«Ударник»

Тугая струйка ударилась о дно чашки, лицо окутал запах свежего эспрессо. За спиной бегала Вера — закладывала десерты с витрины в картонные коробки и рассчитывала гостей. Из колонки громко звучал очередной трек выбранного ею плейлиста — Вера имела бзик, согласно которому в её смену должна была играть только её музыка. Звякали столовые приборы, доносились отрывки разговоров за столиками. Нонна наклонилась, выудила из холодильника пачку молока и подставила питчер. Ноги сами собой пританцовывали под ритм музыки — чего у Веры не забрать, так это вкуса в музыке. — Ещё раз, капучино с…? — Ванилью и грейпфрутом! — отозвалась Вера, попрощавшись с гостем. — На коровьем? — Нонна приподняла бровь. — Интересно, нам может табличку повесить, что фруктовые добавки сворачиваются? — В смысле? — Девушка отошла от кассы и остановилась у неё за плечом. — Я не могу добавить грейпфрут в коровье молоко, иди и скажи тому, кто заказал, что придётся или выбрать что-то другое, или доплатить за альтернативу. И вообще, сразу обговаривай это с гостем. — А чего, добавь, по вкусу не изменится же. Нонна отставила чашку и повернулась к коллеге. — Табличку пора, видимо, тебе ставить. — Она опёрлась о столешницу бёдрами и сложила руки на груди. — Когда фруктовую добавку в коровье добавляешь, она при нагревании сворачивается и получается хуйня. — Ладно, пойду скажу, — пожала Вера плечами и направилась в зал. Иногда Нонна поражалась, как никто не догадывался. Это её несколько смешило. Более мягкие плечи, выделяющиеся бёдра, округлые линии в ногах — она подмечала отличия женских фигур от мужских настолько легко, словно когда-то защитила докторскую по теме половых различий. Она с лёгкостью отличала биологических женщин от трансгендерных лишь по одному взгляду. Иногда это даже занимало её, особенно когда в кафе заглядывала очередная парочка. Догадывался ли очередной сердцеед о том, что скрывается за его новой пассией? Сколько лет гормонотерапии, самоненависти, непринятия. И что последует за этим свиданием? Каминг-аут? Разрыв с последующим избиением? Или за личиной сердцееда тоже скрывается вторая суть — латент, которому так и не терпится найти женщину, но с членом? Такая женственная Вера удалялась вглубь столиков. Никто из коллег не догадывалась о том, что с ними работает биологический парень. Но вот Нонна всегда ощущала эту странную тайну, отделяющую её от искренности в отношениях со всеми знакомыми. Сегодня она вновь это подметила, когда Вера, приняв заказ на кофе и подойдя, чтобы его озвучить, выдала: — Вроде борода, наколки, весь накачанный… А заказал клубничный латте. Прикинь? Но она лишь спросила в ответ: — На каком молоке? В какой-то момент понимаешь, что доказывать всем и каждому свои взгляды не всегда уместно. От того, что она начала бы сейчас разговор о личных предпочтениях, не связанных со стереотипами о женственности и мужественности, ничего бы не изменилось. Вера любила её, любила её характер и то, какую атмосферу в коллективе она способна создать, и просто сказала бы «ну да» в ответ на просветительную тираду. Однако потом она бы снова выдала бы что-нибудь в том же духе, и разговор снова бы повторился. Так что неважно. Другое дело, что Вера сказала бы так же, если бы на месте того парня с клубничным латте был Андрей Гринёв. Произнося это имя у себя в голове, Нонна быстро отвернулась от зала и взяла другую чашку — для себя. «Андрей». Снова стало неуютно. Руки быстро проворачивали изученные манипуляции, отвлекая голову от ненужных воспоминаний. Она делала себе чёртов клубничный капучино, и никто ей ничего не скажет на этот счёт. Совсем