Рапсодия на темы

Первые два дня последнего в этой конторе и второго за всю свою невзрачную карьеру в ней отпуска Всеволод пытался сжиться с мыслью, что ему предстоят целые десять ничем не заполненных дней. Это было непривычно. Это было странно. В первый день он проснулся по привычке за несколько секунд до звонка будильника, отключил его и продолжил лежать на боку, так и не убрав руку с телефона. Через долгие пару минут Всеволод потащил себя по привычному маршруту: ванная – прихожая – коридор – пробежка. Весь свой маршрут он не замечал ни деревьев, ни дороги, ни неба, только одна мысль билась в его голове в унисон с шагами: что-делать-дальше? Он привык сызмальства строить свой день вокруг какого-то ядра и подчинять этой сердцевине все остальные действия. Так проще. Так удобнее. Гибкостью мышления особой он явно не обладал, в чем имел немало возможностей убедиться. Да и организовывать шесть часов свободного времени куда как проще, чем шестнадцать. Всеволод брел домой, погруженный в свои мысли. Небо было пасмурным. Солнце увидеть явно не представлялось возможным, причем не только сегодня, но и в ближайшие четыре, если повезет, или пять месяцев. Под ногами похлюпывала каша из мокрого снега, талой воды и листьев, сырость и мельчайшие остатки снежных хлопьев витали в воздухе. Пальцы время от времени перебирали невидимые струны в такт адажио. Дом стоял равнодушным ящиком прямо перед глазами, так и не став родным за все четыре года, которые Всеволод снимал в нем квартиру. Хозяйка совсем не была против одинокого молодого человека, о котором никто не мог сказать ничего плохого, даже самые ушлые бабульки из местной инфосети. Его не было ни видно, ни слышно, когда он был дома, тем более невидно-неслышно, когда на работе. Его ни разу не затопило, ни разу не затопил никого он. Плату он вносил вовремя, безропотно соглашался с повышением цен, охотно делал мелкий ремонт. Девок к себе не водил, гулянок не устраивал, друг у него был, но очень милый, вежливый и общительный молодой человек, и они очень прилично себя вели. Слухов о пропадающих котах, пентаграммах на детских площадках и прочих милых радостей, в которых можно было бы заподозрить одинокого молодого человека (что несомненно само по себе не очень подозрительно, но так хотелось бы), тоже не поступало. Местная инфосеть скрипя зубами признала, что придраться особо не к чему, и жила с ним в относительном мире, не забывая в своей надежде на пикантные подробности из соседской жизни, так скрашивающие их жизнь, про разведывательные действия в виде альтернативного использования замочных скважин и других хитростей умудренных опытом и обремененных избытком времени и нездоровым энтузиазмом матриархов. Хозяйка, милейшая, но слишком для Всеволода энергичная дама, озадаченная затянувшимся девичеством дочери и вдохновленная положительной характеристикой жильца, которую ему вынуждены были дать бабульки, не оставляла попыток сосватать за него дочку, но Всеволод ловко выкручивался. Очень ловко, иногда сам удивляясь своему везению. Против танковой дивизии Роммеля – и по объемам и по дерзости кампании, которую представляли собой обе дамы, выстоять было очень и очень нелегко. Но он справлялся, да и в последнее время у хозяйской дочки вроде ухажер появился, удачи ему, несчастному, и сохранить уровень тестостерона на достаточном уровне рядом с особью, которая не хуже химического стерилизатора действует; к его величайшему облегчению, известие о том, что Всеволод съезжает, она восприняла на редкость спокойно, наверняка имея не один вариант замены, и более выгодный. А теперь можно было выдохнуть с облегчением и понадеяться, что правы те, кто говорит, что в Москве можно прожить десять лет на одной лестничной площадке и так и не узнать имени соседа. Всеволод вернулся мыслями в свое бренное тело, чтобы обнаружить, что стоит перед фасадом дома, задрав голову, причем стоит в луже, и пялится на него, как будто ожидает, что заскрипит вал, поднимутся ворота, и ему откроется проход в другой мир, где... Что где, и чем другой мир будет