Рапсодия на темы

«О чем можно каждое утро трепаться с охраной?» - угрюмо думал Всеволод в курилке за несколько минут до начала рабочего дня. Михаил набирал тысячное сообщение на своем смартфоне, время от времени затягиваясь, и явно не находил странным, что каждый Божий день напарывался на общавшегося в фойе с сотрудниками службы охраны Разумовского, когда они заходили в здание. Разумовский, завидев их, закруглялся с охраной и подходил, обменивался вежливыми приветствиями со Всеволодом, который при всем своем желании, да даже под страхом смертных пыток не мог заставить себя хотя бы звучать дружелюбнее, не говоря про то, чтобы расслабиться и улыбнуться в его присутствии, не то, что самому ему. В присутствии самого высокого начальства на него только что ледяной ужас не накатывал, как он в панике от Разумовского не сбегал, Бог весть: Разумовский мало того, что крупным мужиком был, так еще глаза эти буравчиками до самого нутра пробирали, и голос его, дурманящий, усыпляющий, обезволивающий, так и жди подвоха. Каждое приветствие, обращенное ко Всеволоду (или на него направленное?) Разумовский превращал в песнь суккуба просто, только опийного облака не хватает. И ведь не со всеми он так, далеко не со всеми. С Михаилом Евгеньевичем Разумовский обменивался приветствиями вежливыми, но больно похожими на шпильки. У Всеволода стойко росло ощущение, что Разумовский за что-то Мишку невзлюбил. Только за что? Насколько сам Всеволод мог судить, Мишка справлялся. С трудом, но справлялся. Он просиживал ночи будней, почти все выходные напролет сидел над документами, профильными журналами и в интернете. Это приносило плоды. Но Разумовский что-то заимел против Мишки. И тут можно было костьми лечь, но этот гад Разумовский что-то против Мишки заимел. Да еще приветствия его эти. Волосы на загривке дыбом встают, когда он за руку берется. И рука у него не неприятная, как бывает: у человека пухлые или холодные и влажные ладони, и хоть ты стреляйся, но это склизнеподобное рукопожатие перекрывало любое приятное впечатление о человеке, будь он хоть триста раз Мать Тереза. Всеволод отлично понимал, что он не самый оптимальный критерий, он терпеть не мог лишние тактильные контакты, но рукопожатия – необходимая и часто обезличенная условность, поэтому относительно объективным он все-таки был. Нет, у Разумовского была теплая и сухая ладонь, крупная, с длинными сильными пальцами, немного шершавая, со слегка загрубевшей кожей, причем не только и не столько от физической работы, которой Разумовский, судя по всему, не брезговал, а больше в силу твердого характера, который не только с ладони считывался, но и с подбородка, и с переносицы, и во взгляде этих стальных голубых глаз читался очень явно. Даже то, как у него голова на плечах посажена была, говорило всем и вся: я знаю, что делаю, и сделаю это, а недовольные пусть забиваются в свои норки и дрожат в ужасе. И рукопожатие его было твердым, но... Всеволод с пересохшими губами признал: чувственным оно было. Севкина рука исключительно уютно помещалась в ладони Разумовского; его длинные пальцы при этом долгими и бережными движениями проходились по тыльной стороне Севкиной ладони, а большой палец очерчивал легкими касаниями круги на тыльной стороне руки. Такое рукопожатие, повторявшееся каждый день, не прогрессировавшее в сторону более откровенных жестов, но и не оскудевавшее на ласки, вызывало у Всеволода первобытный ужас, каждое утро заново переживаемый. Всеволод и не против был бы так поступить – сбежать и не отсвечивать, но на работу надо. И каждое утро, когда они входили в здание, там был Разумовский, что-то обсуждавший с охраной. И каждое утро после трех минут трепа ни о чем Всеволод на ватных ногах, с трясущимися руками, черными пятнами перед глазами и шумом в ушах семенил за Мишкой в курилку. Михаил опустил руку со смартфоном, задумчиво посмотрел мимо Всеволода, вздохнул, опустил