешь узнать, что на самом деле чувствует человек, когда его начинают херачить лбом о столб? Дима промолчал. — Боль. Адскую боль. Ты отключаешься, претензий к такому заявлению нет. Но твой мозг периодически оживает: сознание начинает шалить. Недолго, но ты чувствуешь её. А бывает так, что у человека высокий болевой порог. Или проблемы с нервной системой. У меня таких трое было. И тогда он может не отрубиться. Представь, тебя ебашат, твоя лобная кость трескается, из неё хлещет струйка крови — а ты продолжаешь осознавать это. Моргаешь, охуевше смотришь в размывающуюся реальность… И ничего не можешь сделать. Дима заворожённо, приковавшись к насмешливо-грустным глазам, в то время как тело занемело и не смело шевельнуться, спросил: — Ничего?.. — Бывало, сопротивлялись, — он вновь потянулся за пачкой, разорвав контакт, — но, как правило, не долго. Был здоровый такой мужик. Таких бы уважать, но хуйню он творил… Ипотеками занимался. Жирный такой, казалось бы, сопротивляться дыхалки не хватит. А вот прикинь, нихуя, — и, осветив на миг лицо огоньком, задымил обеими ноздрями. — Как тварь за жизнь боролся. Я грешным хреном подумал, что кончится всё печальнейшим образом. Но… — его взгляд, наведясь, кольнул, — я тут, живой, а он — в урночке у мамочки. Или кому был завещан его прах, младшему брату?.. — Ты про… — Дима сглотнул и собрался с мозгом, — Валерия… Юрченко? — Нет, Юрченко я помню, — прицокнув, помотал головой Куплинов и даже улыбнулся. — Точно не он. Фамилия у этого… лошадиная такая. — А?.. — Забей. Он молча курил, загоняя дым в самые недры протонов воздуха. Руки у Димы потихоньку возвращались к послушанию. Но тут Ударник заговорил снова, и оцепенение, схожее с замешательством, страхом и внезапно диким интересом, накатило обратно. — Ты у меня первый случай. — В смысле? — быстро, пока откатило от неожиданности, выпалил Карпов. — Если бы всё было так же просто, как с девушками, я бы не так парился. Девушке пару приятных слов скажешь, и она готова «как-нибудь» встретиться. Сама идёт на риск, дура. — Он вдруг стащил один ботинок. — Будь я бабой, задумался бы. Прикинь, ты живёшь в мире с медведями гризли, — носком одной ноги стянул второй, — или с кем-то схожим с ними. И тебе природа дала потребность трахаться с ними, выходить за них, семью с ними заводить. Но они — потенциальная угроза твоему хрупкому по сравнению с ними организму. И ты всё равно соглашаешься на их предложения встретиться. Дима кивнул, прослеживая краем глаза, как Куплинов подбирает ноги на диван. — Так вот, — продолжил тот, — они сами идут на риск. Как быстро — дело настойчивости. А вот с парнями сложно. Тут или подлавливать их с попойки, — замусолил он скучающе, жестикулируя и прикладываясь спиной к широкому подлокотнику, — или придумываешь просьбы о помощи… Одна морока, в общем. А ты вдруг раз — и сам приходишь. — То есть, ты сравниваешь меня с… — Ну, не совсем, — Куплинов задумчиво постучал по колену, — не совсем… Мне геи не попадались, так скажем. Из тех, кого надо убить, я имею в виду. — Я бисексуал, — по старой привычке скрежетнул Дима. — Поздравляю. — Что… что такого? Чересчур шокировал мой аутизм тогда? — вырвалось. Тот невинно приподнял брови на секунду. — Мимику контролировать надо было. Казанова, блядь. — Что с моей мимикой? — настороженно спросил Дима. Куплинов сложил руки на животе и затянул: — Я хотел сказать только то, что ты оказался лёгким случаем. Пришёл, мало сопротивлялся, хорошо сработался с глюками. А с такими вопросами, которые задаёшь ты, лучше к Нонне обращаться. Нога поползла вперёд, ступнёй по кожзаму, беспрепятственно. Пока что беспрепятственно. Дима взглянул на