Рапсодия на темы

Замечательная ночь. Ясная и наверняка холодная. Зима ведь холодная выдалась. Роскошная зима где-нибудь за городом. Прямо перед глазами белые просторы с графически четко вырисованными деревьями и кустами, словно на литографии, и тишина, и бескрайнее небо над головой. Месяц в ниточку сузился, не мешает звездам подмигивать, и редкие снежинки медленно опускаются на землю. А звезды подмигивают: дурак, дурак. Не с тем ведь в кокетство играть взялся, не с тем. Сколько же их было всяких, кто на все шли, чтобы в постели оказаться и в ней задержаться. На что только не шли, чтобы завлечь, заманить, а потом и приручить. А все эти игры – восхитительные обмены полунамеками и взглядами из-под челок, искоса, поверх бокалов, которые охотно маскировали за всеми своими ухищрениями: «Да!» - и все остальное... что еще там все эти идиоты продажные делали, и которые доставляют удовольствие, пока не перерастают в одно сплошное «дай!». Ну ладно, им идешь навстречу, и буквально в два счета тебе этот счет выставляется, сколько это будет стоить, если... а если, то... и вообще, лучший баланс – открытый кредит, ты ведь можешь это позволить, дорогой? И приучили, сволочи, что контракт, любой контракт следует составлять до начала отношений и четко прописывать, сколько раз в месяц голова может болеть или еще какую дрянь. И ты следуешь давно выработанной парадигме и оказываешься неготовым. К прямому взгляду, бестрепетно встречающему твой, к нечитаемым глазам и одному-единственному условию, которое требует не щедрости, а скорее ее отсутствия – ко всему этому непривычному оказываешься совсем не готов. Явно не верхней головой думал, когда к нему эти лекала примерял. Воистину кровь только в одной из них может находиться. А рядом с ним с завидной целеустремленностью направляется вниз, в полном сответствии с законом всемирного тяготения, и ты идешь у той пресловутой части тела на поводу и делаешь все, что угодно, лишь бы ей угодить. А потом полулежишь на смятой кровати и следишь за удаляющимися мягкими неспешными шагами и осторожным хлопком входной двери, которые в замершей от недоумения квартире раздаются погульче иной канонады. А на твоих губах еще остается привкус кофе с коньяком и шоколадное дыхание, и губы помнят горячую кожу, в восхитительной невинности своей отзывающуюся растерянной чувственностью на каждое прикосновение. И сейчас бы прижать его к себе, провести по плечу, по спине, устроить ягодицу в руке – она так роскошно выточена, как раз для твоей ладони, зарыться губами в волосы, вдохнуть их запах и позволить сну сморить тебя, а взамен только и остается, что смотреть в окно и жалеть, что так свою деловую хватку переоценил. А звезды сейчас смотрят на него и подбадривают: молодец, молодец. Уж они-то не ошибаются. Тело, руки-ноги и кожа, особенно кожа, ощущались совершенно по-новому. Все тело было легким и упругим, изнеженным, недовольно роптавшим, что его лишили законной ласки. Кровать, на которой предстояло ворочаться, была бесконечно неудобной, да еще этот букет! Гиппеаструм высокомерно-снисходительно усмехался прямо напротив. Фрезии словно шушукались вокруг него, недовольно обсуждая упрямство. Оно того стоило? Голова торжественно заявляет, что стоило. А тело угрюмо нашептывает, что можно было и что другое придумать, что если бы он остался, его бы с радостью осыпали всей той щедростью плотских радостей, на которые он горазд. Как он на них горазд! И завтрак наверняка был бы не хуже ужина. Назвать его по имени Всеволод не мог. Он однозначно перестал быть недосягаемым генеральным директором, совсем недолго побыл Архипом Тарасовичем, звучит-то как, похлеще сухой пулеметной очереди. Ему и этого показалось слишком много, он на «Архипе» настаивать вздумал. Всеволод несколько раз повторил это имя, попробовал, как оно звучит, покатал его на языке, напоролся на гиппеаструм, многозначительно поглядывавший на него, в раздражении отшвырнул одеяло и подошел к столу. Посмотрев на окно, на месяц, причем почему-то виновато, он взял вазу и отнес ее на кухню. Вернувшись в свою комнату и