A history of Positive and Negative ion

Evanescence – A New Way To Bleed

Каждая их встреча сопровождалась болью. Была кровь. Были ссадины. И ни один из них не мог прекратить это. Хосок не понимал, почему он не может уйти. Юнги не понимал, почему он не позволяет ему сделать это. Сейчас каждый их груз на плечах измерялся размером погрешностей. Неправильности происходящего. Было одно «но»: Было поздно. Слишком много следов напоминающих о себе они оставили друг на друге. Слишком много отметин, чтобы забывать. Мерзловатый холодок покрывал их идентичные трещинки на губах прозрачной пленкой, увековечивая сделанные ими узоры. Юнги больше не вытаскивал Хосока из реальности. Потому что после последней встречи Хосок туда и не возвращался. Свои переживания и боль – они делили пополам. Только не осознавали этого. Каждый был занят оценкой своего эмоционального состояния. Нужно было разобраться с тем, что внутри. Добраться до мешающих до боли внутренностей и вывернуть все. А отпечатки жгли кожу извне. Они въедались в ткани и сжигали вены, доходя до сердца. Но каждый из них был уже распотрошён и унимал скребущую боль, периодически нашептывающую на ухо, ставя перед фактом. Позади оставались осколки разбитого зеркала. Разгоряченные губы Хосока болели от охлаждающей их пелены. Юнги держал его руку крепко, даже слишком, пробираясь сквозь темные коридоры и холод. Впереди лишь страхи. Страхи от произнесенных вслух слов в дальнейшем. Но страшнее всего была решительность Юнги. А к чему был готов Чон? Дайте ему хоть дособирать свои кишки обратно, запихнуть их подальше, к горлу, чтобы перекрыть к черту эти дыхательные пути. Чтобы все эти дефектные бабочки сдохли от недостатка кислорода. Он не живой террариум. Не рассадник этих порочных личинок. Не должно было быть этой сучей запретной любви. Той, на которую будут тыкать пальцем, которая никогда не приживется. На которую всегда найдется управа и парочка проклятий вслед. Не должны были сойтись их пути. Вот только…. Хосок уже потерял свой путь. И оставался один. На двоих. Маршрут заканчивается вместе с бесконечными зеркальными лабиринтами, когда они выходят на свежий воздух, вокруг разрастаются лишь темные пятна заката, сопровождающие одиноких путников, что зовутся звездами. Всё, что сейчас происходит, связано лишь с одним понятием, и это понятие при его озвучивание не несёт тот оттенок, который должен. Тут всё трудно, всё сложно и слишком болезненно. А у Юнги уже тормоза не работают, он резко разворачивается всем корпусом к Хосоку. Ему казалось, что осколки впились во все его капилляры, закупоривая их. Всё этот Хосок. Его губы. Его жалящие губы и поцелуй, наполненный отчаянием их обоих. Не последний. Мин молил, молил всех Богов в которых не верил и которых проклинал, молил тех, против кого шёл, пожалуйста, не последний, мать твою. Он смотрит в эти горящие глаза и молится. Отбрасывая всего себя, он сам себе больше не принадлежит. Он просто это знает. Он понял. Понял немногих чокнутых философов, рассуждавших об определенном типе любви. О тех людях, которые действительно имели "установку" на конкретного человека. Хосок его эмоции. Он не его любовь. Он его сердце. — Не думай, что далеко уйдешь - Лицо Юнги скривилось в оскале зверской боли, — Ты повязан мной. Хосока знобило непонятно от чего, слова острыми иглами врезались в кожу, а руки Юнги тряслись от эмоций, на его запястьях. Чон задыхался, создавая всего-навсего рваные вдохи, вот они и подошли к кульминации. К началу одного пути на двоих. — Сумасшедший.. — Хосок жмуриться. Хочется закрыть уши руками, но Юнги не дает. — Определенно! — Мин Юнги себя с другим словом уже и не ассоциировал. Сумасшедший, он и есть сумасшедший. Мерзкий, гадкий, какой есть. Просто с ним произошел Чон Хосок. Юнги уже смирился со своим сумасшествием, да он и рад, для него оно уже символично, — Ты ведь всё понимаешь, никто из нас не идиот. Я просто хочу дышать, слышишь?! Дышать с этими забивающими легкие, чувствами, черт побери! Юнги почти кричит, вызывая горестное опустошение. Руки уже не вырываются, а взгляд распахивается. Как и тогда, в первую их встречу. Искренний и смирившийся взгляд. — Ты тоже чувствуешь, словно "нас" не должно было быть? — Мир Хосока не такой. Он цветной с звенящим смехом и вечным днем. Юнги не должен был знать о нем, не должен был замечать звезды. У Хосока от Юнги целый террариум разновидных бабочек, которые могут существовать только в его ярких красках, вечном лете и солнечных днях. У Мира Юнги нет того, что есть у Хосока, но он в этом нуждается. Чтобы жить. А Хосоку не прожить без заполняющих его бабочек. А чтобы жили они. Ему нужен Юнги. — Я просто пойду против такой херни, как судьба. И насрать мне на уготовленный план, что должен прийти по наши души от "Господа Бога". Их мир - уже не мой. Я уже променял его, и пусть мне за это уготовлена дорожка в ад, я и с дьяволом найду общий язык. Мой мир - стоит напротив меня. Юнги ожидает услышать, что-то про ублюдка, снова получить судьбоносную пощечину, но теряется, как пятилетняя девочка, которой подарили весь дисней-ленд. А Хосок обнимает его, слабо, но будто бы изо всех сил, а эти силы всё, что осталось. Мин старается не разрушить эту хрупкость, сминая всю свою надежду в руках. От всё того же отчаяния. Юнги категорически не согласен с тем фактом, что солнце сжигает заживо приближающиеся к нему объекты. Сейчас у этого солнца хрустальные объятья, и лишь немного обжигающая улыбка. Юнги, кажется, поймал солнце. Юнги, кажется, может дышать. Когда люди сталкиваются с чувствами, у них меняются роли. И тогда они идут против мира. Против судьбы.