Рапсодия на темы

Светало. Медленно. Робко. На фоне обильного уличного освещения рассвет казался особо неказистым, будучи не в силах сравниться расцветкой с ослепительно яркими огнями реклам. Всеволод лениво думал о том, что не мешало бы ночные шторы поплотнее завести, следя за тем, как бледные отсветы дневного света постепенно отвоевывали потолок у ночной тени. Непривычный гул неспящего города здорово достал за ночь. В который раз Всеволод подумал о том, что Мишка, сволочь такая, замечательный друг, но какого лешего он его в эту авантюру втравил? За десять минут до того, как должен был прозвонить будильник, Всеволод сидел на кровати, скрестив ноги в щиколотках и опираясь на спинку, обреченно смотрел в окно и думал, что если бы он в своем Затеряйске остался простым счетоводом, то в полной мере наслаждался бы тихими и темными ночами и предельным минимумом людей. Он отключил будильник, подержал его в руке, отложил в сторону и встал. Комната была непривычно теплой. Даже удивительно: в сызмальства привычных действиях по быстрому надеванию стылой одежды не было необходимости. Всеволод растерянно осмотрелся, пытаясь худо-бедно восстановить привычный алгоритм. Вроде получилось. Он натягивал шапку, включал плеер, выбирал что-нибудь легкое, не особо останавливаясь на своих действиях, но что-то диссонировало в привычной картине. Что-то вполне определенное –прихожая значительно больше, чем та, к которой он привык, и сознание того, что в ней будет висеть одежда и стоять обувь, ему не принадлежащая. Эта неприятная мыслишка не тревожила его, но еле заметно ныла на заднем плане. И это нытье раздражало Всеволода куда больше, чем он сам себе готов был позволить. Относительно чистая лестница. Мощная входная дверь, которая работала. Всеволода встретил гул города. В наушниках звучали вальсы Шопена, которые обычно способны были настроить его на умиротворенный лад, но и они оказались беспомощными в это утро. Он сглотнул внезапно наполнившую рот слюну, напряг плечи, встревоженно оглянулся, оказавшись слишком неготовым к такому количеству людей, и сделал первый робкий шаг. Понадобилось три минуты и метров сто пятьдесят неспешной прогулки, чтобы понять: до него никому нет никакого дела. По нему скользили беглые равнодушные взгляды и возвращались на экраны смартфонов или еще какой хрени либо продолжали разглядывать витрины и табло. Всеволод выдохнул с облегчением и потрусил в сквер, уже более деятельно убеждаясь, что москвичей трудно удивить простой пробежкой. Вальсы снова заиграли тончайшими нюансами и нежнейшими красками, вызывая желание подмурлыкивать им. Погода была очень даже неплохой для зимы, по крайней мере небо было ясным и голубовато-серым. Ноги мерно отталкивались от земли, дыхание удачно отзывалось на трехдольный размер и радостно вырывалось небольшими облачками на морозный воздух. Сквер оказался не очень большим, но вывел к тихой улочке. Всеволод сбавил темп, а потом и вовсе замедлил его. Внимание привлекла булочная, из которой восхитительно пахло свежим хлебом. Он остановился чуть поодаль от двери, принюхиваясь к запаху, призывно щекотавшему ноздри, а затем, поколебавшись, заглянул вовнутрь. На пороге он сдернул с головы шапку и вынул наушники из ушей. Внутри было тепло и уютно. Дородная тетка в белоснежном накрахмаленном сюртуке ловко выкладывала свежеиспеченный хлеб на полки. - Здравствуйте. – постарался звучать как можно более непринужденно Всеволод. Тетка бросила на него взгляд через плечо. У нее были теплые темно-карие глаза и исключительно улыбчивые щеки. Всеволод замер у входной двери, с любопытством рассматривая поддоны с хлебом и жадно втягивая ноздрями восхитительный теплый и уютный аромат. - И тебе не болеть. – охотно подмигнула