Бог и наркотики

Чайник закипает так быстро, я едва успеваю снять его с огня, чтобы избавить помещение от разносящегося свиста. Сегодня на завтрак я пью растворимый кофе, решая не утруждать себя его приготовлением в турке. Слишком нудно и долго… На подоконнике в пепельнице тлеет едва начатая сигарета, тонкая струя дыма, столбом поднимается вверх, проскальзывая в приоткрытую форточку. Ногу обвивает пушистый хвост, а совсем скоро о щиколотку трется маленькая меховая голова. — Мяу, — доносится из-под ног, а я, наконец, обращаю внимание на своего питомца. Пушистая рыжая кошка, которую я подобрал пару-тройку недель назад на улице, стала мне почти родной. Она уже выросла из своего возраста — котенка, но все еще по-прежнему не имеет права считать себя взрослой особью. Нечто среднее, как подростковый период. Опускаюсь вниз, присаживаясь на корточки, осторожно, чтобы не напугать резким движением, подношу к ней ладонь, жду, когда животное понюхает, пройдется мокрым носом по коже на пальцах, и только затем смею прикоснуться к ее голове. Поглаживаю длинную рыжую шерсть, едва касаюсь израненного уха, от которого впредь осталась лишь половина, как напоминание об одном из самых трагических дней её жизни, когда кошка была так близка к разочарованию в человеке. Её левое ухо и часть хвоста стали жертвой людских игрищ… Не знаю, как она все ещё держится, не злится на весь мир: не шарахается от меня при малейшем неожиданном появлении, терпеливо сносит мою забывчивость, когда я, вернувшись поздно, сразу же отправляюсь спать, не додумавшись даже покормить животное… Но я уже привык к ней, из-за чего «оголодавшая» проблема может относиться уже к прошлому. — Ну, что? — наблюдаю, как она закрывает глаза и старательно мурлычет, спрашиваю: — Проголодалась? — встаю резко, от чего кошка опасливо, бочком, отходит к противоположной стенке, скрываясь под столом, короткая скатерть на котором позволяет разглядеть ее мордочку. Стараюсь не уделять этому должного внимания. Она обязательно привыкнет, а пока… Цепляюсь пальцами за ручку холодильника, дергаю на себя и заглядываю внутрь. — Что тут у нас? — осматриваю содержимое в попытке найти что-нибудь съестное для зверя. — Рыбу я тебе всю вчера скормил, не смотри на меня так, — хмыкаю и достаю небольшой полукилограммовый сверток. — Будешь питаться колбасой, чай не на диете! Нарезаю нетолстыми колечками молочную колбасу и, сгребая все с доски в блюдце, отхожу подальше, забирая со стола свой кофе и делая глоток. Горячий. Еще. Кошка выбегает из-под стола и, даже не бросив взгляда в мою сторону, устремляется к тарелке с едой. Вот тебе и хваленая благодарность. — К-с-с, к-с-с, — зову её я, пытаясь хоть на секунду оторвать от колбасы. Зачем всю-то есть? Сразу. Не отбирают же. — К-с-с… Я так и не смог дать ей имя. Перебирая в голове многие варианты, не нашел подходящее, пуская все попытки на самотек. Просто мысленно зову её, а она меня слышит, телепатия, большего и не надо. Подношу к губам чашку, вновь прикладываясь к напитку, на часах без пяти десять: я уже как с час должен быть на работе, если бы не одно весомое «но» — неделю назад я уволился. Вот только привычку вставать рано никто не отменял. Тянусь к верхним шкафчикам, чтобы достать пачку печенья, когда по квартире разносится неожиданный грохот: гулкий звук заставляет все мое тело вздрогнуть, а кошку — забиться в угол. Осторожно ставлю чашку на стол и быстрыми шагами направляюсь в сторону комнаты, в которой с недавних пор поселилось еще одно «овоще-подобное» тело. Почему-то я уверен, что звук исходил именно из этого помещения. Приблизившись, дергаю за ручку, распахивая дверь. Перед глазами встала картина: Гир сидел на полу, уставившись в зеркало, словно увидел в нем приведение, обеими руками он держался за свое лицо, будто пытаясь на ощупь проверить его подлинность. — Что случилось? Осторожно, стараясь не напугать, будто к кошке, подхожу к нему, опускаясь на