Рапсодия на темы

Небо было темным. Ни звездочки, ни луны. Только свинцовые облака ползли медленно, наступая и угнетая. И что-то неотвратимое было в их угрюмом марш-броске, угрожающее, хотя они полностью игнорировали невольных свидетелей своей военной кампании. Люди не обращают на них внимания, суетясь внизу, но на высоте нескольких десятков метров над ними мелочность и неестественность той, заземленной жизни чувствуется особенно ярко. Даже те огни и краски, которыми с такой охотой себя ограждают от серого цвета бесконечности, с высоты непроизвольно выглядели растерянными и встревоженными, мерцая наперекор тучам, но и в попытках обратить на себя их внимание. Поневоле задумаешься о бренности всего земного. Даже грядущие, или уже наступившие, Бог весть, крупные проблемы теряют свою выпуклость и превращаются в бытовые мелочи. А проблемы были крупными, стоило сделать шаг назад и оглянуться на стены, стол и компьютер, который он сознательно перевел в спящий режим. Вроде и не выключен, то есть создается впечатление полной боевой готовности, но с другой стороны и не досаждает своим гулом. Который, хоть и тихий и даже в чем-то интимный, но как же он раздражает, когда настроение уже так себе. Вот уж правы были некоторые инквизиторы, оставляя отсекание конечностей и прочие эффектные шалости варварам. Капанье на макушку куда действенней. Сводит с ума, провоцирует бессмысленные истерии и приступы бешенства и превращает в пускающую слюни тряпку. Или ожидание - та еще пытка. Кстати, про капанье на макушку. Надо же идти пред светлые очи дирекции представать. А то заждались уже, соскучились, поди, ищут, видеть хотят. Особенно Разумовский. Особенно он: прямо-таки в каждую дверь, под каждый коврик заглядывает и ищет. А найдет – падет на грудь и обольет ее горючими слезами. Мол, где же ты был, куда ты сбегал, почему избегал? Попробуй тут сдержи драматический вздох и не закати глаза, вспоминая ехидную змеиную улыбочку. И ведь устраивает же его Мишка на этом посту, не? Ни одной идеи зарублено не было, некоторые даже поддержаны, но работать невозможно. Михаил опустился в кресло, лениво покрутился вправо-влево, на излете траектории прихватил со стола ручку с логотипом компании и начал ей медитативно щелкать. Сам он ненавидел этот гадкий звук, когда его инициировали при нем, особенно если инициатор ему был неприятен. Тогда и в игрании бровями – хмурении, высокомерном их поднимании, и в презрительном кривлении губ, да и в ехидных комментариях Михаил отказа не знал. А наедине, в огромном шикарном кабинете, который в своем родном Мухосранске даже мэр за вожделенный признал бы, да перед шикарным корпоративом, на котором его, как бы чего доброго, живьем не съели, можно и поизливать раздражение и дурацкую напряженность в бессмысленном и идиотском действии. Ему это быстро надоело, он порассматривал ручку, перевел задумчивый взгляд на стену и замер. Была еще одна проблемка, грозившая разрастись в огромную катастрофу. Михаил долго гнал от себя мысли о ней, но, судя по всему, она заревом засветилась на горизонте, переливаясь весьма и весьма тревожными красками. Только идиот может думать, что Разумовский пасет их каждый день на входе просто потому, чтобы побаловать себя еще одной возможностью отточить на Мишке свои шпильки. Вернее, пусть охранники или директор по связям с общественностью – та еще баба и сплетник – так и думают, оставаясь идиотами. Но пора признать одну вещь: Разумовский не из тех, кто будет ограничиваться маслеными взглядами, похотливыми мыслями да двусмысленно долгими и чувственными рукопожатиями. Как по уму, так этот корпоратив может быть очень и очень удобной возможностью перейти к решительным действиям. И отсюда