По прозвищу Чиполла

Чезаре ничего не сказал о встрече в парке. Вместо этого он слушал. Слушать особо было нечего: смутные слухи о событиях на севере страны да похвальба полковника Мастины, который вовсю ухлёстывал за его тётками. Вот уж кому война не война и революция не революция — главное, что можно устроить бал; а то, что Марии уже давно за тридцать, тогда как Бьянка и вовсе разменяла четвёртый десяток — это ерунда. Чезаре балы не любил. Те несколько девушек и юношей, которые там появлялись, были ему малоинтересны. На Чезаре они посматривали снисходительно: ну как же, на охоту он не ездит, романы не крутит, драться на шпагах не умеет. Девушки на него тоже смотрели сквозь пальцы: они отлично знали, что тётки в жизни не дадут своего согласия на брак, дабы не терять контроля над племянником, ну а как галантный кавалер Чезаре был так же успешен, как и фехтовальщик. Проще говоря — никак. С другой стороны, юные дворяне были не слишком образованны, круг их интересов был весьма узок, и мысли они выражали так же «остроумно», как и полковник Мастина. Завести интересный разговор не получалось. Чезаре предпочитал коротать вечера с книгой. «Тень отражения» была безумно интересна, что не страница — то новая леденящая тайна, а глава обрывалась каким-нибудь душераздирающим воплем. Единственный её недостаток — книга была слишком короткая. Точнее, это Чезаре читал очень быстро и имел отличную память. Чтобы растянуть удовольствие, он прочитывал понемногу вечером, а утром уходил гулять по парку, надеясь, что апрельское солнце придаст его коже хоть какой-то оттенок. Разумеется, он гулял в той части парка, где встретил Луиса. Не то чтоб он надеялся… Да и понимал, что это опасно. Но всё равно он возвращался к тому участку полуобвалившейся стены и глядел поверх неё в ясное апрельское небо. Он ходил не зря. — Доброго здоровья вашему сиятельству, — раздался из-за куста знакомый насмешливый голос. Чезаре нервно обернулся. Да, это был он, Луис по прозвищу Чиполла, — рыжие волосы, зелёные глаза, в руке нож. Опасен. Всё как сказано в плакате. Награда — двести золотых за живого и пятьдесят — за мёртвого. — Здравствуй, Чиполла, — выдохнул он. От волнения горло слегка сдавило. — Что, не ждал? — Луис мягко шагнул вперёд. Чезаре справился с волнением. Луис опасен. Даже без ножа он легко справится с ним. На днях Чезаре ходил в оружейную, присматривался к кинжалам. Повертел в руках тонкое гибкое лезвие и отложил. Кинжал — не десертный нож. Если он его достанет, то скорей всего получит себе же под рёбра. Если сам не порежется, пока будет доставать. — Может, и ждал, — только и ответил он. — Ха. — Луис улыбнулся. — Вот смотрю я, ваше сиятельство, и удивляюсь… Ну, конечно, солдаты, жандармы рыщут. Портреты мои висят. Это дело привычное. Но вот помню, городок, где меня в последний раз видели, перетряхнули, как подушку — только пух летел. От шпиков не протолкнуться. Патрули и обыски. А тут что? Полковник Мастина меня не первый день ловит, что это он? — Мастина не знает, что ты здесь. Я не сказал. Луис нахмурился. Нож исчез из его ладони, словно растворился. «В рукав спрятал», — догадался Чезаре: он читал о таком. — Почему? На этот вопрос Чезаре не мог толком ответить даже себе. Соображений было много, но все они были какими-то нелепыми. — Не захотел, — только и ответил он, — полковник Мастина — бравый воин, ловит тебя не первый день, настоящий профессионал, бунтовщиков как орешки… Ну в общем, я думаю, он и сам справится. Ты против? — Не против. — Луис снова улыбнулся. Всё было ясно: самодовольный и наглый, полковник ухитрился настроить странного юношу против себя. Этим следовало воспользоваться. Он ещё раз окинул взглядом собеседника. Тот снова был в простом чёрном костюме; тёмные вьющиеся волосы были стянуты назад. Бледное, ещё по-детски нежное лицо, на котором, однако, читалось изрядное упрямство, большие тёмные