лучше, чем этот, Всеволод думать не захотел. Ему этого слишком много, чтобы другого желать. Всеволод медленно поднимался по ступеням лестницы под Лунную сонату. Не в тему она как-то, Тот Самый Марш Шопена был бы куда лучше, но искать его за пять метров до двери смысла особого не было. Двумя этажами выше раздался звук открывающегося замка, и Всеволод одолел оставшийся пролет в пару мгновений. Кто бы там ни был, ни видеть кого бы то ни было, ни здороваться он не хотел. Кроссовки были сделаны на совесть, не зря он платил за них такие деньги в свое время. Они выдерживали невероятные нагрузки в виде регулярных, считай ежедневных водных процедур и все равно оставались на редкость бодренькими. Всеволод задумчиво подержал их в руках и забросил в стиральную машину. Потом он долго стоял под струями душа, запрокинув голову, и пытался понять, действительно ли они приносят облегчение и смывают заботы, как многие пишут, или это фигура речи. Так и не решив ничего, он обтирался полотенцем, с равнодушным интересом наблюдая, как машина переходит на режим отжима. Он даже подумал, а не остаться ли в ванной и не подождать, пока цикл будет полностью окончен, но подумал, что это было бы слишком и усилием воли направил себя на кухню. Кофе давно не варился с таким тщанием. Порция молотого кофе была отмерена с особым усердием, за водой следили исключительно пристально, помешивали в изысканнейшем ритме. Но когда чашка была поставлена на стол, Всеволод стоял между плитой и столом и растерянно смотрел на нее, понимая, что совсем не хочет кофе. Он потянулся было за сыром, но передумал, взял чашку, присел на разделочный столик и уставился на улицу. Всеволод держал чашку с кофе у рта и смотрел, как на улицу высыпало все больше людей, скорее всего, спешивших на работу, и завидовал им. Кофе медленно остывал. Бабушки вели внуков в какой-нибудь детский сад, школьники сами пробегали в школу, их родители то ли стремились к ближайшей автобусной остановке, то ли садились в машины, по-всякому припаркованные перед домом. Двор пустел. Кофе остыл. Всеволод залпом выпил его, ставший горько-кисловато-бесвкусным, выдохнул и пошел в комнату. Позвонил Михаил и напомнил, что Всеволод должен не забыть позвонить в Москву, пожаловался на Алексеича, который ме-едленно вынимал из него кишки через задний проход, и пообещал позвонить попозже. Всеволод сидел на диване, телефон лежал перед ним на столе, рядом была выложена визитка с рабочими телефонами. Наконец Всеволод взял себя в руки. Набрал номер. Теплый, приятный и хорошо поставленный голос, четко артикулировавший слова, указал, куда позвонили и с кем говорят, и с профессиональным дружелюбием поинтересовался, какого звонят. Всеволод сглотнул и слегка осипшим голосом, чуть растягивая слова, чтобы скрыть волнение, представился и объяснил, кто он и зачем звонит. На удивление, голос секретарши зазвучал куда как искреннее, и она охотно предложила ему несколько вариантов времени. После окончания разговора он вытер вспотевшие ладони о брюки и долго еще сидел потом и вертел в руках телефон, стараясь не думать о том, что ему предстоит. А предстояло ему очень многое. Первое – разобраться с вещами. Второе – купить билет. Третье – заказать машину, чтобы перевезти вещи. С какой-то яростной радостью он принялся за разбор вещей. А позже можно и за билетом сходить. Во второй половине дня Всеволод неторопливо возвращался домой. Карман тяготил билет, взятый на пятницу. В этот день в одиннадцать часов ему предстояла встреча с генеральным директором той самой молодой динамичной и очень перспективной компании, в которой он начнет работать через две с небольшим недели. Он зашел в магазин, купил еды, помедлил у кафе, постоял в тени рядом с освещенным окном, долго колебался, зайти ли туда, и побрел домой. Вечер тянулся медленно. Книга была не самой интересной. Какао был слишком сладким. Вечер за окном был тусклым и невыразительным. Слишком похожим на его жизнь. Михаил хмуро рассказывал про этого ублюдочного гендира, который его кровь декалитрами пьет, гад