вытекает одна ма-аленькая такая, но очень существенная проблемка: что с Севкой по этому поводу станет? Разумовский же его за полчаса пережует и даже не поморщится. А что с Севкой после таких экзерсисов сделается? Он же ни с какой стороны не тот человек, который такие вещи легко переживет. Михаил тяжело опустил руки на стол, продолжая вертеть ручку и разглядывать ее, как будто это помогло бы. Ладно он сам, Мишка, ему говорят: ой, нет, вы герой не моего романа, и Мишка пожимает плечами, улыбается и уходит в сторону. Уж чего-чего, а романов, а также романсов и романчиков, да даже романелл публикуется уймища бесконечная. Кое-что всегда окажется предназначенным именно ему. А Разумовский, похоже, возжелал именно Севку. И очень сильно возжелал. Учитывая его ловкость во всем остальном, вполне небезосновательно предположить, что он не менее ловко и Севку обработает, если что. Даже иллюзию счастья внушит. Пусть и на время. А что с Севкой потом будет? Михаил опустил голову. Они вроде на втором курсе были, как-то рядом оказались, и Мишке удалось этого Угрюмыча разговорить. Ну, не совсем разговорить. Но по крайней мере, он достаточно активно участвовал в коммуникативном процессе. Мишка потом диву давался: неужели люди такие дурные, что мимо такого чуда проходят и не думают, как много теряют, его за нелюдима и юродивого держа? Он же лучший друг, которого Мишка себе пожелать мог. Но сколько сил он угрохал на то, чтобы Севка из своего панциря выбрался и хоть как-то в общении устраивать начал, даже вспоминать не хочется. Но и о времени угробленном и о терпении и неторопливости, ему особо не свойственным, с которыми он Севку приручал, Мишка не жалел. Напротив. У него был замечательный друг. Замечательный. Только что с его замечательным другом станется, когда Разумовский им наиграется? В глубину чувств Разумовского и желание строить какие-никакие, а длительные отношения Михаил не верил. Не может такой холеный космополит, как имярек, на простого провинциального паренька позариться. Жизнь не Шарль Перро, а Разумовский не принц, который как оголтелый с туфелькой носился. Фут-фетишист, ей-ей. Михаил не сдержал смешка, но улыбка слишком скоро сползла с его лица. Что будет с Севкой, когда этот гад им наиграется? Как Севку защитить? Михаил вздохнул, откинулся на спинку кресла и пустыми глазами уставился на потолок. И сможет ли он его защитить? Стены давили. Все здание давило, сковывало, уничтожало волю. В нем не получалось принимать жизнь легко и просто. В нем были только оковы условностей, формальностей и чужой воли, которая безраздельно царствовала над всем и вся. Не было возможности скрыться и затаиться, избежать и сбежать – смысл в таких маневрах, если все равно найдут? Ладно, раньше хоть только по утрам выбивали из колеи, а теперь видно взялись окончательно. Всеволод стоял с закрытыми глазами у стены, вжимаясь в нее, прямо около двери и пытался справиться с ознобом, утихомирить дыхание и укротить мелко трясшиеся руки. Была еще одна крайне неприятная и непривычная вещь: тот выброс адреналина, который спровоцировал Разумовский, сыграл злую шутку с либидо, и теперь Всеволод страдал и от возбуждения. Отвратительного, грязного и непристойного. Непривычного и делающего совершенно беспомощным. Ядовитого и сладкого. Сомнений, к сожалению, не было. Тело в этом плане куда честнее, чем самая честная психика. Это было неожиданным и совершенно непривычным. Ничего похожего на совершенно безликие полудетские ощущения. Нет, у его теперешнего наваждения были прозрачные голубые глаза, ласковый, жаркий, обволакивающий баритон и руки, рисовавшие руны подчинения на коже. Оно не перло напролом, как танк, а коварно загоняло в угол, так, чтобы сам