погрузившись в себя, Нонна вздрогнула, когда за спиной сказали: — Придётся тебе подойти и объяснить там про молоко. Я не шарю. Вера вернулась из зала и теперь, неловко поджав губы, ждала, когда туда отправится Нонна. — А что там объяснять-то, Вер? — Идти сейчас и спорить с гостем не хотелось. Не то настроение. — Ну пожалуйста… Она вздохнула. — Кто там? — Девочка. Ты её сразу увидишь, она там у фикуса села, голубые волосы. И действительно, в углу зала, за одним из немногих уединённых столов, виднелась голубая короткостриженая макушка. Нонна неохотно огибала столики, продвигаясь всё ближе. Иметь дело с подростком не всегда приятно. Больно много гона и «хочушек». Радует разве то то, что это не огромная компания гогочущих на всё заведения пятнадцатилетних панков, а всего лишь одинокая неформалка. — Добрый день, я бариста. Вы хотели со мной поговорить? — начала она уже заготовленным для капризных клиентов тоном. Ровным таким, успокаивающим тоном, который её начальница называла «усыпляющим гнев». Знала бы та, какими путями она к такому тону пришла. — Да, я хотела заказать капучино с грейпфрутом, — девочка смотрела в меню, чтобы не ошибиться, — а мне сказали, что чтобы его сделать, нужно доплатить за альтернативное молоко. У меня есть только на обычное, так что… — Синеволосая подняла на неё глаза и замолчала. Помещение будто уменьшилось и отдалилось, пол задвигался под ногами, унося Нонну из кафе куда-то подальше. Намного дальше… — Оля?.. — Голос будто и не свой стал — тише, ласковее. … За много километров от города по трассе к лесу, на обочину у бара «Стелла». Брови девочки вдруг изогнулись. Она быстро поджала губы и взлетела со стула — Нонна не успела и двинуться, как оказалась носом в её ярко-зелёной толстовке, прижатая крепким объятием так, что воздух из лёгких вылетел. — Нонна! — шепнули у уха, и девчонка окончательно повисла на ней, дрыгая ногами. Улыбка непроизвольно разрезала щёки, а в груди стало тесно и щёкотно. — Я так по тебе скучала, солнышко… — проговорила она и наконец обняла её в ответ. Оля отстранилась, светясь такой знакомой широченной улыбкой квадратных зубок. От той маленькой девочки, за которой она ухаживала в баре, осталось так много и одновременно так мало. О судьбе бедного ребёнка, дочки Даниила, или, как она сама его называла, «патологоанатома и биохимика», она знала лишь то, что её пристроили в приёмную семью, потому как отец бросил своё чадо в баре, пока спасал собственную задницу от полиции. Боже, как она, оказывается, скучала по ней. По свету, что излучала эта девочка. По тому, с каким любопытством она относилась ко всему, что её окружало, и как она игнорировала жестокость того мира. — Почему ты даже не писала мне? — Оля плюхнулась в кресло и завернула руки в карман толстовки. — Я так хотела тебя найти, но все говорили, что мне нельзя. — Я поменяла документы. Да и ты была ребёнком, тебе не нужно было углубляться во всё это… — посыпались оправдания, которые, впрочем, не вызывали внутреннего отклика. Это не было истинной правдой. Правдой было то, что Нонна хотела максимально забыть прошлое, а Олечка, какой бы светлой и родной ни была, являлась его частью. Вера то и дело подозрительно выглядывала из-за стойки, не понимая, почему она так долго не возвращается. А пронзительные глазки девочки так и сверлили, словно бы их владелица не могла поверить, что видит именно того человека. — Солнышко, я сейчас разберусь с заказами и вернусь к тебе, ладно? — Да, да… — Оля растерянно поморгала. Но лишь успела Нонна отойти от неё на пару шагов, за спиной вдруг послышалось: — Так всё-таки, что с моим капучино? Углы рта снова