укрывшись одеялом, Всеволод посмотрел на стол, безлико и бездушно стоявший в углу. Ну да, получше. Он закрыл глаза. И долго еще ворочался, пытаясь вспомнить, как спать удобнее всего. Архип пил утренний кофе в зимнем саду, на диванчике, который был чуть-чуть велик ему одному и уютно тесен для двоих, что и было вчера продемонстрировано ими. Горелка и горшочек, чашки, блюдца так и стояли на столе, вызывая у него интимную улыбку. Все-таки это была отличная идея. Очень перспективная, как ни посмотри. Солнце только собиралось вставать, небо лениво светлело на востоке, можно было бы еще подремать, только смысла в попытке убедить себя, что это обычный выходной день, и валяться дальше Архип не видел. Только бока отлежишь. Есть многое, что можно сделать, чем заняться, в предвкушении следующей схватки, которая ему наверняка предстоит с прелестным провинциалом, решившим, что у него акульи зубы. Посмотрим. Посмотрим. Разумеется, его демарш ночью застал Архипа, да еще блаженно расслабленного после прелестного времени в постели, врасплох, но при свете солнца все это кажется небезнадежным. Чудесный мальчик Всеволод наверняка имеет немало слабостей, на которых можно и нужно сыграть, чтобы приручить и укротить, чтобы малыш забыл, что хочет быть упрямым и недосягаемым. Он считает, что способен одолеть Архипа, который тискал девок под школьной лестницей уже тогда, когда Всеволод только начинал выводить: «Мама мыла раму»? Самонадеянный мальчик. Но тем интереснее интрига. Архип обвел взглядом фрезии, которые кокетливо вскинули свои головки и игриво поглядывали на него, ирисы, многозначительно изогнувшие свои лепестки, и гиппеаструмы, которые многозрачительно молчали на отдельном столике. Папоротники росли, явно не особо тревожимые той баталией, которая вчера разыгралась в спальне. Но их многотысячелетняя родовая память их такими знаниями наделила, что выходка Всеволода, Севы, Севочки – не больше, чем безобидная детская шалость. А еще следует подумать, что бы привлекательного, но не слишком откровенного изобразить на грядущий ужин. У Всеволода – Севы оказался отличный вкус, он, не особо разбираясь во всех этих теориях, отлично применил на практике знания. Архип даже зажмурился от удовольствия, вспоминая, как охотно Сева – Севочка смаковал фрукты, покрытые горячим шоколадом, с каким наслаждением принюхивался, а потом наслаждался кофе. Да, пожалуй, Захер-торт будет отличной идеей. Ну что ж, мой дорогой олень с нечитаемыми глазами, безмятежным лбом и прохладными пальцами, посмотрим, как ты отреагируешь на такую каверзу. Всеволод был зол на себя за совершенно идиотские сны, буйно расцветавшие на внутренней стороне век, и все такие... Глядя на стиральную машину, которая начала прокручивать барабан, он почувствовал, как заалели его уши. Такого и в школе с ним особо не случалось, а если и да, то такие вещи обычно списывали на гиперсексуальность и все такое. Да что бы эти идиоты знали о гиперсексуальности? Они, видно, всю свою умную научную жизнь прожили в счастливом неведении о том, как кожа горит и ноет, как тело требует удовлетворения, как просыпаешься на влажном белье, со взмокшим лбом и пересохшими губами, которые отчаянно зудят о хозяйском снисхождении в своей жажде удовлетворения. Все-таки двойные пробежки должны стать его ежедневной нормой, иначе Мишке не особо объяснишь, почему Севка каждое утро постельное белье меняет. Слабая надежда, но все же: может, подействует? Всеволод пошел в прихожую. Все-таки и вечер, оказавшийся более чем приятным, за исключением пары фраз, и то, что следовало потом, были чудесным опытом, и он был вовсе не грубым и самовлюбленным варваром, а очень даже щедрым любовником. И тело у него роскошное. Всеволод закрыл глаза, набрал полную грудь воздуха и постучал лбом о дверь. Да что же это такое?! Погода была восхитительной. Небо было облачным, солнце игриво выглядывало из-за туч, снежинки время от времени опускались на нос, в ушах бравурствовал Дженкинс, который, будучи откровенно поп-композитором, склонялся к четно-дольному такту, что могло быть минусом для высоколобых