поверженный взмолился о том, чтобы оно приняло капитуляцию. Потому что эти игрища явно задумывались как тактические игры для куда более искушенных, чем Всеволод, людей. Да шестнадцатилетняя школьница может оказаться на поверку более искушенной, чем он. Всеволод не особо помнил, как добрался до своего кабинета. Кажется, людей на пути не попалось, а то бы они были удивлены! Хотя народ здесь не то, чтобы любопытный. Не остановятся, чтобы банально поинтересоваться, что происходит. Но потом долго могут смаковать все непривычное, странное, неожиданное. А обычно выдержанный, замкнутый и сдержанный Всеволод, почти бежавший по коридору, да еще с красными пятнами на белом лице – это зрелище характеризуется как странное безо всяких там «если» и «но». Но ему везло. Спасибо за малые радости. И Мишка, видно, чистил перышки и поэтому не лез на глаза. Кровь пульсировала в голове и, чего греха таить, куда как ниже, отдаваясь в конечностях мириадами игольных укольчиков, что явно не добавляло спокойствия и душевного равновесия. Всеволод на негнущихся ногах подошел к своему креслу, сел в него и выпрямился. Что делать дальше? Только если увольняться? И как объяснить все это Мишке? Он на такие жертвы пошел, чтобы выцарапать Севку из города, к которому он был прикован грузом детских и отроческих воспоминаний, нашел отлично оплачиваемую работу, квартиру, все, и каким идиотом неблагодарным будет Севка, если так просто поставит на этом крест и сбежит? Да и куда сбегать-то? И побегом своим подставлять Мишку, который высоко взлетел, да больно понадеялся на свою удачливость. Ему так просто Севкин маневр не спустят. Всеволод судорожно выдохнул. Что делать с НИМ, он не представлял. Ему просто нечего было противопоставить. Не было у него ни чугунного лба, ни самомнения, ни опыта, ни коварства. А ОН, похоже, всерьез взялся за дело. Ой, как всерьез. Всеволод аккуратно положил руки на стол перед собой, отстраненно отметил, как они дрожали, посозерцал их, как если бы они были совершенно посторонним объектом, а не частью его же тела, и попытался начать дышать неглубоко и размеренно, надеясь, что это уймет и отчаянную тревожность, и воем вывшую интуицию, забрасывавшую его воображение картинами совершенно дурных вариантов развития событий, и ток крови во всем теле, а особенно... Вроде помогало. Он успокаивался. Уже и сумерки в комнате начали казаться вежливо-отстраненными, уже и темнота за стенами перестала врываться в проемы окон и требовать своей доли в виде души или рассудка, и кабинет начал казаться уютным убежищем в бесконечности одиночеств. Всеволод расслабился, руки перестали трястись, а только подрагивали время от времени. Он даже почувствовал, как волна теплой крови прошлась по коже лица, сначала отогревая, потом окатывая жаркой волной стыда, а затем остывая и некоторое время грея ненавязчивой лаской щеки. Благодарно выдохнув, Всеволод расслабился и повернулся к окну, потом, спохватившись, резво подскочил и пошел делать себе чай. Небо было спрятано за тяжелыми тучами, бывшими так близко, что, казалось, можно было дотронуться до них. Они интригующе клубились, прихотливо меняли свои рельефы и странным образом успокаивали. Самым приятным во всем этом пейзаже было то, что он был спрятан за тройными стеклами и по гамбургскому счету совершенно безопасен. Нет ничего приятнее для глаза, чем укрощенная стихия. Всеволод хмыкнул и отпил чай. Не стоит забывать и еще одну вещь: показываемая с безопасного расстояния и надлежащим образом обезопашенным зрителям. Михаил резко стукнул по двери и распахнул ее. Всеволод сидел, развернувшись к окну, чего-то там высматривая и держа под носом кружку с чаем. Он лениво посмотрел на Михаила, поднял в