поползли вверх. Да, уж что точно не угасло в девочке, так это её умение вцепиться зубами в желаемое и добиться своего. — Если не хватает, я доплачу тебе за растительное молоко, — обернулась она и подмигнула. Ноги уже привели её к кофемашине, а улыбка медленно сползала с губ. Выбросив использованный помол и загружая новый, она молча отхлебнула свой кофе. И принялась за приготовление грейпфрутового. Эта ярко-зелёная, буквально кислотная, толстовка, широченные джинсы, короткая голубая шевелюра. Целая коллекция колец на тоненьких пальчиках, которыми она когда-то цеплялась за её платье, умоляя посидеть с ней ещё немного. Даниил приводил дочь в бар регулярно, решая грязные дела за рюмкой водки с лаймом. Ребёнок был без присмотра постоянно, бегая между старыми столами и чуть не врезаясь в вонючих пьяных мужланов. Играла с пропахшими сигаретами игральными картами, выпрашивала у бармена яблочный сок. Столько энергии было в этом громком сгустке ребячества… Ей было не место в таком захолустье, среди убийц, пьянчуг и педофилов. Нонна завлекла её к себе в первый же вечер, как увидела — ей было больно смотреть, как маленький жизнерадостный ребёнок бегает по разлитому по полу пиву и собирает окурки со следами помады разных оттенков. И вот она, её маленькая Олечка, забрела именно в это кафе именно в её смену. Её Олечка, которая радостно визжала «Колюченький!», бросаясь на шею Ударнику, только что висела на её собственной шее, всё так же дрыгая ножками, теперь уже одетыми в яркие гетры. После всех новостей эта случайность казалась не просто совпадением… — Ты её знаешь что ли? — спросила Вера, как только освободилась. — Ага. — Ей же лет шестнадцать на вид. Сестра? — Пятнадцать, — поправила её Нонна. — Нет, подруга. Что всё это значит? Почему они встретились именно сейчас? — Ты дружишь с пятнадцатилеткой? — продолжила Вера с ещё большим удивлением, будто бы её коллега только что призналась в дружбе с серийником. Ох да, точно. Её пробило на смешок. Веру это смутило ещё больше. — Да, дружу. Мы уже давно не общались. Я знаю её с самого её детства. Вера похлопала ресницами, как бы выражая своё «мда уж», и, точно ей было необходимо поболтать, спросила: — И тебе с ней интересно? Нонна приподняла бровь и отрезала: — Да. — Короче, я так поняла, тебе нужен перерыв, — приняла намёк девушка, поднимая руки — «туше». — Но перед этим, — она положила на стол три бумажки, — тут два рафа и капучино. — Хорошо, — с усилием произнесла Нонна и потянулась за сиропом. Наивная, простая Вера. Для неё странно дружить с подростками, странно подавать клубничный латте бородатому парню… Неожиданная встреча с Олей словно надорвала привычное спокойствие, и настроение медленно, но уверенно становилось колючим и злостным. Голубая макушка в зале сама того не подозревая напоминала о прошлом, а все невысказанные едкости едва не полезли из ушей. «А вот знаешь, милая, я уже много лет на гормонах и выбираю эти чёртовы кружевные чокеры, чтобы отвлечь внимание от режущего кожу на горле кадыка. Как тебе такие новости?» «Ты возмущаешься от того, что тебе нахамили из-за недостаточно свежих десертов, а мне приходилось по три раза использовать дико мятную зубную пасту, чтобы избавиться от привкуса мочи во рту, знала?» «Тебе не нравится, когда касса не сходится? А мне, думаешь, нравилось заживлять разрывы в заднице? Радуйся, что у тебя работа такая.» Ей как воздух было необходимо поскорее расправиться с заказами и подсесть к нежданной гостье — только так можно было успокоить проснувшееся раздражение. Как только в ободке кружки нарисовалось молочное сердце, Нонна несколько громко