глаза, длинные ресницы. «Малахольный», — он снова вспомнил слова Пепе. Ну что ж, посмотрим. — А не боишься, ваше сиятельство? — Ради Мадонны, Чиполла, не называй меня сиятельством. Ты мне не служишь. И вообще никому не служишь. — Верно. Ну и как же мне звать синьора? — А как ты зовёшь своих друзей? У тебя ведь есть друзья? — Чезаре окончательно успокоился. Он понял, что прямо сейчас его не убьют, страх отступил, верх взяло любопытство. — Есть, только ты мне точно не друг. Так что буду я тебя звать… ну допустим, графом Черри, — Луис внимательно наблюдал за собеседником, ожидая реакции на столь неслыханную наглость. Чезаре улыбнулся в ответ. Никому бы такого не спустил, гордость у него была. Но ведь это — бунтовщик, повстанец. Непонятно, как с ним вообще говорить — здравый смысл кричал звать на помощь и бежать, но Чезаре всё стоял и стоял, завороженно глядя в ярко-зелёные глаза. — А по имени? — наконец спросил он. По имени его называли редко — либо синьором, либо графом Черрено, либо «мальчиком» и «дорогим племянничком». — Чести много — к тебе по имени. — А тебе чести много — по фамилии… Если она вообще у тебя есть, — в таком же насмешливом тоне ответил Чезаре. — Чиполла — это ведь прозвище? — Не твоё дело, граф Черри. А почему ты не боишься меня? — Нож снова мелькнул в его руке. — Вот прирежу тебя прямо здесь, и пикнуть не успеешь, а? — Луис вглядывался в тёмные глаза, ища в них страх, панику, которая должна была возникнуть, или непонимание, как у слабоумного. Но ничего этого не было. Тёмно-серые глаза смотрели спокойно и внимательно. — Я, Чиполла, смерти не боюсь. Несколько лет жил и думал, что ночью могу умереть. Каждый раз в постель ложился, думая, что утром не проснусь. Так вот и привык. — А… — Тут пришла очередь Луиса теряться. — Как это — лечь и не проснуться? — Да вот так. Я болен… был. Однажды чуть не умер. Врачи говорят, в любой момент может быть рецидив. — Чего? — Повторится приступ. Я уже столько лет жду, что без разницы — либо ты меня сейчас зарежешь, либо сердце остановится. Так что спрячь нож. Луис даже усмехнуться не смог, просто послушался, и нож скользнул в наручные ножны. Малахольный или нет — а парень был непрост. — Как думаешь, зачем я сюда хожу, а? — обратился он к нему. — Ну, это просто. Хочешь освободить тех, кого заперли в тюрьме. — Да. И освобожу, вот увидишь. — Ну давай, попробуй. Черрено строили как тюремную крепость. — Освобожу, Чиполла зря языком не треплет. — Значит, ещё придёшь? — с надеждой спросил Чезаре. Ему нравилось стоять и разговаривать с таким необычным человеком — совершенно новое, непостижимое чувство с привкусом опасности; ему даже нравилось, как тот смотрит на него в упор — так никто не смотрел. — Уж будь покорен. — А когда? — А я тебе не докладываюсь. И, как в прошлый раз, перелез через ограду. Чезаре только вздохнул. Нет, правда, приключения бывают не только в книжках. Сердце колотилось как бешеное, и он с удовольствием приложил руку к груди. Он часто так делал в детстве, проверяя, не остановилось ли? Нет, сердце стучало сильно и радостно, и сейчас Чезаре чувствовал себя живым как никогда. Ну а ловля бунтовщиков — для этого есть профессионалы, целая куча солдат, жандармы, шпионы, полковник Мастина и прочие, кто считает себя такими смелыми и умными. Он ждал Луиса каждый день. Он хотел увидеть его, поговорить с ним. В замке много было разговоров о преступниках в подземелье, о зверствах революции на севере. О том, что кто-то из лидеров повстанцев появился здесь, никто по-прежнему не знал, кроме Чезаре, однако разговоры о том, что и на юге народ начинает волноваться, не утихали. И Луис пришел. Они гуляли вдоль стены и разговаривали. — Эти люди преступники. — Они не виновны. — Все, кто сидит в тюрьме, говорят, что не виновны. Или ты думаешь, что все тюрьмы забиты ошибками судебной системы? — Да, я отлично знаю, что в тюрьмах полно