приветственном жесте кружку, сделал из нее глоток и, немного помедлив, снова развернулся к окну. Михаил посмотрел на это безобразие и потянулся сам к чайнику. Тишина была уютной. Михаил добавил к ней маленький штришок в виде включенного настольного светильника, вроде и ярко светившего, но не сильно рвавшегося одолеть наглой кошкой ластившиеся сумерки. Говорить не хотелось. Странным образом они думали, вернее, гнали от себя мысли об одном и том же. Том, кто должен был произносить приветственно-хвалебно-благодарственную речь на общем собрании. Небо и тучи на нем были несомненно отличным поводом поддерживать молчаливое общение. Михаил допил чай, поставил чашку на стол. - Ну, басурман, готов к пытке гламуром? – беспечно спросил он, исподтишка рассматривая Всеволода. Руки у того чуть дрогнули, он ставил свою кружку на стол вроде бы твердыми руками, но кружка подозрительно продребезжала что-то невнятное, соприкасаясь днищем со столешницей. Всеволод судорожно сглотнул. Уши его трогательно заалели под неровно выстриженными прядями волос, так дивно сходившими за творение безумного гения, что Михаил с трудом сдержал желание поддеть его, дернув за локон, как бы так, про между прочим, легко. Но сдержался: больно напряженным Севка выглядел, как перетянутая струна, казалось – чуть тронь, и лопнет и, отлетая, рассечет руку чуть не до крови. Михаил поднялся первым, тактично повернулся и неспешно пошествовал к двери, давая Всеволоду возможность обрести относительное равновесие. Сзади послышались шаги. – Пошли? Всеволод буркнул что-то в ответ и благодарно стрельнул глазами из-под отросшей челки. Вроде утром он выглядел вполне цивилизованно причесанным, а сейчас снова похож на швабру. Может, поиздеваться и затащить к парикмахеру? Народ вытекал резвыми ручейками из кабинетов, сливался в речушки. На лестнице в конце коридора была уйма народа. Михаил затащил Всеволода в курилку, которая была полна народу. Михаил оценил обстановку, оживился, расправил плечи, заулыбался и понесся делать комплименты дамам, перешучиваться с мужчинами и вообще вести себя коммуникабельно. Всеволод коварно затаился за его спиной, про себя похмыкивая, созерцая, как ловко тот обрабатывает очередную жертву своего обаяния. Буквально пять миллиметров были скурены, а контакт установлен, дамы радостно начали вспоминать, что там творилось в прошлом году на подобном мероприятии, как здорово они выглядели и как неприглядно выглядели конкурентки; кокетливо они рассказывали, что сбились с ног, пытаясь успеть к стилисту, на маникюр, педикюр, по магазинам, еще куда-то, чтобы в полную меру воспользоваться услугами цивилизации, позволявшими им выглядеть предельно естественно. Ничего нового. Дамы кокетливо возглашали в отчаянии, что они столько не успели, Михаил не менее кокетливо им возражал, не забывая втягивать в разговор и остальных кавалеров, некоторые из которых не хуже дам, если не лучше, кокетничали про свое отчаяние. Михаил затушил сигарету, повернулся ко Всеволоду, весело блеснул глазами и зубами и сказал: - Ну, что, потопали? Внутри у Всеволода похолодело. Ни сбежать, ни отложить. Гребаный корпоратив неотвратимо надвигался. Перед входом в зал Михаил задержался. Он повернулся ко Всеволоду, чуть склонился к нему, как бы ограждая от остального помещения и, немного виновато улыбаясь, сказал, стараясь звучать как можно легче: - Слушай, мне нужно будет поблизости от самого высшего начальства отираться. Потом я отлипну, но начинать мы должны дружной группой в полосатых купальниках. Так что ты не скучай, сильно под елку не прячься и вообще развлекайся. Учитывая, сколько генеральный на жрачку отвалил и кого пригласил праздник желудка обеспечивать, все должно быть