ему тетка и заулыбалась. – Из какого совхоза в наш колхоз? Всеволод растерянно моргнул. - У тебя на лице написано большими буквами: третий час в этом вавилоне. – даже голос у нее, и тот был округлый и уютный, грудной и мягкий. Она повернулась к поддонам, поскидывала все остальное и отнесла поддон в подсобку. Всеволод, чувствуя себя наглым агрессором, просто-таки гунном, подошел поближе к прилавку, чтобы получше рассмотреть ассортимент. Он внимательно изучал надписи на этикетках. Тетка вышла, стала напротив него, скрестила руки на груди и величественно спросила: - Чай, кофе, потанцуем? Всеволод смотрел на нее, вытаращив глаза. А она приподняла брови и снисходительно ждала ответа. Всеволод приоткрыл было рот, чтобы ответить, и снова закрыл его. - Чаю налить, бегун? У меня свежий заваривается. Всеволод кашлянул, прочищая горло, и суховато поинтересовался: - Это ваша стандартная услуга, или я один такой уникальный этой чести удостаиваюсь? Тетка издала грудной смешок и заразительно улыбнулась. - Ну не дуйся, ребенок, не дуйся. Так будешь чай? Всеволод захлопал какими-то непонятно сухими глазами и сглотнул. Тетка сказала: - Пошли, компанию составишь. Все равно в ближайшие два часа если сюда кто и придет, то полторы чопорных бабки. А я не дура, чтобы от компании такого знойного мужчины ради этих перечниц отказываться. – она протянула руку к нему и отступила, чтобы он мог войти. Всеволод поколебался и прошел. Тетка легонько толкнула его в спину, мол, пошевеливайся, и прошла следом. Всеволод был усажен на старый стул, на котором лежала вытертая подушка. Перед ним была поставлена стандартная рекламная кружка непонятно-грязного «веселенького» цвета со слоганом какой-то страховой компании и выставлена розетка с конфетами. Тетка величественно опустилась на стул, стоявший напротив открытой двери, чтобы отслеживать все происходящее в торговом помещении. - Меня тетя Лида зовут. А тебя как, антилоп? – спросила она. Радушная улыбка отсвечивала в морщинках ее глаз, уголках рта, голосе и даже пышной груди. Всеволод непроизвольно пожал плечами и послушно отозвался: - Всеволод. - Эх ты, не простой казак, а Всеволод, - хмыкнула тетка. – Ну и за каким счастьем ты сюда приехал, Всеволод? Он пожал плечами, явно не зная, что ответить, и опустил глаза на кружку. - Не страшно? Всеволод вскинул на нее глаза. Тетка отреагировала на его недоуменный взгляд добродушным смешком, зародившимся где-то в глубинах ее необъятной груди и подсветившим теплые глаза лукавыми искорками. - Ну точно антилоп. Ты пей чай-то, Всеволод. Он послушно взялся за кружку. Чай тоже был каким-то уютным и мягким, хотя и крепким, и отдавал чабрецом и липой. Через пятнадцать минут тетя Лида выудила из него название города, в котором он родился, возраст, семейное положение и любимые занятия. Сама она была в меру говорливой, но рассказывала не особо много, а больше переходила от одного вопроса к другому и при этом так заразительно улыбалась и подшучивала и над скованностью Всеволода и над его манерами домашнего мальчика, что он начал охотно отзываться смущенной улыбкой. - Ну и как тебе город? – дружелюбно спросила она, поставив локоть на стол, подперев его грудью и опустив на ладонь щеку. Всеволод пожал плечами. - Я всего ничего здесь, не знаю. – обтекаемо отозвался он. - Ну, мил человек, новое место либо нравится, либо не нравится. Все эти полутона от лукавого. Страшно тебе тут? Всеволод опустил глаза и задумался. - Да не очень. – помедлив, признал он. – Шумно и суетно. – он передернул плечами. - Нормально. Тетя Лида улыбнулась, но как-то загадочно. - Ну вот и хорошо. Ты ведь неподалеку живешь? – она дождалась утвердительного кивка и продолжила. – Ну так не забывай старую тетку, радуй