бумажное поле

Иваизуми чувствовал, что что-то не так. Он вставал на руки, смотрел бессмысленные фильмы с красивыми актёрами, но ужасным сюжетом, лежал на чистой простыне, будто на голых камнях, и всё никак не мог уснуть. Он блокировал телефон, прятал под подушку, но снова вытаскивал, смотрел усталыми глазами на ровные белые цифры поверх фан-арта с Годзиллой, снимал защиту с самым простым на свете паролем и глядел на фотографию себя-маленького. Спрашивал темноту: «Зачем я её поставил на заставку?» — получал в ответ, что всегда считал её очень милой. Иваизуми не засыпал, как ни пытался. От дома две развилки. В правой стороне цветёт аллея, и если подобрать правильную песню, то можно дойти до школы за пять минут. В левой стороне начинаются промышленные и высотные здания, но где-то среди них, за поворотом умещается крохотный домик, где пекут лучшие печенья на праздники и всегда хранятся частички тепла под одеялом. Иваизуми считал все окна, каждое облако в небе, куда упирались серые высотки. Нужная песня играла в пятнадцатый раз. Хаджиме опоздал на занятия, не понимая, почему пошёл не той дорогой. Иваизуми любил волейбол. Он помнил, как в детстве играл в него с мальчиками по соседству, а потом приятное чувство победы было так осязаемо, что казалось, будто можно было взять это ощущение за руку и нащупать браслеты дружбы, мягкий джемпер и небольшую царапинку. Пасы Яхабы резкие, но всё же недостаточно сильные, чтобы пробить на полную мощь. Где же привычный контроль в атаках? Шигеру, наверное, понял, что от него ждали большего, чем он мог сегодня дать. Сеттер извиняется, но Иваизуми не чувствует искренности. Хаджиме подсчитал каждую трещинку на асфальте по дороге домой. «Да начни ты ходить уже короткой дорогой», — проворчал себе под нос, окоченевшими руками доставая телефон из куртки. Обнажённые цифры, родная Годзилла, ноль сообщений. Кулак правой руки почему-то приятно загудел, когда он проходил мимо фонаря, где Иваизуми уже привык терять то ключи, то перчатки, то наушники. Хаджиме бросил по привычке: «Пока», — но не получил ничего в ответ. Всматриваясь в тёмный потолок, Иваизуми сжал ладонь в кулак. У его радости запах пряных духов, но Хаджиме не помнит каких. Его радость улыбается самой красивой улыбкой на свете, но Хаджиме не помнит привычного изгиба губ. Его радость всегда желает спокойной ночи, но телефон Хаджиме не звонит с момента покупки. «Только бы знать, где ты и что с тобой», — жмурился Иваизуми. Детство с чужими мальчиками, волейбол с неродными людьми, заместитель не того человека в клубе, несуразная дружба без скрепочки на троих и одинокая дорога домой. Хаджиме беззвучно плачет без рыданий, но с горем, пытаясь вынуть из недр памяти хоть что-то, за что можно было зацепиться, высечь, узнать. «Где ты?» — спросил у пустоты Иваизуми, желая нащупать пальцами, как в детстве, чужую руку с браслетами и липкой кожей. «Ойкава».