поставила её на блюдце и быстрым движением нанизала листок заказа на иглу. Распустила узел фартука, кинула его на табуретку и, захватив свой собственный кофе, вышла из-за стойки, направляясь к уединённому столику рядом с фикусом. Её маленькая Оля ждала её, демонстративно сидя с ногами в кресле, укрывшись книжкой из серии «Эксклюзивная классика». — Ну вот, я свободна, — приземлилась в кресло рядом и блаженно откинулась на мягкую спинку. — Как ты тут, милая? Девочка оторвалась от своей книжки и хищно улыбнулась. Ничего не изменилось, только декорации. — Заждалась тебя. Очень вкусный у тебя кофе! Давно ты здесь работаешь? — Ну, относительно… Глазам было никак не успокоиться — останавливаешь взгляд на одном, как тут же он цепляется за другое. Спустя минуту Нонна поняла, что сидит и жадно рассматривает подростка, пытаясь совместить в голове две картинки. — Хах, — Оля опустила взгляд, тоже осматривая себя, а затем подняла его к Нонне, — ну, как бы да, такое. Я слегка поменялась с нашей последней встречи. — Ну даёшь, «слегка»! — Уже не сдерживаясь, Нонна наклонилась и запустила пальцы в голубой ёжик. — Так красиво, солнышко, тебе так идёт! — Ой, спасибочки… Ещё спустя минуту она хвасталась новеньким партачком, задрав толстовку вместе с футболкой и безо всякого стыда оголяя бледный животик. На рёбрах, с правой стороны, был кривовато набит ягнёнок, а в пупке красовался зелёный «банан». — Я смотрю, ты эксперименты любишь… — У меня ещё соски проколоты, но я здесь не буду показывать. Нонна охнула и рассмеялась, запрокинув голову: — Моя ты девочка, и кто же тебе их колол? — Подружка. — Боже! Они болтали и болтали, так, будто и не было этих пяти лет. Разговаривать удавалось обо всём — Оля спросила, как она пришла работать сюда, где живёт, что случилось с Карповым. Опекуны не отвечали на эти многочисленные вопросы, да и полиция не была заинтересована в том, чтобы просвещать ребёнка о делах в отделении. Напряжение, рождённое с первых секунд осознания, кто есть кто, пульсировало, Нонна ощущала это с каждым витком их разговора «обо всём». Девочка повзрослела — она раньше была взрослее своих лет, но сейчас стала куда более интересной и пылкой собеседницей. С ней хотелось поделиться всем и даже большим — ведь кому ещё Нонна могла бы рассказать всё честно? Однако появление девочки будто не было случайным, и оттого облегчение от беседы с кем-то из прошлого тотчас переплеталось с острым как нож чувством угрозы. Нонна сделала ей второй капучино за свой счёт, пока девочка разбиралась с домашним заданием, и не упускала возможность подсесть к малышке в перерывах между заказами. Они обе ели друг друга глазами — соскучившись, впитывая новую суть, образ, поведение. Нонна успокаивала внутри себя отвратительное, нагнетающееся с каждой минутой чувство приближающейся опасности, стуча носком по полу. Чувство это ворочалось кучкой тараканов где-то под ложечкой. Скреблось о рёбра. Но, в конце концов, не бывает, что ли, случайных встреч? Необязательно за ними следует жестокий расчёт. Тем более Оля сама была искренне удивлена их столкновению. Может, Нонна и правда погорячилась. И зря была груба с Верой… Впрочем, учитывая последние известия, она не особо себя винила. — Ты почти такая, какой я тебя запомнила, — наконец сказала Оля и убрала потрёпанную тетрадь по математике в не менее изнурённый жизнью рюкзак. — И какой ты меня помнила? — вылезла из раздумий Нонна. — Ну… — Оля закусила щёку и ещё раз оглядела её с головы до ног. — Ты такая же красивая. Мне с тобой очень уютно. Ты… ты не такая, как другие. Это было приятно. Ведь девочке столько пришлось пережить, находясь