BLOO - boyfromthemoon
BLOO - I wish
Юнги знал, что с ним множество проблем. Юнги не нужен был бокс, Юнги нужна была причина бить и быть избитым. Потому что Юнги не мог по-другому избавлять себя от токсичности и негатива, от агрессивности себя самого изнутри. Именно по этой причине, Юнги всегда был заранее в выигрыше всей своей команды и противников на ринге. Потому что они выходили против всех демонов внутри него. Тех, что срывались с цепей по ночам, не давая заснуть, тех, которые обглодав своего хозяина, тянулись за чем-то большим. Потому что у Юнги была эта животная ярость, которую искоренить он не мог, но научился её вымещать. Эта не была та горячая и взрывная агрессия, что встречается у людей, когда гнев застилает глаза. У Юнги в голове звери, действительно холодные и пугающие без гроша за душой. Рвущие его душу и плоть в клочья каждую чертову ночь. А днём уже рвал он. И это не волновало его, ведь и люди его не волновали, они душили. Мин Юнги потакал собственному «Я», даже не помня в какой момент жизнь стала тенью его самого. С Хосоком не хотелось быть таким. Хосоку не хотелось показывать ни этой бесчувственной холодной ярости, ни разъедающей токсичности. С Хосоком хотелось любить. Рядом с ним все его уродства с клыками изнутри – ластились к его руке, когда Юнги гнал их прочь. Это яркое светлое чувство так выделялось на фоне каждой второй его негативной черты. Среди этого мусора. За который становилось мерзко. Что привило к борьбе с самим собой. Любовь – стала новой болью, которую уже было не выместить. И Юнги начал ломать себя. С самого основания. Казалось. Он умер. Когда-то очень давно. Под заточенными клыками живущих в его теле зверей. Пыльный Сеул оседал застывшей картинкой на сетчатке глаз, а сигарета гасла, зажженная по старой привычке, оставаясь оголенной и не тронутой. На крыше высотки, Мин Юнги задавался множеством вопросов, чувствуя один только холод от собственных мыслей. Юнги знал, что придется снова умереть. Прежде, чем он станет лучше для Чон Хосока. Но уже никогда для себя. И если это нужно для того, чтобы заслужить его любовь, Юнги сломается. Сломает каждую свою кость, вывернется наружу, и обуздает ту, закоренелую в нем темноту, и посадит её на цепь. Выпустив истлевшую сигарету и наступая на собственную глотку, перекрывая дыхательные пути, его пальцы принялись набирать уже давно забытый номер. Чон Хосок. Когда же ты стал укротителем моих диких зверей? Гудки били мигренью по вискам, и кажется, Юнги задыхался. Совершенно точно задыхался, встречая свою смерть. — Ну, привет, мама. В лице собственной матери.***
Руки в холодном поту мучительно и тяжело отбивали удар за ударом по телу Юнги. Звуки разбивались о стены, где мелькали лица знакомых. Эти удары не наносили Юнги никаких уронов, когда изнутри его сердце избивало сильнее всего, воспевая дифирамбы ноющей болью. Кем он был тогда и кем он блять стал теперь. Капли пота стекали по волосам, жаля раны на лице, которые до сих пор не зажили. Которые, казалось бы, из-за Хосока никогда не заживут. Он готов был умереть у него на руках, зализывая свои раны, чувствуя тяжесть его рук, что перебирали бы его волосы и возможно, издавая посмертные хрипы, Юнги шептал бы ему что-то по глупому романтичное. Или возможно, Хосок бы просил его не умирать? И он бы не умер. Потому что Хосок попросил. Юнги усмехнулся этим мыслям, размазано поймав взгляд своего соперника на ринге. Мин Юнги выглядел ужасающе с этими уродливыми ранами, заполняющими каждый миллиметр кожи на его лице. Юнги не делал ничего, чтобы пугать, но один его вид приводил противника в неописуемый шок. Юнги не делал ничего. Юнги не защищался. Юнги не бил в ответ. Юнги не отзывался. Каждый в этом помещении знал, что