ее, заглядывай. - Конечно, - с улыбкой отозвался Всеволод. – Спасибо вам за чай. Тетя Лида выпрямила спину и очень выразительно выговорила округлым, грудным, слегка вибрирующим и даже чувственным голосом: - На здоровье, на здоровье. Хлеб-то я частью сама пеку, но два раза в неделю. Это-то из городской пекарни, а свое всяко лучше. Так что приходи во вторник да в пятницу. Отвалю от щедрот своих. Всеволод согласно кивнул головой и встал. Взявшись рукой за шапку, он помял ее в руках и сказал: - Обязательно. Обратный путь оказался коротким, или Всеволод его не заметил. С каким-то наслаждением он вслушивался в торжественный финал «Садко» и удивительное контральто Нежаты и улыбался. Под славословия бежалось особенно легко, и даже обилие людей на улицах не в силах было испортить его настроения. Дом он увидел, но не сразу признал за свой, а потом долго вспоминал, какой подъезд. Затем он поднимался на свой этаж по непривычно непахнущей лестнице. Ему навстречу сбегал парень, с которым Всеволод механически поздоровался. Парень осмотрел его артистично распахнутыми глазами, долженствующими, очевидно, выразить исключительное недоумение, но сделавшими его слишком похожим на недокормленного и невыспавшегося совенка, и пронесся мимо особенно резво, очевидно, оскорбленный этим плебейским непотребством. Перед дверью, которой предстояло стать родной, Всеволод замялся, не желая входить в необжитую квартиру, но и оставаться на лестничной площадке было не совсем разумно. Кроссовки, оставшиеся на диво чистыми, были отставлены в сторону, Всеволод пошел было в ванную, но остановился и еще раз осмотрел прихожую. Он обратил внимание на одну вещь, которая не бросилась в глаза раньше утром: Мишкиных куртки и ботинок, в которых он был, отбывая к своей тетке (ну или кто там у него за нее сошел), не наблюдалось. Всеволод стоял посреди прихожей и в очередной раз обводил ее глазами. Потом, поколебавшись, он прошел к Мишкиной комнате и постучал. Не дождавшись никакого ответа, он постучал еще раз. То, что Михаил был совой, он отлично знал, страдая от полуночных посиделок и зная, что утром его бесполезно будить рано. Но тишина в комнате была подозрительно неживой. Набравшись дерзости, он приоткрыл дверь, кашлянул, чтобы еще и таким способом обозначить присутствие, заглянул и с каким-то мстительным удовольствием отметил, что комната действительно была неживой. В ней только и было, что куча мала вещей при полном отстутствии их хозяина. Всеволод осмотрелся, хмыкнул и пошел в душ. В полдень все, что должно, было разобрано. Всеволод по здравом размышлении решил пойти на бесконечные жертвы и попробовать чего-нибудь приготовить, не только съедобного, но и вкусного. Осмотрев провизию, Всеволод задумался. Поколебавшись, он решился на макароны по-флотски, благо, для них не так уж и много всего надо, да и мастерства особого они не требуют. Но было все равно непривычно готовить не только на себя. И не так уж и неприятно. А еще его терзали смутные подозрения, что корыстолюбивый и эгоистичный Михаил Евгеньевич с огромным удовольствием спихнет еще одну часть обязанностей на него, причем так ловко, что Севка его еще и благодарить будет. Не впервой ведь. Для того, чтобы в соответствии с задумкой это было не только съедобно, но и вкусно, Всеволод обратился ко всезнающему гуглу. Подумал. Пофильтровал информацию и решил, что погорячился и сильно переоценил свои кулинарные таланты. Макароны сварить – не самая большая наука, но есть многое на свете, друг Горацио. Поэтому вполне достойно настоящего мужчины честно и без претензий признать, что то, что он собирается приготовить, будет съедобно, и хватит. Всеволод задумчиво перелистывал страницы какой-то невразумительной книги из новомодных, когда