такой. Всеволод слушал, молчал и потягивал чай. От спиртного он отказался наотрез. - И объясни мне, горемычному, где они дур таких берут. Не поверишь, мне жалко ей все отдавать, я же кровью и потом все создавал. Она же ни хрена не понимает, не поверишь. Ты понимаешь, ЧП вела и хвастается этим. Типа, какая разница, там могла и тут смогу. Там даже сложнее, знаешь ли. Честное слово, с Олечкой – два сапога пара. Зашибись им там будет, вместе в солярий ходить будут или куда там еще, все дела. Всеволод посидел, подумал и предложил: - Так оставался бы. - Что?! – немедленно вскинулся Мишка. – Что?!! Мил человек, да не охренел ли ты? Я как негр пахал, я как последний стрекозел в Москву летал, я как золотарь последний обтекал, когда к этим долбодятлам наши заявления относил, и все для того, чтобы вот так просто остаться?! Я что, похож на идиота? Всеволод кротко выслушал тираду, по окончании которой отпил чая. Снова посидел молча. - Ну так чего ты из-за них переживаешь? Если тебя вдруг начала мучить совесть, ну скажи Алексеичу, что он дурак, ее нанимая. Михаил хмыкнул. - И он мне скажет: а не пойдешь ли, мил человек, Михаил свет Евгеньич, в пешее эротическое путешествие? Или как вариант: если ты такой умный, так ищи мне нормального главбуха. И не уйдешь, пока не найдешь. – Он тяжело вздохнул. – Алексеич не дурак, да, но временами его клинит. Леночка говорит, что она вроде какая-то знакомая его жены, а жена его та еще сука. Кто их знает, что у них там за разборки. – Он вскинул глаза, посмотрел на визави, внимавшего ему с вежливым интересом, откинулся на спинку стула и издал короткий бодрый смешок. – Севка, ты урод, ты в курсе? Ловко ты стрелки перевел, скотин ты эдакий. Всеволод чопорно поджал губы и торжественно кивнул головой в знак согласия, салютуя чашкой. - У меня бездна достоинств. – Напыщенно произнес он. Михаил разулыбался, щедро показывая зубы и ослепляя все вокруг смешинками в своих ярких заметно повеселевших глазах. - А то я не знаю. И самое главное из них – твоя грандиозная скромность. - Ни в коем разе. Самое главное – мое искрометное чувство юмора. Мишка только хмыкнул в ответ. Он опустил глаза и потянулся за своей чашкой. На лице его играла тихая довольная улыбка. Весь четверг Всеволод тщетно пытался избавиться от навязчивой мелодии, прочно засевшей в голове. Чем бы он ни занимался, легкомысленная мелодия «Пора в путь-дорогу» пробивалась сквозь ритм будня, и Всеволод ловил себя на том, что даже подмурлыкивать начинал. Откуда песня взялась и почему именно эта песня, он не мог найти вразумительного объяснения. Регулярно одергивая себя и пытаясь перебить сироп песенки, он и музыку всякую разную ставил, чтобы выдавить ее из головы, но тщетно. Одно было во всей этой ситуации положительным: на борьбу с зудом мелодии уходило все внимание, и мысли о том, а что же дальше и как пережить завтра, его не особенно донимали. Вечер был тихим и спокойным, Мишка сослался на какое-то неотложное дело, которое нужно было делать именно вечером (блондинка или брюнетка? – лениво попытался сам с собой заключить пари Всеволод, но передумал: он не спросит, Мишка не расскажет), на улице было тихо, соседи вели себя незаметно. Книга была дочитана, на кухне прибрано. Всеволод выключил свет и задержался в дверном проеме, глядя за окно. Состояние у него было странным, полудремотным, реальность странно расплывалась, то утрачивая контуры, то вновь обретая. Думалось обо всем и ни о чем. Темнота за окном странно добавляла нечеткости мыслям и ослепительной резкости ощущениям, которые вызвали непонятное и томление внутри, которое непонятно было и неприятным и приятным одновременно. По телу пробежала дрожь, больше похожая на вибрацию, отозвалась зудом в кончиках пальцев и затаилась до следующего раза. Вроде ветер был сильным, контуры деревьев покачивались вразнобой, но странно согласно, осознание того, что там холодно и неуютно, а здесь тепло и сухо,вызвало благодарный отклик внутри. Мысли, почувствовав вольницу, сорвались с привязи и понеслись. Накатили все чувства, которые он глушил