неё. Вторая как была согнута в колене, так и осталась. — Особо лёгкий случай, — обыденно вздохнул Куплинов. Его ступня мягко припечаталась к паху Карпова. Тот округлил глаза — и старался смотреть исключительно в лицо парня, но… Даже язык отказал. Взгляд напротив оставался размеренным. Он хотел отшатнуться, но сзади поджидал угол дивана, а идея вскочить, плюясь матом, отпала: ступня напоследок проедется по всей длине, заденет ногу… Он смотрел прямо, играя невозмутимость, буквально копируя её. Шар, нагреваясь, оформился. Пересохло в горле. Лёгкие уменьшились. В голове дребезжало, мысли склеились в одну единую: молотом в ушах она била раз за разом. Почему бы уже просто не наклониться, уже наплевать, с какого чёрта Куплинов так чудит или не чудит, просто поддаться, и будь что будет. Кровь отхлынула от скул к губам. Куплинов убрал ногу и встал, поправляя рубашку. — Нонна сегодня, к сожалению, нарасхват, так что обойдёшься без женских сплетен и секретиков. — Он наклонился и надел ботинки обратно. — Нужна Оля, и, обещаю, из «Стеллы» мы уйдём. — Что… чт… Зачем Оля?.. — слыша свой же голос как за стенкой, выдавил Дима. Пах, стоило твёрдому теплу исчезнуть, заныл тяжче. — Всему своё время. Ну что, со мной иди. На вакханалию посмотришь. Сколько по часам, — он быстро нашёл красные часы на стене, — почти шесть? Хуясе. Дима встал и схватил его руку. Она оказалась весьма худощавой и неожиданно реальной. Совершенно реальной такой человеческой рукой: тёплой, с пульсом, скрытой рукавом. Он сжал её и, вцепившись в сосредоточившиеся глаза напротив, замер. Его трясло от самых пят до макушки. Дыхание — горячее, как у всех людей, — дышало прямо на него, задевая до шеи, горьким запахом оставаясь в подкорке памяти. Мышцы руки под ладонью затвердели. Он сбито выдохнул. Губы спекались, и не приходило на ум решения лучше, чем стереть зуд о такие же красные — всего в сантиметрах двадцати от его собственных. Пергаментная бледная кожа на лбу Куплинова выдала морщину, лёгшую прямиком меж бровей. Закрыв веки, Дима стал наклоняться вперёд. Рот нашёл нечто тёплое. Менее выдающееся, чем губы, нечто ровное, но по ощущению — кожа. Веки, как шторы, рывком вздёрнулись. Серо-голубые глаза были в сантиметрах трёх от его собственных и смотрели пронизывающе. Но утыкался, по-дурацки раскрыв горящий рот, Дима в ладонь. В край носа вдарили обжигающие смешки — Куплинов прищурился, его грудь заходила, ладонь обхватила челюсть Димы и отстранила, а сам он, продолжая выдыхать смех, шагнул назад, смотря на него как на едва ли не самое забавное явление на всём белом свете. *** Порог комнаты остался позади — и лёгкие скрутило от сладкого, невыносимого алкогольного послевкусия в кислороде. Каждый сантиметр помещения загорелся запахом. Виски, пиво, перегар, сигаретный дым или духи разной степени дороговизны. Дима выдохнул и хватил вдох снова. Нонна прошагала внутрь шума и фигур, коих резко стало слишком, чересчур, чрезмерно много в зале, и исчезла. В сравнении с толпой в начале дня, людей набилось множество, ещё более разношёрстных и громких. Позанимались все места в центре и у стойки, кто-то встал у потемневших окон, кто-то рядом с сидящими у бара. Всё жило разговором: у каждого человека по собеседнику, у каждого по слушателю и оратору. Куплинов проскользнул, мимолётно перехватив руку Димы, между столиками к самому дальнему концу стойки, у окошка, и тогда стало ясно, что только там свободное местечко и осталось. Вполне возможно, Ударник его «забронировал» заранее — отсюда удавалось прекрасно и тайно видеть весь бар, но любой подглядывающий не мог оставаться незамеченным. Перед ним нарисовался низенький стакан