голову и сказал: - Ну что, пошли работу работать? Всеволод плотно сжал губы. Поколебавшись, он спросил: - Что происходит? Михаил посмотрел на него. У Севки было странное лицо. Можно было не сомневаясь приписать ему его законные двадцать семь лет, но можно было и семнадцать. Можно было и сорок, кому как больше нравится, все зависело от того, какие чувства Севка попускал на нем отразиться. Искренняя радость – и перед тобой стоял восхитительно красивый юноша с неюношеской скупой грацией и совершенно неискушенными губами. Сосредоточенность – и парню можно было дать и тридцатник. В периоды странной и непонятной отрешенности он мог сойти за семидесятилетнего старика, достойно прошедшего свою жизнь и с радостью смотрящего на другой берег реки Стикс. Его лицо было странно безмятежным, лишь иногда брови хмурились. Иногда, очень редко, свинцовая броня глаз становилась прозрачной, и становились видны клубы грозовых облаков. У Разумовского отличный вкус, если Мишка прав. А он, судя по всему, прав, иначе не вел бы себя этот холеный зверь как медведь-шатун, да еще с занозой в лапе. А Мишка, дурак, его спровоцировал. Да еще и брякнул, явно не подумавши, что они вместе снимают квартиру, и все дальнейшие заверения, что это только для начала, что Мишка разнюхивает насчет ипотеки, что вот уже и квартирку себе присмотрел, очевидно, только убедили Разумовского, что Мишка что-то скрывает. И если он сейчас все это расскажет Всеволоду, то... что? Что сделает Севка – этот пупс с неискушенными и по-блядски розовыми губами? А ведь только Мишка и виноват. - Проверка боем. – небрежно пожал плечами Михаил. – Большой босс проверяет, насколько сильно меня можно прессинговать. Все-таки финансовый директор, да еще в России. Следует не иметь нервов вообще, работать по двадцать пять часов в сутки восемь дней в неделю и иметь КПД в 200 %. Он отлепился от стены и подался на выход. Всеволод стал на его пути, внимательно глядя в глаза, и ждал. - Севка, мы сколько тут работаем? Две недели? Естественно, тяжело. - Только тебе. Я вроде и в конце года и аудит делаю тут, но за восемь законных часов не выхожу. - А я не аудитор. И в трудовом договоре у меня есть маленькая такая приписочка двенадцатым кеглем об обязанности соответствовать и готовности работать сверхурочные. За дополнительную мзду, кстати, - он подмигнул Всеволоду, отстраненно смотревшему на него своими свинцово-панцирными глазами под безмятежным лбом, и пожал плечами. – Не самый плохой расклад. Вспомни, как мы в нашем Мухосранске перед проверками все директорские ляпы ночи напролет подчищали, и даже «спасибо» не каждый раз дожидались. Давай, по матрешкам, радетель ты мой. Михаил легонько и по-дружески толкнул Всеволода плечом и пошел в свой кабинет. Всеволод вышел из курилки и замер у двери, глядя в спину идущему неспешной и уверенной походкой по коридору. Ни на один свой вопрос он не получил ответ, но уверенность в том, что Мишка что-то скрывает, зашкаливала. Всеволод пил зеленый чай с лаймом мелкими глотками и азартно принюхивался к аромату. Чай пах! Лаймом. Его пряноватый аромат приятно щекотал ноздри и растворялся на языке. Было исключительно уютно. На кухне горела только неяркая лампа под шкафчиком, висевшим над мойкой, и было тепло и уютно, особенно с горячим терпким чаем и потрясающей панорамой ночного города в окне. Шум с улицы долетал весьма условно. Было хорошо. Всеволод бросил очередной взгляд на телефон, как будто он может дать ответ на самый главный вопрос: что делать? Мишка прислал сообщение, что задержится на работе, может, даже до полуночи, и не шел бы Севка спать и не дурил с дожидаться и разогревать ужин. Ладно. Допустим, разогреть он и сам разогреет, если что. Но Всеволод-то все равно не сможет заснуть и будет ворочаться, прислушиваясь к звукам. А еще может быть, что Мишка зарулит в душ и прямиком пойдет спать. И утром его снова будет