в себе все это время, все страхи, растерянность, неувереннось, добросовестно собираемые все эти долгие недели. И Всеволод стоял и в отчаянии смотрел на деревья, тихо шумевшие за окном, и выплескивал им все свое отчаяние: новое место, большой город, новые люди, которые не раз и не два наградят его пинками и оплеухами; Мишка наверняка найдет себе кучу малу новых знакомых, которые окажутся и полезней и важней, чем он, и он снова будет один, как до Мишки, как тогда, когда Мишки не было поблизости. И поездка эта завтрашняя, да еще в этот Вавилон всех городов, к человеку, который не может не быть альфа-самцом с железными челюстями и титановыми яйцами. По крайней мере все, что Всеволод про него разузнал, говорило именно об этом. Всеволод подошел к окну в темноте и прикоснулся к холодному стеклу кончиками пальцев, а затем прижал ладонь и прижался лбом, продолжая смотреть на деревья, которые все так же раскачивались, каждое на свой манер, создавая тем самым причудливый рисунок танца. Он стоял и смотрел на них, как будто ждал, что они дадут ответ на вопросы или будущее предскажут, но деревья только интригующе пошептывались и не обращали своего внимания. Не пора ли и честь знать, все равно ведь ничего не изменится, подумал Всеволод, отлепился от окна и побрел в ванную. Через пару часов можно было начинать собираться в дорогу, а в поезде можно было немного подремать под перестук колес. Дурацкое нервозное состояние не прекращалось, Всеволода потряхивал озноб, когда он ждал поезд, когда устраивался и готовил билет, потом, когда невидящим взглядом смотрел в окно, понимая, что не может сомкнуть глаз. Сделав над собой усилие, он потянулся за плеером и долго смотрел на плей-лист, с трудом переключаясь на простой и актуальный вопрос: что послушать. Задержав плеер в руках и задумчиво лаская его пальцами, Всеволод смотрел в окно, механически отмечая смену полей, кустарников и пролесков, напоминавших литографию. Наконец он встрепенулся и решил послушать «Сказки Гофмана». В тихой радости он наслаждался увертюрой, слегка покачивая головой в такт нежным хрустальным мотивам, и впервые за последнее время почувствовал себя успокаивающимся. Он даже смог прикрыть глаза и подремать и резко вынырнул из состояния дремы, когда поезд подходил к вокзалу. Перебежка к метро превратилась в то еще испытание. Людей было слишком много, они спешили, агрессивно разговаривая по телефонам или набирая сообщение, не обращали внимания на помехи в виде таких же деловитых людей и ловко уворачивались, не отрывая взглядов от своих коммов; возможности укрыться от них не было никакой. Всеволод занырнул в кафе, чтобы перевести дух, благо до собеседования оставалось достаточно времени, и смог выдохнуть с облегчением. Кофе оказался так себе, но передышка помогла ему хотя бы относительно перевести дух. Затем следовал еще один спурт, и перед ним нарисовались внушительные двери, перекрывающие вход в святая святых. Всеволод выдохнул, собрался и шагнул. Двери автоматически раздвинулись, и он неспешным шагом пошел к посту охраны, представился и объяснил цель визита. Ему вежливо-высокомерно указали на лифт и снова вернулись к очень важному занятию по рассматриванию мониторов. Всеволод выпрямился и попытался расправить судорожно ссутуленные плечи. Не получилось. Тогда он просто приподнял подбородок и еще плотнее сжал веки, надеясь хотя бы так сымитировать уверенность в себе. Лифт прибыл, Всеволод вошел, нажал кнопку этажа и попытался унять непроизвольную волну дрожи, пробежавшую по всему его телу. Убиваться по поводу ужасности предстоящего было слишком поздно, нужно пережить все с максимальным достоинством. Те секунды, которые он поднимался вверх, механически отмечая смену цифр на окошке с указателем этажей, успокоили его, глухая, ноющая, тянущая пустота внутри замерла и затаилась до поры до времени. В приемную он вошел с практически нетрясущимися руками. Личным секретарем самого главного босса оказалась зрелая ухоженная сдержанно и с достоинством одетая женщина. Когда она пожелала доброго