корточки. Не отводит взгляда от своего отражения, заставляет меня не на шутку испугаться: дрожь, охватившая его тело, не проходит. Медленно касаюсь его руки. — Разожми, — не двигается, не реагирует, не оказывает сопротивления, застывая от моего голоса, словно статуя. На секунду пропала даже дрожь. Аккуратно убираю от лица сначала одну, затем другую руку. Негромко, почти шепотом, спрашиваю: — Что случилось? — но в ответ лишь тишина. Оглядывает свои руки, смотрит, словно сквозь пальцы, ничего перед собой не видя. Я бы наверняка забил тревогу, если бы об этом не предупреждал меня доктор, когда выписывал его из больницы. — Это я у тебя хотел спросить, что случилось? — в его голосе сквозит откровенный, абсолютно нагой страх. Он растерян до такой степени, что волна дрожи амплитудно нарастающая в его теле, заставляет погрузиться Гира в лихорадку. — Подожди… Поднимаюсь, не отводя взгляда от него, быстро направляюсь в сторону выхода. На кухне нужно найти аптечку, иначе через пару минут он потеряет сознание, а я — шанс на возможный разговор. За все это время, что он у меня, — это первая связная фраза, что Гир смог сказать. Распахивая стеклянные дверцы, достаю белый ящик, запуская руки в целую свалку коробочек, ампул, пластин таблеток и шприцов. Через секунды, безумно долгие секунды в моей жизни, нахожу то, что искал. В стакан с питьевой водой падают несколько таблеток, тут же вспениваясь, заставляют жидкость пузырями возмутиться прямо в посудине. — Держи, — опускаюсь рядом. — Выпей это, — подношу стакан прямо к его губам, но на этот раз поить его не приходится. Он сам, цепляясь пальцами за стекло, опрокидывает голову вверх и залпом осушает его. Выхватываю из его рук стакан, опуская на пол. Молчит, упирается взглядом в противоположную стену. Не трогаю его, даю возможность прийти в себя или же опять уйти из реальности. Знать бы, что в ней. Контролирую свой порыв, жуткое желание, вцепиться в его плечи и пару раз встряхнуть, чтобы впустить в эти стеклянные глаза жизнь. Но нельзя. Доктор не раз предупреждал, что любое неосторожное движение сделает только хуже. Усугублять и без того плохое положение мне не хочется… Молча наблюдаю за ним, за его взглядом, что уже с пять минут сфокусирован на невидимой точке. — Мяу, — жалостно раздается откуда-то с боку, но я даже не дергаюсь, чтобы обратить внимание на источник звука. Гир же, напротив, наконец отмирает, его взгляд вздрагивает, а зрачки начинают бегать по помещению, чтобы отыскать место, из которого раздается протяжный звук. — Мяу, — не унимается животное, а я в этот момент, единственный раз настолько рад, что кошатина не затыкается, ведь благодаря этому, Гир начинает какое-то движение. Наконец его взгляд встречается с рыжим комком, что уселся прямо напротив: его пушистые голова и передние лапы выглядывают из-за шкафа. — К-с-с, — зовет он один раз, заставляя бледные губы растянуться на лице. Дважды просить животное, как это приходилось делать мне, не потребовалось: оно вдруг с бешенной скоростью сорвалось с места и, в буквальном смысле этого слова, бросилось на Гира. Парень от неожиданности, отшатнулся в сторону, закрывая лицо руками, но нападения не последовало. Остановившись в сантиметре от его согнутых колен, кошка выгнулась на четырех лапах и зашипела. — А, ну, съебись, — вдруг так громко рявкнул Гир, что не только кошка, да и я сам вздрогнул. Пронаблюдав за тем, как в противоположном от нас направлении, удаляется рыжая точка, я перевел взгляд на парня, осторожно начиная: — Слышишь меня? — говорю ту же фразу, что и тысячный раз говорил до этого. — С чего я должен тебя не слышать? — агрессия, выливающаяся бурным потоком из его тела, заставляет меня поежиться: я уже привык к молчаливому телу за все это время. — Я просто проверил, — уверяю его я, сам же буквально сгорая от желания наброситься на него с вопросами. Поднимаюсь с пола, смотря на него сверху вниз, жду, когда на меня