не добудиться. А еще Мишка со странной почти щенячьей благодарностью принимал все те мелочи, которые было совсем не трудно делать Севке – тот же кофе. Или бутерброды на них двоих. Или просто заглянуть перед тем, как пойти домой, к Мишке и сделать ему напоследок чай. Только раньше речь шла о том, что Михаил задерживался на работе часов до восьми. А тут уже почти десять. И это повторяется уже который день. Чай был допит. Всеволод накладывал на ломти хлеба, который тетя Лида лично откладывала для Севочки и хранила отдельно вместе с парой сдобных вещичек, каждый раз разных, ветчину и сыр. Он отщипнул по веточке от куста петрушки и эстрагона, которые с недавнего времени пышно росли на подоконнике, и пристроил их туда же. Термос с чаем уже был готов. Пакет с бутербродами уложен на дно сумки, рядом стал термос. Все, можно идти одеваться. Охранники охотно отозвались на приветствие Всеволода и даже бросили пару формальных, но сказанных вполне дружелюбным тоном фраз. Всеволод скованно улыбнулся и достаточно достойно отшутился. Было странно ехать в пустом лифте через слои пустых и гулких этажей. Даже техперсонал был, скорее всего, дома перед телевизором. Михаил удивленно вскинул голову. - Ты откуда взялся?! Я же вроде сказал, чтобы ты спать укладывался. Ведь опять же завтра ни свет ни заря вздерешься, а потом к обеду зевать будешь. – драматично возгласил он, откинувшись на спинку кресла. - Ужин. – суховато отозвался Всеволод. Михаил выдохнул и обреченно посмотрел на него. - Севка, я тебе по гроб жизни буду должен. – глуховато сказал он. Всеволод ушел, чтобы вернуться с чашкой и тарелкой, которые через пару минут стояли перед Михаилом наполненными. Михаила хватило, чтобы шепотом выдавить. – Спасибо. - Тебе помогать надо? – Всеволод, осмелев, сел на кресло напротив. Михаил грустно улыбнулся и потянулся за чаем. - Только если пристрелить, чтобы не мучался. – хмыкнул он. - За этим не ко мне. – усмехнулся Всеволод. - Ага. Доброхотов и так хватает. – Михаил тяжело вздохнул. – Да чем ты мне поможешь? Разберусь сам как-нибудь. Это все равно все мне надо перечитать. А что ты можешь делать, так и завтра сможешь. Иди домой, Сев. Спасибо тебе за ссобойчик. Всеволод пристально смотрел на Михаила. - Ты так и будешь говорить, что все в порядке? – наконец спросил он после затянувшейся паузы. - Смотря с чем сравнивать. Разумовский не Алексеич. Москва не провинция. Да и фирма фирме рознь. Все очень сложно по сравнению с тем, что мы имели дома, но не так уж и грустно на фоне местных крысиных бегов. – очень дипломатично выкрутился Михаил: не признаваться же Севке, что доигрался с огнем, и это все имеет очень личные причины. Он задумчиво склонил голову к плечу и поиграл кружкой с чаем. Всеволод согласно кивнул головой, встал и обошел стол. Подойдя к Михаилу, он положил ему руку на плечо и легонько сжал ее. - Если что-то нужно, только скажи. Михаил положил свою руку сверху. - Обязательно. Обязательно. - Спокойной ночи? - Спокойной ночи. Всеволод кивнул головой и пошел к выходу. Михаил механически дожевал бутерброд, лениво думая, что пора уж всерьез браться за оформление ипотеки и покупку квартиры, и снова принялся за бумаги. Разумовский завтра на планерке его снова с дерьмом смешает, если что. И все так изысканно, так непонятно для других, но очевидно для Мишки, так последовательно. А еще ему положен личный помощник, который сейчас занимается чем угодно, только не тем, что положено по должностным инструкциям. Только если он сейчас про это ляпнет, то беден будет, ой, беден! Мишка дрых мертвым сном, лежа на животе поперек постели и подгребя под себя подушку. Одеяло было наброшено на ноги, служа той еще рамкой для его шикарной спины. Всеволод убедился в том, что он дома, спит, а значит, отдыхает, и пошел в ванную. В прихожей, привычно составив его ботинки на полочку и аккуратно перевесив пальто на плечики, он натянул