утра, Всеволод, воспрянув духом, опознал тот теплый голос, звучавший вполне себе благожелательно и при непосредственном обращении. Взгляд его метнулся на бейджик на груди дамы, на котором он прочитал: Анна Владимировна, личный помощник. - Добрый день, меня зовут Всеволод Старицкий, мы уже говорили по телефону во вторник. У меня назначена встреча с господином Разумовским. – Ровно и вежливо произнес Всеволод, глядя на переносицу женщины. - Добрый день, господин Старицкий, - доброжелательно улыбнулась она. – Разумеется. Архип Тарасович сейчас занят, но к одиннадцати часам освободится. Вы можете пока подождать его. – Анна Владимировна кивком головы указала на рекреационную зону в нише; Всеволод посмотрел туда и согласно кивнул головой. – Не хотите чего-нибудь выпить? Чай, кофе? - Кофе. Черный. Без сахара. – Помедлив, отозвался Всеволод, пытаясь унять участившийся пульс. – Спасибо. Анна Владимировна улыбнулась. - Я приготовлю, – дала она понять, что Всеволод может пройти туда. Всеволод кивнул головой и подался назад. Повернув голову, он посмотрел, куда ему дальше идти, еще раз взглянул на Анну Владимировну, улыбнулся ей в ответ и, поблагодарив, пошел к креслу. Поодаль стоял гардероб с плечиками. Всеволод пристроил туда свою куртку, опустился в кресло и выдохнул. Пока жив. Пока все в порядке. Анна Владимировна задумчиво посмотрела вслед Всеволоду. Мальчик явно чувствовал себя не в своей тарелке. Скорее всего, он очень замкнутый тип и не самый общительный, просто диво, как они с Шабановым друг друга нашли. У него и общительности, и открытости явно на двоих хватает. И совершенно шальная мысль посетила ее голову: а ведь они отличные напарники, даже визуально: где один крепкий, второй изящный, где один темный, второй светлый, где один стремится вперед, второй стремится остаться сзади. Но оба они удивительно располагали и были какими-то... Анна Владимировна поднялась и пошла делать кофе. Надежными. Слово, не самое употребительное в современной жизни вне рекламных слоганов, подходило им обоим. Кажется, Архип Тарасович сделал отличный выбор. Ничего удивительного, что Шабанов так настаивал на том, чтобы Всеволода тоже приняли. Скорее всего, он знал, за что сражался. Анна Владимировна с легким интересом смотрела, приближаясь ко Всеволоду с кофе, как он, заметив ее приближение, встал и сделал шаг в сторону. Совершенно старомодное действие: мужчина не сидит в присутствии женщины – и не осознаваемое. Она улыбнулась, поставила поднос на столик и сказала: - Ваш кофе. Я приглашу вас, когда Архип Тарасович освободится. - Спасибо. – Отозвался Всеволод. Он смотрел, как Анна Владимировна идет к своему месту, посмотрел на небольшой поднос с маленькой изящной тонкостенной чашечкой, снова сел и наклонился вперед. Кофе пах. Кофе пах кофе. Кофе пах замечательным кофе. Всеволод взял чашку, поднес ее к носу, вдохнул запах и откинулся назад, слегка расслабляясь. Он прикрыл глаза, еще раз насладился насыщенным горьковатым и слегка пряным ароматом и сделал первый глоток. Кофе был крепким, насыщенным, но не имел резкого и ярко выраженного жженого запаха, на который так часто можно было напороться. Всеволод не удержался и чуть отнес от себя чашку, чтобы получше рассмотреть ее. Очевидно, она была фарфоровой, слегка темнеющей из-за кофе, просвечивающего сквозь стенки. Всеволод повертел ее в руках, усердно концентрируясь на рассматривании. Затем он сделал еще один глоток и продолжил рассматривать чашку. В такой кофейно-фарфоровой медитации прошло пятнадцать минут. Кофе удачно закончился непосредственно перед тем, как к нему подошла Анна Владимировна и сказала: - Архип Тарасович готов вас принять. Всеволод, встречавший ее пристальным взглядом своих нечитаемых темно-серых глаз, согласно кивнул и, поставив чашку на блюдце, встал. Она ободряюще улыбнулась и пошла в направлении к двери с бронзовой табличкой «А.