с простой колой. Куплинов мрачно забился в угол, широко расставляя локти и откидываясь на стену, и терпеливо прождал, пока бармен сделает ему на четыре пальца виски. — Наверное, это хорошо, — неожиданно проговорил он, принимая рюмку и смотря на Карпова, — смотри. Смотри внимательно, пока есть возможность. Наблюдай. — Зачем? — нервно усмехнулся Дима. Кола — не тронута. — Ты поймёшь. Сейчас смотри и запоминай, пока мы здесь. Запоминать что? Пьяных «леди», шатающихся вперёд-назад напротив мужчин, размазывающих красную помаду по краю бокалов? Или тех самых мужчин, что или заглядывались на девиц, или пили, или обсуждали что-то друг с другом? — Ты должен понять, расставить приоритеты. Мне хотелось бы, чтобы кто-то из служебных собачек это понял. Не я сумасшедший, и не меня надо ловить. Посмотри на них всех. Посмотри на Дона, вспомни его, — тихо говорил Куплинов. Дима вопросительно взглянул на него, отвлёкшись от толпы. — Дима, — вдруг позвал его Ударник, — он каннибал. Ему очень скучно в этом лесу, он одинок и безумен. Создал себе «друга», играет с ним, как с игрушкой. У него нет оправдания, — нажал тот. — Понимаешь? — А у тебя есть? — Есть. — И какое? Усталый смешок ввернулся в пространство между ними. Куплинов посмотрел в зал, приникая к виски, и только сказал: — Сейчас ещё один экспонат подойдёт, чую. Просто послушай его речи. Мне хочется, чтобы ты допёр. Некая мольба в глазах, что совсем рядом, кольнула по живому. Резко явилась в представлении сцена, когда эти глаза были в паре сантиметров. Паре чёртовых, мучительных сантиметров, когда он мог бы настоять на исчезновении ладони, когда мог бы не растеряться от смеха, а убрать пальцы с чужого лица и дотронуться наконец до нужного — до того, что привело его к этой истории. Обезуметь наконец до крайности и творить только желаемое. Наплевать на разумность и отдаться действию. Отчего-то слова Нонны и её обещания не действовали, а брошенные фразы Куплинова выбивали нервозное хихиканье. Мёртв внутри — но не снаружи, и вполне способен донести. Если только Куплинову не нужно, чтобы на него донесли… Дима вспомнил свой рабочий стол и ящики внутри него. Во втором, среднем, где он всегда хранил хлам, замят листок-распечатка с накарябанным адресом квартиры Дмитрия Куплинова. Без конкретики и номеров телефона, даже имени. Лишь адрес — что сейчас пустует. Вполне возможно, что квартиродатель сообщит о нынешнем съёмщике — но кто выследит Куплинова в баре на отшибе неизвестного поселения? Обыскивали ли его стол вообще? Понадобился ли простой помощник следователя кому-нибудь? Разве что как шаг к поимке «Ударника», не более. Дело «Ударник» горячее в списке незакрытых. Каждый мечтает покончить с ним и увидеть свою фамилию в средствах массовой информации. Заслуженный герой и спаситель, быть может, ещё десятка жертв. Лучший работник года… Куплинов долго смотрел ему в глаза и отхлёбывал из своей рюмки. Его взгляд, притуманенный немыми размышлениями, проедал дыру и разжигал жар в груди. Сам Дима наконец вкинул в себя глоток — кола оказалась холодной. Бодрящей. Необходимой. Встрепенула мозги получше дрянного кофе и засела сладким привкусом во рту. От Куплинова фонило теплом и запахом его собственной рубашки. Этой ощутимо мягкой, затёртой рубашки. Дима понимал — сходит с ума. — Повторное здравствуй! — раскатилось сзади, и он вздрогнул, замер и лишь покосился на приблизившуюся фигуру, что налетела сбоку и упёрла руку в столешницу промеж Димы и Ударника наглой широкой ладонью. Пахнуло кислым потом и отдалённо дёгтем. На тыльной стороне ладони — несколько размашистых пластырей и ожогов. Дима поднял взгляд наверх, к сутулым плечам