он просто позволял этому произойти, лишь изредка задевая противника, а тот отскакивал, недоумевая, что движет этим Мин Юнги. Со-командники не понимая, смотрели на театр одного актера. Где из двух бойцов – сражался лишь один. Каким образом обычная тренировка превратилась в это. Просто для них всех это обычная тренировка, которая не должна была быть чем-то большим, но для Юнги всё было по-другому. Юнги разбирал себя по частям. Чтобы сделать новый вздох. — Да что с тобой, Мин Юнги?! Противник Юнги воспринял это на свой счет, как экую подачку, провокацию, будто бы Мин испытывал его, показывая своё превосходство. Будто бы он какой-то слабак, не достойный настоящего и серьёзного поединка. Не со стороны Мин Юнги. Какой-то огрызок. Это сводило с ума. Поэтому он его ненавидит. Вся команда его ненавидит. И Юнги уже даже перестал понимать, что удары перешли во что-то более серьёзное, а боль стала переламывать кости, Мин в тумане окликается на кем-то брошенный крик, понимая, что тренер остановил этот цирк. У тренера было много вопросов и много возмущений. Которых Мин слушать не собирался. Сейчас Юнги пренебрегал любыми, даже самыми первостоящими, правилами. Мимо его избитой физиономии нельзя было пройти мимо, и преподаватели стояли на дыбах, держа уши востро. Могла пострадать компетентность тренера, ведь должны быть причины таким увечьям, а первым под раздачу попадало ничто иное, как их боксерская лига. Он уже всё для себя решил. — Мне просто нужно немного времени, — Юнги произносит это спокойным, непоколебимым и отстраненным голосом, не смотря на Намджуна. Словно и не его только что боксировали, как грушу. Этим он и пугал. Намджуну всегда было тяжело наблюдать, как его друг идет по пути саморазрушения. Юнги словно родился с этой целью, и преданно ей следовал всё то время, что Намджун его знал. Но настал тот момент, когда даже Ким перестал понимать действия Мин Юнги. В какую сторону они были направлены? В хорошую или плохую? А если в хорошую, то, каким образом роль пушечного мяса могла вообще привести к каким-либо светлым целям? Ким наблюдал всё это время. Юнги менялся. — Эй, Ким, — Юнги спустился с ринга решительно, смотря на Намджуна, — Сегодня, в двенадцать, мне нужно, чтобы ты сходил со мной в одно место. Намджун не из тех, кто прогуливает уроки. А Юнги не из тех, кто когда-нибудь о чём-то просит. — Черт бы тебя побрал, Мин Юнги. И это звучало лаконичнее любого согласия. Юнги проходил мимо всех вопросительно смотрящих глаз, чтобы убраться отсюда, но на пути возник силуэт, что недавно представлял собой его сегодняшнего противника на ринге. — Это новый вид издёвки или что? — Видок паренька не вызывал абсолютно никаких эмоций, потому что Юнги в принципе было похуй, кто и как что воспринимал, он ведь и не обязан объяснятся, — Ты думал, что я настолько слабак, что ты решил особо и не напрягаться?! Что у тебя за новые игры? Намджун кивнул Юнги, и двинулся к выходу, зная подобный сценарий наперед. Эти ребята никогда не шли в открытую, ведь знали, какой Юнги, на собственном опыте знали. По этому же опыту в них и проросла зависть, распустившаяся в озлобленность. Ты всегда сам выбираешь, во что превратить слабость - в старания или самобичевание. Не имея и толики стержня внутри себя, они вырыли яму обвинения, куда упорно тянули за собой Юнги. Но гиены волкам не соперники. Мин прошёл мимо, обдавая болтливого парнишку зябкой рябью мурашек. — Не бери на себя так много, — Юнги не бросил на него и взгляда, продолжая непоколебимо идти в раздевалку, оставляя за собой свежие капли крови, стекающие по лицу, — Это просто был мой бой, парень. Только один человек всё так и не сводил своего взгляда с Юнги. Пак Чимин видел всё. Он знал, что Юнги заходил к ним домой. Что многое разузнал о Хосоке от матери. Заявился так нагло, в его же присутствие, представляясь его же другом. А Пак просто молча наблюдал. И что Юнги оставил в их доме алый букет, такой же, который был и для Хосока. Пак Чимин видел всё, но так и остался стоять в переполненном зале людей.***