критиков, но отлично подходило под четкий ритм шагов. Еще и подмурлыкивать можно было, словечки там очень удачные. Итак, шаги: раз-два-три-четыре, дыхание –на четыре шага вдох, на четыре выдох, и Stabat Mater dolorosa. И если все это контролировать, то в голову не лезут совершенно нежеланные мысли, которые за ночь выматывают так, что хоть волком вой. Одна радость – гиппеаструм постепенно вянет. Скоро его можно будет с чистой совестью выбросить, а не таскать пять раз на дню из комнаты в комнату. Всеволод со злости попытался его на балкон выбросить, но у самой балконной двери остановился, долго смотрел на дверь, еще дольше на опечалившийся букет и вернул вазу в свою комнату. Тетя Лида стояла за прилавком, опираясь на него своей необъятной грудью, и лениво перелистывала журнальчик с уймой картинок. - Севка! Ты смотри! Решил вспомнить! - заулыбалась она, выпрямляясь. – Ну, иди сюда, дай чмокну, порадуй старушку, дай в кои-то веки к мужской груди прижаться. По нормальному хлебу соскучился, оглоед? - Доброе утро, - смущенно улыбнулся Всеволод, вынимая наушники. Тетя Лида выплыла из-за прилавка, подошла к растерянно заозиравшемуся и слегка попятившемуся Всеволоду, сжала его в объятьях, которым и кузнец бы позавидовал, и торжественно сказала: - Ну, с Новым годом нас. Пошли чай пить. Оказывается, задумчиво признал Всеволод, подобное буйное выражение чувств может быть приятным. И чего он всегда это так ненавидел? Уставший, но довольный Всеволод, который к концу пробежки признал, что он молодец и способен-таки концентрировать мысли и не думать о плохом, неспешно поднимался по лестнице. В руке он держал пакет со свежим дивно пахшим хлебом, неслабым таким запасом пончиков и пятью круассанами, которые по яростно-искренним заверениям тети Лиды, совершенно случайно завалялись после вчерашнего гостеприимства, когда к ней припиралась дочка с мужем и спиногрызами, и вовсе не были ей по-партизански заныканы от этих проглотов подальше. Навстречу спархивал трепетный и нежный сосед с совячьими глазами и подвижными бровями. Всеволод отошел в сторону, чтобы тот мог пропорхнуть мимо, не особо меняя траекторию, и вежливо сказал, с трудом сдерживая улыбку: «Доброе утро и с Новым годом». Сосед придержал шаг, попытался высокомерно посмотреть на него, напоролся на веселый взгляд Всеволода, смутился и выдавил: «С Новым годом». Взгляд его устремился туда, к чему яростно принюхивались ноздри – к пакету, который Всеволод держал в руке и который, отогревшись в тепле, начал все активнее издавать ароматы сдобы. Бедный мальчик непроизвольно сглотнул. - Не хотите составить мне компанию? – легко предложил Всеволод. – Мне задарили пакет со сдобой, которого должно хватить на неделю, а сдоба уже на второй день не так хороша. Парень остановился, подозрительно посмотрел на Всеволода, жалобно скосил глаза на соблазнительно пахнущий пакет и снова на Всеволода. - Банальный жест доброй воли. – беспечно пожал плечами Всеволод. – У нас в провинции принято ходить к соседям в гости. Я могу какао сделать. На Новогодние праздники можно себя побаловать, не так ли? - Хорошо, - скорбно проговорил парень. – Уговорили. Звали его Антоном. Учился он на менеджера, по поводу чего изрядно смущался, было ему девятнадцать, тут Всеволод не ошибся. Первую кружку какао он выдул в две минуты, облизался и пристыженно посмотрел на Всеволода, который, не поведя бровью, встал, чтобы сделать еще одну. Антон жалобно посмотрел на нее и обвиняюще буркнул: - Вы же его на молоке делаете. В нем же столько калорий! - На воде неинтересно. - Я не представляю, сколько времени мне на диете сидеть надо будет, - драматично вздохнув, признался Антон. Всеволод не смог избавиться от ощущения, что Антон слегка кокетничал. - Зачем? – с любопытством поинтересовался Всеволод. - Ну как? Чтобы быть в форме, зачем еще? – все так же драматично всплеснул руками Антон. - А в фитнес-зал сходить? Заодно и тонус мышц повысится. Антон уставился на него своими круглыми глазами недокормленного совенка. - Но диета – это же... - Ужас что такое, - подтвердил Всеволод