пред его ясны очи предстал изрядно уставший и донельзя довольный господин Шабанов собственной персоной. Лениво поздоровавшись и зевнув, он плюхнул на стол пакеты с какой-той едой на вынос, принюхался и сказал: - Ты жрать приготовил? Слушай, золотой ты мой, какой же ты молодец! Я быстро в душ, и можно будет приступать. Всеволод не пошевелился как-то отреагировать: Михаилу его реакция явно была не очень необходима – его манил душ. Макароны успели остыть. Всеволод сделал себе еще чая и почти успел выпить его, стараясь думать исключительно о книге либо каких других мелочах и ни в коем разе о том действе, что происходило непосредственно за стеной. Например, на голодный желудок можно и дубовой коры поесть. Ели же люди в войну ольховую кору и сушеную крапиву. И наверняка не думали о том, чтобы завалить ближнего на ближайший сеновал, ну или чтобы их завалили, кому как больше нравится. Или, например, за окошком солнышко типа светит и даже слегка греет. С жаром щек ни разу не сравнить. Они-то так и пышут. А этот гад еще петь вздумал, чтобы не забыли его, урода. Можно опять же интегралы посчитать. Или повспоминать новые Постановления. Уж они-то любое либидо охолодят. Чисто гипотетически это, может быть, и действовало, но на поверку не очень. Либидо буйствовало и попутно активизировало воспоминания о том, что Мишка буквально в конце августа гонял на Ибицу, вернулся затраханным (в переносном и прямом смысле этого слова), но тем не менее чуть ли не дочерна загоревшим и рассказывал в курилке, что очень усердно не забывал за клубами, чужими спальнями, просто диванчиками в закутке и прочая, что там и море есть, как он по корешку выдирал из своей совести чертополох стыдливости, зарулив на нудистский пляж и только что не рвался стянуть брюки, чтобы показать, что задница у него тоже загорела. Мужики тогда ржали: Мишка умеет рассказывать. Что становилось с Севкиными зубами, лучше не вспоминать; он даже удивился, что они остались целыми и даже кусочка от них не открошилось. Из ванной перестал доноситься шум воды; Всеволод начал расставлять тарелки и раскладывать приборы, искренне надеясь, что Михаил слишком устал, чтобы обратить внимание на свое ближайшее окружение и на его чрезмерно скованное поведение. Михаил вышел из ванной в домашних брюках и босиком, вытирая голову. Всеволод бросил беглый взгляд на него и бесконечно пожалел об этом. - Слушай, а квартира-то теплая, да? – беспечно сказал он, прошелся полотенцем по шее и плечам и зевнул. – Ну что, давай за обед, что ли приниматься? Всеволод сидел за столом, заранее расположившись затылком к окну. Во избежание. Чтобы лишней информации со щек не считать. И стол удачно скрывал все, что ниже талии, потому что скрывать было что. И изо всех сил старался казаться равнодушным. Михаил провел рукой по лицу, потер глаза и сказал: - Ну, чем Бог послал? Всеволод хмыкнул, получилось ничего так, небрежно. Про себя он подумал, что не мешало бы по картам такой маршрут пробежек составить, чтобы он раза в два увеличился и все под горку, может, тогда сил на дурные мысли не останется. А еще задуматься о закаливании. Тотальном, под холодным душем, раз восемь в сутки хватит... наверное; интересно, он закалится и будет здоров аки лось или воспаление легких подхватит? А еще он понял одну дурацкую вещь: он выбрал на редкость неудачное место. Михаил сидел перед ним с голым торсом, что явно не добавляло спокойствия, и Всеволод мог воочию убедиться, что загар с Ибицы очень и очень стойкий и окрашивал Мишкину кожу в совершенно дивный оттенок лесного меда. Кожа его так многозначительно облегала бугры на предплечьях и натягивалась на груди и прессе, словно хвасталась своим темно-золотым тоном. Кое-что, правда, не менее