очень вкусно. Всеволоду не нужно было искать взглядом того, чей взгляд выжег сейчас дыру в спине Михаила и прижигал плечо ему. Мишка легонько ткнул Всеволода кулаком в плечо и бодрой походкой направился к остальным директорам. Улыбка на лице василиска не изменилась и не стала похожей на оскал, оставаясь вежливой и искренней. Взгляд его прошел по Мишке еще раз, странно одобряюще. Неужели этот дружеский Мишкин жест так ЕГО успокоил? Всеволод упрямо рассматривал зал, декорации, столы, рядом с которыми суетились официанты разных мастей, скользил взлядом поверх голов все прибывающих сотрудников и изо всех сил старался не думать об обжигавшем его взгляде. Никогда в своей жизни он не чувствовал себя настолько незащищенным. Как, как, скажите на милость, можно через весь зал выследить и продолжить держать его на мушке? Всеволод украдкой вытер вспотевшие ладони о брюки и пожалел, что не может вытереть испарину и со лба, слишком бы беспомощно это выглядело. А люди практически битком напихались в зал и резво жужжали, гудели и чирикали. Уже можно было считать, судя по довольным лицам, по достоинству оценившим и мишуру и куда достойней стол с яствами, что праздник удался. Прозвучала какая-то идиотская отбивка, ужасная в своей примитивной бравурности. Всеволод вздрогнул от неожиданности и поморщился, настолько это продиссонировало с его чувствами. Гул голосов слегка притих, и ОН отделился от группы всевозможных директоров и неторопливой походкой проследовал к микрофону. Говорить он умел. Он не был кокетливым, не заискивал, не заигрывал. Вполне дружелюбно он отвешивал комплименты направо и налево, отделывался общими фразами и охотно говорил, какие все молодцы, в очевидном стремлении избавиться от излишней формализованности речи перед аудиторией, явно жаждавшей праздника, хоть и изображавшей готовность внимать и одобрять. Что он говорил, Всеволод не слышал. Он слышал только голос – неспешный, ласковый, почти интимный, но в рамках приличий, осторожно пробегавший чуткими пальцами по хребту и возвращавшийся к затылку, который они ненавязчиво ласкали. Волосы становились дыбом по всему телу от дерзкой его интимности. А ОН подпускал в голос чувственности, когда, обводя зал с ровной и безличной улыбкой, останавливался на прятавшемся в полутени на дальнем конце зала Всеволоде и глазами обещал ему райские кущи. Всеволод испуганно отводил глаза, чтобы, когда он, снова зазвучав суховато, начиная устанавливать визуальный контакт с остальными сотрудниками, маниакально ловить его взгляд с тем, чтобы заново испытать невыносимое ощущение плавящегося меда, поджигавшего щеки и уши, стекавшего вслед за его виртуальными ласками вниз по телу, уничтожавшего остатки брони самообладания, дурманившего голову и бесстыдно открывавшего его самые сокровенные тайны. Его – бесспорно приму вечера - поблагодарили оглушительными аплодисментами, по достоинству оценив каватину, которую он только что так роскошно исполнил. Потом были другие выступления, тоже построенные в подобной тональности – игривые, у некоторых даже проказливые, зал охотно реагировал взрывами смеха и аплодисментами. Дирекция стояла поблизости от микрофона, мирно переговариваясь. Мишка смотрелся там вполне на своем месте, охотно демонстрируя зубы, перешучиваясь и смеясь. ОН улыбался, отвечал на реплики, сам их инициировал и время от времени менял диспозицию, перемещаясь таким образом, чтобы беспрепятственно оглядывать зал, дружелюбно улыбаясь всем и вся, и окатывать зноем Всеволода, задерживая на нем взгляд на незаметное остальным мгновение дольше. Всеволод ненавидел себя за это, беспомощно вжимался в стену и искал его взгляда, задыхался от ужаса, когда взгляд приближался к нему, забывая