разбойников, почти столько же, как при дворе. Но эти люди — не виновны! Они боролись за правое дело. — Против существующих законов. Они не пытались его изменить, они его нарушали. — А как ты изменишь закон? Думаешь, это легко? — Ну да, легче начать жечь дома… Они спорили и ни к чему не приходили. Чезаре приводил примеры из книг историков и экономистов. Чиполла рассказывал о произволе аристократов, о бесправности рабочих, о несправедливости судов. Ему нужно было склонить Чезаре на свою сторону: он понимал, что может приобрести в его лице ценного союзника. Это было непросто. Чезаре, выросший среди книг, жил в своём, обособленном мире чистых знаний. Он не боялся Луиса, потому что не боялся смерти, и не искал награды у своих опекунов, потому что презирал их. Малахольный или нет, но граф Чезаре Черрено был тем ещё твёрдым орешком. Он хотел общаться с Луисом, но помогать повстанцу — это пока было слишком. И дело даже не в том, что тот боролся против аристократии — Чезаре не думал об этом в таком ключе. Ему нужна была внутренняя убеждённость, что он поступает правильно. Луис приходил снова и снова. Они гуляли и спорили. Иногда в парке мелькали солдатские мундиры, и тогда они прятались за кустами или старыми статуями. Но Чезаре легко нашел решение этой проблемы. — Ты смог бы вскрыть замок? — обратился он к Луису. Они стояли перед небольшим павильоном. Дверь была вся в разводах, и на ней висел огромный проржавевший замок. Луис только хмыкнул, осмотрел его, достал нож и выдрал из трухлявого дерева гвозди. Замок просто повис. — Ого, — восхитился Чезаре. В том, как Луис орудовал ножом, было столько естественной красоты и силы! — Делов-то! — Луис бросил на него косой взгляд. Непонятно почему, но Чезаре вздрогнул — и не от страха. Они вошли. Это был старый павильон, заброшенный со времён женитьбы Козимо Черрено. Плиты пола давно разошлись, трава между ними выросла и успела высохнуть. Деревянные скамьи, казалось, вот-вот обратятся в прах. От экзотических растений, которыми когда-то восхищались гости, давно остались только прутья да голые стволы. Стеклянная крыша вся грязная, кое-где виднелись трещины, и пол под ними был в тёмных пятнах. Но солнце прогревало всё помещение, было жарко и пахло уютно — сеном и пылью. Сидеть можно было на тёплых мраморных бортиках, и они сидели друг напротив друга, болтая, словно старые приятели. Именно там с Чезаре это случилось впервые. Он сидел и пересказывал Луису дворцовые сплетни, а Луис внимательно слушал. Знать настроения в стане врага — это много значит, а Чезаре был отличным информатором. Он прекрасно умел прикидываться невидимкой и прислушивался, и запоминал, и выделял главное. Его многие считали дураком, потому что он часто молчал, но не от того, что сказать было нечего, а потому что некому. Но Луису он говорил. О том, что солдаты волнуются. О том, что полковник просит подмоги, а ему отказывают. И о том, что Луиса по-прежнему никто не видел в окрестностях. Это было важно, это было ценно, но не главное. Главное — товарищи в подземельях. — Ты ужасно рискуешь. Из этих подземелий было всего два побега — и то, один неудачный. — Кто не рискует, тот не пьёт шампанское. — А ты его пил, это шампанское? — Не, шампанское — заграничное пойло, для богатых. — А я пил. Ничего особенного, и голова потом болит. — Это потому что ты мал ещё. — И ничего я не мал, мне уже шестнадцать! — Ну надо же. — И Луис принялся рассматривать его — внимательно, в упор, как он это часто делал. В павильоне было душно, Чезаре снял сюртук и расстегнул верхние пуговицы рубашки, так что стала видна тонкая нежная шея и ямочка между ключицами. Именно на ней остановился изучающий взгляд. И почему-то — Чезаре не понял — ему стало ещё жарче, как при лихорадке, в горле пересохло, сердце застучало как безумное. На несколько секунд он прикрыл глаза и судорожно вздохнул, а когда поднял ресницы — странное