обратят внимание, но никаких действий не следует. Я чувствую себя фоном, когда Гир начинает крутить головой в разные стороны, оглядывая помещение. Подозрительно щурится, а затем, что-то бубня себе под нос, говорит уже громче: — Кресла… Нет на месте, — ведет взглядом по полу. — Ковер… Не тот, — смотрит на стыки стен и пола, затем пробегается все выше. — Разве обои были такими? — Ты не в своей квартире, это моя комната, — пытаюсь развеять его сомнения, но он, словно не слышит меня. Осторожно опирается на одну руку и встает, ковыляя неумелой походкой, опираясь о какие-либо вертикально стоящие предметы, замирает уже в прихожей, продолжая рассматривать помещение. Я лишь следую за ним, оставаясь в этот момент фоном. Пусть лучше так, чем он снова замолчит. — Шкафчики? Отсутствуют. Даже, если бы они были, стена здесь смежная, остались бы следы… — что-то бубнит себе под нос про отцовские инструменты, про какие-то банки с огурцами и помидорами, про палку, которая вечно отваливается, а затем вдруг дергается и направляется в другую сторону, во вторую комнату. — Все на месте, так же, как и было… Ну, да, — бьет себя по лбу, тут же морщась. — Я ведь и раньше здесь… был, — разворачивается ко мне, впиваясь взглядом в мое лицо. Сам не понимаю того как, — цепенею на месте. Разве такое возможно, что обыкновенный взгляд, может заставить человека стать статуей? Не могу пошевелиться. В его глазах проскальзывает такая паника, что ему едва удается ее скрыть. В голову лезет один вопрос: «Напускная ли это жестокость, дерзость в поведении или же очередное последствие?» Пытаюсь вспомнить сотый совет врача. Он, кажется, что-то говорил про агрессию, но что? Упуская из виду Гира, даже не замечаю, когда его тело сползает по стене вниз, а он, обхватив руками свои колени, утыкается в них носом. — Что за… Этого ведь не может быть… — Эй, — наклоняюсь к нему, опуская руку на плечо — снова дрожит. — Сейчас же все в порядке, потерпи немного, и все вернется в прежнюю колею. — Ты же знаешь, что не вернется, не нужно меня травить ложными надеждами, — тихо произносит он. — Я реалист и не пичкаю себя фальшью, — хочется возразить ему: ведь именно этот придурок за последний месяц спустил свою жизнь на эту фальшь, но молчу, просто продолжаю слушать его тихие истязания собственного мозга. — Как же это чертово собеседование… — О чем ты? Отрицательно качает головой. — Ни о чем, — замолкает. Долгое время вот так вот сидим в прихожей, не смея сдвинуться с места ни на миллиметр. Лекарство скоро должно подействовать и он ненадолго уснет. — Расскажи мне все, пожалуйста, — его голос разрушает уже привычную тишину в квартире. Поднимаю взгляд на него, наблюдаю за этими тусклыми серо-голубыми глазами, за тем, как он сжимает губы, кусая их до белеющей кожи. Оголившиеся ключицы, обтянутые бледной кожей. Руки, даже отсюда, не касаясь, чувствую их холод. — Что ты хочешь услышать? — пытаюсь навести его на самый важный вопрос, но он вдруг срывается в истерике. — Все… Я должен знать все. Все, что случилось. Что стало с моей чертовой жизнью, пока я был с то… Пока я был там, за пределами действительности, — уже сиплым голосом договаривает он, шмыгая носом так сильно, что мне начинает казаться, что он вот-вот разревется. Но кожа на его лице остается сухой. — Прости, но я не могу тебе ничего рассказать. По крайней мере сейчас. Твой организм еще слишком слаб, чтобы ты мог выслушать все. Гир, — зову его. — Ты обязательно обо всем узнаешь, но не так быстро, как тебе этого хочется, — сдержанно кивает, а затем продолжает уже сам: — Ответь хотя бы на один вопрос… — поднимает на меня взгляд, давя на жалость. И это действительно так. Я уже проникся к этому чувству. — Всего один… — Ладно, — наконец, сдаюсь я. — Слушаю. Всего один. — Тогда, в комнате Клеменса… Ведь это был ты? — с его губ срывается вопрос, а взгляд упирается в меня с новой силой: он смотрит с такой нескрываемой надеждой. — Да. — Ты