По прозвищу Чиполла

Огромная спальня — скорее роскошная, чем уютная. Одежда валяется на ковре вперемешку: грубые штаны из крашенной в индиго парусины, пыльная рабочая блуза поверх батистовых кальсон и тонкой кружевной сорочки. Огромная кровать под балдахином, с витыми столбиками и гербом на резной спинке. На кровати, обнявшись в полудреме, лежат двое. Первый — юноша лет девятнадцати. Под тонким покрывалом отчётливо вырисовываются широкие плечи, вся фигура говорит о ловкости и недюжинной физической силе. Недлинные волосы в лунном свете отблёскивают медью. Лицо притягивает взгляд той особенной, мужественной красотой, резкой, но без грубости, приятной, но без слащавости: твёрдый подбородок с ямочкой, губы, на которых вот-вот мелькнёт хитрая усмешка, прямой нос, короткие густые ресницы, прямые брови и чистый лоб, доказывающий, что кроме силы его хозяин имеет и ум. Мускулистая загорелая рука прижимает к себе второго. Это мальчик лет шестнадцати. Ростом он не ниже рыжеволосого, но на этом сходство заканчивается. Он худ, хрупок, и его тонкие пальцы, казалось, не держали ничего тяжелее пера. Тёмные вьющиеся волосы волнами разметались по подушке, длинные ресницы слегка слиплись от слёз. На белой нежной коже ярко выделяются следы жестких поцелуев. Оба прижимаются друг к другу, и кажется, что именно так им суждено лежать до скончания века — в объятиях друг друга, наслаждаясь теплом и близостью. Вдруг рыжий открывает глаза. Они у него тёмно-зелёные, вспыхивают в лунном свете, блестят жестко, ясно, словно не было только что сладкой полудрёмы и предшествующих ей жарких объятий. Откинув покрывало, он начинает быстро и без суеты одеваться. Темноволосый тоже открывает глаза и любуется им. Лунный свет заливает комнату, придавая всему какой-то совершенно особый оттенок. Одевающийся крепыш казался брюнету сейчас ожившим божеством из тех, что в мифах иногда снисходили до смертных. Да, божеством… В парусиновых штанах и грубых ботинках. Рыжий оделся и открыл окно. В комнату ворвалась прохлада майской ночи. Брюнет тоже выскользнул из-под одеяла и, как был, обнаженный подошел к окну. — Простудишься, — тихо прошептал рыжий, улыбнувшись и поцеловав его. — Не простужусь. Луис, ради бога, береги себя. — Ради бога — вряд ли, а вот ради тебя… — с усмешкой ответил рыжий, гладя брюнета по скуле, перебирая пальцами спутанные шелковистые волосы. Казалось, он не мог пересилить себя и наконец уйти. — Только чтоб вернуться… Жди меня, Черри. Он снова поцеловал брюнета — коротко и страстно, — перемахнул через подоконник и принялся спускаться, цепляясь за искусно скрытую среди плюща крепкую верёвку. Брюнет смотрел, как он быстро скрывается среди неухоженных кустов. Он смотрел туда, где Луис всегда перебирался через стену, и, хотя не мог отсюда этого видеть, ясно представлял себе, как он взбирается по раскрошившейся кладке, мягко спрыгивает с той стороны и бежит сквозь туман к лесу и его штаны темнеют от холодной росы. — Луис, — тихо прошептал тот, кого назвали Черри, и постоял, некоторое время вдыхая холодный воздух и продолжая глядеть в темноту. Потом закрыл окно и вернулся в кровать. Лег и обнял подушку, принюхиваясь к ней, пытаясь учуять запах недавно лежавшего на ней парня. И улыбнулся — томно, сладко, прикрывая глаза, чтоб не спугнуть накатившие воспоминанья. Луис… … Несмотря на безумие и неправильность, на грязь и порочность всего происходящего, граф Чезаре Черрено был абсолютно и полностью счастлив, как только может быть счастлив влюблённый юноша в шестнадцать лет, когда лунный свет заливает комнату, а губы ещё хранят вкус поцелуев.