незнакомца и его сальному затылку. Куплинов лениво встретился с явно горящими глазами молодого человека, невозмутимо продолжая потягивать из рюмки и отстукивать по подоконнику свободной рукой. На худом лице приподнялась тонкая бровь в знак ответа — молчание затянулось, но говорить Куплинов, даже раскрывать рта, не хотел. Эта заметная перемена в его отношении к человеку остро сменила прежне тихую, спокойную и тёплую просьбу в его тоне и выражении зрачков. Включился Ударник. Включился пофигистичный участник карнавала пляшущих масок. — Ну же, такой прекрасный вечер и компания, присядь за наш стол, Дима, — затянул, видимо, привычную ему волынку человек, вытягивая неизвестно как нашедшийся свободный стул откуда-то сзади и присаживаясь аккурат напротив Куплинова. — Мы угощаем такого редкого гостя. Куплинов промолчал. — Хорошо, к делу… — вздохнул незнакомец. — Я хочу ещё сказать, что это весьма ценный шаг для науки. Чем человечество не занималось — препарирование, заморозка, спиртовка, оперирование мозга… Но я хочу попробовать использовать на ещё живых тканях свою кислоту — представляешь, если она не будет повреждать его? Нужно всего лишь найти человека с онкологией головного мозга, живого, отчаянного, и испытать мою кислоту на его опухоли! — Ты повторяешься. Мне придётся тоже — нет, — вздохнул Куплинов. — Но ты же можешь посодействовать науке! — воскликнул тот. — Я назову твоё имя, когда мы прославимся! — Ещё чего, нет, — отрезал Дмитрий. Наконец удалось разглядеть профиль незнакомца. Выдающийся нос, светлые густые брови, впавшие щёки, тонкие губы, беспокойные глаза. Он буравил ими Куплинова, светлыми, жадными, и вдруг выдал: — Ну пожалуйста, ты единственный, кого полиция не может поймать! Других уже привлекали, они на такое не пойдут! — Се ля ви, — парировал Куплинов с невиннейшим видом. Руки со множеством пластырей и странных коричневых пигментаций замяли друг друга — Даниил, а Дима решил, что это именно он, отстранился и задумался, соображая, как бы ещё уломать идеального соучастника. — Не пизди, между прочим, тебя тоже не могут поймать, — раздался низкий голос и вернул его в реальность. — Лишь в блеске твоей славы! — подобострастно воскликнул он. — Знакомься, это мой приятель, — протянул Куплинов, кивая на Диму.— Дим, ты знаешь о деле потрошителя могил? Даниил вылупился на Карпова, резко развернувшись, словно узнал о гремучей змее у себя за спиной. Дима неловко приложился к коле и, отпив несколько маленьких глоточков, решился произнести: — Ну… да? — До него доходило. Даниил таращился на него своими безумными глазами, и на лопатках возникли липкие мурашки. Куплинов огладил его успокаивающим — готов он был поклясться — взглядом. — Это он, — просто сказал тот. — Потрошитель могил. Новокузнецкое кладбище, кладбища, близлежащие к городу — всё это места его промышленности. Произнеся это, он улыбнулся и посмотрел на Даниила — тот одарил его в отместку такой злобной ненавистью на лице, что на миг Дима подумал, что завяжется потасовка. Даниил был точно готов выудить ту самую свою кислоту из-под рубахи и немедленно плеснуть ей в Дмитрия. Лицо того преобразилось. Уголки губ опали, веки налегли на белки, и он размеренно, отчётливо произнёс: — Будешь лезть — сдам полиции. Попробуешь сделать что-нибудь со следователем — сделаю что-нибудь с тобой. Или сам, или кого попрошу. Логика понятна? Нахуй мне твои эксперименты и извращения не сдались. Развлекайся с Савой дальше, а меня от своего общества — избавь. Даниил поднялся с места и навис над ним, яростно ходя грудью. Сальные патлы его упали на лоб и коснулись щёк плотной завесой. Ответом послужило холодно-спокойное объятие