чувство исчезло, Луис смотрел куда-то ему за спину. — Шестнадцать, значит… Разговор перешел на другое, но всё равно, встречаясь с Луисом взглядом, Чезаре против воли опускал ресницы и облизывал пересохшие губы. Второй раз было ещё хуже. Разговор крутился вокруг войны, и Чезаре признался, что не умеет обращаться с оружием. Он мечтал быть фехтовальщиком, как отец, но тётки только смеялись на просьбы найти ему учителя. Да и впрямь — какое ему оружие? Шпагой он толком не взмахнёт, а пистолет ему руку оторвёт отдачей. — А вот так, смотри — много силы не надо. — И Луис метнул свой нож в какое-то дерево. Тот вошел глубоко, по самую рукоятку, и с тонких веток сорвался последний, чудом задержавшийся там листок. Луис выдернул его и протянул Чезаре. — А ну-ка, попробуй! Тот неуверенно взял. Короткая грубая рукоять из рога, широкое лезвие с зазубринами на одной стороне — да, это не десертный нож и не декоративный стилет! — Ну что ты, смотри, как… Луис вкладывал нож ему в руку, смыкая тонкие белые пальцы на лезвии, показывал, как держать, поправлял плечи, стоя сзади, прижимаясь, и у Чезаре закружилась голова. Да, закружилась, и мурашки побежали от тех мест, где он чувствовал его касания. — Вот так, — шептал Луис на ухо, и подкашивались ноги. — Отводи руку… — Сильные горячие пальцы обхватили запястье, и в глазах потемнело. — Держи крепче. — Но куда крепче — Чезаре ничего не соображал и не видел, он стоял и плавился, умирая от странного, незнакомого чувства, которое рождалось от ощущения горячих рук и сильного тела рядом. Он вдыхал запах Луиса — пота, пыли, дыма, травы, ещё чего-то непонятного — и ему казалось, что это самый прекрасный запах в мире и он не сможет дышать ничем другим.. — Бросай, — выдохнул Луис ему прямо в ухо, и словно огонь загорелся внутри, сладкое жидкое пламя, захотелось расслабиться и опуститься на пол и чтоб Луис тоже рядом лёг… … Нож стукнул о тот же ствол, воткнулся самым кончиком и через секунду упал на землю. — Совсем неплохо для человека, не державшего в руках ничего опаснее вилки. — Луис пошел за ножом, а Чезаре стоял ошеломлённый, пытаясь взять себя в руки, скрыть дрожь и предательский румянец. Стояла середина апреля, мир вырвался из зимнего сна, и всё вокруг наливалось соками, в воздухе витали неуловимые пьянящие ароматы, предвестники горячей поры. В сумерках Чезаре задувал свечу и лежал без сил на кровати, сам не понимая, почему ему так хорошо и тяжко одновременно и почему сердце рвётся так, словно оно птица, которой не сидится в клетке. А Луис понимал. Он всё замечал — и судорожные вздохи, и отведенные взгляды, и дрожь, и румянец. Ему было девятнадцать и, хотя книг он в своей жизни не прочитал и десятка, во многих областях его знания были гораздо обширней, чем у Чезаре. Луис бродяжничал с четырнадцати, а в революции был с шестнадцати и навидался всякого. Он был удалой парень, сильный, смелый, не боялся ни Бога, ни чёрта и всегда делал что хотел. Между парнями, что сбиваются в ватаги и бродят по дорогам, ища весёлой доли, чего только не бывает по ночам у костра, особенно когда удастся раздобыть какой-нибудь браги. Он всегда был сорванцом, жадным до ощущений, но сейчас надо было быть осторожным. На кону — жизни людей. А Черри… Он вспоминал ямочку между ключицами, пухлые губы, тёмные глаза, прячущие блеск за длинными ресницами. Узкие плечи, тонкие руки, длинные тёмные волосы, лёгкий запах одеколона и ещё чего-то. Чистоты, невинности. А то, что аристократ — так это ничего, ещё задорней. Главное — не напугать, выбрать случай. И случай представился. В прошлую встречу Луис снова подколол его тем, что Чезаре не умеет пить, и тот решил доказать, что это не так, и принёс бутылку вина и немного провизии. Ещё до этого он притащил старое одеяло и пару подушек, и теперь они сидели на полу, пили вино прямо из бутылки. Чезаре не врал: пить он и вправду умел. — Ах, какая