и потянулся за круассаном. - Но все же кругом сидят на диетах! Всеволод запил круассан с шоколадной начинкой какао и прищурился от удовольствия. Антон жалобно смотрел на это святотатство. Всеволод ему подмигнул. Антон выдохнул и поджал губы. - Можно попробовать, - наконец признался он. Антон оказался весьма полезным молодым человеком. Он знал, где можно относительно недорого и очень хорошо постричься, где следует покупать одежду, и кучу других мелочей. Часа через два он выкатился от Всеволода, сыто и радостно улыбаясь, и счастливо пообещал обязательно заглядывать еще. Около полудня позвонил Разум... Архип Тара... Архип и, интимно мурлыкая в трубку, поинтересовался, как прошло время в разлуке. Судорожно вцепившись в аппарат и прикрыв глаза, Всеволод пытался сконцентрироваться на том, что ему говорили, и постараться не уплывать в дали дальние на волнах чувственного наслаждения. Ответ получился сухим и хриплым. Всеволод прокашлялся и повторил: - Хорошо. - У тебя есть какие-нибудь пожелания относительно ужина? - Нет. – Всеволод снова прокашлялся и более-менее ровно продолжил. – На твое усмотрение. - Отлично, - Архип просто заурчал от удовольствия, и его урчание отозвалось в теле Всеволода волнами возбуждения и гулом в ушах. – Постараюсь удивить. Я заеду за тобой в шесть вечера. - Я отлично доберусь сам, спасибо, – недоуменно отозвался Всеволод. – Зачем лишние телодвижения? - Мне было бы приятно, - интимно проговорил Архип, откровенно увеличивая количество феромонов на отдельно взятый слог. – Но я уважаю твою независимость. В таком случае не хочешь подъехать к шести? Ты помнишь, куда? - Да. До вечера. - До вечера. – это была маленькая такая феромоновая бомба на пятьсот мегатонн. Всеволод опустил вялую и чуть подрагивающую руку с телефоном на колено и постарался не думать о слишком отзывчивом теле. Архип злорадно ухмылялся, держа в руке телефон. От него не укрылся и красноречиво осипший голос Всеволода, и рваное дыхание, и непроизвольные паузы. Можешь пытаться спастись бегством, олень, но от меня не побегаешь. Архип бросил взгляд на кухонный стол .Тесто для пирога было готово, осталось его выпечь. Посмотрим, сокровище мое, посмотрим, как ты отреагируешь на это. Всеволод в ужасе понял, что он не просто перебирает одежду, он прикладывает ее к себе и чуть ли не впервые за свои долгие почти три десятка лет думает, идет ли она ему. Он уже натянул джинсы, на покупке которых в свое время настоял Мишка и которые всегда казались ему вызывающе туго обтягивавшими бедра; из-за этого он их практически не носил. Сейчас они казались донельзя уместными. Проблема была в выборе достойного джемпера. Этот был слишком тугим, этот слишком свободным. Этот слишком тусклым. Этот ничего, но когда Всеволод приложил его к себе и повернулся к зеркалу, выяснилось, что у его лица приятный такой зеленоватый оттенок. Джемпер полетел в общую кучу. Рубашки. Практически все под костюм. Была одна, была. Не очень тонкий деним, опять же Мишка дарил. Скотина, а теперь чувствуешь свою полную от него зависимость. Вот она – даже нераспакованная. Песочного цвета, с полосками. Всеволод надел ее, стянул полы, повернулся к зеркалу. Мишка точно скотина: она Севке к лицу. И надо постричься. Всеволод выдохнул, глянул на часы и пришел в ужас. До дома Архипа идти, если верить карте, минут сорок. До шести оставалось пятьдесят минут, на кровати осталась куча из одежды, кружка с недопитым чаем стоит на столе. Всеволод залпом допил чай, почти бегом отнес кружку на кухню, быстро ее помыл, в отчаянии посмотрел на ворох одежды, издевательски устроившийся на кровати, махнул рукой и понесся в ванную. До дома Архипа он почти бежал. Уже около шести он поднимался в лифте. И почти не опоздал. Архип улыбался особой, знающей улыбкой, приветствуя Всеволода. С хищным интересом он следил, как Всеволод расстегивает подрагивающими руками куртку, а сам стоял за его спиной, положив руки на плечи и слегка поглаживая их. Наконец куртка была снята, Архип повесил ее и вернулся ко Всеволоду; обняв за талию, провел по шее губами, прикусил мочку