тонких губ края почти опустошённой рюмки. Куплинов сощурился и отступать в «гляделках» не собирался. — Ты же учёный, так вызови у своего покорного друга онкологию. Вот и проблема решена, и меня не нужно дёргать, — продолжил он. — Хорошо. Твоё право, — выдавил с просыпающимся уважением в голосе Даниил и отшагнул. Спина распрямилась, собравшиеся в кулаки пальцы выпрямились и погладили воздух. Он несколько рассеянно взглянул на Диму, затем — снова на Куплинова, и во взгляде его на последнем мелькнула тень страха. Он болтнул лишнего, показал лишние эмоции, а потому напоследок лишь смазанно пробормотал «до встречи» и затерялся в зале. Только тогда Дима очнулся. Из ушей вытащили вату, голова полегчала, глаза нашли Куплинова, а пальцы ожили на стакане. Звучала приторная гадость — «Горький шоколад — сладкий чай… Вот такой расклад — ай-ай-ай…» — от которой тотчас захотелось возвращения шара внимания в череп и забытья паники. Куплинов придирчиво поджал губы, кажется, тоже лишь сейчас услышав, во что переросла мелодия привычного в баре джаза. — Не болит голова? — поинтересовался он. — Нонна дала мне новокаин, — прошелестел Дима. — О, у Нонны новокаина много… — Он оставил руку за шеей и уставился куда-то на людей. — Ты намереваешься сделать меня своим протеже, напарником, последователем, кем? — вдруг осмелился Карпов. Подобные догадки заползали на ум, но от страха и чередующихся чрезмерно быстро событий озвучивать их он не решался. Да и, по правде сказать, безумны эти догадки… Одиночка Ударник — и тут «печка» ему вдруг понадобилась… — Упаси, блядь, боже, — так вдруг оскалился Куплинов и, задумчиво наблюдая за людьми, постучал краем рюмки о зубы. — Знаешь, как нужно играть в карты? За соседним столиком как раз тасовали колоды. Дима выжидающе опёрся на стойку. — Другому человеку никогда не раскрывают своих карт до определённого момента, иначе дело обречено на проигрыш, — полупрошептал Куплинов и попросил бармена налить ему простой колы. — И дурак тут, конечно, я… — Дима насупился. — Тебе надо бы посмотреть на это место… Кроме того… — Он умолк. Посмотрел на Диму. Задумался. — Здесь страшно. Вот и сделай выводы. — Я в полиции, как бы, не первый год работаю. Разное видел. — Такого — не думаю, — отрезал Куплинов и больше не заговаривал. Тени на глазах девушек — ярко голубые, улыбки пьяны, стеклянные тонкие бутылки соприкасаются в фамильярных жестах. Парень за стойкой то и дело бросает развесёлое «На подходе» и вертит напитками, смешивая дурь в стаканах и высоких бокалах. Брякают бусы на проходе во второй зал, заливается хохот, бьют рукой по столу — или проигравший в карты, или победитель, разобрать сложно. Освещение постепенно угасает, и в полусумраке включаются оранжевые светильники под потолком. От сладкого русского попа до мелодии джаза по накатному кругу. — Ого, не Киркоров, — это единственное, что кидает Куплинов, вновь утихая в своём углу. Всюду незнакомые лица, объятия, разговоры… Это довольно скромное по размерам помещение битком набилось. Даниил устроился на подоконнике напротив одного из столов, подмахивая бутылью с выпивкой и накреняясь порой так низко, что грозился свалиться. Девочку — Олю — Дима заметил позднее. Та смеялась и крутилась в небольшом кругу зевак, подпрыгивая из стороны в сторону в причудливом танце, и хохотала самозабвенно, так самозабвенно, как только может хохотать довольный вниманием к себе ребёнок. Нонна же, выйдя из-за завесы, рассеянно нашла их взглядом и поспешила навстречу, цокая каблуками и взмахивая полами шали в такт заходившим бёдрам. Губы её, перекусанные, алеющие, расползлись в улыбке, на скулах заходил нервный румянец. Куплинов