Т. Разумовский». Самый главный босс совершенно беспафосно шел по направлению к двери, когда туда вошел Всеволод, пропускаемый вперед Анной Владимировной. Она сама на секунду задержалась у двери. Разумовский сказал: - Благодарю вас, Анна Владимировна. Она кивнула и закрыла за собой дверь. - Добрый день, Всеволод Максимович. Рад познакомиться с человеком, о чьих профессиональных качествах так высоко отзывался ваш друг. Всеволод упорно смотрел на отливавший матовым шоколадом галстук и не мог найти в себе сил, чтобы поднять на него глаза. С каким-то облегчением он увидел, что Разумовский протягивает руку, и пожал ее. Пожатие оказалось крепким и коротким. - Добрый день, - скованно отозвался Всеволод. Разумовский сделал шаг назад и, чуть прищурившись, внимательно посмотрел на Всеволода Старицкого, о котором соловьем заливался этот Шабанов. Опрятный молодой человек, бесспорно. Очень чистенький, в идеально выглаженной одежде, с ухоженными руками и ногтями. С тщательно расчесанными и все равно лежащими в беспорядке светло-светло-русыми волосами, на солнце скорее всего отливавшими в рыжину. С узким бледным лицом, на котором сейчас яркими пятнами выделялись скулы. С глазами, упорно смотревшими ниже его подбородка, и упрямо же сжатыми губами. Весь напряженный и только что не вибрировавший, как перетянутая струна. Разумовский еще раз прошелся взглядом по его лицу с высоким бледным лбом, небольшими чуть рыжеватыми бровями и длинными разрезами глаз, цвета которых он так и не мог увидеть, рельефным скулам с лихорадочным румянцем на них, впалым щекам и небольшому упрямому подбородку, еще раз вернулся к плотно сжатым небольшим, даже на взгляд твердым бледно-розовым губам, поласкал взглядом стройную шею, туго охваченную воротником рубашки, и посмотрел на все еще опущенные глаза. Ну, посмотрим, что ты за тип, Всеволод Старицкий. - Хорошо добрались, Всеволод Максимович? – стараясь звучать как можно более дружелюбно – не самая простая задача, учитывая и его натуру и то, сколько времени он руководит, читай: приказывает – произнес Разумовский. Всеволод сглотнул, с ужасом поняв, что у него пересохло горло. Тем не менее он, кашлянув, произнес глуховато, но внятно: - Да, спасибо. - Как насчет кофе или чая? Воды? - Воды, – хрипло отозвался Всеволод, с отчаянным спокойствием чувствуя, как запылали кончики ушей, и думая, что ему тут работать явно не светит. Этот урод самоуверенный его сожрет с потрохами и не подавится. И не нужны ему мямли навроде его. - Да вы садитесь, Всеволод Максимович. Всеволод поднял глаза, недоумевая по поводу явно интимных ноток, зазвучавших в голосе самого большого босса, и напоролся на светло-голубые глаза, с живым интересом изучавшие его. Разумовский жадно вглядывался в его глаза. Что он там увидел, непонятно, но, видимо, удовлетворившись, он произнес это все так же дружелюбно и располагающе, пропуская в свой богатый баритон смутно откровенные нотки. Всеволод с огромным трудом сдерживал себя, чтобы не отпрянуть как можно дальше, а то и сбежать в ужасе, как викторианская девственница при виде Байрона какого-нибудь. Всеволод пошел к дивану и замер в растерянности: он всегда выбирал для себя кресла либо стулья, жутко не любя, когда кто-то сидел рядом с ним, и это уже было похоже на рефлекс, но тут-то в кресле наверняка будет сидеть хозяин, так что только диван. Скорее даже софа, небольшая, явно двухместная и очень удобная. Всеволод сел на нее, плотно сжал колени, скрестил щиколотки, сцепил руки и опустил их на ноги. Разумовский не спешил с водой. Он с огромным интересом наблюдал, как Всеволод замер перед креслом, затем медленно двинулся к софе и опустился на нее, передвинул ноги, сжал руки до судороги в плечах и отрешенно уставился перед собой. У него был очень красивый профиль. И туалетная вода – едва уловимый запах, кажется, пряноватый и древесный, невызывающий и неагрессивный. - Ваша вода, - сказал Разумовский, ставя стакан на стол и усаживаясь в кресло. Всеволод посмотрел на стакан, на него и сказал: - Спасибо. - Пожалуйста. Господин Шабанов сумел убедить меня, что вы окажетесь достойным приобретением для моей компании. Всеволод повернул голову и недоуменно посмотрел на него. - Судя по его отзывам, вы отлично справляетесь