многозначительно на ней темнело неровной формы лиловыми пятнышками. - Тетка-то у тебя страстной штучкой оказалась. Видно, здорово радовалась, что любимого племянничка увидит. – отстраненно заметил Всеволод, с интересом рассматривая засосы, в изобилии рассыпанные по ключицам. Михаил хмыкнул, отложил вилку и повернулся к нему спиной, бросив при этом многозначительный взгляд через плечо. На спине красовались царапины. - Завидуй молча, ханжа, - нагло заулыбался он, бесстыдно демонстрируя белые зубы. Всеволод не сдержал смешка. Михаил томно потянулся, размял шею и вернулся к прерванному обеду. Всеволод взмолился, чтобы он не заметил, как закаменела его рука, настолько неприличными показались ему маневры Михаила. Не настолько, разумеется, как его собственная реакция на них. Потом Михаил потянулся к плите, чтобы сделать себе кофе. Всеволод лениво ковырялся в своей тарелке, найдя в себе достаточно сил, чтобы сохранять на лице привычную невозмутимость. - Тебе кофе сделать? – бросил ему Михаил. - Сделай. – подумав, отозвался Всеволод. Они долго пили кофе, молча каждый о своем. Всеволод откинулся назад и оперся спиной о подоконник. Михаил подался вперед и оперся локтями о стол, разглядывая что-то на столешнице. Солнце дружелюбно светило за окном. В комнате было светло и тепло. Выпив кофе, Михаил встал и начал составлять в мойку посуду со скорбным лицом. Всеволод с любопытством наблюдал за ним. Михаил бросил на него вороватый взгляд, напоролся на насмешливо блестевшие глаза и сурово поджатые во избежание издевательской улыбки губы, выдохнул сквозь зубы, оперся одной рукой о разделочный столик, а вторую пристроил себе на поясницу. - Слушай, я понимаю, я наглая эгоистичная тварь, но давай ты еще и посуду помоешь, а? – обреченно спросил он, жалобно глядя на Всеволода. – Ну не люблю я это мокрое дело. Мама если хотела меня наказать, так заставляла это делать. Ну пожа-алуйста! Всеволод, не скрываясь, широко улыбался. - Готовить будешь? – предложил он. Михаил тяжело вздохнул и отвернулся к мойке. Рука его потянулась к крану, застыла в воздухе. - А еще варианты? – хмуро спросил он. - Уборка. Но тогда она на тебе вся. Михаил вздохнул так драматично, что будь он актером, ему за один бы этот вздох можно было Оскара давать, но тут же, испортив весь эффект от античной трагичности и модернистской безысходности сего действа, покосился на Всеволода. Тот был к его ухищрениям более чем привычен и флегматично потягивал кофе. - Я могу за продуктами ходить. – печально сказал Михаил. - Ты и так ходишь. Михаил повернулся спиной к мойке, сложил руки на груди и глубокомысленно устремил взор вдаль. Всеволод беззастенчиво им любовался, зная, что Мишка сейчас прикидывает плюсы и минусы и пытается найти компромисс между не до конца убитой совестью и цветущим пышным цветом эгоизмом, не обращая никакого внимания на бренный мир в непосредственной близости. Михаил снова драматично вздохнул и сказал: - Ты черствый, бездушный, бессердечный сукин сын. Всеволод лениво отсалютовал ему кружкой. - Уборка так уборка. – скорбно сказал Михаил. – Но кухню ты сам убираешь. В конце концов это твоя юдоль, и мешать тебе БЕЗРАЗДЕЛЬНО, - Михаил очень выразительно посмотрел на Всеволода, особо подчеркнув это слово, - царствовать на ней я не смею. Всеволод торжественно кивнул в ответ. Михаил не менее торжественно тряхнул головой и величественно удалился с кухни. - Полотенце захвати! – крикнул ему вслед Всеволод, широко улыбаясь. Михаил заглянул в кухню, увидел откровенно потешающегося Всеволода, подмигнул ему, улыбнулся в ответ и был таков. В широкой улыбке смысла больше не было, но, когда Всеволод медитировал над остатками кофе, еле заметная уютная и снисходительная усмешка все-таки пряталась