прелесть, прямо кровь ангела. И не попадёт тебе за то, что бутылку украл? — Ха, так это моя бутылка. Как ни крути, хозяин всему замку — я. Хоть об этом и не вспоминает никто. Тут кто угодно распоряжается — тётушки мои, полковник Мастина, кавалер Томазо, когда приезжает. — Язык у Чезаре не заплетался, наоборот — было легко и свободно. — А что ж ты так? — А что я? На меня все смотрят как на пустое место. Всё не дождутся, когда же я помру. А вот и не помру. Назло. — Только это ты и можешь. — Луис подвинулся ближе и Чезаре не отстранился. — Жить назло. Вот ведь смех — граф, наследник земель, сеньор, для многих людей — власть, а на деле в собственном доме лишний. И как у меня, у бродяги, свободы больше, а? Он говорил всё тише, всё проникновенней, и Чезаре слушал, чувствуя, как разливается по венам уже знакомый сладкий огонь, как истома охватывает всё тело… Сейчас бы отвести глаза, отстраниться, но вино кружило голову, придавало смелости. Он медленно расстегнул верхние пуговицы — даже на одну больше, чем нужно. У Луиса глаза заблестели — бешено и безумно. — Да, — продолжал он тихо, хрипло, так, что от одного только голоса мурашки бежали, — захотел — пришел, захотел — ушел… А ты? Прячешься от всех, за книжками сидишь… Ты хоть целовался когда-нибудь? Чезаре вздрогнул от этого вопроса, внутри что-то сжалось, словно в предвкушении — хотя чего? Неизвестно. Страшно и сладко. — Ну нет… То есть да. На Рождество поцеловал одну девушку в щёку… — В щёку. — Луис усмехнулся, отставил бутылку подальше в сторону и развернулся к нему. — А вот так? Он притянул Чезаре к себе и впился в него поцелуем — горячим, страстным, с привкусом вина. Чезаре просто поплыл от нахлынувших ощущений — он не понимал, где он и что с ним, просто хотел, чтоб это продолжалось, он горел изнутри и снаружи и целовался — жадно, неумело, первый раз в жизни, целовался с парнем, с простолюдином, с бунтовщиком и мечтал только об одном — не разрывать поцелуй. А потом закончился воздух и — непонятно, то ли вообще, то ли просто — надо было оторваться друг от друга и вдохнуть. — Ах, Луис… Ты зачем… — как в бреду зашептал Чезаре, — не надо… Что не надо — продолжать или прекращать — он не сказал, да и Луис не слушал. Он опрокинул юношу на одеяло и продолжил целовать — губы, шею, ту самую впадинку, которая ему так приглянулась. Расстёгивал рубашку, проклиная мелкие пуговицы. Чезаре чуть с ума не сошел, чувствуя горячие губы у себя на груди. Луис тоже сходил с ума. Дело делом, но прямо сейчас сдерживаться не было никаких человеческих сил. С затуманенным взглядом, с раскрасневшимися щеками, припухшими губами, в полурасстёгнутой рубашке юный граф был чертовски красив и желанен. Хотелось взять его прямо здесь и сейчас, такого разгорячённого и податливого. Хотелось безумно. Но нет. Не напугать. Не оттолкнуть. Сначала дело, всё остальное — потом. А Чезаре и вовсе ни о чём не думал. С ним было такое впервые, слишком это было сильно и странно, чтоб ещё и думать — хотелось только, чтоб Луис не останавливался, продолжал целовать. И тот целовал. То снова в губы. То спускался вниз, опаляя горячим дыханием шею. И ниже, ниже, и Чезаре постанывал и выгибался, чувствуя его губы и руки словно по всему телу. Ничего сейчас не было важнее. Момент, когда Луис расстегнул его брюки, он пропустил. Когда свои — тоже. Просто почувствовал сильную, горячую руку у себя там и вздрогнул, вынырнул из сладкого марева. — Луис, ты не… — Он изумлённо распахнул тёмные глаза и встретился с безумным, затуманенным желанием взглядом. И всё, что хотел сказать — всё забыл, только всхлипывал от наслаждения. Луис прижимался всё плотнее, лаская его и себя яростно, неистово, шепча: «Да, Черри? Да, так?», а он не отвечал, только стонал — нежней и протяжней. А потом он выгнулся и упал без сил: экстаз на несколько секунд смыл все ощущения, он ослеп и оглох и только чувствовал, как