дышать, потому что все свои силы отдавал на то, чтобы смотреть куда угодно, но не на НЕГО, и казаться спокойным, и снова в томительном отчаянии жаждал его взгляда, когда он отводил свой. Наконец Разумовский еще раз подошел к микрофону, отпустил изящную остроту про Новый год и пригласил всех к столу. Дважды повторять не пришлось, было бы удивительно, если бы народ вдруг начал прикидываться робкими овечками. Всеволод остался у стены, переводя дух, приходя в себя, унимая бешеное сердцебиение и осматривая зал уже без прессинга чужих глаз. Буфет был очень даже неплох. Всеволод охотно лакомился всякими разностями, сосредоточенно их выбирая, отвечая на вежливые обращения официантов и с удовольствием пробуя еще и того и этого. От шампанского он отказывался. Пока. - Ну, и как оно? – раздался веселый Мишкин голос за спиной. Всеволод скупо пожал плечами, явно куда больше интересуясь содержимым тарелки. Михаил поставил на стол бокал, взял тарелку и резво принялся ее наполнять, подмурлыкивая в тон музыкальному сопровождению и даже пристукивая носком ноги в такт. На сцене буйствовала какая-то группа из новомодных, потом должна была идти еще одна из проверенных. Мишка явно наслаждался происходящим. – Пошли кое с кем познакомлю. Кое-кем оказались молодые парни и девушки; некоторые работали в каком-то загадочном отделе статистики. Всеволод прикусил губу, чтобы не брякнуть про жуткие розочки или походку от бедра из того самого фильма. Но коллеги – назовем их так – оказались вполне себе милыми людьми, которые были убеждены, что их отдел нужен, и даже могли вменяемо и с огнем в глазах объяснить, почему. Язык цифр Всеволод понимал и в разговоре участвовал, если вежливо-заинтересованный взгляд и фатические вопросы можно так назвать. Одна барышня сделала комплимент Севкиным локонам, другая загорелась заиметь такие же и даже назвала с полдесятка салонов, на которые можно рассчитывать (Мишка ехидно заулыбался и подмигнул Севке, тот в отместку смерил его шутливо-высокомерным взглядом), третья начала сокрушаться, что ей такое богатство не светит, на что Мишка охотно отозвался трехэтажными комплиментами. Всеволод смущенно улыбнулся. Разговор коснулся работы и немного задержался на ней. Михаил разумно позволил корпоративной солидарности одержать временную победу над праздничным настроением. Он скользнул взглядом по собеседникам; взгляд его остановился на Всеволоде, слушавшим Леночку... да, Леночку, объяснявшую, что в третьем квартале пришлось даже подготовиться к убыткам, но все осталось в черных цифрах, с каким-то отстраненным лицом и очень пристальным взглядом. Михаил перевел взгляд дальше, поднял бокал, приветствуя еще одного знакомого (как он сам признался однажды с игриво-траурным видом, он обрастает знакомыми быстрей, чем бродячая собака лишаем), и поставил себе зарубку вытрясти из Севки, что его напрягло. Он смотрел документы за прошлый квартал. Выглядело не очень, согласен. Ну так и кризис до сих пор не полностью пережит. Что Севке не понравилось? Мишка всучил-таки бокал с шампанским и заставил Севку выпить чуть ли не половину. Относя бокал ото рта, Всеволод с размаху напоролся на прямой и неприкрыто алчный взгляд Разумовского и чуть не закашлялся. Разумовский приветственно поднял свой бокал с кроваво-красным вином и двусмысленно улыбнулся. Мишка высмотрел очередную особь с длинными ногами и декольте поосновательней и потащил Севку дальше. Всеволод как в тумане последовал за ним. Михаил обернулся и предупреждающе посмотрел на Разумовского. Тот прищурился и отвернулся. Следующей на очереди была канцелярия и архив. Михаил подходил к дамам походкой светского льва, просто источая томность и элегантную блудливость. Всеволод