оставил меня там? — будто бы все поняв, опускает он голову, мне не показалось, это было сожаление. Но о чем он жалел? — Да. *** Едкий запах ударяет в нос сразу же. Я едва успел открыть дверь в помещение. Взгляд тут же находит причину, ради которой я пришёл сюда - она сидит у стены, вжимаясь в нее с такой силой, что, кажется, бетон вот-вот раскрошится прямо у меня на глазах. Пустые, совершенно ничего не выражающие глаза, бледное лицо, обрамленное черными, вымазанными в грязи, патлами. Рваная и грязная одежда, от нее наверняка несет не меньше, чем от самого помещения. Но проверить я не рискнул… — Какая мерзость, — с губ сам собой срывается стон отвращения. Морщусь, стараясь делать вдохи как можно реже. Он осторожно поднимает голову, а я сталкиваюсь с его взглядом лицом к лицу. Хочется как можно быстрее уйти отсюда. Ретироваться, словно с тыла врага. Такое мерзкое чувство я испытываю первый раз в жизни. Но почему-то после всего увиденного мне его даже жаль… — Ты опустился на самое дно, — утверждаю этот факт с такой скоростью, что сам какое-то время обдумываю сказанную самим собой фразу. Кривится. Ему неприятно, и этого не скрыть никакими эмоциями, но я, как вижу, он не сильно и старается. — Я и был на самом дне, — вздрагивают его губы, а затем и все тело. Взгляд становится шире, он, наконец, понимает, что сказал и словно в опровержение, почти задыхаясь, срывается на крик: — Во всем виноват только ты. По твоей милости я пришел в это мерзкое место… Это ты… Больше я не слушаю его. Кажется, сам ловлю себя на мысли, что заходя сюда, хотел услышать нечто другое, возможно, если бы он попросил о помощи, я бы предоставил ее ему, но то, что происходит сейчас… Боковое зрение касается застывшей в дверях фигуры. Поворачиваю голову и натыкаюсь на довольное лицо Тиса, парень ничуть не скрывает своей улыбки. — Уходи, — говорит он ровным, лишенным какой-либо тональности, голосом. — Ты ему не нужен. — Я знаю. *** — Спасибо за честность, — шепчет он, вновь вооружаясь пустым взглядом. — Так даже стало гораздо легче. — Эй, — поднимаюсь с пола. — Вставай, оттого, что ты будешь здесь сидеть, ничто не изменится. Лучше будет для тебя, если ты вернешься в постель… — без какого-либо сопротивления, он встает на ноги. — Может, и так. Нагоняю его за два шага, подхватывая за плечо: не нравится мне его неуверенная походка. — Я помогу, — доведя его до кровати, жду, когда он опустится на нее, а затем и вовсе ляжет. Сам же опускаюсь на пол, поворачиваясь к нему спиной. Взгляд сам касается зеркала, я на минуты увязаю в своем отражении, словно, как и до этого Гир, пытаясь в нем что-то найти. — А что ты видел? Когда… кхм… не был здесь? — не удержавшись от единственного вопроса, все так же не поворачиваясь, спрашиваю его. — Я видел… — начинает он уверенно, но вдруг замирает, а продолжая, позволяет голосу звучать неубедительно, — … пустоту, — секунда, и решительности прибавляется больше. — Словно фильм, только неинтересный и какой-то беглый. Несвязные между собой картины, незнакомые лица, я и сам был не я. Просто никогда не видел себя со стороны, будто в этом фильме не существовало отражения. — Вот как, — задумчиво произношу я. — Всегда представлял себе это иначе, но спасибо, что рассказал. А ты… — поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него, но взглядом касаюсь закрытых глаз Гира: голова лежит на подушке, а волосы, закрывая часть лица, волнами струятся по ткани. Уснул. Дверь едва получилось закрыть бесшумно. Скрывшись в своей комнате, прислоняюсь к мягкой спинке дивана. Пальцы скользят по кнопкам на телефоне, что я взял по дороге со стола в прихожей. — Я слушаю, — трубку берут не сразу, голос мужчины кажется сонным. Наверняка, разбудил после ночного дежурства. — Здравствуйте, мистер Морис, извините за столь неожиданный звонок. — Здравствуй, Брайан. Что-то случилось? — голос мужчины приобрел более твердые нотки. — Он, наконец, пришел в себя!