кроссовки и шапку и привычно задумался о том, что бы такого послушать. До Нового года осталось всего ничего. Улицы, магазины и многие окна квартир были рассвечены не хуже казино в Лас-Вегасе. Даже у них дома стояла пара сосновых и еловых веточек с легкомысленными бантиками, которые Всеволод соорудил из подарочных лент. К стандартным елочным игрушкам в виде самодовольных шаров или идиотских мультипликационных персонажей он питал неслабое такое отвращение, отлично помня, как усердно наказывал его отец, когда он случайно ронял хрупкие игрушки, и как потом он должен был по осколочку подбирать с пола, часто награждая свои пальцы порезами. Нет, только не они. А кокетливо повязанные ленты выглядят так забавно, так душевно. Подарки были уже готовы, в количестве трех штук. Один он как раз брал с собой, намереваясь заглянуть к тете Лиде. Второй дожидался Нового года, ну или утра после него, в зависимости от того, где Мишка планирует его проводить – у своей ли «тетки» или с Севкой. Родителей он вроде собирался навещать не раньше второго января. И вообще, скоро Новый год, а посему – быть «Щелкунчику». На улице было холодно. На радость Всеволода, дорожки и тротуары были вполне себе расчищены. Бежалось легко, особенно под хрустальную музыку Чайковского, все эти гурманские вальсы, польки, краковяки. Морозный воздух врывался в легкие и вырывался причудливыми клубами пара обратно. Все поверхности были щедро обсыпаны искристым инеем, под ногами бодро похрустывал снег, и так замечательно не думалось ни о чем – ни о предстоящем корпоративе, ни об очередном одиноком Новом годе, ни о прозрачных голубых глазах, ни о ласковых руках и твердых ладонях. Особенно не хотелось думать о корпоративе. Михаил – этот спиногрыз – погнал его по магазинам, заявив, что Севка на бедную приживалку походит в своем костюмчике, ему надо что-то этакое, чтобы ясно было, что он – вполне себе преуспевающий специалист, а не счетовод Корейко. Всеволод мерно отталкивался от замерзшего асфальта ногами и усердно отталкивал от себя мысли о предстоящей суете. Деревья были изумительно красивыми, напоминавшими литографии, изысканно расправившими свои ветви на фоне пасмурного неба. Оно было плотно покрыто облаками, и месяц едва мог найти между ними просвет, чтобы напоследок взглянуть на землю. Было тихо, гул большого города едва доносился до Всеволода. Случайные прохожие были увлечены общением в виртуале и совершенно не интересовались тем, что попадалось им на пути в реале. Тетя Лида обернулась на звук открывающейся двери и привычно заулыбалась, глядя, как Всеволод сдергивает шапку, засовывает ее в карман и подходит к прилавку. - Доброго тебе утречка, бегун, - весело поприветствовала его тетя Лида. - Доброе утро. – улыбнулся в ответ Всеволод и, бодро отсвечивая красными после морозца щеками и порозовевшими от смущения ушами, протянул ей сверток. – Это Вам. Я не уверен, что мы еще раз увидимся перед Новым годом, поэтому решил загодя сделать подарок. Всеволод протянул опешившей тете Лиде сверток и замер, напряженно улыбаясь и за этой улыбкой пряча бешеную надежду и обреченное смирение. Тетя Лида начала комкать в руках фартук, вышла из-за прилавка, постояла, посмотрела на сверток недвусмысленно блестевшими глазами, потом выдавила: «Ай, Севка..» - и крепко его обняла. Отстранившись от него, она взяла подарок, потрепала напоследок Всеволода по спине и весело сказала: - Это дело нужно обмыть. Заходи, чайку попьем. Тетя Лида с девичьим восторгом распаковывала подарок, охала и ахала, нюхая разные чаи, умилялась, рассматривая чашку и напоследок обхватила Всеволода за шею и чмокнула его в макушку. Всеволод стоически сносил ее восторги и покорно позволял себя тормошить, обнимать и чмокать. - Удивил ты меня, Севка, удивил. – говорила она. – И порадовал. Хоть бы предупредил, что ли! Всеволод отнекивался, говорил, что не стоит, что это совершенно бескорыстно, и