рядом с ней. Столько услышать, со стольким столкнуться — приносить сдачу за минет, неумело придерживать волосы над унитазом, сидеть и рисовать на бог знает что повидавшем диване, пока в соседней комнате её папаша имел свою шлюху без презерватива. И всё равно она осталась для неё хорошей. Удивительное достижение… — Психологи много раз спрашивали, с кем я была, пока папа… ну, своими делами занимался. Я говорила, что с тобой. Что ты была моей нянькой. — Психологи?.. — А чего можно было ожидать? Ребёнок, отобранный у отца властями, пристроенный в приёмную семью. Конечно, к такому приставят государственных психологов, если не психиатров, учитывая, что горе-папаша был тем ещё засранцем. — Новые предки меня сразу отправили к психологу. А потом к психиатру. Им мои рисунки не понравились. — Да, я помню, ты любила рисовать Нинимушу… — Улыбка вышла грустной. — Бля, давно я не слышала это имя, — Оля нахмурилась. — Думала, что сама придумала… Я вообще думала, что многое придумала, но, наверное, нет… — К сожалению, солнышко… И что сказал психиатр? — Да все разное говорили. Да-да, думаешь, меня к одному водили? Сначала из-за рисунков, потом разузнали про папу всё и совсем охуели, ну, не каждый же вторник узнаёшь, что твой ребёночек — дочь убийцы. Но они у меня хорошие. Лучше, чем папа. — Губки поджались, а потом появилась ухмылка. — Но не лучше, чем ты. Ты ведь и мама, и папа мне, можно сказать. Лицо вспыхнуло, но она постаралась не показать эмоций. Язык без костей её Олечка. — Ой, прости… В детстве я как-то тебя воспринимала за обоих, а сейчас так не принято, я… прости, — Оля опустила голову руки, встрепала волосы и постучала себя. — Да ничего… — Нонна выпрямилась. Вздохнула и постаралась надеть на лицо добродушную маску. — Ты просто всегда для меня была… воплощением свободы, что ли. Ещё когда дядя Дима сказал, что ты мальчик, я так удивилась, что мальчики так могут! — Оля тараторила, и глаза её светились. — Ну, для меня открытием это было. Что можно родиться мальчиком, а потом — херак! — и сломать эту систему, надеть платье, накраситься, выбрать традиционно женское имя и сломать эти традиции. Когда я чувствовала себя не такой, я всегда вспоминала о тебе. Меня мама часто мужиковатой называет. Вот эти все «тыжедевочка», трали-вали. А я тебя вспоминаю. И понимаю, что моей Нонне говорили «тыжемальчик», а она всё равно делала, что хотела. Прости, я не хочу тебя обижать. Ты трансгендер? Слова где-то потерялись. Нонна уставилась на девочку, слегка приоткрыв рот — а грудь часто-часто ходила под туго-завязанным фартуком. Щёки горели — это чувствовалось так, будто они скоро заставят загореться спадающие на них волосы. — Нонна, заказ! — устало донеслось откуда-то издалека, а она всё смотрела в удивлённые глазки, набирая ртом воздух, словно бы глупая рыбёшка. — Я… — Ноги оватнели. Вставать было нужно, а колени словно и не её были. — Я сейчас приду. Она рванула через весь зал, мимо столиков, мимо стойки, мимо кофемашины, мимо Веры с округлившимися глазами, влетела, пихая дверь уборной прочь, в пустое пропахшее освежителем воздуха помещенье и стукнула дверцей кабинки. Обжигающие капли покатились по пылающим щекам. Одна за другой, с каждой миллисекундой становясь цельными струйками. Губы дрожали, как перед рвотой, горло сдавило комком изнутри, и она сорвала с шеи чокер. Руки — в дрожь, горло и нос забило горячей солёностью. Не вдохнуть. Хочется уменьшиться. Раствориться. Лопнуть. Вот, к чему была эта встреча. Напоминание о том, что так давно запихивалось поглубже. Самозванец. Он сидел на унитазе, давясь слезами. Не такой как все. «Тыжемальчик».