бумажное поле

У Ойкавы пять часов до рейса. Он смотрит на круглый ценник в приложении для вызова такси, и улыбка на загорелом лице выходит то ли смазанной, то ли расстроенной. Если бы Иваизуми умел читать мысли, то поселился бы в голове Ойкавы, как маниакальная идея, что там, в Рио, конечно же лучше. Лучше, чем дома. Ива-чан, ну что же ты такой глупый? Возможность отличная! Ничего ты не понимаешь, дурак. Никогда особо не понимал, если честно. — Я могу тебя отвезти сам, — предлагает Хаджиме, заглядывая за плечо Тоору. — Если хочешь. — Да нет, спасибо, — скомкано, как простыня под их телами. Пять часов — это много или мало? Иваизуми моргает, глядя, как Ойкава пишет в чат команды, что поедет отдельно — хоть Хаджиме в испанском полный профан, он почему-то понимает каждое слово. Пять часов. Тоору переворачивается на другой бок и просит оставить ключ-карту, если Иваизуми надумает уйти, пока тот принимает душ. Хаджиме хмурится, мол, за кого ты меня принимаешь. Ойкава закатывает глаза, припоминая прошлый раз, когда Иваизуми просто сбежал из номера, ничего не объяснив и не написав ни следующим днём, ни следующей ночью. Пять часов. Чемодан с наклейками из разных стран стоит в углу, и у Иваизуми почему-то крутит живот от одного взгляда на стикер с Фудзиямой. Вот что Ойкава сделал с их родиной — превратил в приятное воспоминание, в картинку наряду с другими, ничего не значащими снимками. Пять часов. Неосторожного «извини» хватило бы им обоим. Но Иваизуми не умеет читать мысли, а Ойкава не из тех, кто говорит то, что думает. Не теперь, не сейчас. Хаджиме надевает своё бежевое худи с неуклюжим красным драконом. Тоору смотрит на него и говорит: — Тебе идёт, Ива-чан. Очень… по-азиатски? — Издеваешься? — Издеваюсь. — Зачем? — спрашивает Иваизуми, думая, как бы вместить в простое «зачем» все остальные вопросы. — Просто так. — Нет, ты не понял, — Хаджиме поправляет вечно торчащие тёмные волосы. Тоору следит за каждым движением. — Зачем ты? Зачем ты целуешь меня при встрече после матча так, что у самого дыхания не хватает даже на самую крошечную наносекунду, но никогда — на прощание? Зачем ты продолжаешь поддерживать нашу связь, если от неё больнее и хуже нам обоим? Зачем, если для нас отношения на расстоянии не работают? Зачем все эти недомолвки, взаимные претензии и километры? — Я понял, — Ойкава садится на кровать. — Ответ тот же. — Что, скучно живётся? — скалится Иваизуми. — А тебе разве нет? Глупый Ива-чан — сплошные вопросы. А у Тоору нет ответов. Он сам по себе ответ. Иваизуми кладёт ключ-карту на прикроватную тумбочку, и Ойкава не идёт после закрывать за ним двери, злясь и обижаясь в тысячный раз за эту ночь. Как-то раз, когда Тоору ещё жил в крохотной съёмной студии на окраине Токио, Хаджиме сказал, что им точно понадобится семейный психолог в будущем, хотя, возможно, с вероятностью в тысячу процентов, он нужен им уже сейчас. Длительная терапия выходит, денег никогда не хватит. С твоими-то заёбами точно. Не выражайся, Ива-чан. Хорошо. Хорошо? Хорошо. Хорошо-хорошо? Да хорошо-хорошо! Слово вообще дурацкое, чего заладил. С тобой невозможно разговаривать. А с тобой, думаешь, возможно? Пять часов вместе — катастрофически мало. Пять часов в одиночестве — невыносимо много, но им, видимо, не привыкать. Тоору замечает кольцо поверх ключ-карты, когда такси уже ждёт его возле парадного выхода. Чат разрывается оповещениями, когда Ойкава меняет конечный пункт в строке адреса.