бьётся сердце — не то его, не то Луиса. Потом он просто лежал и молчал. Всё это было слишком, слишком для него. Луис приводил свою и его одежду в порядок, без всякого смущения вытащив у него из кармана его же собственный носовой платок. Вообще было незаметно, что его что-то смущало. Он только улыбался — расслабленно и довольно. Чезаре не чувствовал себя ни оскорблённым, ни униженным. Ему ни разу не пришло в голову, что позволять с собой такое делать какому-то сомнительному типу — крайне безнравственно и опасно. Об этом он ещё подумает… Потом. А сейчас… — Там ещё осталось вино? — прошептал Чезаре, садясь и потягиваясь. Луис молча передал ему бутылку, внимательно, без своей обычной усмешки глядя, как он берёт её трясущимися руками. Чезаре цедил вино мелкими глотками и думал, что глупо спрашивать «Зачем, как ты посмел». Захотел — и посмел. А он, граф Черрено, был вовсе и не против. Безумно, конечно, творить такое, но ведь и все эти встречи в павильоне, под носом у жандармов — безумие. Он наконец отставил бутылку и застегнул лишнюю пуговку на рубашке. Луис допил вино залпом и откатил бутылку в угол. — Вот так, граф Черри, — сказал он, — хочешь жить — живи, и не назло, а для себя. Как они распрощались, как он поднялся к себе — Чезаре не помнил. Вообще весь вечер прошел для него как в тумане. Он сказался больным, не явился к ужину. Да и кусок в горло не лез. Луис, его поцелуи, его руки — везде, и там тоже. Чезаре метался на постели: прохладные, пахнущие лавандой простыни казались ему раскаленными угольями. Ещё много лет назад врач строго-настрого запретил, и Чезаре честно старался сдерживаться, но не сейчас. Рука сама нырнула вниз, под эластичный пояс панталон. «Луис, Луис», — в полубреду шептал юноша, лаская сам себя, вспоминая сегодняшнее безумие в павильоне. Наконец он откинулся на подушки и со стоном затих. Странно, но никакого стыда он не испытывал. Более того — откуда-то взялась твёрдая уверенность, что этой ночью сердце точно не остановится: слишком упрямо оно билось. Апрель подходил к концу, не за горами был сладкий месяц май. Чезаре Черрено, шестнадцатилетний граф, спал, раскинувшись на постели, и улыбался своим снам. ................................... А Луис Чиполла не улыбался, ворочаясь на узкой койке в подвальном убежище под сапожной мастерской. Его беспокоило то, что он никак не мог добраться до своих товарищей. Замок и впрямь строили на совесть, да на скале, высоко над рекой. Жандармы своё дело знали, а на подкуп денег не было. Да и веры этим тварям нет — возьмут деньги и всё равно тебя заложат, а без денег кто же поверит повстанцу? Одна надежда на Черри. Что он может, Луис толком не знал, но чувствовал — уговори он его, и побег будет готов наполовину. Ещё его беспокоило, что сегодня он едва не сорвался. Видит Бог, ещё чуть-чуть, и он бы взял его прямо там, и пусть хоть весь мир рухнет. А это было слишком опасно. Начни Черри кричать — а он бы начал от такого обращения — кто-нибудь мог бы услышать даже из павильона. Но хуже всего, что Черри просто сам выдал бы его. Да или просто перестал бы приходить к нему — и тогда думай, ищи новые подходы. Повстанцы кружили вокруг замка уже почти месяц, но никуда не продвинулись. Черрено оправдывал свою славу тюрьмы. Ему надо быть осторожным, не распускать руки, надо быть мягче, бережней, но… Луис стиснул зубы. Но как же хотелось! Воспоминания о сегодняшних событиях в заброшенном павильоне стали просто невыносимыми. Будь с ним кто-нибудь ещё из его молодых товарищей — этому кому-нибудь не поздоровилось бы, попробуй тот сопротивляться. Но Луис был один, и проблему пришлось решать собственноручно. Лицо Черри — изумлённое, разомлевшее — стояло у него перед глазами, а на губах вновь возник вкус сладкого вина и чистой нежной кожи. И запах — молодого, распалённого тела, — этот запах преследовал его даже тогда, когда он наконец заснул.