пытался как можно быстрей вырваться из таких чрезмерных, по его представлению, изъявлений благодарности. Тетя Лида лично проводила его до самой двери и еще раз пятнадцать поблагодарила. Всеволод бежал домой, и с трудом сдерживал радостную улыбку. Поднимаясь по лестнице, Всеволод снова столкнулся с астеничным и жеманным вьюношем с совиными глазищами. Тот снова осмотрел его с ног до головы, вздернул нос и горделиво прошествовал мимо плебействующего Всеволода, снова оскорбившего его приветствием. Мальчишке было лет девятнадцать. Пролетом ниже он благополучно споткнулся и едва не растянулся. Всеволод издал мстительный смешок. Мальчишка пулей вылетел из подъезда. Всеволода его ужимки поразвлекли, и он весело улыбался, раздеваясь в прихожей и позже, и забираясь под душ. Михаил выполз из своей комнаты как раз к обеду. Сладко зевнув, он плюхнулся за обеденный стол. Всеволод отложил книгу, посмотрел на него и вопросительно приподнял брови. Михаил с довольной улыбкой осмотрел кухню, с особым интересом посмотрев на плиту. - До чего я люблю выходные! – довольно протянул он, принюхиваясь. – А пахнет до чего хорошо! Обед немного затянулся за дружеским трепом и ленивыми перешучиваниями, а потом Михаил собрался и полетел «по делам». Перед этим он два раза поменял джинсы, распаковал новые носки и натянул их, перемерил три джемпера, надел первый, тщательно вычистил обувь и добрых пятнадцать минут причесывался, что-то недовольно бормоча. Стоя перед входной дверью, он украдкой взглянул на Всеволода, стоявшего в дверном проеме своей комнаты и с любопытством рассматривавшего все эти маневры, наткнулся на его ехидный взгляд, хмыкнул и смущенно отвел глаза, стеснительно пожал плечами и взялся за ручку входной двери. Бросив взгляд через плечо, он буркнул: - Вернусь поздно. Пока. Дверь вызывающе хлопнула. По лестнице раздался отдаляющийся топот шагов. Хлопнула входная дверь. Всеволод издал смешок и вернулся в свою комнату. Михаил вернулся около полуночи, кротко согласился попить чая. Из левой руки он не выпускал смартфон, регулярно проверяя, пришли ли новые сообщения, перечитывая их, судя по движению глаз, неоднократно, лихорадочно набирая ответы, что-то в них стирая, снова набирая, но не сразу отправляя их, и снова регулярно проверяя, пришли ли новые сообщения. Всеволод с интересом наблюдал за его действиями. Небо было темным, ярко горели фонари, горел приглушенный свет. Михаил разглядывал чай в чашке и задумчиво чему-то улыбался. Всеволод прикидывал, стоит ли поспорить с собой на тему: познакомит его Мишка с барышней или нет – и решил, что не стоит. На следующей неделе можно будет еще раз вернуться к этому вопросу. Утро оказалось очень даже мирным. Разумовский не пасся внизу. Работы было подозрительно немного, все яростно готовились к корпоративу, имевшему место быть вечером. Михаил внимательно проследил, чтобы Севка надел новый костюм и рубашку и как следует причесался, и предусмотрительно приволок с собой смену одежды на тот случай, если Разумовский решит его впрячь в работу по самое не балуйся. В начале обеденного перерыва Всеволод на деревянных ногах заходил в приемную генерального директора, страстно молясь всем высшим силам, чтобы ее самого главного обитателя там не было. Анна Владимировна подняла голову, приветливо улыбнулась и поздоровалась с ним. Всеволод отозвался светлой искренней улыбкой и поздоровался в ответ. Подойдя к ее столу, он онемевшими руками протянул ей подарок и сказал: - Анна Владимировна, с Новым годом! Внутри у него все звенело от напряжения. Растроганная Анна Владимировна вышла из-за стола и только тогда взяла подарок. Всеволод снова получил свою порцию объятий, которые принял вполне себе благосклонно. Она настояла на том, чтобы Севочка выпил с ней чаю, поохала, что для нее это совершенно неожиданно, поогорчалась, что ничем не может ответить, при этом хлопоча над чашками. В