уткнулся в свой стакан, что почти полностью уже был выпит, и насупился пуще прежнего. Он, казалось, до конца не желал замечать её. Лишь когда Нонна очутилась тут же, и запах её, густо-спиртовой, не заполнил ближнее пространство, он приподнял к ней глаза. — Как ты? — тихо поинтересовалась она и вдруг склонилась близко-близко, положа руку на ногу и как кошка тычась кончиком носа в его щёку. Он отклонился назад, локтями на подоконник, но она потянулась следом, осторожно переходя от ноги к животу и наконец просто обнимая ладонью шею, прижавшись лбом к его лбу.  — В порядке, — проговорил он хрипло. — Что ты… блядь, я в порядке, сгинь. — Не волнуйся, — тише вздохнула Нонна и коснулась его губ. Дима ошарашенно нашарил только поставленную стопку колы. Рука Куплинова дёрнулась, пальцы расправились — он словно бы хотел схватить её как тогда, привычно и резко, оттащить от себя и обматерить, но затем вздрогнула и опустилась обратно на стойку, а сам он стал неподвижен и неожиданно тих. Нонна пригладила большим пальцем челюсть, мазнула снова, жмурясь, и наклонила голову, припадая бесповоротно и надолго. Кола ошпарила напрочь пересохшее горло, а меж тем лилась как не в него. Маленький глоток за другим, но всё смотрел, смотрел, и в какой-то момент то, что было перед ним, преобразовалось в неожиданно реалистичную картинку. Картинку. Это сюрреалистично. — Данилу, оказывается, охота провести эксперимент, — выдохнул Куплинов, не раскрывая глаз и слепо оставаясь у тёплой щеки. Нонна промолчала и притёрлась к нему носом. — У него, по-видимому, разработан новый вид кислоты… — продолжил он и внезапно сам потёрся о её лицо. Дима застыл — его не видят, он невидимка, и лучше, чтобы и правда не видели, чтобы хоть самому узреть, что на самом деле происходит. Он закрыл рот и нос колой, замер и едва дыша продолжил смотреть. — Кислоты… которую он хочет опробовать на мозге с опухолью, — тихо-тихо произнёс Куплинов. — Вот псих?.. Палец на его челюсти в последний раз огладил щетину и остановился. Нонна осторожно взглянула ему в глаза. Почудилось, что музыка резко пропала. Узкая спина чуть выпрямилась, всё ещё видный кадык на тонкой шее дёрнулся, когда она сдвинулась, не отцепляя глаз от Ударника, послышался сдавленный выдох. Куплинов — неподвижный и глядящий чётко в её глаза — едва заметно сжал губы. — Просто. — Он неопределённо мотнул головой и, будто вспомнив о Карпове, дёрнулся. — Что? Скучно? — Э-эм… — Дима приоткрыл рот, однако прикрыл его уже спустя миг. Оба — и Нонна, и Куплинов, — смотрели на него, причём ни один из них точно не помнил момента минутами ранее. Нонна выпрямилась, села на подоконник сбоку от Ударника и скрестила ноги. Волосы её местами взбились, грудь ходила, под глазами расползлись тёмные пятна, рот раскраснелся, а зрачки заполнили всю зелень во взгляде. Глянув на неё, он увидел только пропасть в глазах, эту безвыходную, пьяную пустоту, и мотнул головой обратно — в сторону Куплинова. Тот, как Дима уже привык, был тихим. Уставился куда-то позади Карпова, сложил руки на ногах и сосредоточенно дышал, дышал, безучастно переводя взгляд на другую невидимую точку, когда Нонна случайно касалась его, ёрзая. А разговоры продолжались, такие же громкие, неразборчивые, смешанные в монотонный звук заведения подобного типа, ложащийся плотным одеялом в уши, и звякала посуда, и журчало горло бутылей, и музыка едва перебивала голоса… И всё-таки этот бар был таким маленьким, думал Дима. Таким невыносимо маленьким, запутавшимся и осевшим на окраине, пыльным и согретым любовью забулдыг, а посетители в нём грелись такие же — скомканные и выброшенные. Он был как те фотокарточки на