уха и переместился к губам. Поцелуй был скорее игривым, Архип дразнил, но не настаивал, Всеволод терялся. Вот только что язык Архипа ласкал его губы, а уже шаловливо скользит по ушной раковине, и ноги подкашиваются, и кровь пульсирует в паху, и если бы Архип не поддерживал... Но он поддерживал, одной рукой даже забравшись под рубашку, для надежности, наверное. - Сегодня у нас австрийская вечеринка, - прошептал Архип в самое ухо, активно касаясь его губами. Всеволод затаил дыхание. Архип чуть отклонил голову назад и горящими глазами обласкал все его лицо. – Кофе по-венски и шоколадный пирог. Но сначала кнедли. Чтобы не очень объедаться. Вино было, как сказал Архип, молодым, столовым и очень легкомысленным. Кнедли были вкусными. Квашеная капуста – объедение. Всеволод уже готовился вылизать тарелку, но Архип, посмеиваясь, отобрал ее, поцеловал его прямо в недовольно поджатые губы и прошептал прямо в них: - Нас ждет десерт по-венски. А это мощно. Иди в зимний сад, а я приготовлю кофе. Всеволод доверчиво посмотрел на него и встал. Архип выдохнул и впился в рот Всеволода. - Иди уже, - хрипло проговорил он наконец. Всеволод послушно кивнул и на ватных ногах пошел в зимний сад. Фрезии весело приветствовали его, кокетливо покачивая своими пастельными головками. Амариллисы снисходительно терпели, когда Всеволод проводил пальцами по лепесткам, а затем долгим и неотрывным движением по стеблям. Пальцы у него зудели от желания прикасаться, хотя бы к чему-нибудь. Кожа была бы идеальным вариантом, но подходящей жертвы нет, она чем-то занята на кухне. Когда Архип принес шоколадный торт и кофе, Всеволод с интересом читал таблички с названиями видов папоротников и усердно рассматривал их. Архип охотно провел его вдоль стеллажей, обнимая за талию, время от времени целуя в шею, или что там подворачивалось, и крепко держа руку в своей руке. Всеволод мог слегка шевелить пальцами, и пальцы Архипа охотно отзывались, поглаживая в ответ. Архип рассказывал про удивительные папоротники, которые старше всех и вся, до сих пор являются загадкой для ученых и прочая, подвел к тем видам, которые азиаты активно употребляют в пищу, рассказал, какие из тех, что растут поблизости в естественных условиях, можно есть. Всеволод слушал и не слушал; сделав вид, что вино сильней, чем он легкомысленно подумал вначале, и подействовало на него много больше, чем он рассчитывал, он удобно пристроил голову на плече Архипа к вящей его радости. Архип охотно прикасался губами к скулам, щекам и иногда губам и томным полушепотом рассказывал, ловко ведя Всеволода к заветному диванчику. Всеволод подозрительно посмотрел на шоколадный торт, мрачно на Архипа, вспомнил почему-то Антона, с сакральным ужасом в глазах вещавшего про злонравные и коварные калории, и понадеялся, что его их коварность не коснется. Торт выглядел неказисто, что объяснимо. Но пах он изумительно. Вдобавок к этому Архип, посмеиваясь, рассказал про кондитерскую войну за Захер-торт, развернувшуюся из-за рецепта, и решение австрийского суда, попутно скармливая Всеволоду кусочек за кусочком. Всеволод устроился рядом с Архипом, чуть ли не полулежа на нем, лениво смакуя кусочки и наслаждаясь роскошной шоколадной глазурью и вкуснейшим конфитюром. Кофе со взбитыми сливками, в который Архип явно добавил коньяк, превратил его в похотливое животное, которое все-таки держалось пока в рамках приличий. Но Архипа такое положение дел не устраивало. Он терпеливо дал им обоим насладиться кофе и шепнул напоследок, скользя по лицу Всеволода жарким взглядом, полыхавшим из-под прикрытых век: «У тебя сливки на губах». Всеволод механически провел языком по губам, беспомощно глядя на Архипа, и нарвался на страстный и глубокий поцелуй. Путь до спальни ни Всеволод, ни Архип особо не запомнили. Архип был увлечен стягиванием одежды с них обоих и попыткой обцеловать каждую клеточку вожделенного тела, Всеволод был занят тем, чтобы унять зуд в ладонях, жаждавших полного тактильного контакта, и губ, жаждавших действия. Архип совсем не был против, активно подставляясь под губы и