По прозвищу Чиполла

Чезаре проснулся посреди ночи. Ничего особенного, он часто просыпался и раньше, от кошмаров или проверить, бьётся ли сердце, а в последнее время редкую ночь ему удавалось поспать спокойно — горячие, непристойные сны выталкивали его на поверхность. Но сейчас было что-то иное. Шум. Где-то далеко, не здесь, слабый-слабый. Такой шум бывает, когда толпа бестолково бегает туда-сюда, кричит, пытается делать много дел сразу. Тревога — вот как это называется. И что-то ещё. Прохлада. Чезаре спал с закрытыми окнами — берёгся от простуды, по привычке считая, что у него слабые лёгкие, хоть и гулял в одном камзоле с самого марта и засиживался в саду допоздна. Холодный воздух, звяканье ставен — вот что его разбудило! Чезаре стало страшно. На днях он дочитал «Тень отражения», и мысли о призраках и всякой ночной жути полезли в голову сами по себе. С трудом взяв себя в руки и подавив паническое желание забиться под подушку и укрыться одеялом, как в детстве, он принялся осматривать комнату, пытаясь хоть что-то различить в темноте. Стояло новолуние, и тлевшая в углу лампадка много света не давала, превращая комнату в царство серых и чёрных теней. Одна из них шевельнулась. Чезаре чуть не заорал, но страх парализовал и лишил голоса — как во сне. — Ну здравствуй, граф Черри, — раздался знакомый хрипловатый шепот. Чезаре судорожно выдохнул. Стало легче, но ненамного. Между таинственным монстром и Луисом Чиполлой в собственной спальне разница была небольшая: Чезаре ни на секунду не забывал, что это опасный бунтовщик, преступник и, судя по рассказам Мастины, убийца и грабитель. — Л... Луис? Ты как здесь… — Ты сам показал своё окно. — Но… — Щеколду между ставнями легко откинуть ножом. — Луис, что… Что происходит? — Черри протянул руку, нашарил спички и наконец зажег ночник. Луис стоял у него в комнате, как в его снах, стоял во плоти, как обычно одетый в грубые штаны и старую рубашку, и Чезаре казалось, что он чувствует, как от него пахнет — травой, дымом и потом — странный, грубоватый, горько-пряный запах лучше любого одеколона. — Слышишь. — Луис подошел к его кровати, пристально глядя ему в глаза. — Слышишь, как суетятся люди? Сегодня в городе ночной патруль наткнулся прямо на главной площади на целую толпу революционеров, среди которых был тот самый знаменитый Луис по прозвищу Чиполла, двести золотых за живого и пятьдесят — за мёртвого. Так вот что за шум. Облава. — Да. — Луис опёрся о столбик балдахина и смотрел на него сверху вниз, зелёные глаза сверкали в свете ночника. — Сейчас они разбегаются по окрестностям, врываются в каждый дом, гоняются за каждой тенью… А тем временем пара ребят в подвале уже связала того бедолагу, что дремал у камер, и освобождает заключённых. Вчера я там был — во время пересменки охранников. Вовремя мы успели: двое заболели и могла начаться эпидемия. А теперь их ждёт свобода. Случайные пленники вернутся в родные места, где у нас сейчас больше силы, чем здесь. А мои товарищи останутся со мной. Твой план удался, Черри. — Вот как. — Чезаре улыбнулся против воли. Приятно слышать, что тебе удалось хоть что-то, пусть даже ты и пошел против родни и законов их круга. — Вот так. Я же говорил, ты не только красивый, но и очень умный… От этой фразы, от тона, каким она была сказана, Чезаре внезапно охватила истома, и всё тело стало словно восковая фигура около каминного жара — будто он сейчас оплывёт и растает, впитается прямо в простыни. — Луис… — голос не слушался его. — Зачем ты здесь? — Забавно, да? Меня будут искать везде, только не в спальне графа. У меня остались незаконченные дела в этом замке. — И выражение лица, и лихорадочный блеск глаз, и быстрое, прерывистое дыхание — всё говорило о том, что это за дела. Чезаре сидел в кровати в ночной сорочке, слегка ему великоватой и сползающей на одно плечо, волосы растрепались во сне, тёмные глаза смотрели испуганно и томно. Луис подумал, что никогда не видел более возбуждающей картины — здесь, в этой роскошной спальне, этот красивый мальчик сейчас будет его. Кровь кипела, он был изрядно взбудоражен — лихорадочным напряжением последних дней, сегодняшней погоней, чувством опасности. Чезаре стало трудно дышать, горло стиснуло, губы пересохли. Воздух вокруг