в самых уголках его рта. Всеволод сдержал свое обещание и увеличил пробежку чуть ли не вдвое, по крайней мере, в два фортепианных концерта он уложился. На обратном пути он заглянул к тете Лиде, но уже и с коммерческим интересом. Она отобрала ему продукт получше, предложила чаю, от которого Всеволод вежливо отказался, сославшись на дела, истребовала обещание заглядывать и просто так, а не только по нужде, и переключилась на других покупателей, коих на сей раз хватало. Вроде как значительное увеличение пробежки подействовало. Дурные мысли если и посещали его умную голову, то сильно скудно. Мишка, разгуливавший по дому босиком, в домашних брюках и старой и исключительно выстиранной и от этого мягкой и слишком откровенно льнувшей к телу фуфайке, если и пробудил его либидо, то на совсем короткий срок. Оно зевнуло, послало хозяина, куда Макар телят не гонял, и снова погрузилось в крепкий сон. Понедельник – день тяжелый, это да. Михаил был безжалостно разбужен, неинтеллигентно послал его по небезызвестному пешему маршруту, но таки сел на постели и на данный момент плескался в ванной. Бутерброды, сделанные в двойном размере на две морды лица и на всякий случай, были упакованы. Всеволод был тщательно выбрит, не менее тщательно причесан и сейчас рассматривал художественно беспорядочное воронье гнездо на своей голове, которое упорно избавлялось от тирании расчески, в стекле дверцы кухонного шкафа. Ножницы были при разборе вещей украдкой заныканы в ящик тумбочки, стоявшей в его комнате, и манили к себе на фоне устрашающих мыслей о парикмахерской. Можно было испросить совета у Мишки, но это наверняка бы вылилось в хождения по мукам. Всеволод с содроганием вспомнил одно такое: Мишка поволок его к какому-то супермастеру, который разохался-разахался, принимаясь за волосы, и простейшую процедуру превратил в застенки инквизиции в отдельно взятом кресле. Михаил, бесконечно уверенный в безупречности и идеальности своего видения Севкиной прически, коршуном следил за действиями мастера, осыпал его советами и требовал совершенно ужасных процедур, от одного называния которых на спине Всеволода выступал холодный пот. По окончании экзекуции Михаил рявкнул на Всеволода, потянувшегося было за деньгами, заплатил, построил глазки кассирше, одобрительно осмотрел прическу и, важно надувшись от осознания основательно исполненной дружеской услуги, пошел на выход. Всеволод не рискнул еще раз посмотреть на тот бедлам хорошего вкуса, обосновавшийся на его голове, и следующий раз собрался с духом и попытался оценить его дня через три, с облегчением думая, что он обрастает на три счета, иначе ходить бы ему модельной походкой еще энное количество времени. Михаил порывался еще пооказывать дружеские услуги, но Всеволод коварно брался за ножницы каждый раз или, очертя голову, бросался к ближайшему парикмахеру, когда Мишка вспоминал об этом своем намерении. Мишка ругался, возмущался, но постепенно остыл и позволял Севке творить безобразие, бурча что-то неодобрительное время от времени. Но это было там. А тут, наверное, придется делать над собой усилие? Всеволод опустил глаза и переместился к столу. Михаил выскочил из ванной и понесся одеваться. Можно делать кофе. - Ну, понеслись? – сказал Михаил по окончании завтрака. Всеволод коротко кивнул головой в ответ. На улице было холодно, но сухо. Небо лениво розовело на востоке, снисходительно поглядывая на нездорово-желтые на его фоне огни фонарей. Снег сыпал с неба искристой крошкой, бодро поскрипывал под ногами и оптимистично посверкивал на столбах, мусорных урнах и выступах на стенах зданий. До начала рабочего дня оставалось достаточно времени – Михаил настоял на том, чтобы выйти пораньше – и можно было не спешить. Они