Юнги прошёл не разуваясь, не думая о рамках приличия или о чем-либо подобном. Женщина напротив, чьи черты лица уже давно были забыты, не сделала даже и замечания. Хотелось нервно хохотнуть, осадить её этим, но яд Юнги тонул в усталости и, наверное, ёмкой печали. Он тонул в дотошном уюте этого дома, который так отличался от его леденящей квартиры. Окна этого дома запотели от теплых запахов, распространявшихся с кухни, от чего его лишь скручивало. Потому что он был так далек от этого всего. С самого детства. Как же всё меняется. И кто в этом был виноват? Может и забыл по привычке, что это он сам. А может и не он вовсе, всё стерлось до мельчайших подробностей. Он забывался, закрываясь в себе. Нужно было быть осторожным, нужно было следить за собой. Ему нужно было слишком много, чтобы помнить о том, что требовалось от остальных. — Ох, Юнги, проходи скорее, — Натянутая улыбка, и сковывающая дистанция, — Я как раз приготовила обед. Неужели он был достоин только этого? Хотелось крикнуть. Так в чём же разница, мама? Но Юнги давно уже перегорел, чтобы задаваться когда-то волнующими вопросами. Он её не понимал и никогда не поймёт. Он читал молча, между строк. И сейчас она была счастлива. Своим эгоистичным счастьем. Мин слышал голоса детей в этом доме, слышал так много, что хотелось лишь устало прикрыть глаза. Юнги оглянулся посмотреть, откуда пришёл. Зная, что для него всего-то одна дорога. Черта проведена слишком четко. — Отец всё знал. Женщина замерла, тарелка в её руке так и не легла на стол. Юнги понял, что ему уже всё равно. Он не чувствует к этому ничего, кроме меланхоличной грусти по тому, что уже давно было забыто. А в этом доме всё в один голос кричало: «Да кто ты, блять, такой?». — Отец всё знал, он с самого начала знал, — Юнги не щадил словами, прошло слишком много времени, чтобы воспевать к матери хоть какие-то чувства. Пусто. — Я ему рассказал, но он всегда был простоватым дураком, сама знаешь. Ты начала устраивать своё счастье отдельно от него, от нас. А он всё знал, и всё равно ведь был счастлив, что ты с ним. Хоть и в последний раз. Отец потакал твоему желанию быть счастливой, не задумываясь о себе ни на секунду. Потому что ты должна была жить. Потому что его четвертая стадия рака не должна была рушить и твою жизнь. Ты начала строить новую семью, когда твоя нынешняя умирала, а ты и рада была вбить крест в её могилу. Им не о чём было разговаривать, Юнги понял это с порога. Когда его изувеченное лицо не вызвало у неё ни единого вопроса. Ни единого волнения. — Хватит жить с виной. Отец простил тебя ещё тогда. Юнги развернулся, уходя из этого давящего дома. Хотелось поскорее убраться отсюда. От комфорта и уюта, который собственная мать дарила чужой семье, а не своему ребенку. И тогда, натянутая улыбка женщины стерлась, словно её и не было. Морщины пробились сквозь черты её виноватого лица, сквозь напущенное гостеприимство. — А ты? Он остановился,и лишь устало посмотрел из-за плеча. — И я. Поэтому я и пришёл. Намджун смотрел на выходящего из дома Юнги, удивляясь такому быстрому возвращению. По нему нельзя было сказать абсолютно ничего, потому что его избитое лицо выглядело плохо всегда, как не посмотри. И всё же, по его тихому поведению можно было предположить, что ничего страшного там точно произойти не могло. — Ты довольно быстро. Юнги смерил Намджуна взглядом, останавливаясь возле него. — Мне там нечего делать. — Ты