вдруг стал тягучий и горячий. И половина Чезаре шептала, чтобы он отбросил все сомнения: ей, этой половине с вкрадчивым голосом, хотелось растянуться на кровати и отдаться новым ощущениям, раствориться в ночи, хотелось, чтобы Луис сделал всё, ради чего пришел, и чтобы было сладко, как никогда раньше. Другая половина сжималась от страха и орала, что это — самый настоящий кошмар, что сейчас случится что-то страшное и непоправимое. — Луис, — наконец выдавил он, — не сходи с ума… Не надо. — Это почему же? — голос стал жестче, пальцы, уже развязывающие воротник рубашки, замерли. — Что, брезгуешь мной, простолюдином и преступником, граф Черри? — Нет, Луис, ты не подумай, не в этом дело. — Чезаре испугался этих страшных интонаций. — Просто… — Дыхание снова перехватило, и он тихо-тихо прошептал то, что мучило его последние дни: — Но, Луис, мы же оба… мальчики. Луис рассмеялся — нервно, с облегчением — Верно, граф. Мы оба, и сейчас я тебе покажу, мой маленький, как мальчики это делают друг с другом. Он сбросил рубашку. Чезаре с восторгом скользнул глазами по мускулистому торсу с вечным загаром бродяги. Грудь пересекала тонкая белая полоса — шрам от ножа. Чезаре разрывался между желанием и страхом. Смутные догадки, что и как сейчас произойдёт, роились у него в голове. Но, несмотря на страх, мысль о том, чтобы дёрнуть за шнурок и позвать прислугу, не мелькнула у него в голове. То, что произойдёт, должно произойти между ними. — И не говори. — Луис расстегнул штаны и они упали вниз. Чезаре опустил ресницы, стыдясь и желая смотреть. — Что не хочешь. Да, он хотел. Страх исчез, едва Луис его коснулся, едва он ощутил его жаркое дыхание у себя на лице. Поцелуй — наглый, уверенный, — стёр всё — весь мир, весь страх, неуверенность. Чезаре целовался неумело, но настойчиво, с удовольствием подставляясь под сильные прикосновения горячих ладоней, которые откидывали одеяло, стягивали с него ночную сорочку и кальсоны. Вот он лежал уже совершенно обнаженный, извиваясь в горячих объятьях, прижимаясь к сильному телу, мечтая, как в прошлый раз, забыться в сладком экстазе. Луис целовал его, с каждой секундой всё настойчивей, спускался ниже, по шее, по груди к животу — Чезаре только и оставалось дёргаться и постанывать. Ещё чуть-чуть, и… Вдруг Луис отстранился, и сразу стало холодно. От неожиданности Чезаре распахнул глаза — что такое? Он увидел, как Луис свесился с кровати, шаря по своей сброшенной одежде. В руках у него мелькнул пузырёк, в какие аптекари наливают микстуры. По комнате поплыл запах оливкового масла — Луис, зачем... — Чезаре не договорил, потому что горячая ладонь, измазанная маслом, скользнула ему по внутренней стороне бедра. Прямо туда. Чезаре затрепетал, страх снова охватил его. Нежные ласки, поцелуи — это конечно, но вот это? Нет! — Нет, Луис, нет! — Какое нет, а ну, не дёргайся! — голос у Луиса срывался, он был злым, резким. Одной рукой он схватил Чезаре за плечо, переворачивая его на живот. Навалился сверху, прижимаясь всем телом. Пальцы намасленной руки становились всё наглее — Чезаре даже всхлипнул от неприятного ощущения. Этот всхлип словно отрезвил Луиса, он снова стал целовать его шею и плечи, шепча на ухо — Ну что же, Черри, потерпи, сейчас… Маленький мой, хороший, не обижу… Потерпи, потерпи, хороший! И Чезаре терпел. Терпел, потому что поцелуи и прикосновения сильных рук были безумно приятны, потому что хотелось раствориться в этих объятьях, в этом страстном шепоте, горячем дыхании и запахе мужского тела. Терпел, когда Луис, наконец убрав руку, прошептал: «Не жмись, больно будет», — и вошел. Втиснулся медленно, с трудом сдерживаясь, понимая, что больно. Чезаре только стонал, борясь с собой, чтобы не начать дёргаться, отбиваться: он понимал, что это бессмысленно. Тело не хотело, телу вдруг стало страшно, но Луис гладил его, успокаивал, шептал бессвязно: «Так вот… так… сейчас, сейчас, сладкий мой, ах, какой же ты сладкий, Черри». И снова шепот и поцелуи пробуждали желание, и, когда он начал двигаться, Чезаре уже не бился, лежал смирно, ощущая Луиса всем телом — внутри и снаружи — и сходя от этого с ума. Было не только больно, было ещё как-то, как-то непостижимо — одновременно хотелось и остановить, и продолжить. — Ах, ах, Черри, сладкий