шли молча; Михаил весь предыдущий вечер строил планы, рассказывал, прикидывал и обдумывал, Всеволод молчал, пытаясь унять сосущую пустоту дурных предчувствий внутри – а больше говорить было не о чем: в бледном утреннем свете все задушевные ночные разговоры приобретали совершенно иной коленкор. Михаил готовился к лавине информации, собираясь с силами не хуже иного гладиатора. Всеволод безуспешно пытался думать о работе. Воспоминания о подозрительно ласковых пальцах навязчиво напоминали о себе, как и необъяснимо теплый взгляд светло-голубых глаз. Одно утешало: простой счетовод, да пусть и аудитор не должен был сталкиваться с высшим начальством слишком часто. По крайней мере, на это была вся надежда. Она не оправдалась: высшее начальство собственной персоной стояло в огромном холле и о чем-то переговаривалось с сотрудником службы безопасности. Увидев их, входящих в здание, высшее начальство поблагодарило охранника, кивком головы отпустило его и направилось неспешной походкой к Михаилу со Всеволодом. Глаза его – и в этом Всеволод был абсолютно уверен, и списать на иллюзии, на который так гораздо искусственное освещение, никак не получалось – угрожающе поблескивали. Дойдя до них, Разумовский вежливо и доброжелательно улыбнулся, пожал руки, причем чуть жестче, чем тогда, в первый раз, задержал взгляд на Всеволоде и начал интересоваться, как они обосновались, не слишком ли их напряг переезд и прочая чепуха. Всеволод чувствовал себя исключительно скованно, а внутри царил полный раздрай: к сосущей пустоте и ожиданию дурных предчувствий добавилось угрюмое отторжение харизматичности и властности, которые мегатоннами излучал Разумовский. Михаил бодро поддерживал разговор, Всеволод натянуто улыбался, молчал, на вопросы, обращенные к нему, отделывался односложными ответами и упрямо смотрел поверх плеча Разумовского, избегая встречаться с ним взглядом, которого тот искал, не слишком откровенно, оставаясь в рамках приличий, но настойчиво. Михаил изо всех сил старался оставаться куртуазным, но напряжение, исходившее от Всеволода, можно было резать бензопилой и продавать оптом. Нервозность передалась и ему, и когда Разумовский пригласил их обоих (как его челюсть осталась на месте, Михаил не знал, но восторженно себя похвалил и пообещал выписать премию в размере тройной недельной нормы сладкого) на кофе на обеденном перерыве, он согласился с неожиданной даже для себя самого суетливостью, надеясь, что Разумовский спишет эту суетливость на стресс, связанный с переездом, началом трудовой деятельности на совершенно новом месте работы и прочая, а не на лизоблюдческие наклонности – вот чего-чего, а этого Михаил за собой никогда не замечал и изменять себе не собирался, даже за оклад в размере нелегального дохода крупного чиновника какой-нибудь небедной африканской страны. Разумовский отозвался чем-то вежливо-приличествующим и посмотрел на Всеволода откровенно искательным взглядом. Тут Михаил не совладал с собой и по-простому вытаращил глаза. Всеволод же смотрел на Михаила, и взгляд его откровенно призывал кипящий жупел, камнепад и прочие прелести на его голову. «Вот проснусь я, а моя голова на столе в кухне», - отчаянно-весело подумал Михаил. – «Срочно ищу квартиру, иначе Севка мне в еду стрихнин будет сыпать в промышленных количествах». Разумовский резко распрощался и пошел к лифту. Михаил потащил Всеволода в курилку, где молча опаскудил свой организм очередной порцией никотина, боясь говорить, чтобы не схлопотать в глаз. Всеволод угрюмо молчал, пялясь в пол. Работы было много. Даже не так: работы было завались. Всеволод благодарно оценивал ее объемы как колоссальные и яростно брался за все новые ее порции. А еще его бесконечно радовал отдельный