стене Дональта — Дима незаметно сгорбился сильнее — жёлтым, старым, беспокойным. Но не таким, как Новокузнецк… Люди словно были тёплыми. Ужасными, но даже от сухих ладоней Дона… даже от них, от его потрёпанного пледа в кресле, старого одеяла на втором этаже, даже от дивана в потайной комнате этого бара и треснутого графина с пуншем — от них словно веяло теплом. Неясным, странным, отвратительным, но манящим теплом. Умирающая мошка-однодневка летит на качающуюся лампу в саду, лишь бы согреться… И все люди здесь — мошки ли они? Улыбаются, смеются… А вкруг и впрямь — темнота. Затеснённый облачностью Новокузнецк с его холодным ветром вдоль улиц, гипнотический бесконечный лес с его высоченными столбами деревьев и этот бар с оранжевыми глупыми огнями под потолком и курящими парнями в платьях — два разных мира. Только один из них был огромный, необъятно страшный, а второй — жалкий, маленький, притеснённый, как палатка в окружении тёмных лап елей, отбившийся от большого. Большой мир делает больно… в особенности отшельникам и сумасшедшим, которых мир разжёвывал и выплёвывал. А здесь, в месте, где и те, и другие собрались в плотный круг, ни одному из крошечной толпы не грозили побои. Только всякий ли гость мог спокойно войти сюда? Всякому ли улыбнулся бы бармен и наградил крепкой стопкой? «Никто и подумать не мог, что он впишется в компанию», — так сказала Нонна о первом знакомстве с Куплиновым. Здесь и быть не может кого-то, кто вызывал бы милицию, тех, кто возразил бы против нравов обслуживания… выходит, сюда и прийти никто, кроме отчаянного, не может? Кто бы осмелился войти в дверь под перегоревшей вывеской с шлюховатым названием «Стелла»? Лишь пьяный, раздосадованный. Заблудившийся. Выходит… Серо-голубые глаза еле горели, с этими пятнами под ними и росчерками недосыпа. Обтянутое кожей плотно-плотно бледное лицо, волнующиеся руки, переходящая на шею щетина… Был ли Куплинов сумасшедшим? Был ли он отшельником? И зачем ему было вырывать из большого мира его, Диму, — такого мелкого и цикличного, беснующегося в рамках своей крошечной квартиры по ночам? Только ли из мести, только ли по приказу безумия и одиночества? Нонна притуплённо рассматривала его. «Печка». «Печка»… Нонна покачивалась под негромкую музыку, еле заметно поводя худыми плечами, и глаза у неё были что ни на есть несоображающие, укуренные. Оля, полуприкрытыми глазами следя за людьми вкруг неё, попивала из вложенной ей в ручки отцом кружки, сидя на полу. Преимущественно мужчины, рассевшиеся за одним столом, лениво вели отдалённый диалог, и в больших стаканах жёлтого пива оставалось совсем на дне. В застиранных рубашках, пропахших потом, с небритыми лицами, сильными руками и спокойными глазами с нависшими над ними веками, они размеренно постукивали указательным и средним пальцами по коленям, расслаблялись в небольшом диване и стульях, полусонно проходились друг по другу взглядами, и каждый думал о своём. Уже не голосили, уже не ухлёстывали за девицами: те так же развалились на подлокотниках вблизи них. Лишь немо тянулись к возможности погреться и поделиться. Отчего Куплинов назвал это место ужасным? Отчего Дима и сам подумал о нём плохо? — Зачем ты привёл меня сюда? — крайне тихо проговорил Дима. Куплинов моргнул несколько раз, рассредоточенно находя его глазами, посмотрел с несколько мгновений, напрягая лоб, и ответил только: — Сейчас вернусь. И встал, уходя по направлению к той самой комнате, куда унёсся после ссоры с Нонной. Шёл он неровно, временами опираясь о спинки чьих-то стульев, и тогда тот или иной человек оборачивался, а приметив его, медленно возвращался обратно, тотчас втягивая шею в плечи…