процессе чаепития она упомянула, что Архип Тарасович сейчас в министерстве, и это может затянуться. Всеволод уже собрался выходить, только что не приплясывая от нетерпения, что не напоролся, пронесло, как в приемную вошел Архип Тарасович собственной персоной. Был он сдержанно-разгневан и явно настроен снести пару десятков голов. По крайней мере, именно это прочитал Всеволод в его потемневших глазах и в тенях под ними, хотя внешне Разумовский особо своих эмоций не проявлял. - Анна Владимировна, кофе. – отрывисто приказал он, заметил Всеволода, замершего поодаль и осмотрел его тягучим, обжигающим взглядом. – Всеволод Максимович? Какими судьбами? - Всеволод заглянул поздравить меня с Новым годом, - кротко улыбнулась Анна Владимировна. – Исключительно мило с его стороны, не так ли? Разумовский, помедлив, перевел взгляд на нее (почему-то Всеволод мог отлично сказать, что стоило это ему немалых трудов) и скупо улыбнулся. - Вы правы. Господин Старицкий исключительно благовоспитанный молодой человек и отличный специалист, к тому же. Не соблаговолит ли отличный специалист и исключительно благовоспитанный молодой человек составить мне компанию за чашечкой кофе? Всеволод побледнел и судорожно сглотнул. Он оглянулся на Анну Владимировну, моля о поддержке. Анна Владимировна одобряюще улыбнулась, сделала шаг к нему, ласково положила руку на плечо и ласково сказала: - Я сделаю Вам капуччино. Совершенно замечательный. И эта монструозная тетка ласково и настойчиво потянула его в сторону кабинета Архипа Тарасовича. Всеволод почему-то подумал, что отлично представляет, как чувствовал себя Исаак, знай он, куда его тянет Авраам. А барашка, который должен висеть на его плечах, внесет эта предательница и бессердечная женщина на серебряном подносе. На негнущихся ногах он вошел в кабинет и занял то самое место на том самом диване, выпрямив спину, подняв подбородок в безмолвном вызове и чопорно опустив руки на коленях. Разумовский одним слитным движением опустился в кресло, откинулся назад и слегка развалился, бесстыдно ласкающим взглядом окидывая Всеволода, дерзко скользя по скулам, обводя брови и прижигая горящими глазами губы. Невинные и по-блядски розовые твердые губы. Разумовский говорил о погоде, пробках, обилии людей и том, как трудно проехать сейчас хотя бы пять кварталов на машине, и рассказывал еще много всякой бессмыслицы. Что он говорил, было неважно. Всеволод согласно угукал, кивал либо отрицательно качал головой, иногда приподнимал брови, чтобы показать удивление, и упорно смотрел на узел галстука, потому что даже подбородок Разумовского излучал ненавистную подчиняющую его волю харизму. Спроси у него кто, о чем они говорили – не вспомнил бы и под страхом смертной казни. Что он помнил помимо своей воли – это голос, накладывавший странные магические путы, выплетающий узоры и затягивающий узлы вокруг упрямо трепыхавшихся остатков воли. А Архип Тарасович... Всеволод хотел бы сказать: заливался соловьем, но нет, все было сложнее – то мурлыкал сытым барсом, то вибрировал второй струной на грифе гитары, то виолончелью выводил адажио, то урчал волком, лениво возившимся со своими щенятами. Он на секунду отвлекся на Анну Владимировну и движением бровей отправил ее, как только она поставила поднос на стол, как только дверь за ней закрылась, он взял чашку с капуччино, коварно обхватив ее таким образом, чтобы почти полностью накрыть ладонями, и протянул ее Всеволоду. Всеволод разгадал маневр Разумовского, только противопоставить ничего не мог, они явно играли в разных лигах. Пришлось тянуться за чашкой, принимать ее негнущимися пальцами из теплых рук Архипа Тарасовича, стараться сдержать лихорадочную дрожь, жаркой волной прошедшую по всему телу, когда Архип Тарасович интимно прошелся теплыми пальцами в прощальном жесте по ледяным пальцам Всеволода, и стараться не выстукивать рваный ритм, опуская чашку на блюдце. Вместо