кабинет. За пятнадцать минут до часа Ч в кабинет ввалился Михаил, немного утомленный, но исключительно самодовольный. - Севка, я в восторге. Это класс! –торжественно провозгласил он, плюхаясь в стул и вытягивая ноги. Руки он заложил за затылок и усердно потянулся. – Тут такая жизнь! Просто-таки чувствую себя живым и всемогущим. Всеволод сумрачно посмотрел на него, раздраженно дернул ноздрями, плотно сжал губы и опустил глаза на бумаги, лежавшие перед ним. - Давай, кончай заниматься работой, собирайся и пошли на кофе к великому и всемогущему. – легко проговорил Михаил, исподтишка, но очень пристально следя за Всеволодом. Тот начал складывать бумаги очень тщательно, все так же не поднимая глаз. Он отлично понимал, что отвертеться не получится, как бы он ни старался. Михаил легкой походкой шел к кабинету Разумовского, явно не желая делать скидок на демонстративно плёвшегося следом Всеволода. Он радостно поздоровался с Анной Владимировной, восседавшей на своем месте в приемной. Всеволод искренне улыбнулся ей и тоже поздоровался, неподдельно радуясь встрече с ней. Анна Владимировна с готовностью отозвалась на их улыбки и доложила об их приходе. Всеволод тоскливо подумал, что сбежать явно не получится: Мишка был настороже, судя по тому, как он стал сбоку и сзади, перекрывая путь отступа. Анна Владимировна сказала, что они могут пройти, и не сдержала смешка, когда Мишка весело улыбнулся ей, с невинным видом пожал плечами – мол, я не я, лошадь не моя и сам я не извозчик – и наградил заледеневшего Севку чувствительным толчком в спину, ускорившим того на добрых два метра. Кофепитие не превратилось в катастрофу. Архип Тарасович и Михаил Евгеньевич активно обсуждали всевозможные вещи, выражаясь высокопарно – различные аспекты функционирования финансовой деятельности предприятия, подчас забывая про кофе; Архип Тарасович, судя по всему, относился к подобному трепу снисходительно, а Михаил Евгеньевич так и руками витийствовал. Всеволод Максимович сидел с сурово выпрямленной спиной и чопорно поджатыми губами, искренне недоумевая, что он тут делает. Архип Тарасович осмотрительно добавлял в свой баритон бархатистых ноток, обращаясь время от времени ко Всеволоду Максимовичу. Михаила Евгеньевича черт (не иначе) дернул пару раз проделать то же самое, и он с тайным удовлетворением отметил краем глаза, глядя на Всеволода Максимовича, как нахмурились брови Архипа Тарасовича и гневно дернулись его ноздри, особенно когда Севка с признательностью посмотрел на Мишку, явно благодаря за дружескую поддержку. Как прочитало этот и подобные взгляды высшее начальство, оно не доложило, но Михаил еще раз убедился в мысли о том, что это «ж-ж-ж» неспроста. В заключение Архип Тарасович выразил надежду на долговременное и взаимовыгодное сотрудничество, а также напомнил, что через две недели предстоит корпоративное мероприятие, посвященное празднованию Нового года, на котором он будет очень рад их видеть, Михаил Евгеньевич рассыпался в ответ мелким бисером, Всеволод Максимович сухо поблагодарил, избегая смотреть начальству в глаза. Ничего удивительного, типичное для Севки поведение, он не то, чтобы трепетал, но зажимался и закрывался в присутствии высшей власти, как знал Михаил, но губы Разумовского еле уловимо сжались, судя по всему – недовольно. Раскланиваясь с Анной Владимировной, Всеволод оттаял, до кабинета своего почти добежал, прижимая руки к бокам и судорожно сжимая кулаки, и опустошенно опустился на кресло. Мишка попытался вытащить его покурить, но напоролся на глухое сопротивление и даже на недружелюбное сопение и счел за лучшее ретироваться. Всеволод обессиленно опустил голову на руки, когда за Михаилом закрылась дверь, и в отчаянии застонал. Чертов Разумовский!