сделал всё правильно. — Знаю, — Юнги усмехнулся, — Ты, типо, волнующийся друг, окутывающий меня поддержкой? Намджун наигранно возмутился, вставая со скамейки. — Чтобы я ещё раз прогулял уроки, подрывая свой авторитет, ради тебя! Неблагодарный! — Спасибо, — Юнги отвернулся, кидая взгляд куда-то вдаль, — Я думал, что выкину что-нибудь, но. Намджун знал это. — Но? — Но я даже не соскучился по ней. Я не почувствовал ничего. — Просто тебе это уже и не нужно. Не от неё. Поддержка Намджуна была для него важна. Они оба знали это. Как и то, что растущие в Юнги чувства к Хосоку, перекрывали всё. Заставляя Юнги найти себя. Потому что он забыл о боли, что копилась внутри. Научившись её ловко прятать. Хосок спасал его, от самого себя.***
Юнги появился на подработке Хосока почти под закрытие. Мин не ждал ничего, он просто устал. Он просто хотел увидеть его. Форма официанта Хосоку шла невероятно сильно. На самом деле, Юнги хотелось подойти к нему, но своё безумие приходилось сдерживать. Работодатели вряд ли оценят кражу своего сотрудника, Юнги бы даже выкупа не попросил, если уж совсем честно. Да. Чон Хосоку явно не повезло. Потому что, кажется, Юнги собственник. Хосок дернулся, когда они встретились взглядами через витрину ресторана. Мин Юнги мерз на улице в одной школьной форме, стараясь не мешать, и греясь от одного лишь вида Хосока. Мин и правда был немного сумасшедшим. Возможно, по вине Чон Хосока. И он, правда, собирался уйти, даже не смотря на то, что стоял как вкопанный. Ожидая действий Хосока. Не отводя глаза. Хосок пугал своим влиянием на него. Юнги следил, как Чон отрывисто записывает заказ, взволнованно бросая цепкие взгляды на него. А после, просто выбегает на улицу, съеживаясь от холода и бросаясь к нему. Мин Юнги любил то, как у Хосока на лице играл весь спектр эмоций, когда у него бесконечное безразличие. Он любил его искренность, и даже его пощечины. И Юнги был полным идиотом в самом начале. Потому что Хосок явно заслуживал лучшего, лучшего, чем Мин Юнги. И Юнги бы попросил прощение за то, что не отпустит Хосока. И за свою любовь к нему тоже. Только он не может. Ведь это беспокойство в глазах напротив. Эти дрожащие от мороза губы, и даже это его неописуемое тепло, что дарит Хосок. Всё это. Для него. Пусть Юнги не лучший выбор в жизни Хосока, но целует он так, как никто и никогда. Разбитые губы Юнги обжигаются о то тепло, что исходит от Хосока. Руки Мина обнимают чужую талию, чувствуя ту хрупкость, которую он готов защищать всю свою жизнь и даже после. Аккуратные пальцы Хосока легонько обводят его израненные скулы и ложатся на щеки, слегка отодвигая его и прерывая поцелуй. Юнги держит Хосока в объятиях, смотря в обеспокоенные глаза напротив, что рассматривают его лицо, кажется, пересчитывая раны. — Что с твоим лицом? Все переживания Хосока вываливаются разом. Он старался жить так, как было, но не получалось, как бы он не пытался. Чимин остудил его пыл, тогда он понял, что ни разу не подумал о том, как всё это выглядит. Со стороны. И он попрощался. Действительно попрощался. Но увидев Мин Юнги снова, понял, что оставаться в стороне больно. Его руки дрожали, перебирая гематомы и отеки, его пальцы слегка пачкались в крови, когда он дотрагивался до рассеченных тканей кожи. Все выглядело ещё хуже, чем тогда, в последний раз. — Это не твой брат, не переживай. Хосок ошарашено посмотрел на этого глупца, да если бы он за это переживал. — Ты думаешь, что увидев твоё лицо, чуть ли кровью не залитое, я за Чимина переживать буду? — Хосок встретил непонимающий взгляд, — Я знаю, что Чимин не стал бы лезть снова, но ты мне скажи, ты что, самоубийца? Юнги улыбнулся. Так по-дурацки. И впервые, так искренне. — Я дурак, но влюбленный дурак.