с интересом наблюдал за ним, не пропустив смартфон, зажатый Мишкой в руке, как если бы он был самым драгоценным его сокровищем. Буквально только что этот кобель обменялся серией весьма фривольных сообщений, судя по блаженной улыбке на его лице, со своей «теткой». Или поэтому он так эту томность и излучает, что находится под воздействием эндорфинов? Дамы светскому льву обрадовались, второму предположительно одинокому мужчине вдвойне. Через пять минут флирта, стрельбы глазами и прочей артиллерии Всеволод украдкой бросил жалобный взгляд на Михаила, тот, будучи сам не рад, что ввязался, да и новое сообщение пришло, лихо извинился, навешал на уши кучу комплиментов и потащил Севку дальше, мудро огибая группы аниматоров, чего-то там предпринимавшие с народом. Он высмотрел за спинами развлекавшихся масс народа свободный диванчик и на крейсерской скорости рванул туда, держа смартфон наизготове. Всеволод опустился на диванчик и издал блаженный вздох облегчения. Михаил стал перед ним, читая сообщение. На его лицо заползла нежная улыбка, непривычная настолько, что Всеволод даже рот приоткрыл. Мишка мог быть разным: веселым, ласковым, чувственным, соблазнительным, но нежным он был на Севкиной памяти чуть ли не в первый раз. Мишка еще раз перечитал сообщение, сохраняя ту самую улыбку на лице, опустился на диванчик рядом с Севкой, с любопытством его рассматривавшим, и что-то начал набирать в ответ. Кажется, весь мир в этот момент перестал для него существовать. Он опустил локти на колени, подался вперед и начал творить ответ. Всеволод ткнул его локтем в бок, не дождался реакции, ткнул посильней и начал раздумывать над тем, чтобы еще и по затылку приложить. Мишка отвлекся и посмотрел на него отстраненным взглядом. - Чего тебе? – недовольно буркнул он. - Я наверх, к себе. Михаил издал смешок. - Сбегаешь? - Ухожу по-английски, - невозмутимо отозвался Всеволод. - Значит, сбегаешь. Ну что, час ты вынес, можешь идти. - Спасибо, о дражайший Михаил ибн Евгений. Что бы я без твоего разрешения делал? Михаил бросил на него ехидный взгляд и ничего не ответил. - Ты когда готов будешь, звякни мне, чтобы и я собирался. Телефон-то все время в руке. – не удержался Всеволод от шпильки. - Угу. – рассеянно отозвался Михаил, снова возвращаясь к телефону. Всеволод встал и пошел к выходу. - Севка! – окликнул его Михаил. – Ты сильно скучать не будешь? Всеволод оглянулся и недоуменно посмотрел на него. - С какой радости? Михаил пожал плечами. Всеволод ответил ему точно таким же жестом. Михаил вернулся к смартфону. Всеволод неспешно пошел к лифтам. Он уже почти дошел до лифта, чуть ли не с облегчением улыбаясь, что и вовсе и не страшно и вовсе он себе все напридумывал. Он уже прикидывал, что можно посмотреть, куда слазить, что уточнить. - Всеволод Максимович! – интимно промурлыкал за его спиной негромкий чуть тягучий баритон. ТОТ САМЫЙ. Перед глазами потемнело. По телу прошла судорога. Кровь отхлынула от лица, а потом снова хлынула к нему, обжигая щеки, уши, но оставляя губы холодными. От такого контраста они заныли, их закололо иголочками озноба. Кровь болезненными толчками распространялась по всему телу, и – наваждение! – снова проклятое либидо с интересом подняло голову. Всеволод беспомощно замер, беспомощно ожидая приближения обладателя голоса. Звуки от шагов неспешно раскатывались по почти пустому коридору. Парочка увлеченных болтовней групп и еще пара парочек были не в счет. – Вы уже уходите? Вам не понравилось мероприятие? Всеволод судорожно сглотнул, попытался выдавить хотя бы пару слов, хотя бы слово, и замер, куце пожав плечами и беспомощно глядя на индикатор этажей. Кабина была еще только на восьмом. - Я отметил, что вам не очень