выгибаясь под ладонями Всеволода, жадно шарившими по его телу. Мышцы на спине оказывались на ощупь куда лучше, чем при их созерцании с расстояния двух метров, плечи охотно подставлялись под ласки, так соблазнительно приподнимаясь и опускаясь. Можно побыть еще более дерзким: провести руками по спине и спуститься чуть ниже, на каменные от напряжения ягодицы, погладить их, чуть сжать, царапнуть и снова погладить. Архип уткнулся головой в подушку, застонал от неловкой ласки и потерся бедрами о бедра Всеволода. Затем он вернулся к яростному выцеловыванию рта, что-то простонал прямо в него и просунул руку между их тел. Всеволод сжал веки, откинул голову назад и выгнулся навстречу, Архип яростно припал к его шее, совершая резкие и быстрые движения рукой. «Давай, мой хороший, давай...» - лихорадочно шептал он. Всеволод то отчаянно гладил плечи, то чуть ли не царапал затылок Архипа, наконец додумался и обвил ногами его ноги и провел по ним. Архип одобрительно застонал и спустился ниже. Для него явно не было ограничений в постели. Что он делал ниже, Всеволод мог только догадываться, но это потом, а пока можно раствориться в токе крови, раскинуть ноги еще шире, чтобы ему было удобней, и вцепиться в простыню руками. Глаза застлала пелена, сперма вырвалась наружу, Всеволод попытался сжать ноги в инстинктивном желании закрыться, но они оказались на талии Архипа, вновь приблизившегося к губам Всеволода и довольно улыбавшегося, судя по глазам и изгибу губ. Архип коснулся носа, скул, подбородка, провел языком по шее, мочкам ушей, отчего Всеволод затрепетал, и лег рядом. Всеволода он притянул поближе. Дав им обоим время отдышаться, а Всеволод даже погрузился в сладкую полудрему, он спросил наконец: - Сев, как далеко ты готов сейчас пойти? Всеволод поднял голову, посмотрел на него пьяными глазами, смутился и снова уткнулся в грудь Архипа. Уши его дивным и умилительным образом заполыхали. Архип ласково провел по ним пальцами, краем глаза отметил, как дернулись его ягодицы, поласкал затылок и начал выписывать круги на спине. - Опыта у тебя явно нет. Всеволод отрицательно кивнул головой, еще сильней уткнувшись в его грудь. Архип с удивлением почувствовал, как повлажнели его глаза. Он сказал: - Но ты хоть знаешь, что будет происходить? Всеволод утвердительно кивнул головой и воровато прикусил сосок, а потом лизнул его, как бы извиняясь. Архип со смешком хлопнул его по спине. - Пока подождем? Всеволод кивнул головой, помедлив, поцеловал грудь Архипа и провел рукой по его талии, облегченно выдохнув при этом. Архип подтянул его повыше и начал целовать, уже не так агрессивно, но тщательно, томно, обстоятельно, мурлыкая от наслаждения. Всеволод отвечал ему, все больше и больше распаляясь и с любопытством двухмесячного щенка исследуя все новые территории и действия. Заполночь Архип снова лежал и слушал шум воды в душе. Когда он прекратился, Архип натянул домашние брюки и пошел на кухню делать кофе. Всеволод заглянул туда, чистый, смущенный и раскрасневшийся. Архип удовлетворенно отметил опухшие губы и зацелованную шею, выглядывавшую из ворота рубашки. - Кофе выпьешь напоследок? – как ни в чем не бывало спросил Архип, любуясь им. Всеволод смиренно опустил глаза. Архип указал ему на высокую стойку у окна с двумя высокими же табуретами. Всеволод прошел туда. Архип сделал простой и немудреный латте, поставил стакан перед Всеволодом, поцеловал его, скользнул по шее и пошел к своему табурету. Всеволод отводил глаза, опасаясь смотреть на игру мышц на груди Архипа, вызывавшую очень уж непристойные желания. Латте был выпит. Всеволод встал. - Спасибо за вечер. И за ужин. Он был роскошным. Архип усмехнулся и притянул его к себе. - Тебе спасибо, - шепнул он в губы. – В субботу объявляйся часам к трем, хорошо? - В субботу? – растерянно проговорил Всеволод. - В субботу, раз в две недели, - улыбнулся Архип прямо в губы. Всеволод нахмурился, подумал, похмурился еще чуть-чуть. - Ладно, - буркнул он. Ночь была холодной и малолюдной. Звезды выглядывали из-за пятен городского света. Снег бодро хрустел под