мой! — Луис вбивался в стройное тело, уже не думая о том, что делает больно, вообще ни о чём не думая. Его пьянил аромат чистой кожи, хотелось кусать и целовать её, глядя, как проступают алые пятна, хотелось стискивать руками хрупкие плечи, наматывать на руку тёмные пушистые волосы. И он делал это, забыв, где он и кто под ним. Наконец он перевернул Чезаре, чтоб увидеть его глаза, но глаза были закрыты, только слёзы текли и губы были искусаны. Луис слизывал солёную влагу с его щёк и кровь с губ, двигаясь быстрей и быстрей, а Чезаре уже даже стонать не мог — только вздрагивал, раскинув тонкие руки. Наконец Луис хрипло застонал, толкнувшись как можно сильнее в последний раз. Некоторое время он ещё был внутри, чувствуя, как затихает в нём последний отголосок блаженства, а потом выскользнул из обессиленного тела. И упал рядом на ароматную простынь, приходя в себя. Было восхитительно. Так ещё не было ни с кем: ни с парнями, ни с девушками. Что такое особенное было в этом худеньком темноволосом мальчике? Его титул? Но в постели титул ничего не значит. Его тело? Красивое, изящное, совсем нетронутое — но тоже дело не в этом. А может, то, что он такой — спокойный, недоступный, с упрямым взглядом тёмных глаз, занавешенных длинными ресницами, то уверенный и насмешливый, то заливающейся румянцем стеснения? Луис не знал, он понимал только одно: он хотел его и хочет ещё. Приподнявшись на локте, он посмотрел Чезаре в лицо. Тот лежал неподвижно, длинные ресницы слиплись от слёз, искусанные губы жалобно приоткрыты. — Черри, — позвал он. — А… Ах… — Сейчас, сейчас… Сейчас и тебе хорошо будет. Чезаре не понимал, как ему теперь может быть хорошо или плохо: ему казалось, что после такого ему только лечь и умереть. Он ошибся. Луис снова начал его целовать, бережно и нежно. Руки утратили свою напористую жесткость и теперь трепетно оглаживали его тело, не пропуская ни дюйма кожи. Горячие губы спускались вниз, язык уверенно чертил узоры, лаская оставленные в порыве страсти следы. Ниже, ниже… Чезаре только охнул и выгнулся, когда Луис коснулся языком его мужской плоти — это было вообще за гранью разумения, этому в голове Чезаре не было даже названия и сравнения… Он поплыл, поплыл, растворяясь в невероятном, неизведанном наслаждении, забыв, что пережил пару минут назад, превратился в натянутую струну, на которой наигрывали прекрасную, пронзительную мелодию. И на самом пике струна лопнула. Чезаре без сил опустился на подушки. Губы беззвучно шептали: «Луис, Луис…» — Вот так хорошо, правда, граф? — Луис гладил спутанные кудри. — У тебя здесь выпить что-нибудь есть? Чезаре только слабо кивнул в сторону кувшина, стоящего на туалетном столике. В кувшине было не вино, а всего лишь сладкая мятная вода. Луис выпил залпом стакан, налил снова. Чезаре отстранённо рассматривал его обнаженную сильную спину, покрытую мелкими коричневыми веснушками до самых ягодиц. А на ягодице была татуировка — расплывчатый синий якорь. В плакате о ней не было сказано ни слова — не знали, наверное. А он теперь знает… — Пей. — Луис приподнял его голову над кроватью, поднёс стакан к губам и принялся поить — осторожно, как больного. Он сам не ожидал от себя такой заботливости — и по отношению к кому? К аристократу! — Уж наверно товарищи мои уже уплыли, — как ни в чём не бывало, словно ничего не было, начал Луис, убирая стакан. Чезаре по-прежнему лежал неподвижно, с остановившимся взглядом. В углу рта повисла капелька воды. Луис не удержался и медленно слизнул её языком. — Надо и мне… А то жандармы, небось, уже заскучали там, ищут, ищут меня, а я тут прохлаждаюсь. Луис быстро оделся о подошел к окну. Чезаре наконец-то очнулся и потянулся за ним, но не смог встать и только тихо охнул, снова опускаясь на кровать. — Лучше полежи пока, — засмеялся Луис, — и на живот перевернись. Ну, удачи мне, а и тебе не болеть. Он распахнул окно, по комнате прокатился прохладный воздух с запахом трав и листьев. Луис улыбнулся, сверкнул глазами, и ночь проглотила его. Только через полчаса Чезаре нашел в себе силы встать и закрыть окно. Каждое движение отдавалось болью. Простынь он и вовсе сбросил на пол, кое-как натянул рубашку, кальсоны благоразумно не стал трогать и, наконец, уснул.