с любой работой, связанной с бухгалтерией. Думаю, что надежный человек, занятый в этой сфере, не помешает любому предприятию, не так ли? Разумовский с легкой улыбкой следил за тем, как Всеволод тянулся к стакану с водой. Рука его заметно подрагивала, но стакан он взял достаточно твердо. Она была красивой, с небольшой узкой ладонью, гибкими длинными пальцами и совершенно восхитительными овальными ногтями, ни крупными, ни мелкими, отполированными, маняще поблескивавшими в свете ярких ламп. Судя по всему, запястья у него тоже были узкими, а судя по пожатию руки – сильными. А еще у него прелестнейшим образом розовели кончики ушей. Разумовский любовался им и не особо скрывал этого, все думая, как он на это реагирует. Всеволод не реагировал. - Разумеется, - сказал он, отставляя стакан. Это действие Всеволода странным образом успокоило, и он взглянул на Разумовского, на пару бесконечных секунд задержал взгляд на его лице и опустил глаза. Привлекательный мужик, черти его раздери. Привлекательный. С коротко стриженными каштановыми волосами; и что-то было в том, как они лежали на черепе, что ненавязчиво шептало о том, что стоит такая незаметность и ненавязчивость куда больше, чем Всеволод в год на диски тратит. С крупными чертами лица, естественным загаром и мускулистой шеей. И глазами, которые не хуже микроскопа патологоанатома изучали его. Рука, ранее державшая стакан, опустилась на другую, и они снова сжались в замке, да так, что костяшки побелели. Разумовский пугал Всеволода, пугал своей мощной аурой, тем, как выразительно излучали охотничий интерес его глаза, как самоуверенно изгибались губы и как чарующе звучал его голос. Даже то, как его рука лежала на подлокотнике кресла, едва уловимо поглаживая его, было слишком красноречиво чувственным, чтобы остаться незамеченным. Впервые за все время, которое Всеволод преданно готовился к переменам, к которым его вынудил (как всегда, стервец этакий, неймется ему!) Михаил, Всеволод задумался о том, что ему стоит уносить ноги, пока цел, и бежать до какого-нибудь там Южного Полюса, зарыться в снег и не отсвечивать. Все его нутро вопило о грядущих проблемах со светло-голубыми глазами. А Разумовский, деланно не замечая напряженности Всеволода, рассказывал ему о компании, о своем видении, задавал вопросы, с интересом выслушивал ответы и все так же самоуверенно улыбался, изучал Всеволода и чувственно ласкал кожу, которой был обтянут подлокотник его кресла. - Ну что ж, - наконец сказал он, быстрым движением отодвинув манжету рубашки и взглянув на часы на запястье, - думаю, пора нам закругляться. Благодарю вас за содержательный разговор и выражаю надежду, что мы сработаемся. Он встал и протянул руку Всеволоду. Тот, замешкавшись было, потом все же пересилил себя и пожал ее. Разумовский слегка задержал его руку и коротким чувственным движением большого пальца погладил ее тыльную сторону. Это было настолько неожиданно, что Всеволод не сразу убрал руку. Наконец Разумовский отошел в сторону и попрощался. Всеволод ответил механическим «До свидания» и отметил, выходя, что он берется за телефон. В прихожей Анна Владимировна разговаривала, и судя по всему, с Разумовским. Всеволод тихо пошел за своей курткой. Когда он вышел и подошел к ее столу, чтобы попрощаться, она сказала: - Всеволод Максимович, Архип Тарасович просил меня передать вам, что в нашем здании расположено очень неплохое кафе для сотрудников, где вы можете пообедать. Я как раз собираюсь туда и могу проводить вас. Всеволод растерянно смотрел на нее, теребя в руке собачку молнии. Анна Владимировна встала, подошла к нему и взяла его за руку. - Мы запишем это на представительские расходы. – Сказала она и потащила его к выходу, про себя удивляясь тому, насколько мальчик прелестно стеснителен. Во время обеда она убедилась, что мальчик прелестно очарователен, а когда они прощались, она думала, что Сева совершенно и потрясающе мил. Дорога домой Всеволоду особо не запомнилась. На вокзале в практически бывшем родном городе его, к величайшему удивлению, ждал Михаил.