капуччино мог быть ацетон или амброзия – Всеволод не почувствовал вкуса в любом случае. Архип Тарасович развлекался, глядя, как Всеволод упорно противостоит всем его откровенным поползновениям, только сжимает губы еще плотнее, да опускает глаза, и добавлял еще чувственных обертонов. На лице его не прорисовалось ни одной морщинки; тень то ли отчаяния, то ли обреченности, то ли ярости спорадически пробегала по нему и снова уступала место вневременной безмятежности. Это хорошо, раз он не глуп, значит, понимает, к чему все идет и насколько мало у него шансов сбежать. А шансы Архип Тарасович был решительно настроен не давать. Всеволод сидел перед ним бледный, застывший, с неровными розоватыми пятнами на лице, и вытянутыми пальцами – изумительно красивыми, выразительными, сильными пальцами – придерживал чашку и был несравненно отстранен, холоден и притягателен. На голове у него творилось нечто невообразимое и невообразимо очаровательное, то ли кудри, то ли волны темным золотом хаотически рассыпались на голове, и пальцы зудели от желания в них зарыться. Небольшие восхитительно розовевшие ушки были бесконечно притягательны, язык жаждал пройти по острым скулам, спуститься на гибкую шею и словно высшее наслаждение, попробовать губы. Они должны быть припухшими и приоткрытыми, должны шептать безумную чушь или вовсе издавать нечленораздельные возгласы, а не сжиматься все сильней в отторжении, так, что кожа вокруг них белела от напряжения. Архип Тарасович в тихом вожделении рисовал себе, что должно скрываться под модным костюмом, отлично соответствовавшим сухому офисному дресс-коду и намекавшим на золотые копи молодого и очевидно хорошо тренированного тела, и упорно гнал мысли о том, кто скорее всего этот костюм либо выбирал, либо помогал выбирать. Он будет отправлен в прошлое; Разумовский не позволит ему посягать на то, что он уже считал своим. Архип Тарасович обволакивал взглядом сильные колени, не особо маскируемые тканью костюма, и глухо ненавидел столик, мешавший с удовольствием оглаживать взглядом длинные и стройные голени, проходиться до щиколоток медленной лаской, томиться в предвкушении увидеть их нескрытыми. Архип Тарасович усиливал чувственность своего голоса, просто чтобы в тихом умилении понаблюдать, как в такт ей сжимаются пальцы на ручке чашки и вспыхивают свежим цветом пятна на высоких и тонко очерченных скулах. Да, Всеволод окажется более чем благодарным инструментом в руках опытного музыканта. Кофе был выпит, на сегодня приручения достаточно. Разумовский особым, интимным тоном поблагодарил Всеволода за доставленное удовольствие, проводил до двери и пожал на прощание руку, пройдясь в финальном движении неспешным поглаживанием, от которого он окаменел, и открыл дверь. Закрыв ее за Всеволодом, Разумовский постоял около нее, наслаждаясь ни с чем не сравнимым удовольствием, на которое он и не мог рассчитывать в этой богадельне, и с предвкушающей улыбкой пошел к своему столу. Крупные проблемы, которые гнали его в офис из другого офиса не хуже стаи взбешенных шершней, оказались на поверку мелкими неприятностями. Всеволод сухо попрощался с Анной Владимировной, пристально рассматривавшей его лицо в поисках чего-то, одной ей известного, но напарывалась она лишь на тихую и всеобъемлющую ярость. То, что Разумовский мальчиком заинтересовался, неудивительно, мальчик очень хорош. Очень. Но то, что мальчик оказался не просто твердым орешком, а твердокаменным, порадовало ее колоссально. Посмотрим, что Разумовский предпримет, посмотрим. Всеволод скрылся в туалете, долго держал руки под холодной водой, мыл, а потом тщательно вытирал лицо, успокаиваясь, и готовился к худшему. То, что корпоратив будет тяжелой обременительной обязанностью, он знал. То, что корпоратив может быть катастрофой, он предполагал, а теперь и убедился. Ублюдочный, помешанный, одержимый, похотливый, проклятый Разумовский!