ногами. Всеволод смущенно улыбался. Архип лежал на кровати, глядя в окно, и лениво усмехался своим мыслям. Всеволод выполз из своей комнаты около девяти утра, что было неприлично поздно для него. В ванной он тщательно обследовал шею, убедился, что особо ничего не заметно, покраснел, прислушался к ощущениям своего тела, понял, что оно не прочь еще пару часиков поваляться и поотдыхать, побрился вялой и непослушной рукой и поплелся на кухню делать кофе. На улице было светло, небо было бледно-голубым, солнце стеснительно прикрывалось облаками. Кофе лениво остывал в кружке. Всеволод потянулся к гиппеаструму, провел рукой по его лепестку, переместил пальцы на толстый стебель, провел пальцами по нему, вспыхнул и отдернул руку, как будто обжегшись. В раздражении подскочив, он схватил вазу и оттащил ее в спальню. По крайней мере, не будет глаза мозолить. На кухне стало скучно и безлико. Всеволод упрямо принялся за бутерброд. Необъяснимое чувство вины овладело им; он чуть ли не физически ощущал, как гиппеаструм хмуро смотрит в окно. Михаил ввалился после полудня и затребовал кофе и пожрать. Всеволод еще раз проверил шею в зеркале, пока Михаил ворковал по телефону в своей комнате. Нет, вроде ничего незаметно. Михаил выполз из душа как раз к торжественно выкладываемым на тарелку эскалопам. Ну, это Всеволод их так высокомерно обозвал. А так отбивные и отбивные. Со спагетти. Михаил не возражал. Умяв почти половину содержимого тарелки, он сказал: - Выезжаем в два. К полтретьему будем у Любаши, она будет с подругой. – Всеволод демонстративно закатил глаза. – Ну да, я понимаю. Тебя никто ни к чему принуждать не будет, не боись, мальчик-колокольчик. Я уже пропиарил Любаше, что ты поупрямее осла, барана и дикого кабана, вместе взятых, и вообще тебе другой тип барышень нравится, не знаю какой, но другой. Будешь должен. – Михаил шумно выдохнул и продолжил. – Каток за городом, там и коньки напрокат можно взять и все такое. Там еще роскошная блинная, как девчата говорят. Всеволод ехидно посмотрел на него. Михаил снова принялся за спагетти. - А вообще они вполне вменяемые, можешь не бояться, - добавил он напоследок. Машина стояла у подъезда невыразительной многоэтажки. Михаил стоял у двери и трепался по телефону, Всеволод стоял рядом с машиной, осматриваясь и задумчиво водя рукой по коре совсем юного деревца, которое одно имитировало сквер. Другие были благополучно обломаны. Михаил вернулся с двумя барышнями, красноречиво держа одну из них за талию обеими руками. - Знакомься, это Любаша, это Варя. Это Севка, тот самый оглоед. Любаша радостно улыбнулась и протянула руку в варежке. Всеволод посмотрел на нее, сдернул перчатку и осторожно пожал, вежливо пробормотав: «Очень приятно». Ту же самую процедуру он проделал и с Варей, кокетливо смотревшей на него. На катке было не так много народу, что значило полную свободу действий. Нарезвившись, насмеявшись, накатавшись и устав, они сидели в жарко натопленной блинной на деревянных скамьях, поглощали блины со всевозможными начинками и болтали обо всем и вся. Всеволоду было позволено отмалчиваться и отделываться улыбками и согласным угуканьем. Любаша оказалась милейшей девушкой, смотревшей на Михаила обожающим взглядом. Они перешучивались, перемигивались, напропалую кокетничали и с трудом себя сдерживали, чтобы не начать целоваться. Михаил не мог оторвать от нее рук, усердно кормил ее блинами и кормился сам из ее рук. Варвара игриво заботилась о Всеволоде, который смиренно сносил все эти пытки. Он старался не обращать внимания на многозначительные взгляды, которыми обменивались девушки, и еще более красноречивые совместные походы в дамскую комнату. Поздним вечером Варвару отвезли домой, Всеволод настоял на том, что доберется домой сам от Любашиного дома к явной радости Михаила. Всеволод с виноватым видом подлил в вазу воды, погладил гиппеаструм, но упрямо оттащил его на кухню. День был насыщенным и после не менее насыщенной ночи. Суббота все-таки замечательный день. Он незаметно заснул. Ему снился папоротник и многозначительно распускавшийся гиппеаструм.