нравятся шумные сборища. Не так ли? –проворковал голос сзади и слева. Прямо над ухом. Всеволод судорожно мотнул головой, про себя отчаянно моля, чтобы он куда-нибудь, просто куда-нибудь в другое место шел, чтобы у него были какие-нибудь неотложные дела, да хоть Форт Нокс штурмом брать, только подальше от него, как можно дальше. Увы. - В таком случае, почему бы нам не выпить чашечку кофе у меня в кабинете? Пришел лифт. Двери открылись. Всеволод в отчаянии замер, понимая, что в кабине, не самой большой при том, они будут вдвоем. Он беспомощно посмотрел на до зеркального блеска отполированные двери лифта и наткнулся на горящий взгляд Разумовского. Тот все видел. Этот гад все видел и очень интимно и многообещающе улыбался. Разумовский ласково провел по его спине от плеч вниз, оставил руку на талии и легким и ненавязчивым движением понудил войти. Двери закрылись, отсекая их от холла и людей, которые явно ничего особенного не заметили. Ловушка захлопнулась. Разумовский оперся плечом о стену, пожирая Всеволода глазами, и чувственно промурлыкал: - А хотите, я сделаю вам шоколад? Всеволод стоял у стены, выпрямившись и откинув голову назад. Глаза его были темнее грозовых туч. Рот был сжат до такой степени плотно, что губы и кожа вокруг них побелели. - Вы же не откажете бедному одинокому холостяку в приятном обществе? – чуть подпустил трагичности в голос Разумовский и подался навстречу. Какие у него все-таки восхитительно красноречивые губы! Всеволод прикрыл глаза. - Мне расценивать это как согласие? – интимное урчание раздалось совсем рядом, Всеволод обреченно открыл глаза. Разумовский поднял руку, заправил какой-то упрямый и как назло упрямо торчавший локон за ухо. Кончики его пальцев как бы случайно скользнули по шее, поправили воротник рубашки, рука заскользила вниз по руке Всеволода и совершенно невинно замерла на поручне, прикрепленном к стене кабины. – А вот и мой этаж. Пойдемте. – и он сделал шаг к двери, выжидая. Побег, безыскусный и внезапный, был явно невозможен: Разумовский был наготове. Разумовский вел своим дурманящим голосом непринужденный разговор, снова говоря что-то о погоде, предпраздничной суете и прочей дребедени, а рука его лежала на талии Всеволода и понуждала подходить все ближе и ближе к логову. В приемной никого не было, Анна Владимировна явно хорошо и бесхитростно проводила время внизу. Разумовский проводил Всеволода к софе в своем кабинете и сказал в притворном расстройстве: - Мне бесконечно жаль оставлять вас даже на минуту, но если я хочу угостить вас шоколадом, мне придется отлучиться, чтобы сделать его. Надеюсь, вы не успеете соскучиться. Он покружил еще по комнате, включая пару торшеров, и удалился. Всеволод положил трясущиеся руки на сиденье и безуспешно попытался вцепиться в кожаную обивку. Он жадно глотал воздух, пытаясь успокоиться, но нервничал еще больше. Ему было до жути страшно. Разумовский не обидел бы его физически, никогда. Но разве это единственная травма, которую он может нанести? Кожу лица покалывал озноб, руки подрагивали. Внутренности скручивало в тугой узел. Обжигающая кровь глухо и мощно пульсировала внизу живота. Разумовский принес поднос и поставил его на стол. Он опустился в кресло рядом с софой и взял источавшую пряноватый аромат чашку, явно предназначенную для Всеволода. - Ваш шоколад. Надеюсь, вам понравится, как я его готовлю. – многообещающе промурлыкал он и протянул чашку. Всеволод смотрел на нее, терзаемый самыми дурными предчувствиями. – Ну же! – ласково подбодрил его Разумовский. – Он совершенно безвреден и даже полезен. Всеволод решился. Он потянулся за чашкой, взялся за блюдце. Руки Разумовского неуловимым движением переместились поверх его рук.